Текст книги "И солнце взойдет (СИ)"
Автор книги: Барбара О'Джин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 54 страниц)
Глава 31
Рене шла по коридору, нервно сжимая в подрагивавших руках ключ от кабинета. Прозрачный брелок с вечно живым цветком вишни покачивался в такт торопливых шагов, которые глухо звучали в пустых больничных стенах. За окном была поздняя ночь, а потому в отделении пока царили покой и благодатная тишина, что в любой момент могла взорваться упорядоченной деятельностью. Рене спешила. Она хотела хоть на минуту оказаться в одиночестве, закрыться за спасительной дверью и попытаться прийти в себя. Сложные операции плохи тем, что выматывали до основания. Они высасывали из хирурга все силы, чтобы влить их в тяжелого пациента со скоростью реинфузии, и едва завершившийся случай не был исключением. Рене чертовски устала. Она остановилась около железного шкафа с медикаментами, когда в полутьме перед глазами калейдоскопом резко закрутился коридор, и схватилась за стену. На всякий случай. Нового падения едва зажившая голова могла и не пережить. Неожиданно ноги скрутило судорогой, и Рене шепотом выругалась. Восемь часов за операционным столом – личный рекорд, от которого хотелось повеситься.
Увы, но эффекта от встречи с Энтони хватило на пятьдесят два часа, семнадцать минут и десять секунд. Ровно столько длилась, кажется, уже бесконечная смена, и вот теперь внутренний двигатель заглох окончательно. Рене прислонилась лбом к прохладному шкафу и постаралась вернуть контроль над собственным зрением. Главное, не закрывать глаза, потому что если она это сделает, то уснет прямо стоя. Или умрет. Или сойдет с ума, а затем пойдет с диким гоготом выдирать капельницы из пациентов. Боже… Рене осторожно наклонилась, уставшими пальцами помассировала ноющие икры и все-таки застонала. От перенапряжения захотелось кричать или расплакаться, но она заставила себя выпрямиться. Еще немного, а дальше темный кабинет, знакомый узкий диван и хотя бы полчаса сна. А если вдруг повезет, то целый час. Дежурная сестра разбудит, если что-то случится. А в том, что ночь пройдет беспокойно Рене не сомневалась. В последние дни из-за слишком дурацкой погоды было слишком много аварий.
Если честно, над Монреалем словно открыли ящик погодной Пандоры. Мир то освещало яркое солнце, то накрывало таким плотным туманом, что с восемнадцатого этажа застрявшей где-то в дымке больницы виднелась лишь парочка шпилей. Сильные заморозки и снегопады сменялись по-весеннему звонкими ливнями, которые вместе со снегом напрочь смывали с улиц развеселые украшения к празднику. А с ними машины с дорог, туристов с гор, детей и подростков, которых будто бы каждый час доставали откуда-то из-под треснувших льдин. В общем, работы вдруг выдалось столько, что вертолет кружил, не переставая, и гул его двигателя вызывал у всего персонала мигрень. Поэтому Рене вот уже третьи сутки торчала в больнице. В короткие перерывы между вызовами она бездумно смотрела из пыльных окон на психозы стихии и как-то не верила в приближавшееся Рождество. Казалось, оно где-то там, еще через месяц, а может, полгода. Но до отъезда в Квебек оставалось два дня, а значит, праздник действительно скоро.
Держась за стены, Рене добрела до кабинета Энтони и тяжело оперлась на деревянный откос. Из-за немного трясущихся пальцев вставить ключ во вредный замок удалось лишь с третьей попытки, но тут заедавшая ручка вдруг поддалась, дверь распахнулась, и в лицо ударил гул музыки. Что… Сердце на мгновение дрогнуло, и она попыталась прислушаться, но сквозь хрип колонок смогла разобрать лишь слово «монстр». Тони? Он вернулся? Алан говорил, что его выпустят накануне дурацких слушаний… Но зачем ему ехать в больницу? Рене не ждала. Даже не смела надеяться после сумбура их встречи увидеть его где-нибудь вне зала для заседаний. И тем неправдоподобнее звучала мысль, что Тони, быть может, приехал ради неё. Что он тоже… соскучился? Хотел поговорить? Провести вместе последние пару часов? Сердце неистово заколотилось. Мечтать глупо, но уставшая Рене уже не могла остановиться.
«Monster… Monster. I've turned into a monster», – вещал кто-то на весь кабинет. И в предвкушении, затаив дыхание, Рене шагнула внутрь родного уже кабинета, чтобы тут же ошарашенно замереть. Тони здесь не было.
Больше всего маленькая комната напоминала сейчас склад, или чей-то очень поспешный переезд. По всему полу стояли коробки, которые неряшливо набили журналами, неведомыми мелочами и даже одеждой. Взгляд Рене скользнул по торчавшей из картонного нутра черной куртке, потом перебрался на нечто пестрое, и в мозгу неожиданно вспыхнуло: «Тони!» Это были вещи Энтони, которые какого-то черта лежали не на своих местах, а в коробках. Словно… словно их хотели выбросить? Рене подняла голову и гневно уставилась на человека, что вольготно раскинулся в большом кожаном кресле. Дюссо улыбнулся, отсалютовал чашкой с эмблемой больницы, а потом метко отправил ту в одну из коробок. Раздался звон.
«A monster, a monster
And it keeps getting stronger!»
– Что здесь происходит? – холодно спросила Рене, чью усталость смело волной раздражения.
Она стремительно прошла через весь кабинет и замерла напротив рассматривавшего очередной эспандер хирурга. Но ублюдок даже не поднял взгляд, лишь вновь ухмыльнулся и запустил предмет в импровизированную корзину. Похоже, он уже считал себя здесь хозяином. Да неужели! Значит, пока из-за его предательства Энтони сидел в камере, гаденыш всерьез облюбовал себе место главы? Внутри заклокотала жгучая несправедливость, и Рене не выдержала.
– Отвечай! – Крик перекрыл даже доносившиеся из динамиков вопли. – Какого дьявола ты выбрасываешь вещи?!
– Потому что мне они не нужны, – пожал плечами Дюссо и потянулся за новым эспандером, но Рене ловко выбила тот из рук.
Сейчас она не думала ни о последствиях, ни о приличиях. Перед глазами замельтешили цветные точки, стоило склониться вперед и впиться короткими ногтями в темное дерево столешницы. Как это низко так всаживать нож в спину если не другу, то просто коллеге. Человеку, который наверняка не раз вытаскивал Дюссо из полной задницы комиссий по этике.
– Мешают тебе? А по какому праву? – прошипела Рене, но он не обратил внимания. Хирург капризно потер ушибленную кисть и потянулся за стопкой статей.
«A monster, a monster
I've turned into a monster…»
– По какому праву, – повторила Рене и вдруг поняла, что голос дрожит. Точно так же, как тряслись сейчас руки, но уже не от усталости, а самого настоящего бешенства. – По какому праву ты находишься в его кабинете? По какому праву смеешь трогать его вещи? По какому праву сидишь за его столом, будто ты – это он!
Дюссо поднял насмешливо бровь и промолчал.
– Отвечай, тварь ты неблагодарная!
– Потому что ты зря думаешь, будто наш милый Ланг вернется, – все же осклабился он.
– Как это понимать? – процедила Рене. – Стал вдруг главным врачом больницы? А может, сразу министром здравоохранения? Знай, не тебе решать! Доктор Энтан…
Фраза оборвалась на полуслове, потому что Дюссо вдруг резко поднялся и вплотную приблизил физиономию к ее лицу. Почти коснулся лба, отчего в воздухе затрещало такое злорадство, что Рене инстинктивно попробовала отшатнуться. Но тщетно. С ужасом она вдруг ощутила, как в локти вцепились жесткие пальцы. Они держали удивительно крепко, не давая пошевелиться, пока внутри растекалась беспомощность. Какой-то проклятой случайностью Рене опять оказалась слабее! И увидев в ее взгляде панику, Дюссо растянул губы в мерзкой улыбке, а потом холодно прошипел:
– Доктор Энгтан сделает так, как будет лучше для целой больницы. И если во имя спокойствия придется пожертвовать Лангом, то так тому и быть.
– Она не сделает этого, – процедила Рене и опять попробовала вырваться. Но Дюссо не пошевелился. Только пальцы сомкнулись сильнее, отчего закололо предплечья. – Отпусти меня!
– Заседание в Квебеке уже послезавтра, – услышала Рене между попытками выкрутиться и ошарашенно замерла, когда голос продолжил: – А скажи-ка мне, где Ланг сейчас?
– Доктор Фюрст сказал, что его отпустят на время слушаний…
– Что его, может быть, отпустят, – уточнил Дюссо и кивнул куда-то в сторону. – Бумаги для слушаний все ещё здесь, доктор Энгтан не подписывала ни одного судебного решения, а в Квебеке его не ждут. Я узнавал. Время вышло, крошка. Догадываешься, чем это пахнет?
Он сделал вид, что принюхался, а Рене вдруг почувствовала, как по спине пробежали мурашки. О нет! Как-то за всеми своими тревогами, за работой и личными переживаниями она упустила очевиднейший для всех факт, что Ланга, оказывается, могут не отпустить. Что он останется здесь, пока Рене будет в чем-то убеждать в Квебеке комиссию. Господи! В её голове мир даже не понимал, что может быть как-то иначе… несправедливо. А потому за все это время она ни на секунду не засомневалась в человечности неизвестного ей судьи и, похоже, снова ошиблась. В который раз, идиотка? Когда жизнь хоть чему-то научит?
Рене судорожно вздохнула и бросила взгляд на часы. Время далеко за полночь, участок закрыт, и ничего больше не сделать. Неужели это и правда конец? Финал… Господи! Финал всего! Карьеры и будущего! Но почему тогда Энтони был настолько спокоен? Верил, что обойдется? Или смирился? А может, ждал, когда Рене сама все поймет и потому не хотел видеть? Мысли окончательно спутались, пока мозг лихорадочно искал хотя бы одно решение и не находил. И, видимо, весь ужас от осознания отразился на ее лице, потому что Дюссо неожиданно рассмеялся.
– Вот ведь какая умница, – ласково проворковал он, а Рене едва не стошнило. – Поняла.
Шрам отчаянно заныл, прорезав болью прямо до левой ключицы, а потом вовсе будто порвал заново кожу, стоило Дюссо чуть приблизиться и коснуться щеки теплым дыханием.
«A monster, a monster
And it keeps getting stronger!»
– Знаешь, я тут понял недавно, что ты такой же переходящий приз, как это кресло, кабинет или вид из окна. Я даже не рассчитывал на такое приятное и удобное дополнение, но теперь просто в восторге.
– Если полагаешь, будто я стану с тобой работать и дальше, то ошибаешься, – выплюнула Рене и попробовала вырваться, однако Дюссо держал крепко. Черт! Она снова безрезультатно дернулась, но когда чужие пальцы больно впились в предплечья, тихо процедила: – Думаешь, я не знаю, кто его подставил? Кто годами выписывал лекарства, кто намеренно подсадил на них, а потом подделал экспертизу. Кто, в конце концов, мелочно украл статью и попытался скомпрометировать передо мной Тони. Ты жалкое пародийное ничтожество, которое изо всех сил старается быть похожим на свой идеал и не может. Решил, что если опустишь задницу в кресло, то немедленно получишь тот же талант и успех? Ты придурок, если не понимаешь, чем платит за это Тони.
– Какая трогательная забота. Не волнуйся, я найду, что обменять на свою цель. Например, тебя.
– Господи, неужели ты действительно думаешь, будто я стану почтительно подавать скальпель или благоговейно дуть на коагулятор? Считаешь меня идиоткой?
– О нет, – выдохнул Дюссо. – Маленькой влюбленной дурочкой – да. Но не идиоткой. Ланга никогда не интересовали глупые женщины, а ты произвела на него впечатление. Еще летом. Но, вот беда! Похоже, его больше не будет рядом.
Дюссо театрально выпучил темные глаза, но что-то в словах ублюдка заставило Рене насторожиться. Она нахмурилась, однако в этот момент он вдруг разжал хватку, а потом грубо смел со стола вещи. Бумаги и документы, ручки, личные мелочи, даже какие-то обертки – все полетело с грохотом и шелестом на пол. Словно Дюссо хотел стереть саму память о владельце этого кабинета, мечтал изничтожить каждую крошку, убить остатки чужого присутствия. И Рене не знала, что в ней вдруг отозвалось такой болью. Быть может, знакомый мятый стаканчик для карандашей или же черный, как ночь за окном, стетоскоп… Возможно, дело было в усталости, безысходности и каком-то отчаянии, в колодец которого она разом рухнула. Однако Рене рванула вперед с таким бешенством, которое помнила у себя лишь один раз. Тот самый, когда в руках оказался нож.
«A monster, a monster
I've turned into a monster…»[69]69
«Monster» – Imagine Dragons
[Закрыть]
Перед глазами стояла абсолютная темнота. Рене не видела и не понимала, что делает, а потому пальцы сами нащупали на полу канцелярское лезвие. Она лишь почувствовала под ладонью влажную кожу, куда со всей силы впилась ногтями, и поудобнее перехватила на первый взгляд такую хлипкую пластиковую рукоять. С треском выдвинулся механизм, а затем тело вдруг грубо швырнуло в сторону. Но Рене не отпустила. Наоборот, она проскребла ногтями по твердой руке, наверняка разодрав все до мяса, а потом вцепилась еще сильнее. Дюссо взвыл и дернулся, отчего их обоих по инерции поволокло в сторону. Раздался грохот, в бок больно врезалась дверца открытого шкафа, и музыка стихла. Но Рене не заметила. Весь ее мир сосредоточился на безобидном канцелярском ноже, который она сжимала в потной ладони. И когда над ухом раздалось чужое шипение, рука сама потянулась к маячившей перед глазами шее с набухшими венами. Но тут Дюссо все же сумел оттолкнуть Рене чуть в сторону, в живот уперся твердый край, а в следующий миг голова больно врезалась в стол. Снова. В мозгу вспыхнули искры, пока кто-то колотил руку об острый угол, и как только пальцы разжались, кисти немедленно оказались скручены за спиной. Нож с тихим звоном упал на заваленный мусором пол.
– Ух ты, – пробормотал запыхавшийся Дюссо. – Вот это прыть. Если трахаешься ты так же бешено, как и дерешься, то я понимаю Ланга. Ради чего он обменял снулую рыбу Клэр на тебя. А с виду не скажешь. Вроде бы ангелочек, а на самом деле редкая блядь.
– Пошел вон!
Рене зарычала, но тут же задергалась в панике, ощутив, как сверху всем своим весом налег на неё Дюссо. Его ладонь огладила сжавшиеся от прикосновения бедра, попробовала было раздвинуть, но потом со звонким шлепком неожиданно приземлилась на правую ягодицу. В следующий момент взвывшая от страха Рене почувствовала, как он грубо провел по скрытой за тканью штанов напряженной промежности. Она попробовала заорать, забилась всем телом, но рот тут же зажали. Послышалось хмыканье, и затем ее больно ткнули лицом в твердый стол.
– Надо же, какая недотрога. Что, не часто вы здесь так развлекаетесь? – хохотнул Дюссо. – Какое неправильное упущение. Помнится, раньше Энтони не брезговал всякими играми…
Какими такими играми раньше не брезговал Ланг, она уже не услышала. В ушах громыхнуло, словно рядом взорвался снаряд, а потом Рене почувствовала, как стало легче дышать. Что-то сдернуло с неё чертову тушу, а потом раздалась очередь из ударов. Ещё один и ещё, затем стон… От этих звуков голова едва не раскололась на части. Рене тяжело оперлась на дрожавшие руки и попыталась перевернуться, однако стоило хоть немного выпрямиться, как взгляд уперся в валявшийся на полу нож. Перед глазами снова рухнула черно-красная круговерть боли и заплясала, отчего Рене пошатнулась. Сердце билось точно безумное, кожу покрыл липкий пот, а зубы стучали так сильно, что пару раз прикусили безвольный язык. Ей надо было немедленно проморгаться, но от попыток зажмуриться стало только больнее. Глаза свело, будто они готовились лопнуть, и Рене схватилась за голову. Ну же! Всего лишь чуть-чуть постараться… Наклониться и наконец-то увидеть. Но доносившийся шум и собственный страх никак не давали понять – ударила или нет? Господи! Была кровь на долбаном лезвии или нет?! Ей нужно знать! Прямо сейчас!
Рене всхлипнула и попыталась встать на колени, чтобы сквозь стекавший вместо реальности сюр нащупать нож. Но тут ноги вдруг подкосились, а череп в очередной раз раскололо по линии горячего шрама. От падения ее удержало дурацкое кресло. Оно валялось перевернутым на полу и дерзко торчало в воздух колесиками, за одно из которых ухватилась шатавшаяся Рене. В разваливающуюся на части голову ворвались голоса.
– Ты же не хочешь снова сесть. Да, Ланг? Раз сумел каким-то чудом выбраться, – послышался сиплый шепот Дюссо. А Рене удивленно выдохнула. Энтони? Но… как? Мысли в больной голове путались, однако муть перед глазами стала светлеть. Видимо, от шока. Тем временем раздался глухой удар, длинный выдох и шорох одежды.
– Что ты ей сделал? – вместо ответа рявкнул Энтони.
Видимо, вопрос задавался уже не в первый раз, потому что сипы стали сильнее. Рене отчаянно заморгала в попытке вернуть четкость зрения и наконец-то смогла разглядеть заваленный бумагами и осколками музыкального центра пол, оборванные оконные жалюзи и Энтони. Он стоял к ней спиной в той же одежде, что была на нем в вечер аварии. А потому его куртка была не по погоде тонкой и блестела растаявшим снегом в свете единственной лампы, волосы же находились в совершеннейшем хаосе. В вытянутой руке Ланг держал шею Дюссо и побелевшими пальцами, кажется, готов был переломить ту пополам, когда Рене наконец-то победила непослушный язык.
– Все в п’рядке, – торопливо, хоть и слегка невнятно пробормотала она. Однако Энтони не разобрал или же вовсе не услышал, потому что еще раз приложил голову Дюссо о стену.
– Я задал вопрос, – проговорил он. – И хочу услышать ответ из твоего поганого рта. Ты что-то сделал. И я хочу знать что!
– Ничего… Ничего я не делал твоей шлюхе. – Дюссо едва мог вздохнуть, но все равно умудрился вложить в последнее слово две тонны презрения. А Энтони вдруг с рыком протащил по стене будто кукольное тело, собрав им все выступы и углы.
– Ах, вот что, – протянул он, и Рене поняла – надо вмешаться. Сделать, сказать, крикнуть хоть что-нибудь, иначе Ланг попросту свернет эту шею. И тогда… Что именно будет «тогда», она думать уже не стала.
Оттолкнувшись от кресла, Рене схватилась за стол, а через пару шагов уже уперлась руками в надежный шкаф. Они здесь все были такие, доверху набитые справочниками и журналами. Наконец, она оказалась рядом с замершей около самой двери парой и смогла их рассмотреть. У Энтони краснела содранная скула, Дюссо же выглядел намного хуже. Из разбитого носа на халат капала кровь, белок правого глаза краснел лопнувшими капиллярами, а лицо уже посерело. На первый взгляд, других ран на нем не было, но Рене слишком хорошо помнила нож и тупое желание перерезать чужую шею. Как тогда… Ее передернуло от самой себя, однако предаваться пустым страданиям времени не было. Как бы она ни хотела пустить все на самотек, быть мерилом чужой жестокости Рене не собиралась. И не даст стать этим Энтони.
– Отпусти его, – сказала она твердо, и Ланг вздрогнул. Он явно не ожидал, что Рене окажется настолько близко, а потому метнул на привалившуюся к шкафу фигурку быстрый взгляд.
– Сядь, – приказал он, но Рене лишь упрямо шагнула вперед. Паника уходила, сердце билось ровно и четко, так что она уверенно сжала напряженное мужское предплечье и постаралась заглянуть в темные от бешенства глаза. В них не было ни искорки золота, но Рене все равно улыбнулась.
– Пожалуйста. Отпусти.
То, что произошло дальше не было волшебством, каким-нибудь чудом или уловкой человеческого подсознания. Ничего из того, чем обычно объясняли такую связь в глупых ток-шоу или в непопулярных роликах на YouTube. Просто от одного вида лишь слегка дрогнувших губ, Рене рухнула в чужие эмоции, словно в свои. Энтони хотел улыбнуться. Сам не понимал почему, но, глядя в ее лицо, отчаянно боролся с собой и проиграл. Он разжал пальцы, отпустил руку, а потом на секунду прикрыл глаза.
– Ты уволен, – неожиданно ровно проговорил Ланг.
– Что, все-таки решил не возвращаться в тюрьму? – ехидно спросил Дюссо, пока сам расцарапанной рукой потирал оставшийся на шее след и размазывал текущую кровь.
– Собирай свои вещи и проваливай из моего отделения, – безэмоционально повторил Энтони. Казалось, он совершенно спокоен, однако во взгляде, которым он неотрывно смотрел в глаза Рене, бушевали миллионы эмоций. И ей хотелось понять хотя бы одну – поймать, изучить, рассмотреть, быть может, даже оставить себе… Но стоило попытаться, как те молниеносно сменились чем-то еще более сложным и потаенным, отчего Рене терялась.
– Да ладно! Пошутили и хватит. Подумаешь… Где ты будешь искать ведущего хирурга в канун Рождества?
Дюссо попробовал рассмеяться, но тут его схватили за шкирку и молча выставили в предварительно открытую дверь.
– Я сказал – уволен.
Раздался щелчок замка, и в кабинете остались лишь двое.
Они смотрели друг на друга целую вечность, а может, и две. Или с момента большого взрыва, пока вокруг них из осколков вырастали галактики, собирались системы, вспыхивали и гасли яркие звезды. Где-то семью этажами ближе к земле рождалась новая жизнь, а чуть дальше по коридору стучалась в палату смерть. Но сейчас все это было неважно. По крайней мере, Рене казалось именно так, покуда мир свивался в воронки за спиной у молчавшего Энтони. Он стоял совсем рядом. Так близко, что она чувствовала запах кожи от куртки, стандартных моющих средств и даже немного тюремной затхлости от одежды. Наверное, можно было уже подойти и обнять эти чуть сутулые плечи, но Рене отчего-то боялась. Не двигался и сам Тони. Лишь смотрел, смотрел и смотрел, пока она не решалась даже дышать.
Вдруг за спиной что-то стукнуло, разорвав пелену тишины, молодой мир замер на половине созвездия, и Рене очнулась. Она заморгала так часто, словно хотела смахнуть реальность разрушенного кабинета, а вместе с ним последствия всех поступков. Но те бросались в глаза разбитыми стеклами в створках шкафов, измятой бумагой и канцелярским ножом. Взгляд замер на чистом лезвии.
– Я… я не… – Рене споткнулась на слове «ударила». Не смогла даже выговорить эти несколько букв, испугавшись, что кошмар вдруг окажется правдой. Она ведь хотела убить! Но тут Энтони шагнул вперед и закрыл собой блеск железного лезвия.
– Нет, – проговорил он. – Все хорошо.
Рене судорожно выдохнула и прикрыла глаза, но вдруг ощутила, как теплые пальцы осторожно смахнули с лица щекотавшие его пряди. И это было настолько знакомо, что она интуитивно потянулась вперед и опять уткнулась лбом в сухие костяшки.
– Прости меня, – раздался над ней тихий голос, но Рене лишь отрицательно покачала головой. Энтони не виноват.
– Почему ты здесь? – вдруг спросила она. Последовало молчание, пока Ланг задумчиво перебирал плетение одной из растрепанных кос, а затем Рене услышала тихий смешок.
– Потому что ты здесь.
Ответ был одновременно и непонятен, и до забавного ясен. Он включил в себя целый месяц причин, поступков и действий, а еще океан чужой доброты. Рене не умела сомневаться в людях, так что подняла восторженный взгляд и улыбнулась. Видит бог, она принесет на улицу Ги тонну печенья и сладкий пирог.
– Решил для них все сканворды? – Ее смех зазвенел в остатках стекол.
– Вроде того, – пробормотал Тони, а сам большим пальцем вдруг скользнул по шраму до самой ключицы и замер. – Прости меня.
– Ну а теперь-то за что? – попробовала опять рассмеяться Рене, но тут же застыла, стоило Энтони придвинуться ближе.
– За это, – услышала она шепот, и мир ошеломленно вздохнул.
Губы Тони были сухими и пахли мятой именно так, как всегда думала Рене. А еще оказались удивительно теплыми, когда накрыли по-прежнему приоткрытый в улыбке рот и скользнули чуть дальше, коснувшись полоски шрама. Они проследили кривую линию от начала и до конца, вернулись и больше не исчезали. Энтони будто пробовал Рене на вкус. Легко, почти невесомо он поцеловал один раз, второй, затем скользнул языком по уголку рта и вдруг хохотнул. Негромко, почти неслышно, но Рене ощутила, как гулко зазвучал его смех где-то в груди.
– Mein Gott! Ich bin ein Blödmann, – пробормотал он, покачав головой. – Kirschen! Es duftet immer nach Kirschen bei dir![70]70
– Господи. Вот я идиот. Вишня! От тебя всегда пахнет вишнями!
[Закрыть]
– Что? – испуганно переспросила Рене, но ответа уже не последовало.
Не сказать, что она обладала серьезным опытом в изысканных поцелуях, да впрочем, и в отношениях. Господи, Рене всего лишь двадцать четыре, из которых четырнадцать пришлось на глупое детство, и ровно на столько же она была младше Энтони. Если подумать, жуткая пропасть. Но это его, похоже, совсем не беспокоило. Как не смущали не успевавшие за ним губы, еще пока робкий язык и одеревеневшие от волнения пальцы, которыми Рене впилась в темные волосы. Но Ланг был хорошим учителем. Наверное, лучшим. И потому ее била дрожь восторга и переполнявших эмоций. Руки покалывало от волнения, а в голове вдруг сделалось удивительно пусто. Так звонко, что сначала Рене застонала, а потом тихо вскрикнула, когда Энтони легко прикусил интуитивно подставленную для него шею. Он пытался легким поглаживанием расслабить напряженные мышцы, но стоило растянутым в улыбке губам найти ее рот, как по телу вновь пробегала волна. И это было волшебно. Ведь, вопреки неловкости и смущению, Рене пыталась вложить в поцелуй всю свою душу, безграничное счастье и, конечно, любовь. А потому под плотно закрытыми веками звезды снова закручивались в спирали галактик, в центре которых был Энтони. Его руки, дыхание, тепло рта и мятный аромат тела.
Рене не знала, в какой момент они все же остановились. Когда в кабинете закончился воздух? Наверное. На меньшее она была не согласна. Но Энтони стоял, уткнувшись носом ей в волосы, и что-то едва слышно напевал. Неожиданно он пошевелился, поцеловал растрепанную макушку и с тихим вздохом сказал:
– Тебе надо отдохнуть.
– Я еще сутки на дежурстве, – ответила Рене и поглубже зарылась в тепло черного джемпера.
– Значит, придется вернуть Дюссо и отправить в операционную, – хохотнул Энтони, а потом она почувствовала новый поцелуй.
– Его ведь и так не уволят? Доктор Энгтан не даст.
– Не даст. Но и вернуть я его не позволю, – пришел тихий ответ, и они опять замолчали. В объятиях Энтони было слишком уютно и невероятно спокойно, а потому Рене заворчала, услышав почти что приказ. – Иди, переодевайся. Я все улажу и отвезу тебя домой.
– Но…
– Ради бога, хотя бы сегодня не спорь.
Хорошо. Для него все что угодно. Рене снова прикрыла глаза и уткнулась носом в твердую грудь, где билось черное сердце доктора Ланга. Наверное, стоило спросить, что теперь будет. Но она не решилась, еще раз втянула аромат мяты с примесью неизбежной месячной затхлости, а потом отстранилась.
– Мне надо в душ, – сказала Рене и вдруг смутилась. О господи! Уж наверняка Энтони сам понял такие мелочи! Вот дуреха. Но…
– Иди. Я подожду. – Он лишь пожал плечами, словно это их самый обычный разговор. Один из тех, что даже не замечаешь.
«Придержи здесь зажим».
«Конечно».
Рене нервно выдохнула. И, точно уловив витавшее вокруг волнение, Энтони вдруг посмотрел очень внимательно, будто чего-то ждал. Но она лишь неловко кивнула и направилась прочь. Черт! Рене понятия не имела, как следовало себя вести. Поцеловать? Обнять? Все внезапно стало так удивительно сложно, что она растерялась. Однако, уже дотронувшись до вечно заедавшей ручки, на мгновение остановилась, а потом обернулась. Энтони рассматривал одну из коробок, но когда хлопка двери так и не последовало, вскинул голову, и его брови удивленно приподнялись.
– Рене?
И в этот момент, на неё снизошла безбашенная решимость. Отпустив вредную ручку, Рене бросилась обратно так быстро, что Тони едва успел подхватить, когда она запрыгнула на него, обвила ногами крепкую талию и принялась судорожно покрывать поцелуями такое дорогое лицо. На долю секунды он растерялся, а затем с громким хохотом попытался не уронить их обоих. Его повело в сторону, но тут Ланг уперся спиной в еще пока целый шкаф и поймал ее губы своими. Господи, как она была счастлива!
– Черт возьми, какая же ты еще девчонка, – со смешком выговорил Энтони, пока Рене старательно изучала высокий лоб и поистине достойный нос.
– Это плохо? – чуть заметно напряглась она, но притворно-раздраженный взгляд вынудил фыркнуть.
– Разумеется, нет. Я просто только что вдруг это понял.
На то, чтобы торопливо привести себя в порядок и собрать все эти дни старательно расползавшиеся по отделению вещи, у Рене ушли рекордные полчаса. Шальным эритроцитом она носилась по коридорам и кабинетам, едва не натыкалась на стены и каждый раз глупо краснела, стоило оказаться где-то поблизости с Энтони. А он сидел за столом дежурной сестры и методично проверял журнал за журналом. Хозяин вернулся домой, и мощная машина огромного отделения вновь зажужжала колесиками. Но, когда Рене наконец замерла перед Энтони, который раздраженно черкал прямо поверх чьих-то анализов, он резко захлопнул папку и встал.
– Идем.
Протянутая ладонь показалась слишком огромной, стоило Рене вложить в нее свои пальцы. И было немного забавно, что за удивительной точностью на операциях, она никогда не замечала, насколько это могло помешать. А ведь у Тони наверняка ушли целые годы, чтобы научиться владеть своим телом, раз из противника то стало союзником. Он был гибок, удивительно цепок, словно циркач. И держа его за руку в лифте, Рене вдруг подумала – чья же это заслуга? Кто смог обучить гения? Нигде, ни в одном документе, она еще не встречала фамилии учителя Энтони. Обычно люди хвалятся подобными учениками, а здесь – тишина. Так странно.
Большой холл они миновали, по-прежнему держась за руки. Вернее, Энтони уверенно вел за собой, а Рене от усталости спотыкалась даже о ровные плиты пола. После горячего душа и эмоциональных качелей навалилась сонливость, и приходилось едва ли не заставлять волочиться упрямые ноги. Те отчаянно не желали куда-либо тащиться. Но когда под подошвой ботинок захрустел снег, Рене подняла голову от белого полотна и огляделась. Посреди ночи на парковке, конечно же, было безлюдно. Лишь пара машин около входа, еще несколько под единственным фонарем и нечто знакомое немного дальше. Чуть прищурившись, Рене всмотрелась в расплывавшуюся темноту и ощутила, как внутри что-то заныло.
«Thunder, feel the thunder…»– эхом всплыло в голове, и она остановилась. Невозможно! Это было попросту нереально. Неужели тот самый черный уродец? Он здесь. Вместе с хозяином. В этой самой больнице! Рене оглянулась в нелепой надежде, что вдруг прямо сейчас появится тот самый чужак. Но парковка оказалась пуста. Может, она все же ошиблась? Рене снова посмотрела вперед. Туда, где в темноте еще больше чернела машина. Но нет. Стоявший позади всех, огромный, уже только на первый взгляд дикий автомобиль был отлично знаком. О, Рене его не забудет, даже если ей окончательно отшибет память. И не только по причине эффектного появления, но из-за тех бед, что он привез с собой. Она нервно сглотнула и опять оглянулась назад, на ярко горевший вход монреальской больницы. Зачем? Кто бы знал…
– Рене? – окликнул ее Энтони. – Все хорошо?
Хорошо? Ох, если бы она знала. Рене одновременно хотела и боялась увидеть того страшного человека. Но тут раздался перезвон ключей и новый вопрос.
