Текст книги "И солнце взойдет (СИ)"
Автор книги: Барбара О'Джин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 54 страниц)
– Присматриваете себе мотоэкипировку? – неожиданно бросил он, хотя даже не повернул головы. – Могу подсказать адрес хорошего магазина.
Рене вспыхнула и мгновенно отвела взгляд, прижимая покрепче многострадальный цветок. Действительно, так разглядывать людей было очень… очень невоспитанно. Тем временем напротив остановился желтенький «Форд», щелкнул замок багажника, а перед носом Рене открылась пассажирская дверь.
– Куда вас отвезти? – послышался приглушенный шлемом вопрос.
– Монреаль-Нор. Перекресток проспектов Эбер и Жан, – торопливо и немного смущенно пробормотала Рене. Ох, она знала, что ее ответ не вызовет восторга ни у водителя, ни у странного парня. Но вместо этого встретилась лишь с удивленным взглядом вновь золотистых глаз.
– Дайте угадаю, – медленно начал горе-мотоциклист, – вы собирались тащиться туда на автобусе?
– Ну да, – она пожала плечами. – Но что с того?
Ответа не последовало. Только темные брови сошлись на переносице, а после незнакомец повернулся к садившемуся в машину водителю.
– Проследите, чтобы мисс и ее цветок в целости добрались до дома. И помогите с вещами. – Хрустнули передаваемые купюры, из-за чего Рене хотела было уже возмутиться, но тут перед лицом очутилась черная маска с опустившимся стеклом визора, и слова исчезли сами. Оценив ее понятливость, мужчина кивнул. – Так-то лучше.
– Спасибо за помощь, – она все же не смогла подавить порыв благодарности. – И извините, что задержала.
Последовала пауза, а затем тихая фраза:
– Меньше, чем могли бы, согласившись вызвать полицию.
И опять возникло ощущение соленого ветра. Но тут хлопнула дверь, с треском и скрежетом завелся старенький мотор, а в зеркало заднего вида Рене с каким-то непонятным волнением смотрела, как с ревом исчез в глубине улицы черный мотоцикл. Так стремительно, будто сюда в любой момент могли нагрянуть стражи правопорядка. И если так, то что-то слишком поздно ее спаситель об этом спохватился. Или же… почувствовав безнаказанность, не захотел упускать возможность уйти от ответственности? Тогда не проще ли было не останавливаться? Но нет, Рене была оказана вся возможная помощь, причем довольно профессиональная. Уж это она могла отличить с полувзгляда: как он заглянул в глаза, рассматривая склеры; как ощупывал ребра; как следил за ровностью вздоха. И все так ненавязчиво, легко, за отвлеченными разговорами. Врач? Или медбрат? А возможно, просто опытный водитель и серфер? Странный… очень странный тип. Что же… это была необычная встреча. Одновременно сумбурная и полная слишком глубоких подтекстов с откровенными недомолвками. Неожиданно Рене спохватилась, что понятия не имела, как выглядел любитель лихачить, даже имени не спросила! Как грубо с ее стороны. Впрочем, он тоже не озаботился чем-то подобным.
Рене вновь задумчиво посмотрела в зеркало и вздрогнула, заметив там откровенно-любопытный взгляд водителя. Она немедленно уставилась на уже чуть поникшую от стресса герберу, а потом вдруг вновь почувствовала это. Впервые, как разбила проклятый горшок; впервые, как встретилась взглядом с незнакомцем, завела разговор и испытала ворох эмоций. Шрам! Только сейчас он вспыхнул знакомым зудом, хотя молчал все время странного разговора и встречи, словно его не существовало. Будто ото лба до плеча не тянулась кривая линия сросшейся кожи, которая при каждом удобном и не очень моменте напоминала о себе колким жжением. Тогда он молчал, ну а теперь старый след прострелило такой жгучей болью, что захотелось завыть. Руки сами потянули потереть чуть грубую кожу, пока в голове бился один лишь вопрос – почему? Почему шрам молчал. Тот странный парень не заметил его?.. Господи, это смешно! Тогда, не счел чем-то значимым? Или же, наоборот, принял как данность? Как мы принимаем глаза, нос и брови, сотни родинок или веснушек? Бог его знает, но это так странно… Рене вздохнула. Жаль. Очень жаль, что она никогда не узнает ответ.
Чем дальше углублялось такси в переплетение четкой геометрии улиц и подземных тоннелей, чем мельче становились за спиной высотки делового центра и длиннее ленточные домики спальных районов, тем отчетливее Рене понимала просьбу «проследить». Нет, Монреаль считался одним из самых безопасных городов, но, кажется, со своим везением она умудрилась выбрать самый неблагополучный квартал. И не только потому, что ее новый дом располагался на пересечении двух магистралей (о чем, вообще-то, хозяин мог бы и предупредить), но стоило желтой машине свернуть с автотрассы на широкий проспект, как мимо потянулись промзоны. Потом те сменились на испещренные ржавыми потеками домишки, которые чередовались вполне приличными особняками, однако следом на глаза попадались перевёрнутые мусорные баки, остовы старых пикапов и довольно хмурые лица идущих по своим делам горожан.
Машина замерла на самом углу, не удосужившись даже припарковаться так, чтобы не мешать движению. Впрочем, в этот час конец улицы был пуст. Только с двух трасс доносился грохот проезжавших автопоездов, из-за которых то и дело слышался дробный стук колес о стыки моста, да лязг инструментов в двигателе ржавого тягача. Тот был припаркован прямо на развороченном огромными колесами газоне и, кажется, вытряхнул все свое масляное нутро на украшенный выбоинами асфальт. Именно в этих грязных внутренностях сейчас копался толстый пожилой механик.
Рене вышла из машины на покрытую потеками бетонную дорожку и огляделась. Что же, никакого сравнения с тихим старым Квебеком, где она прожила десять лет. Но это ведь к лучшему? Мимо, заставив сделать торопливый шаг назад, прошуршала пустая упаковка из-под быстрозавариваемой еды, а следом раздался небрежный стук чемодана.
– Bonne chance, mademoiselle[16]16
Удачи, мадемуазель (фр.)
[Закрыть], – пробормотал водитель, а затем вскочил обратно в машину и, оставив после себя следы пробуксовки, унесся прочь. Ну, вот и проводил.
По скрипучей деревянной лестнице Рене поднималась со всей осторожностью, но все равно зацепилась за давно отпавшую решетку ограды. Та наверняка должна была стать непреодолимой преградой на пути воров, однако, болталась на одном лишь торчащем гвозде и могла защитить разве что от особо глупых ежей. Перехватив поудобнее стакан с герберой, Рене отцепила грязный подол некогда белого платья, расправила складки плаща и нажала на дверной звонок. В ответ была тишина. Попробовав еще разок, она поняла, что тот попросту неисправен – торчавшие прямо из стены обрезанные провода были на редкость красноречивы.
– Хэй, мисс, – раздался хриплый вопль на французском, и Рене обернулась. Снизу на нее смотрел тот самый механик. Он небрежно вытирал руки о грязную рубаху, пока глазками изучал представшую перед ним девушку. Впрочем, Рене тоже не теряла времени. Потерев шрам, она мгновенно вычленила из сотни менее важных симптомов свистящую одышку, определенно отекшие руки и общую одутловатость. Значит, проблемы с сердцем, а может, и с печенью. Тем временем мужчина подошел ближе. – Ты, что ли, Роше?
– Да. А вы Джон Смит? – начала было Рене, но ее не дослушали.
– Вот же ромашка досталась, – проворчал механик, а затем смачно высморкался прямо на асфальт. – Короче. Правила простые. Не шуметь, мужиков не водить, музло свое громко не включать. Ясно?
– Вполне, – осторожно ответила она.
– Твоя квартира наверху. Моя внизу. Услышу топот – вылетишь вместе со своим кустом быстрее пакета с мусором. Если будешь поздно возвращаться, то сзади дома есть пожарная лестница и дырка в заборе, чтобы не будить меня. Оплата ежемесячно. Наличными. Это тоже ясно?
– Более чем, – Рене нервно улыбнулась. Ладно, могло быть и хуже. Ведь так? В конце концов, что еще она хотела за такую цену… Тем временем Смит откашлялся и снова сплюнул.
– Твой вход слева, – он кивнул в сторону двух одинаковых дверей, которые виднелись из-за спины Рене. – Ключи в почтовом ящике, а все твои пожитки стоят внизу у лестницы.
– Спасибо, что занесли коробки, – искренне поблагодарила она, на что старик брезгливо фыркнул.
– Еще чего. Грузчиков своих благодари. В жизни бы не стал корячиться.
Он снова всхрапнул, покачал головой и, очевидно сочтя беседу исчерпанной, поковылял обратно к своему тягачу. Ну а Рене вновь огляделась и по мокрому асфальту поняла, что ей отчаянно повезло. Похоже, в Монреале совсем недавно закончился дождь.
Вещи и правда нашлись прямо около старой лестницы, что вела на второй этаж. Пятнадцать тяжелых коробок, на которых то и дело встречались нарисованные Энн забавные рожицы и послания вроде: «Не болей!» или «Хватит оправдывать мир!» Это оказалось чертовски приятно, и радость от таких находок не портил даже дующий из-под двери мерзкий сквозняк. Рене вообще считала, что ей повезло. Дом оказался построен из камня, а не опилок, как большинство канадских малоэтажек, а потому, когда этой зимой огромную провинцию вновь накроют метели, у неё будут все шансы пережить несколько дней без электричества. А значит, без света, воды и, самое неприятное, отопления. Так что, приободрившись от этих мыслей, Рене подхватила герберу, свой чемодан и отправилась покорять скрипучие высоты.
Снятая впопыхах квартира действительно оказалась крошечной и довольно убогой. Голые стены с чуть облупившейся краской и выгоревшими обоями, полутемная ванная, спальня да гостиная, что отделялась от кухни длинным диваном. Чтобы перетащить все вещи наверх, у Рене ушло два часа и еще четыре, чтобы постараться их все уместить. И уже поздним вечером, бережно развесив свои акварели над рабочим столом, она проверила пересаженную в найденный на заднем дворе горшок уставшую герберу, а после без сил упала в кровать. От той едва заметно тянуло пылью и затхлостью, но Рене было уже наплевать. Все, о чем она мечтала – спать, спать, спать. Завтра предстоял рабочий день.
Глава 5
День в середине сентября, на который выпало первое для Рене монреальское утро оказался солнечными, морозными и ветреными. Всю ночь влажный воздух мотался по острову, натыкался на здания и стремительно пролетал под мостами, гудя меж тревожно раскачивавшихся проводов. Ветер сливался с шумом двух автострад, и Рене даже во сне вслушивалась в равномерный свист, с которым тот забирался в щели оконной рамы и качал закрытые жалюзи. Это были новые, тревожные звуки. Они заставляли в нервном предвкушении сжиматься что-то внутри и ворочали в голове тяжелые мысли, не давая провалиться в безмятежные сновидения. В полудреме Рене бродила по длинным коридорам и переплетениям лестниц, улавливала знакомый гул операционных и постоянно где-то издалека ловила отзвук того самого голоса.
«В моей работе споры часто заканчиваются плачевно…», – налетал ветер, и о камни разбивались гигантские волны. Тогда Рене снова ворочалась под сбившимся одеялом, не в силах выбросить из головы странную встречу. Она закрывала глаза и видела ровную строчку швов на черной кожаной куртке, контрастно бледную широкую кисть с выступавшим рисунком вен. Ощущала тепло руки сквозь время, расстояние и ткань давно снятого платья. А потом резко подскочила на кровати, стоило в рассветном полумраке раздаться тихому щелчку приемника. Секунда тишины, и в комнате зазвучала музыка.
«Come on baby,Come on girl…»
– Тише ты! – Рене дернулась, чтобы накрыть приемник подушкой, но немедленно замерла, когда на пол посыпались, забытые с вечера на одеяле справочники по хирургии. Они шумно ударяли твердыми корешками по тонкому дощатому полу, пока сердце в груди отчаянно трепыхалось. Онет! Нет-нет-нет!
«I love you baby,I love you now…»
Невозмутимо напевал Моби из-под тонкого слоя синтепона, пока Рене лихорадочно прислушивалась к каждому шороху и все сильнее прижимала к себе древнего, но бодрого уродца.
– Пожалуйста! Ну, пожалуйста, замолчи, – бормотала она, а сама пыталась не глядя нащупать кнопку выключения.
«…Look at us we’re beautiful,
All the people push and pull but,
They’ll never get inside
We got too much to hide»[17]17
Moby – ‘Beautiful’
[Закрыть]
Не на шутку разошелся приемник, радостно выдав вместе с хором хрипы да свисты помех. И Рене уже ждала услышать доносившиеся снизу разгневанные вопли или тяжелые шаги по скрипучей лестнице, когда ручка наконец поддалась, и музыка смолкла. В комнате стало божественно тихо. Просидев неподвижно наверняка с два десятка секунд, Рене все же рискнула высунуть из-под одеяла одну ногу, затем другую и в последний момент успела подхватить атлас хирургических операций в свеженьком десятом издании. Так же осторожно она положила книгу на прикроватный столик и только тогда медленно перевела дыхание. Кажется, обошлось.
Дальнейшее утро побежало как обычно и собрало в себе полосу препятствий из холодного душа, торопливой разминки и едва успевшей завариться овсянки. Об обеде с собой не было даже речи, ибо вчера Рене больше волновали три хлипких полки для книг, чем отварные овощи. А потому, осторожно проталкиваясь через переход между станциями метро, она отчаянно надеялась, что в больничных автоматах все же найдется нечто съедобное.
Больница общего профиля Монреаля, а на ближайший год больше, чем дом для Рене Роше, располагалась прямо у подножия горы Мон-Руаль. Лесистой плоской верхушкой та будто бы насмехалась над острыми пиками далеких высоток, и с каждым порывом мягкого ветра оттуда на каменные мостовые доносился аромат золотившихся кленов. И прямо сейчас цвета песчаных откосов больница сливалась с их желтизной. Вереница подземных пешеходных тоннелей, которыми так славился город, лишь парой кварталов не доходила до дверей в крупнейшую клинику, но это было и к лучшему. Прильнув к холодному стеклу автобуса, который едва-едва тащился по узкой дороге на холм, Рене с детским восторгом смотрела, как понемногу, словно из-под асфальта, вырастало огромное кирпичное здание. Оно показывало себя постепенно. Медленно поднимало над башенками старого Монреаля упиравшуюся в небо центральную колонну, чтобы в один момент, когда двигатель в последний раз натужно взревел, раскинуться корпусами да крыльями вдоль проспекта Седар. Больница была огромна. Гигантская настолько, будто хотела своей высотой и масштабностью превзойти все до единого новомодные центральные застройки. И настолько же основательна, что в сверкании отражавшегося в сотнях окошек медленно поднимавшегося солнца, казалась восторженной Рене похожей на форт.
Крыло главного врача со скромной пластиковой табличкой «Док. Лиллиан Энгтон» нашлось практически сразу, стоило пройти пять коридоров и штуки три лестницы. И опустившись перед глухими дверями из темного дерева на краешек кресла, Рене нервно подумала, что в первые пару месяцев ей понадобятся не только карта и компас, но еще и недельный запас еды, воды и, быть может, собака-поводырь, дабы не заблудиться. Внутри больница была едва ли не в два раза больше, чем казалась снаружи. Это пугало. Бросив быстрый взгляд на секретаря, который невозмутимо щелкал клавишами на ноутбуке, Рене постаралась незаметно потереть шрам. Глупо говорить, насколько она волновалась. Ей казалось, это читается в каждом жесте и лихорадочно бегавшем взгляде, однако молодой человек с золотистыми, точно солнце, волосами лишь ободряюще улыбнулся и приглашающе махнул рукой. Что же, ей позволено войти.
Кабинет миссис Энгтон ничем не напоминал ни виденный ранее офис главного врача в Квебеке, ни мрачное убежище Филдса, ни закуток Чарльза Хэмилтона. Здесь было светло, просторно и в чем-то даже пустынно. Рене старательно избегала в голове слова «бездушно».
– Ah, bonjour, mademoiselle Rocher, – с заметным американским акцентом поздоровалась Энгтон и немедленно перешла на английский, махнув рукой на расположенное напротив белого стола кресло. – К сожалению, доктор Ланг задерживается, зато у нас с вами есть возможность обсудить ряд технических моментов.
Она скользнула взглядом по лежавшим перед ней бумагам, заглянула под одну из стопок и с тихим удовлетворенным возгласом извлекла толстую зеленую папку. Рене же, сложив на коленях плащ, расправила невидимые складки на желтом платье и постаралась не замечать зудевший шрам. Говорят, к такому быстро привыкаешь, но у неё за десять лет так и не вышло. Словно шрам был некой самостоятельной единицей с зачатками разума, интуиции и, что греха таить, порой даже сарказма. Тем временем Энгтон нацепила на нос очки и углубилась в изучение документов.
– Итак, думаю, вы понимаете, что с учетом разницы программ, наверстывать придется много. – Брошенный поверх папки взгляд был серьезным и цепким. Он внимательно следил за малейшими эмоциями на лице Рене, и потому та лишь кивнула.
– Да.
Она знала, что прямо сейчас ее проверяют – оценивают насколько Рене готова не есть и не спать, чтобы получить заветную лицензию. Обижаться на это естественное недоверие казалось глупым. Ответственность Леи Энгтон за действия нового резидента лишь немногим меньше будущей ответственности самой Рене и намного ниже, чем у взявшего на поруки чужую девчонку Энтони Ланга. Так что, главный врач крупнейшей больницы провинции имела полное право сомневаться и быть дотошной.
– Здесь, – доктор Энгтон слегка тряхнула папкой, – собран список тестов, которые вам необходимо будет сдать в ближайшие несколько месяцев; число часов для отработки в клинике; осмотры; выступления на местных семинарах. Операции и дежурства будете уже обсуждать с доктором Лангом, возможно, у него будут свои требования…
Неожиданно за спиной Рене послышался какой-то шум, вынудив обернуться, и главный врач прервалась. Она наверняка собиралась сказать что-то еще (конечно же, очень важное и необходимое), но в этот момент тяжелые двери с грохотом распахнулись, и в проеме, расставив руки в позе короля поп-сцены, замерла мужская фигура в белом халате. Неведомый стоял, склонив голову, и Рене не сразу расслышала, что он напевал. Лишь когда его голос стал громче, она с удивлением узнала мелодию.
– Пам. Пам. Пам. Пам-па-пам, пам-па-пам. Пам. Пам. Пам. Пам-па-дам, пам-па-дам.
Допев фразу известного марша до конца, мужчина резко поднял голову, и Рене с опасливой дрожью узнала Жана Дюссо. Но не успела она удивиться или испугаться неожиданной встрече, как позади него вдруг постепенно начала вырастать из полумрака коридора еще более высокая и жуткая в своей черноте фигура. Та приближалась неестественно плавно, но только когда Дюссо картинно шагнул в сторону, Рене поняла в чем дело.
– Его хирургическое величество доктор Э-э-э-энтони Ла-а-а-анг! – драматично проорал Жан, а затем в кабинет на сегвее въехал второй участник безумного представления.
И будь Рене проклята, но она мгновенно его узнала. Черный человек опять был в черном. Меньше, чем за сутки ей не забыть ни широких плеч, ни чудовищный рост, ни даже резкие, будто рваные, движения, где каждый взмах неожиданно заканчивался четко выверенной точкой на координатной прямой. Идеальное владение телом. Безумная координация. Фантастическая точность. Значит, часто встречается с подобными травмами, мистер гонщик? Что же, не удивительно…
Тем временем названный Энтони Лангом мужчина заложил крутой вираж меж кресел, выбрал одно из них, по всей видимости, самое любимое, и прямо на ходу ловко запрыгнул на широкую кожаную спинку. Демонстративно перекинув ноги в темно-серых замшевых ботинках, он изящно развернулся к столу главного врача, уперся подошвами в мягкое сиденье, а затем искусственно брезгливым движением поправил рукава черного свитера и принял позу мыслителя. Сегвей же продолжил путь вперед, где через пару метров врезался в стену, раздраженно пискнул, а после безвольно замер. И в этот момент стало понятно, что все это не хорошо спланированное выступление, а чистый экспромт. Ибо в помещение сначала входило эго доктора Ланга, а потом уже он сам.
Тем временем в кабинете стало тревожно тихо. Неподвижно сидела Энгтон в своем высоком, светло-бежевом кресле. У книжных полок статуей замер Дюссо и с кривой ухмылкой смотрел на застывшее олицетворение хамства и позерства. Рене же немедленно сглотнула и вонзила ногти в ладони. Плохо. Плохо так думать о людях, а тем более о человеке, проявившем столько внимания к совершенно незнакомой девчонке. Ведь в том, что это именно ее мотоциклист, сомнений не было. Однако, Рене одновременно и узнавала, и не узнавала. Словно изменилась какая-то незаметная, на первый взгляд, деталь. Ощущение. Восприятие? Возможно. Но именно из-за этого весь, казалось бы, выстроенный механизм анализа образа заскрежетал и сломался. Да, вчера доктор Ланг не стал снимать на улице шлем, но теперь ничто не мешало хорошенько его рассмотреть. Так, может быть, дело именно в этом? Во внешности?
Исподлобья, словно вор, Рене бросила быстрый взгляд на ярко освещенный профиль, затем еще один и еще. Сегодня ей было отчего-то страшно попасться на своем любопытстве. Но по тому, как именно Энтони Ланг дернул бровью стало понятно – он прекрасно осведомлен о ее наблюдениях. Его легкая ухмылка почти кричала, что сию минуту этот сидящий в претенциозной позе мужчина милостиво дозволял себя рассмотреть. Как долго? Вероятно, пока ему не надоест. И снова Рене хотела шлепнуть себя по молчавшим губам, лишь бы перестать думать так мерзко, но не могла. Ей будто мысленно приказали смотреть, и она не осмелилась возразить.
«В моей работе споры часто заканчиваются плачевно…» Ах, еще бы!
Ну, что же… Ланг был по-прежнему бледен, только сегодня кожа выглядела чуть поживее вчерашнего мертвеца. Накануне выдалось непростое дежурство? Скорее всего. Рене видела две прочертившие высокий лоб морщинки, едва заметную синеву под запавшими глазами, крупный нос, что отбрасывал контрастную тень на впалую щеку, и поджатые губы… А еще стремительную линию челюсти. Такую необычную, будто кто-то, не задумывавшись о пропорциях и анатомии, взял линейку, да и провел размашистую прямую сразу от острого подбородка до беспорядочных темных прядей волос. И Ланг, конечно же, знал о своих недостатках, однако, вопреки логичным для любого человека попыткам их скрыть, нарочито подчеркивал каждый. Он поворачивал голову так, чтобы резкий свет безжалостно падал на мелкие старые шрамы, утяжелял и без того нависавшие надбровные дуги и обрисовывал естественную неровность кожи. Угловатый, но одновременно геометрически верный. Видит бог, его профиль можно было прямо сейчас расчерчивать для средневековых гравюр. Или учебника для челюстно-лицевого хирурга.
Впрочем, какие бы мысли не витали в голове растерянной Рене, сам Ланг явно был выходцем из новой эпохи минимализма и почти аскетизма. Однородным траурным пятном он выделялся на фоне светлых кресел да бежевых стен, и даже закатанные рукава его свитера обнажали то ли черный рисунок нательной рубашки, то ли… Рене чуть сощурилась. Нет-нет. Это было бы слишком просто для такой лирично-патетично-истеричной натуры, – Господи, Рене! Ты только послушай себя! – и всё, конечно, намного сложнее. От тыльной стороны широкой бледной кисти до спрятанного тканью локтя левая рука Ланга оказалась покрыта темной краской татуировки, которая образовывала непонятный узор из ломаных линий. Ох… Рене медленно выдохнула. Пожалуй, это стоило назвать «необычным».
– Что за цирк?
После недолгого молчания ледяной тон доктора Энгтон почти взорвал белый кабинет. И Рене понятия не имела, как усидела в своем кресле, а не вскочила в попытке броситься прочь, чтобы спрятаться от предстоящей некрасивой сцены. Просто один брошенный взгляд на сидевшую с идеально прямой спиной женщину вынудил прикусить язык и остаться на месте.
– Не больше, чем тот, что устроили вы. Доктор Энгтон, – неожиданно вкрадчиво произнес сидевший на кресле Ланг, отчего Рене опять нервно дернулась. Без шлема и в тишине кабинета его голос звучал гуще, плотнее, тревожней.
– Я заявилась к тебе в операционную верхом на верблюде?
– Слава господу, нет. – Ланг отрицательно качнул головой, и послышался негромкий смешок.
– Тогда я не понимаю, о чем ты говоришь. – Энгтон сделала вид, что лежавшие перед ней документы потрясающе интересны. Уж точно любопытнее приглашения в полемику.
– Да неужели, – протянул мужчина, а затем резко выпрямился. – Тогда, ради чего здесь сидит это ничтожество? Уж не потому ли, чтобы подсунуть мне того самого верблюда вместо ассистента?
Рене мгновенно вспыхнула и, кажется, даже забыла, как дышать. Однако кивок головы в ее сторону дал ясно понять, что она все-таки не ослышалась. Доктор Ланг действительно, не скрываясь и без единой попытки добавить каплю такта, только что оскорбил своего резидента прямо в кабинете главного врача. И если Рене все же уверилась в отсутствии у себя слуховых галлюцинаций, то вот проанализировать брошенное слово, увы, не смогла. Наивный мозг попросту отказался. И все же ладони немедленно вспотели, а по шраму будто прошлись железным прутом, пока сердце неистово стучало от несправедливой обиды. «Ничтожество…»Что?!
– Еще одно оскорбление, и ты вылетишь прочь из моей больницы. Извинись немедленно, – жестко отрезала Энгтон и швырнула на стол тяжелую папку. Ланг пожал плечами и развел в стороны руки.
– Значит, будете искать нового главу отделения.
Вопрос с извинениями был демонстративно проигнорирован, однако Рене и не думала о них. Все, чего ей хотелось – сбежать.
– И найду.
– Сомневаюсь, – хмыкнул Ланг, а потом резко наклонился вперед. – Иначе мы бы с вами сейчас здесь не разговаривали. Я нужен вам, доктор Энгтон. Вы нужны мне. А вот она никому из нас двоих не нужна.
Это было чертовски невоспитанно и дико неприлично обсуждать человека в его же присутствии. Об этом знали все находившиеся сейчас в кабинете: разглядывавший собрание томов по анатомии Дюссо, сжавшаяся в кресле Рене, раздраженно смотревшая на своего врача Энгтон и, конечно же, сам Ланг.
– Все уже решено, Энтони, – нарочито спокойно произнесла Лиллиан.
– Да мне плевать, – раздалось в ответ фырканье. – Пусть катится обратно в МакГилл, Лаваль или кто там ее прислал. Я просил нормального ассистента, не ЭТО!
– Ланг! Клянусь, ещё раз…
– Ох, что такое? Я обидел наше золотое дитятко? – Он намеренно не смотрел в сторону Рене. Действительно, зачем обращать внимание на мебель? Это она поняла по тому, как пристально Ланг вглядывался в лицо сидевшей перед ним Леи Энгтон. Будто хотел найти там доказательства своей правоты. – Прошу меня простить, но на пение дифирамб очередной «звездочке» идиота Хэмилтона у меня нет ни времени, ни желания.
– Зато тебе вполне хватает его на унижения, – не моргнув парировала главный врач. А затем холодно добавила: – Мы это уже обсуждали.
– И мой ответ прежний – нет. Я не возьму к себе недоучку.
Рене хотелось провалиться сквозь три этажа и подземные переходы. Что случилось? Святые небеса! Что же случилось с тем человеком, который вчера потратил на нее больше четверти часа, заплатил за такси и еще позаботился о будущей безопасности? Чем она успела его обидеть? Или оскорбить. Неужели все это было лишь ради призрачной надежды, что из чувства благодарности она не позвонит в полицию? Глупости… Нет! Нельзя так думать! Рене готова была прозакладывать будущую лицензию врача, что в действиях Ланга не было скрытого подтекста. Господи, она искренне хотела в это верить.
– Она не недоучка! – тем временем вспылила миссис Энгтон, а Ланг удовлетворенно хмыкнул. – Да, возможно, ей немного не хватает практики по вскрытию чужих абсцессов…
– Хирургия не заканчивается на гнойниках да аппендиксах! – так же громко отчеканил Ланг. – Или вы, доктор Энгтон, позабыли, что именно мое отделение обслуживает всю травматологию этой гребаной больницы?
– Разумеется, нет. Ты не устаешь подчеркивать это каждый раз, когда тебе дают слово на встрече с советом директоров.
– Тогда, полагаю, вы сами сможете вышвырнуть свою протеже вон.
Повисла секундная пауза, прежде чем Лиллиан Энгтон чуть дернула щекой, а потом демонстративно спокойно взяла новый документ и холодно произнесла:
– Мисс Роше справится.
– О-о-о, – тихо протянул Ланг, который совершенно точно понял намек. – Ну надо же. Какие фамилии пошли в ход в этом кабинете. Будете угрожать красным крестом на моей могилке, доктор Энгтон?
Он повернул голову в сторону Рене, чтобы впервые с момента своего эпичного появления посмотреть на будущего резидента, и вдруг вымученно ухмыльнулся. Не было сомнений, что он наконец-то узнал вчерашнюю жертву. Обрадовался, огорчился или же разозлился – Рене не представляла. Только чуть дернулось правое веко, а потом его рот изогнулся в лживо лебезящей улыбочке. Последовала длинная пауза, во время которой золотистые глаза медленно проскользили от полукруглых носочков темно-коричневых осенних туфель до двух коротких косичек на голове Рене. Вскрыли, выпотрошили и убрались прочь, оставив разбросанные внутренности медленно остывать в прохладном воздухе кабинета. Наконец, доктор Ланг хрустнул пальцами.
– Пусть едет обратно и учится у праха Хэмилтона. Я ее не возьму, – равнодушно бросил он и спрыгнул со своей жердочки на пол. Около длинного стеллажа с книгами преданной тенью шевельнулся Дюссо.
– Возьмешь, – пришел спокойный ответ, и Ланг замер в дверях.
– Нет. Мне не нужна в травме эта наивная дурочка.
– Я сказала, ты возьмешь. Иначе можешь попрощаться не только с работой, но и с лицензией.
Мужчина медленно повернулся, и его узкое лицо высокомерно скривилось.
– Угрожаете мне… доктор Энгтон? – тихо спросил он.
– Информирую, что ты вылетишь отсюда без рекомендаций и шанса на практику, если к июлю мисс Роше не получит лицензию хирурга. Она. Мне. Нужна. Я доступно донесла свою мысль?
На кабинет рухнула тишина, вдавив Рене в кресло, когда Энтони Ланг медленно повернул в ее сторону голову. И от взгляда полного самой настоящей ненависти, которым он смерил сжавшееся в кресле тщедушное тельце, захотелось в панике заорать, но Рене лишь попыталась смущенно улыбнуться. Она не предполагала, что выйдет именно так. Отчаянно переживала, что стала причиной конфликта и чьих-то неудобств, однако сказать об этом не успела. Ланг дернул головой и посмотрел на главного врача.
– Яснее и не скажешь, – процедил он, а затем вылетел прочь из кабинета. Следом за ним, приветственно помахав Рене рукой, спокойно вышел Дюссо.
Ну а доктор Энгтон вздохнула и покачала головой.
– Я приношу извинения за поведение и слова моего врача, – спокойно проговорила она, словно ничего не было. Так, небольшой обмен мнениями. – Надеюсь, это никак не повлияет на ваши будущие деловые отношения. Увы, доктор Ланг слишком упрям и не любит брать учеников. Но Рене Роше слишком ценное приобретение, чтобы…
– Вы не должны были так делать, – неожиданно даже для самой себя перебила Рене. Она не знала, где набралась наглости договорить до конца, но и оставить произошедшее неразрешенным не могла.
