355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Барбара О'Джин » И солнце взойдет (СИ) » Текст книги (страница 1)
И солнце взойдет (СИ)
  • Текст добавлен: 21 декабря 2021, 18:32

Текст книги "И солнце взойдет (СИ)"


Автор книги: Барбара О'Джин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 54 страниц)

И солнце взойдет

Глава 1

«Вот как кончится мир

Не взрыв, но всхлип»

«Полые люди» Т.С.Элиот

пер. А.Сергеев

Три-два-один…

«…And I feel

Quicker than a ray of light,

Then gone for…»

Раздался щелчок включившегося радио, и в тот же момент немного по-детски обставленная комната наполнилась электронным битом. Он ворвался туда с амбициозностью ветров реки святого Лаврентия, покружил в прохладном воздухе спальни и улетел в приоткрытое окно. Испуганно вздрогнув от неожиданности, лежавшая на кровати Рене споткнулась на полуслове в дурацком стишке про евших горох троих неизвестных[1]1
  Мнемоническое правило для запоминания костей запястья


[Закрыть]
, схватила валявшийся рядом конспект и со всей силы несколько раз ударила им по выключателю старенького приемника. Этот упрямец лишь сотню-другую лет разминулся с первыми французскими колонистами, а потому совершенно не понимал ласки. Наконец, на третий замах стоявший около кровати пережиток бакелитовой промышленности одумался, и неуместные даже для пустого дома хриплые басы стихли. Однако покой к проснувшейся еще час назад Рене так и не вернулся, лишь мерзопакостным зудом переполз в протянувшийся через все лицо шрам.

Она вздохнула, взглянула на часы, а затем поскребла короткими ногтями по тонкой красноватой полосе и еще раз вздохнула, но на этот раз немного глубже и страдательнее.

Три-два-один…

«Quicker than a ray of light she's flying

Quicker than a ray of light I'm flying…»[2]2
  Madonna – ‘Ray of light’


[Закрыть]

Комната снова сотряслась развеселым ритмом, и Рене дернулась. Во имя Кохера, Бильрота и Холстеда! Неужели диджей настолько дьявол, что решил довести до инфаркта ранних пташек Квебека, и потому намеренно подсунул в эфир хит пресвятой девы поп-сцены? Если так, то прямо сейчас половина просыпавшихся на работу наверняка поседели, даже не успев выбраться из постелей. Рене на секунду прикрыла глаза, в очередной раз безрезультатно хлопнула конспектом по кнопке выключения и все же вылезла из кровати. Потерев одну мгновенно замерзшую ступню о другую, она с пританцовыванием в такт звучавшей песенке побежала в холодную ванную, а спустя пять минут уже торопливо разминалась в relevé и passé перед долгим дежурством. Под музыкальный стук зубов из-за осенней прохлады Рене натянула шерстяное платье в веселых ромашках, заплела непослушные светлые волосы в две немного наивные косички и встретилась в отражении с собственным нервным взглядом.

Ах, ради бога! К четвертому году резидентуры уже стоило иметь чуть больше самоуверенности и чуть меньше зубрежки. Даже если оперировать настолько травмированные периферические нервы сегодня предстояло впервые. Даже если до чертиков страшно. Даже если ради сюжета о ней собрались десятки репортеров со всей огромной провинции. И даже если наставник, профессор Хэмилтон, решил притащить половину своих студентов. В назидание подопечной, воодушевление будущих резидентов и, чем черт не шутит, ради сытного обеда для собственного тщеславия. Ведь когда у тебя в ученицах наследница династии всемирно известных врачей, даже благороднейшие из благородных испытывают соблазн славы. А уж если она при этом двадцатилетняя пигалица… Ну, хорошо. Двадцатитрехлетняя. Однако, много ли это меняло, когда все ее однокурсники лет на пять старше? Нет. Особенно, если носишь фамилию всемирно известного «Красного Креста».

Глупо отрицать, но имя семьи давило. Давило даже в те времена, когда прямо посреди дедушкиного кабинета в Женеве пятилетняя Рене строила кукольные домики из медицинских журналов. Максимильен Роше тогда еще только претендовал на пост главы комитета, а потому мог позволить себе несколько вольностей. К тому же, он слишком любил свою «petite cerise»[3]3
  Маленькая вишенка (фр.)


[Закрыть]
. И поскольку родители вечно пропадали в командировках, именно дедушка посещал ее выступления в балетной школе, водил в зоопарк и позволял использовать вместо игрушек наглядные макеты печени и почему-то трех почек. А еще гордо представлял коллегам и партнерам, брал с собой на благотворительные вечера, где Рене постоянно трепали по белокурым кудряшкам умудренные опытом мировые врачи, и не переставал утверждать, что однажды из его внучки выйдет самый лучший хирург. Сама она тогда не испытывала ни малейшей тяги к какой-либо медицине и, несмотря на невероятные успехи в учебе, мечтала стать балериной, чем несказанно удивляла знакомых семьи. Кто-то даже неловко шутил, что ей не передался ни один из врачебных генов родителей. Но потом в жизни случился темный подвал, протянувшаяся от брови до ключицы полоса шрама и оконченная экстерном с отличием школа. Ну а дальше все просто: Канада и факультет хирургии, куда Рене поступила в четырнадцать лет с опозданием на несколько месяцев.

Она хотела сбежать от прошлого и Женевы, однако, даже через Атлантику ее настиг отголосок семейного имени. И пусть Рене привыкла к шепоткам за спиной, ожиданиям и предубеждениям из-за возраста, вес имени все равно оказался чертовски большим. Стоило лишь прозвучать слишком известной фамилии, как вокруг появлялись улыбочки, и потому она изо всех сил доказывала, что чего-то стоит сама. От этого Рене часто хватала слишком много нагрузки, чрезмерно зарывалась в учебники, зубрила и ловила любую возможность учиться. Но, пожалуй, именно это старание, вопреки очевидному для всех таланту династии Роше, принесло ей внимание лучшего по обе стороны святого Лаврентия нейрохирурга. Чарльз Хэмилтон, на чьем счету было больше известных учеников, чем у целого медицинского факультета, из всех выпускников того года выбрал только лишь Рене. И она не представляла, чем заслужила уважение уже пожилого профессора, однако спустя несколько лет их деловое общение постепенно переросло в своеобразную дружбу. Они шутили, поздравляли друг друга на Рождество и стали почти что семьей. Девочка, чьи родители восемь из десяти лет проводили в миссиях где-нибудь в Африке, и одинокий старик с мировым именем да разбросанной по Америке редкой родней.

Рене нравился его едкий юмор, топорщившаяся седой щеточкой борода и то, как перед сложными операциями он с присущим ему простодушием грассировал американское «r» в задорном «tout ira bien»[4]4
  Все будет хорошо (фр.)


[Закрыть]
. Несмотря на проведенные в Канаде десятилетия, американский акцент Чарльза Хэмилтона порой вызывал скорбные вздохи у всего персонала. Впрочем, профессору прощалось если не все, то очень многое, в том числе и отвратительное произношение, от которого вздрагивал каждый уважающий себя франко-канадец. Ведь не любить этого человека было попросту невозможно, даже когда он кидал на амбразуру хирургии малолетнюю соплячку. Вот, как сегодня.

В который раз вздохнув от нахлынувших переживаний, Рене поскребла ногтями гадостно ноющий шрам и накинула тонкую куртку. Осень в Квебеке наступила как-то уж слишком рано и выдалась особенно суетливой. И все же стандартное, точно классификация кишечных болезней, сонное утро начинало разбег и вместе с медитативно напевающим из наушников голосом не предвещало сюрпризов. Шурша по пути на остановку оберткой злакового батончика, Рене пинала опавшие листья, глотала пережаренный кофе из картонного стаканчика и вслушивалась в тягучий голос мистера Йорка. Колокольчик из песни убаюкивал нервный мандраж, и к тому моменту, как подошел первый автобус, Рене была совершенно спокойна. Операция назначена на два часа, а пока… Она уселась поближе к чуть запотевшему окну и смежила веки. Двадцать минут немного тряской дороги по сумрачным улочкам столицы французской Канады, и Рене окажется в месте, где смело пора вешать табличку «мой милый дом».

Тем временем ничем не примечательный путь до больницы прошел так же скучно, как и всегда. За мутным стеклом медленно скользили низкие кирпичные домики, узкие перекрестки Квебека и светящиеся желтыми фонарями башенки сказочного Шато Фронтенак, прежде чем неуклюжий автобус свернул на мост через неторопливый Сен-Шарль, и волшебство скрылось. Теперь Рене медленно приближалась к комплексу огромной больницы, где уже через пару минут стремительно бежала по главному холлу, чтобы влететь в закрывающиеся двери лифта и метким тычком бейджа нажать кнопку третьего этажа. Рене едва дождалась, пока выкрашенная в светло-серую эмаль кабина доберется на нужный уровень, прежде чем быстрым шагом направилась к ординаторской. По пути она кивала коллегам, обменялась парой ничего незначащих фраз со спорящими ассистентами, пока в раздевалке пыталась найти рукава у халата и хватала с полки вишневый стетоскоп. Ну а вскоре торопливый перестук ее ярко-желтых хирургических тапочек потонул в гвалте утренних коридоров.

В этот час в отделении нейрохирургии было особенно людно. Громыхали оставшиеся с ночного дежурства пустые каталки, из палаты в палату перевозилась аппаратура, повсюду раздавались приглушенные разговоры, смех и писк кардиографов. Конечно, госпиталь при университете МакГилла не замолкал круглые сутки, но в часы пересменок становился похожим на гудящую высоковольтную вышку. Под потолком каждые десять секунд оживал сонный динамик, то призывая анестезиолога в пятую операционную, то делая объявления для посетителей; между палатами бродили растерянные родственники пациентов; а в ординаторской напротив светящегося негатоскопа допивали вторую чашку кофе врачи. В общем, день набирал обороты, а вместе с ним начинала разбег обычная для резидента канитель ассистентских забот.

– Bonjour, Энн, – торопливо бросила Рене молодой медсестре, которая что-то сосредоточенно записывала в электронный журнал и одновременно прижимала к уху телефонную трубку.

Услышав приветствие, она подняла большие голубые глаза, и забранные в два веселых пучка рыжие волосы, что делали Энн похожей на милую японскую куколку, задорно качнулись.

– Ты сегодня в «вишенках»?

Энн сбросила вызов и резко перегнулась через собственный стол, чтобы внимательно рассмотреть надетую на Рене обувь. А той вместо ответа пришлось закатить глаза, чуть задрать ногу и продемонстрировать разрисованную улыбающимися мультяшными ягодами ярко-желтую пару.

– Супер! Значит, в эти сутки никто не умрет. Люблю работать в твою смену, – выдала медсестра, а затем выложила на стойку пачку разноцветных папок и вернулась к расписанию дежурств.

Иногда Рене поражалась, насколько можно быть суеверным и находить благоприятные знаки даже там, где тех от природы быть не могло. Например, эти дурацкие «вишенки», что по мнению Энн приносили удачу. Или вот забытый кем-то в ординаторской чахлый кактус. Он носил имя «Джек» и обязательно зацветал перед неделей непрерывных краниотомий. Это значило, что под конец смены всем захочется если не прыгнуть в окно, то напиться до остановки пульса, лишь бы не видеть во сне снова чьи-то мозги. Но, когда Рене уже собралась пошутить, что им срочно требовался амулет для отпугивания толпы журналистов, маятниковые двери в отделение пафосно распахнулись и пропустили рабочих. Следом за ними шел глава отделения. Он нес в руках огромный рулон со свернутым транспарантом и сосредоточенно высматривал нечто неведомое под навесным потолком, прежде чем заметил нужную нишу. Махнув рукой ушедшим вперед рабочим, руководитель что-то сказал, и уже через десять минут под удивленным взглядом ничего не понимающей Рене, через весь коридор протянулся плакат.

– «Симпозиум по неотложной хирургии в нейротравматологии», – медленно прочитала она и повернулась к стойке администратора. – Что это?

– Очевидно же. Симпозиум по хирургии. Неотложной, – машинально откликнулась Энн, пока что-то усиленно высчитывала на экране монитора, куда тыкала ручкой.

– Но почему?!

Вопрос был явно риторическим и включал в себя не столько удивление тематикой, сколько «почему именно здесь», «почему именно сегодня» и, наконец, «почему нам ничего не сказали». Однако, встретившись с укоризненным взглядом дежурной медсестры, Рене нахмурилась.

– Потому что так решило руководство, – проворчала Энн. – Иди и спроси своего наставника, например. Это он в последний момент настоял, чтобы мероприятие состоялось у нас в отделении.

– Профессор Хэмилтон знал? – Стало ясно, что день с чего-то решил пойти под откос прямо с утра. Рене озадаченно моргнула, а затем растерянно повторила: – Но почему…

– Говорят, из Монреаля прикатит какая-то суперважная шишка. И поскольку последнее выступление до обеденного перерыва закончится аккурат перед твоей операцией, то… – Энн игриво вздернула брови, а Рене застонала. – То думай сама, сколько старых маразматиков во главе с главным снобом придут плевать тебе под руки. И это я молчу про придурков с камерами, которые наверняка забудут выключить вспышки.

Черт! Унявшаяся было тревога вспыхнула снова, пробежав по спине липкой испариной, а Рене нервно отбила желтым носочком рваный ритм. Если Энн не врала, то день обещал стать сущим кошмаром. И она очень хотела бы знать, почему от неё это скрыли.

– Думаю, у профессора были очень веские аргументы, – пробормотала Рене.

– Угу, – не отрываясь от монитора, кивнула Энн.

– Ну не мог же он меня подставить… Это не в его характере. Просто абсурд!

– Угу-угу. Ты всегда веришь в лучшее, радужных единорогов и ванильных пони, – все так же скептично протянула медсестра. – Спустись на землю, Роше. Тебе осталось два года до получения лицензии. Так что пришло время показательных выступлений. А значит, все. Кыш. Иди работай и повтори там… что вы там повторяете?

– Протоколы.

– Вот. А еще не забудь про пациентов. Ночью твоего эпилептика перевезли в отделение, просил передать – его больше не тошнит.

Рене недоуменно замерла, пытаясь понять, отчего новость прозвучала столь необычно, моргнула, а потом улыбнулась так радостно, что медсестра усмехнулась в ответ.

– Он заговорил? О! Спасибо! – Она подхватила папки и перегнулась через стойку, чтобы поцеловать Энн в щеку. Та смущенно замахала рукой, словно отгоняла надоедливую муху, и вернулась к подсчету смен.

– Да я-то здесь причем. Ты же оперировала.

– За новости, Энн, – мягко ответила Рене. – Сколько бы ты ни ворчала, но ведь любишь сообщать нам хорошее.

Она весело подмигнула, а Энн притворно нахмурилась.

– Твою блаженность даже могила не исправит, – донеслось добродушное бухтение медсестры, когда Рене уже бежала по коридору. – Он в пятой!

Но это она уже видела сама, когда остановилась около бежевой двери с картой пациента в прозрачном держателе. Быстро продезинфицировав руки из диспенсера на стене, Рене коротко постучала и вошла в палату, которая уже золотилась полосами утреннего солнца.

– Bonjour, monsieur Josher!

– Ах, доктор Роше.

Полный мужчина лет сорока с опухшим из-за недавней операции лицом и перебинтованной головой попробовал сесть, но был тут же остановлен. Привычно взяв пульт, Рене приподняла спинку, а сама одной ногой подтянула поближе стоявший около двери табурет. Шум колесиков привлек внимание мистера Джошера. Он глянул вниз – туда, где обутая в желтую обувь нога уперлась в металлическую опору кровати – и удовлетворенно кивнул.

– «Вишенки».

Рене приподняла брови, отвлекаясь от чтения записей ночной смены, и взглянула на своего пациента.

– Что, простите?

Она говорила на французском с рождения, но прямо сейчас невольно засомневалась в своих языковых способностях, отчего перешла на английский.

– Вы сегодня надели «вишенки», – как ни в чем не бывало продолжил мистер Джошер, а затем указал на ее обувь. – Почитал о вас на больничном форуме… Ну и в сети, конечно. Когда разрешаешь кому-то вскроить себе череп, лучше знать об этом человеке побольше. Правда же?

Он весело хохотнул, не замечая застывшего взгляда Рене.

– Неужели? – медленно произнесла она, хотя не сомневалась, что прозвучит следом.

– Да. Вот и узнал про счастливые «вишенки», а заодно, что вы внучка самого Максимильена Роше. Такая честь! После этого у меня исчезли последние сомнения, ведь у такого гения не может быть…

– Что же, как я вижу, речевые навыки интактны, – торопливо перебила Рене, не желая в очередной раз выслушивать сентенции о бездарностях, яблоках и яблонях, а потом еще целый кювез стереотипов. Она скованно улыбнулась и отложила планшет. – Область, в которой происходили припадки, располагалась рядом с речевым центром, однако, нам с профессором Хэмилтоном удалось иссечь ее, не затронув когнитивную активность. Это хорошо.

Рене приступила к стандартному осмотру, записывая данные с аппаратуры и поясняя свои действия как-то неожиданно резко замолчавшему пациенту. Он внимательно за ней следил, отвечал на вопросы, но больше не делал попыток заговорить самому. Только когда наконец был заполнен последний пункт стандартной анкеты, мистер Джошер пошевелился и пожевал губами, словно раздумывал о чем-то. Рене же поднялась, чтобы попрощаться.

– Еще несколько дней возможны головокружения…

– Правду пишут, что с вашим приходом становится легче, – внезапно заметил он и посмотрел в окно, где уже вовсю разгорался новый день.

– Я всего лишь делаю свою работу, – пожала плечами Рене.

– Все делают, – хмыкнул мистер Джошер. – Одно и то же во всех больницах страны. Протоколы везде одинаковы, но только про вас ходят такие слухи.

– Сплетни, вы хотели сказать, – вздохнула она и подхватила папки с документами.

– Скорее, легенды, – последовала ухмылка.

Рене немного скованно улыбнулась в ответ и раздосадованно покачала головой. Вот ведь чудак.

– Это обычная психология общения с больными. Никакой магии.

Рене пожала плечами, в последний раз напомнила, с какой стороны находится кнопка вызова дежурной медсестры и вышла из палаты. Ну а в ординаторской она зевала каждые три минуты, пока вполуха слушала об обязательной явке на доклады симпозиума и игнорировала вечное недовольство главы отделения. После Рене слишком долго вникала в сумбурные отчеты ночной смены, прежде чем все же сбегать на парочку выступлений. Но, несмотря на кажущуюся занятость, к началу одиннадцатого напряжение приблизилось к своему апогею, мешая готовиться к очередным тестам по хирургии. Нервный рабочий пейджер то и дело разражался вибрацией от сообщений о состоянии пациентов, отчего и без того дерганная Рене постоянно пугалась и сбивалась с текста. Если так пойдет дальше, завтрашний тест она точно завалит.

– Хватит переживать, – привычно проворчала Энн.

Медсестра стояла рядом и распечатывала бесконечные листы назначений. Она бросила недовольный взгляд на Рене, которая вот уже вторую минуту нервно крутила меж пальцев ручку, и вдруг принялась шарить в кармане своего костюма. Наконец, найдя искомое, она протянула крем.

– Держи. Твоя кожа уже похожа на пережеванный коровой папирус. Скоро кисти совсем засохнут и отвалятся. А если покроешься коростами из-за раздражения, то можешь забыть об операционной. Я тебя туда не пущу.

Хмыкнув, Рене выдавила на ладонь немного вязкой, пахнущей пряной мятой массы и принялась методично втирать ее в руки.

– Спасибо, вечно забываю… – начала было она, но в этот момент в комнате что-то сильно задребезжало.

Три больших оконных проема занимали всю стену маленькой ординаторской и открывали вид на парковку перед главным входом больницы. Их пластиковые контуры всегда гарантировали тишину для врачей и пациентов, однако, прямо сейчас стекла в этих современных герметичных рамах заходились мелкой дрожью. А та перескочила с окна на подоконник и побежала по бетонному полу, где ввела в резонанс карандаши на рабочем столе. Сердце Рене на секунду тревожного сжалось в предчувствии землетрясения, но в следующий миг уши неожиданно уловили ритмичный бас, а затем и высокий электронный голос. Тот повторял непонятные, но явно однотипные слова, что сливались в утомительный гул, который приближался откуда-то с улицы и нарастал удивительно быстро.

Молча переглянувшись, Рене и Энн не сговариваясь ринулись к одному из окон. Следом за ними на происходящее решил поглазеть весь оказавшийся в ординаторской персонал, а потому, подобно сгусткам на стенках пробирки, они налипли на подоконники.

«Thunder, thunder!

Thun-thun-thunder, thunder».

Непонятные звуки наконец-то сложились в осмысленный текст и сквозь бесконечное отраженное эхо понеслись навстречу собравшимся. Ну а Рене прижалась лбом к прохладному стеклу и посмотрела вниз. Как раз вовремя, потому что источник недопустимого в стенах лечебного учреждения шума все же явился из-за деревьев. И словно по всем законам дурного вкуса, это оказался несущийся на огромной скорости спортивный уродец, на капоте которого пошло светился непонятный значок, – наверняка такой же кричащий, как сам автомобиль. Визгливо вырулив на расположенную напротив главного входа парковку, машина резко затормозила, отчего на гладком асфальте остались четыре черные полосы, а потом медленно докатила до разделительной разметки. Громкость песни стала невыносимой.

За спиной Энн кто-то начал ругаться, и Рене обернулась, удивленно посмотрев, как растет позади них толпа. Группа любопытных студентов пыталась протиснуться ближе, явно пропустив начало. Но даже не узри она сама столь напыщенное и неадекватное появление глухого идиота, не заметить орущий элемент посреди обычных машин было бы сложно. И не только потому что бешеная машина невоспитанно заняла собой сразу три парковочных места, но из-за доносящегося через настежь открытые окна того самого, разрывающего перепонки:

«Thunder, feel the thunder,

Lightning and the thunder, thunder».[5]5
  Imagine Dragons – 'Thunder'


[Закрыть]

Газанув напоследок явно тюнингованным выхлопом и издав несколько прострелов, отчего у припаркованных рядом автомобилей сработала сигнализация, спорткар затих, стекла поднялись, а неразличимый издалека значок на решетке радиатора потух. В ординаторской повисла ошалелая пауза.

– И что это за шарабан? – спросила в наступившей тишине Энн.

Рене хотела было укоризненно взглянуть на коллегу, все же оскорбление людей, какими бы засранцами те ни были, не вписывалось в медицинскую этику, но не сдержалась и прыснула. Следом за ней засмеялся кто-то еще, послышались саркастичные комментарии… Только вот все мгновенно замолчали, когда водительская дверь невоспитанного автомобиля открылась, и под высоким квебекским солнцем появилась мужская фигура.

С третьего этажа их общего наблюдательного пункта Рене не смогла разглядеть черт, только образ возмутительного смутьяна в целом. Однако стоило ему снять солнечные очки, как к нарушителю спокойствия ринулась толпа журналистов под предводительством самого главного врача больницы. Замелькали вспышки, потянулись руки с диктофонами, и в этот момент вдруг стало до смешного очевидно, насколько высок оказался их невоспитанный гость. Его голова поплавком торчала над морем окруживших его людей. Черт возьми! Да он был длинный настолько, что в его рост легко уложились бы две Рене, стоявшие друг на друге. От этого она снова фыркнула, и раздавшиеся шутливые вопросы доказали, что ей не показалось.

– Баскетболист, что ли?

– Не похоже. Те, вроде, помассивнее будут.

– Да что с такого расстояния разглядишь. Может, хоккеист. Приехал лечить застарелые травмы…

– Мрачный какой. И причесался бы… Или это так модно?

– Он явно неадекватен с таким-то поведением.

Послышались разговоры и целый дифференциальный диагноз с версиями от расстройства личности до дерматита. Голоса звучали ехидно, даже немного зло, что было не характерно для ее коллег – профессионалов своего дела. Удивительно, как одним своим появлением незнакомец умудрился настроить против себя абсолютно всех, не приложив ни малейших усилий и не произнеся ни слова. Что же, это и впрямь поразительный талант.

Тем временем группа людей внизу обменялась рукопожатиями, а затем двинулась в сторону главного входа. И поскольку одетый полностью в черное гость явно не торопился сбавлять свой гигантский шаг, Рене со смущением наблюдала, как спешно семенил глава их больницы за слишком пафосным визитером. А тот не поворачивался, когда к нему обращались, равнодушно смотрел в телефон и всем своим пренебрежительным отношением стремился показать, насколько ему здесь не нравится. В общем, вся ситуация выглядела чертовски неловко. Будто для приехавшего сноба они не больница при старейшем университете Канады, а медицинский офис где-нибудь в Юконе. Рене поджала губы и отвернулась. Нехорошо было судить о людях вот так, со стороны, не перемолвившись с ними даже парочкой слов. Но этот… экземпляр осознанно нарывался. Так что, поскорее отойдя прочь от окна, чтобы потом не пожалеть о своих не самых добрых мыслях, Рене подхватила под руку Энн и направилась обратно к столу.

– Тоже мне, сыч-переросток, – проворчала медсестра и почти упала в стоявшее рядом кресло.

– Пожалуйста, перестань злословить. Ты же знаешь, я против сплетен, – тихо откликнулась Рене и вновь постаралась сосредоточиться на едва ли заполненном бланке с классификацией грыж желудка. – Как минимум, это не этично.

– Ох, прости, за четыре года никак не запомню, что яд и сарказм не вписываются в твою картину мира, где живут добрые феи и ангелы, – фыркнула медсестра. – Ты очень наивна, Рене.

– Быть может, это так, – вздохнула она. – Но пока человек не доказал обратного, он достоин уважения. Если этот мужчина приехал в больницу, значит, он нуждается в помощи, с достоинством оказывать которую наша прямая обязанность. Феи и ангелы здесь ни при чем. Ни добрые, ни злые, ни какие-либо еще.

– Так ты хочешь сказать, – Энн саркастично подняла рыжую бровь, а ее пучки на голове забавно качнулись, – что прямо сейчас испытываешь уважение к этому выскочке? К тому, кто сначала едва не довел до подострого состояния наших больных своим появлением, потом занял половину парковки, испортил асфальт, напрочь проигнорировал главного врача и одним только своим брезгливым взглядом смешал нас с дерьмом? Я все правильно поняла?

Рене тяжело вздохнула, поправила выбившиеся из светлых кос волнистые пряди и потерла вновь зачесавшийся шрам. Иногда разговаривать с Энн было невыносимо.

– Ну откуда ты можешь знать про взгляд? – Рене закатила глаза. – Если видишь с такого расстояния, срочно переводись в радиологию.

– Я это почувствовала. Каждой клеточкой своей любимой печенки, а ты знаешь, что она не ошибается. И вот сейчас она шепчет мне – этот парень говнюк! – потусторонним голосом протянула Энн. Ну а Рене все же отвлеклась со стоном от дурацкого теста и посмотрела на медсестру, которая ехидно закончила: – Будешь спорить с моим даром предчувствия?

– Нет. Я вообще не хочу спорить. Просто пытаюсь объяснить, что не надо его судить прямо сейчас. Мы будем полны предубеждений, от которых очень тяжело избавиться при личной встрече. Возможно, его что-то разозлило. Или у него выдался плохой день. Быть может, он действительно глухой, и тогда мы совершаем ошибку, злословя о пациенте. Причины бывают разные…

– Бывают. Например, он Гринч. А вообще, еще только утро, – хмыкнула явно чем-то позабавленная Энн. Рене согласно вздохнула.

– Хорошо, допустим, у него выдалось плохое утро. – Еще одно едкое фырканье, и Рене не выдержала. – Энн, вот сейчас мы ссоримся из-за человека, которого видели меньше минуты. Ну разве не глупость?

Медсестра на секунду задумалась, а затем резко кивнула.

– И то верно. Засранец недостоин, чтобы его оправдывала наша блаженная Роше. Тебе только волю дай, приютишь всех бездомных и накормишь толпы голодных, – отрезала она и вернулась к своим назначениям.

– Я не это имела в виду, – прошептала раздосадованная Рене, наблюдая, как Энн поднимает телефонную трубку и уже что-то диктует фармацевту. Тихий ответ та, конечно же, не услышала.

На этом разговор закончился сам собой, и в монотонной работе пролетела еще пара часов. Об утреннем происшествии с неведомым пациентом и его кричащей машиной вскоре забыли, сосредоточившись на текущих проблемах, и день снова попытался встать на объезженные рельсы рутины. Периодически кто-то приносил снизу новости о приехавшей на конференцию группе специалистов из Монреаля, которую возглавлял известный хирург, зачитывались названия чьих-то докладов, показывались сделанные мельком на телефон фотографии, пересказывались обычные слухи и сплетни. А еще внимания требовали пациенты и их близкие, занимая время стандартными разговорами. В целом жизнь отделения ничем не отличалась от обычного понедельника, кабы не растяжка во всю ширину коридора с эмблемой и названием неожиданного симпозиума. Стоило Рене бросить на неё взгляд, как внутри все сжималось от нервного ожидания, а шрам чесался с удвоенной силой.

Наконец, ближе к полудню, в больницу приехал доктор Хэмилтон. Чуть подволакивая пострадавшую однажды в аварии ногу, он бодро проковылял по коридору в сторону ординаторской, где оказался немедленно окружен стайкой студентов всех возрастов. Из этой ловушки ему удалось вырваться лишь четверть часа спустя, после чего он наконец-то направился к кабинету. Одно хитрое, известное лишь им двоим подмигивание, и Рене поднялась со своего места.

В маленьком помещении, назвать которое офисом известного нейрохирурга не смог бы даже слепой, было, как всегда, тесно. Здесь пахло бумагой, немного резиной и антисептиком. Расставленные по шкафам наглядные анатомические модели мозга в разрезе, разбросанные пластиковые внутренние органы и шванновские клетки вместе с прочими элементами периферической нервной системы пылились с момента попадания в эти стены и равномерно покрывались толстым слоем еженедельной периодики. Журналы всех возможных медицинских издательств устилали поверхности и выстраивались в убогие башни, что пестрели неоновыми закладками, будто флажками. А под самым потолком, который год подряд грозила рухнуть на головы неосторожных посетителей объемная карта Северной Америки.

Небрежно кинув на спинку потертого кресла свой неизменный вязаный кардиган, Чарльз Хэмилтон выглянул в окно, что-то сам себе пробормотал и наконец повернулся, стоило хлопнуть входной двери.

– Ах, вот и Солнце взошло. Ту-ду-ду-ду, – пропел он со смешком, когда увидел Рене.

Она хмыкнула и невольно улыбнулась знакомой песенке.

– Доброе утро, доктор Хэмилтон.

– Отчего такие серьезные лица? – не тратя время на приветствие, спросил по-французски профессор.

Рене пожала плечами, а сама пригляделась к наставнику внимательнее. Сегодня он казался слишком уставшим. Всегда задорные голубые глаза будто бы потемнели, морщины у рта стали глубже, а в бороде спряталась напряженная полуулыбка. С наступлением нового учебного года вернулась нервотрепка бумажного апокалипсиса.

– Вовсе нет. Хотела сказать, что у мистера Джошера полностью восстановилась речь, – ответила Рене по-английски.

Так повелось с самого начала сотрудничества – Хэмилтон тренировал свой прононс, а она никак не дающуюся грамматику неродного для себя языка. Потому все их общение состояло из невероятной смеси французской и английской речи, на которую уже давно не обращали внимания ни пациенты, ни тем более персонал.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю