Текст книги "И солнце взойдет (СИ)"
Автор книги: Барбара О'Джин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 54 страниц)
Глава 35
Когда Рене зашла в квартиру, над Монреалем вовсю разносились переливы колокольного звона. Они возвещали о празднике рождения Спасителя человечества, и было немного иронично, что другой борец за людские жизни прямо сейчас находился на грани того, как бы не сдохнуть. Рене было плохо. Настолько, что перед глазами все плыло, словно летнее марево. Тело трясло, зубы стучали, а от напряжения то и дело накатывала дурнота. С трудом скинув обувь случайно вместе с носками, Рене прямо в мокрой от снега куртке и босиком прошла в темную гостиную и легла на диван. Ноги сами подтянулись к груди, оголенные ступни поджались, хотя тепла собственного тела теоретически должно было быть предостаточно – ледяным пальцам кожа на лбу показалась почти раскаленной. Впрочем, чтобы узнать это, Рене понадобились все оставшиеся силы, ибо руки не слушались. Голова не понимала, что делал организм, к тому же, туловище мелко дрожало и периодически непроизвольно скручивалось от ломоты в суставах.
Если честно, Рене понятия не имела, как смогла добраться до дома. Она помнила полутемный вагон, столь восхитительно холодное стекло, к которому прижималась горячей щекой, мелькавшие фонари и редкую тряску. Ее укачивало под ровное движение поезда, отчего сознание то и дело проваливалось в зыбкий сон. Воспаленные глаза закрывались сами, и тогда Рене вновь видела заснеженные улицы, черное дуло винтовки и матовый блеск алюминиевых банок, что с грохотом падали вниз. А потом все начиналось по новой: духота, расплывающийся по телу жар и истерически заходившееся сердце. Последние жаропонижающие были выпиты ещё на вокзале, но, кажется, и не думали помогать. Поэтому в тишине темной гостиной ей то и дело мерещился голос Энтони, который эхом бросал короткую фразу:
– Я – это я.
И действительно… Он. Всегда только он. Без привязки к именам, регалиям и прочим условностям. Энтони или Колин? Серьезно, а есть какая-то разница? Вот лично для неё, Рене Роше, что значило конкретное имя? Ничего. Господи, да она же понятия не имела, кто такой Энтони Ланг, пока не столкнулась с ним лично! А значит, доктор Хакс прав. Рене вдруг поняла это настолько отчетливо, что нервно дернулась на неудобном старом диване и едва не свалилась. Идиотка! Что же, вряд ли у кого-нибудь получилось бы обидеть Тони сильнее. Но все же она смогла, когда молча позволила ему уйти, не попытавшись ни остановить, ни извиниться. Глупая малолетняя гордыня победила разум. О, как хотелось перескочить всю эту пропасть взросления, медленного осознания и ошибок. Перемахнуть одним грациозным grand pas de chat и приземлиться уже умудренной, спокойной и рассудительной. Но жизнь – не балет. Здесь у каждого есть та дорога, которую придется пройти до конца. Полная терновых кустов да булыжников тропка…
Рене всхлипнула, плотнее завернулась в толстую куртку и зажмурилась. В черноте рождественской ночи желтый свет фонаря из единственного большого окна этой комнаты больно бил по сухим из-за температуры глазам. Боже… Столько неверных поступков за один день: слушания, Тони и Энн. Ей было дано так много возможностей доказать свою взрослость, но вместо этого Рене совершала ошибку за ошибкой, так что одиночество на окраине Монреаля стало вполне закономерным итогом. Достойное наказание, ничего не сказать. Только вот в груди, где часто бухало сердце, всё равно просыпалось горькое чувство жалости к самой себе. Оно было приправлено слабостью, болью и злостью, отчего на глаза навернулись непрошеные слезы. Горячие и настолько соленые, что, кажется, разъедали обветренную кожу. Надо было встать и выпить, наконец, какие-нибудь таблетки. Переодеться, натянуть носки и домашний свитер, но вместо этого Рене еще больше сжималась в комок, пока редкие всхлипывания окончательно не переросли в плач. Унизительно. И очень глупо. Она потерла ледяные ступни и попробовала раздраженно оттолкнуться от продавленного дивана, но резко стало нехорошо, а потом под куртку забрался прохладный воздух.
Ее затрясло так сильно, что шарившие в поисках бегунка на молнии пальцы не слушались. Они бесцельно скребли по шуршавшей под ними ткани, и потому тихо открывшееся на втором этаже окно осталось незамеченным. Только когда деревянная рама стукнулась об упор, а по босым ногам скользнул морозный сквозняк, Рене испуганно замерла. Она застыла в неудобной позе, пока в полной тишине ошарашенно шарила взглядом по темной комнате, где вместо привычных вещей и мебели ей мгновенно померещились затаившиеся чужие тени. Но ничего не происходило – словно больному мозгу это все показалось. Однако в открытое окно на самом деле медленно летел снег. Рене сглотнула. Она понятия не имела, что нужно делать, а потому с каким-то фатальным ощущением безысходности молча ждала продолжения.
Тревожное ожидание длилось добрых десять секунд. Наконец, пластиковыми полосами тихо хрустнуло жалюзи, и вдруг в образовавшийся проем ловко скользнула черная тень. Она изогнулась невероятной дугой, прежде чем бесшумно приземлилась на потрепанный плетеный ковер и успела подхватить уже летевшую с подоконника возмущенную герберу. Раздалась приглушенная ругань и бережный стук горшка. Затем вновь тишина. В отсутствии света рассыпанный по полу снег потусторонне мерцал и переливался на грубом плетении, словно к Рене пожаловал гость из самой Преисподней. А тот тем временем угольным пятном выделялся на фоне бледно-серой стены. Ну точно настоящий черт. Судорожно сглотнув, Рене попыталась сообразить: заорать или же будет мудрее подождать, пока домушник осознает – здесь нечего брать, но мозг заклинило. Он не мог ни открыть рот, ни перестать лить слезы. Хорошо хоть дыхание перехватило от ворвавшегося с улицы холода, и дурные всхлипы потонули где-то в животе. Однако тут раздался новый шорох, и все в том же окне показался второй. Напарник? О господи! Рене было дернулась, но тут…
– Слышишь, мужик. По-моему, ты ошибся домом, – произнес по-французски чуть гнусавый голос, а Рене едва не свалилась с дивана от облегчения. Прямо сейчас она почти уверовала в магию, ангелов и чудо Господне, потому что вслед за головой говорившего в проеме показались широкие плечи, а затем и пернатые косы Чуб-Чоба.
Тем временем незнакомец мазнул сажей тени по стене и повернулся. Черный. Совсем черный. Прямо как…
– Неужели? – с типичной калифорнийской интонацией Энтони хмыкнула по-английски огромная головешка, и Рене зажмурилась.
– Ага. Иди воруй в другом месте, а здесь ничего не трогай. – Чуб-Чоб был опасно невозмутим, но Энтони это не впечатлило. Он что-то поудобнее перехватил, а потом саркастично протянул:
– Вот как. А иначе что?
Рене медленно выдохнула.
– Выбью зубы.
У неё откровенный бред. Однозначно. Галлюцинации, воспаленные сновидения, смешение языков, возможно, самая настоящая агония, потому что так не бывает. Нормальные люди не вламываются в окна, когда для них открыты двери, не ведут разговоры посреди ночи и уж точно не пытаются договориться с потенциальным вором. По крайней мере, в голове Рене все выглядело именно так. Но когда она распахнула глаза, то увидела, как весьма материальный в лучах фонаря Ланг шагнул в сторону окна.
– Пошел вон, – процедил он, прежде чем ухватиться за раму. Энтони хотел было захлопнуть вертикальную створку, но Чуб-Чоб не дал этого сделать. Уперевшись спиной в верхний край, индеец потянулся вперед и ввалился в темную гостиную. Послышалась ругань, возня, а потом звук удара.
Решив, что на сегодня цирка достаточно, Рене осторожно приподнялась на слабых от дрожи руках. В гостиной становилось безумно холодно, так что зубы громко клацали, а сама она почти билась в конвульсиях, но все равно постаралась четко проговорить:
– Прекратите.
Голос звучал негромко, но этого хватило, и шум резко стих. С трудом скатившись с дивана, Рене неловкими шагами, почти наобум дошла до торшера, едва не сбила тот на пол, но вовремя ухватилась за потертое дерево и наконец-то дернула шнур. Резанувший по глазам свет показался острее скальпеля, которым наживую вскрыли глазные яблоки. Боже… Рене прижала к векам ледяную руку и опять неуклюже пошатнулась. И как эти двое здоровяков вообще сюда забрались?
– Закройте, пожалуйста, окно. Очень холодно, – прошептала она, а сама уже не чувствовала, как трясется.
– Но этот тип… – попробовал возмутиться Чуб-Чоб, однако Рене перебила.
– Окно. Пожалуйста.
Челюсть окончательно свело, а пальцы чуть не переломили сухую стойку. И все же ноги удержали. Стоило ли благодарить натренированный за годы вестибулярный аппарат, или на сегодня Вселенной просто уже хватило её унижений, однако Рене лишь покачнулась. Сухой треск захлопнувшейся створки ознаменовал маленькую победу. А в следующий момент что-то холодное и мягкое ткнулось в левую руку, прежде чем тело потрясающе легко воспарило. Так беззаботно, что даже боль в истерзанных температурой мышцах на мгновение показалась не настолько убийственной. Лба коснулись сухие губы, а нос защекотал запах мяты – резкий и почему-то злой.
– Твою же мать.
Ланг, как всегда, был удивительно краток. Перехватив поудобнее свою вялую ношу, он в один километровый шаг добрался до дивана и небрежно уселся на невысокую спинку. Рене почувствовала, как туловище сначала сжало, а потом что-то приятно прохладное пролезло под ворот куртки и прижалось к шее.
– Где здесь аптечка? – раздался над головой недовольный голос Тони. Обращался он при этом не к хозяйке той самой пресловутой аптечки, а к еще одному гостю. Но тот был явно растерян.
– Мне неизвестно, – медленно ответил Чуб-Чоб на ломаном английском, и в груди Ланга что-то заклокотало.
– Весьма опрометчиво для человека, который забирается по деревьям в чужие дома, – процедил он, а Рене удивленно вздохнула.
Это что… ревность? Она ошарашенно прислушалась к чужому сердцу у себя под щекой и едва не расхохоталась, когда различила отчаянный торопливый стук. О, Тони! Неужели он правда думал, что к ней – страшно сказать! – вот так запросто ходят любовники? Залезают в окно, карабкаются по деревьям… Абсурд! Но сердитый ритм не врал. Ланг мог сколько угодно корчить брезгливые лица, плеваться ядом или вымораживать все вокруг презрительным холодом, однако теперь Рене знала о нем немного больше. А потому подняла руку и коснулась обветренной ладони, что до этого выщупывала пульс, но теперь машинально гладила горячую шею. Пальцы Энтони двигались успокаивающе и деликатно, почти так же, как делала сама Рене в минуты его мигреней.
– Во втором кухонном ящике. Коробка из-под молочных ирисок, – пробормотала она и почувствовала в волосах тихое фырканье.
– А все-таки у тебя есть тайный порок. И, кажется, не один.
– Я не… Он не… – попробовала было оправдаться Рене, но еще один смешок вынудил замолчать.
– Допустим, – коротко сказал Ланг и отстранился. Вновь стало холодно, а потом голова едва не взорвалась от ледяного тона. – Принеси.
Рене хотела возмутиться такому обращению, но ее тут же с силой прижали к теплому телу, отчего говорить стало сложно. И только тогда она с удивлением поняла, что помимо собственной куртки укрыта полой пальто Энтони. Странно. Либо Рене настолько мала, либо это самая настоящая плащ-палатка. Тем временем послышались тяжелые шаги, скрежет отодвигаемых ящиков, лязг крышки и… Наверное, увидев ее аптечку, даже самые суровые вирусы повесились бы от жалости. Они пали бы жертвенной смертью во имя нового пенициллина, самого действенного антисептика или еще неизведанного лекарства, потому что в жестяной круглой банке, носившей гордое предназначение аптечки, давно сдох даже паук. И судя по многозначительному молчанию доктора Ланга, пачка пластыря вместе с двумя пожелтевшими от времени таблетками парацетамола его не впечатлили. Совсем.
– Да уж, арсенал настоящего врача. Позволь узнать… – он на секунду прервался. – Зачем тебе целая коробка, если в ней ничего нет?
– Она красивая, – прошептала Рене, которая болела так редко, что уже позабыла свой последний раз. А Тони долго взвешивал на весах абсурда ее слова, прежде чем коротко хмыкнуть.
– Достойный ответ.
Он быстро проверил срок годности желтоватых пилюль, потом сноровисто достал их из блистера и взглядом потребовал стакан воды. Следовало отдать должное – в маленькой квартирке незваные гости ориентировались почти как дома. Проглотив горькие таблетки, Рене устало ткнулась лбом в шерстяной свитер Энтони. Ну а Ланг подумал еще немного, после чего повернулся к терпеливо ждущему Чуб-Чобу. И хотя Рене понятия не имела, что творилось в пернатой голове огромного индейца с судимостью за разбой, но враждебности тот больше не проявлял. Просто стоял и невозмутимо ждал дальнейших приказов, и именно это лучше всего умел делать доктор Ланг.
Осторожно перехватив подрагивавшее тельце, он свободной рукой поставил себе на колено босые ступни и принялся шарить в кармане. Через пару секунд на свет появился уже знакомый бумажник, а оттуда внушительная пачка пестрых банкнот.
– Найди ближайший круглосуточный магазин, возьми там упаковку любого жаропонижающего и пак Гаторейда. На сдачу можешь купить себе шоколадный батончик. На дворе как-никак Рождество.
Чуб-Чоб с сомнением уставился на протянутую ладонь с зажатыми в ней купюрами, но все же осторожно забрал тихо зашелестевшие деньги. Бросив на Рене странный взгляд, он двинулся к окну, но Энтони его остановил.
– Через дверь, молодой человек.
– Но хозяин будет недоволен… – попробовал было возразить невольный курьер, однако немедленно замолчал, стоило Лангу удивленно повернуть голову.
– Я разберусь, если потребуется, – процедил он. И поскольку других аргументов у немного занудного индейца не нашлось, Рене вскоре услышала хлопок закрывшейся двери.
В квартире стало очень тихо. Не было слышно ни дыхания, ни шелеста одежды, не шумел холодильник, не текла по трубам вода, даже сердце в груди Тони теперь билось размеренно и словно издалека. Наконец, не выдержав гнетущего молчания, Рене рискнула пошевелиться. Она сжала замерзшие пальцы на ногах, что по-прежнему упирались в жесткую джинсовую ткань на бедре Ланга, и раздался привычный хруст. Стало неловко. Ох уж эта воздушная красота балета! Сквозь мелкую дрожь Рене стыдливо поерзала и вдруг заметила, с каким интересом Энтони разглядывал ее шишкообразные суставы и следы от старых мозолей. Черт, пусть лучше на висевшие по стенам акварели любуется! В животе вместе с тошнотой от температуры растеклась досада. Прошло десять лет, а краше ноги не стали и вряд ли уже будут, так что Рене постаралась незаметно спрятать под полой пальто свои жилистые ступни. Однако Ланг не дал и неожиданно принялся растирать сначала одну холодную подошву, затем другую, а потом сразу обе. В его руках они удивительно помещались полностью. Это донельзя смущало, так что Рене попробовала было вырваться, но вместо этого Энтони обхватил ладонью лодыжки, чем жестко пресек любые попытки стыда.
– Рене, я травматолог и прекрасно знаю, как выглядят ноги балерин, фигуристок и цирковых гимнасток. Твое стеснение неуместно, – коротко отрезал он, и возразить на это Рене было нечего. Она послушно расслабилась и опустила голову, как вдруг заметила в своих руках уже знакомого бобра. Сжав мохнатую тушку, Рене вздрогнула, когда услышала внезапный вопрос. – И часто к тебе так ходят в гости?
На первый взгляд, Тони бросил фразу очень небрежно, но она слишком хорошо знала его едва ощутимый оттенок недовольства. Другие бы скрипели зубами, но Ланг лишь слегка растянул слово «часто», и все стало ясно.
– Никогда, – тихо откликнулась Рене и снова смежила веки. – Они просто… волнуются за меня. После аварии… И иногда присматривают.
Ее по-прежнему трясло, а потому говорить выходило с трудом, и она замолчала. Энтони какое-то время ждал продолжения, но, заметив опять нараставшую дрожь, принялся растирать руки и плечи свернувшейся эмбрионом Рене.
– Кто «они»? – не отставал Ланг, и от его напряженного тона она вздрогнула всем телом.
– Что?
– Я спросил – кто это «они».
– Не ревнуй…
– Рене! – теперь Энтони совершенно очевидно злился. – Это не вопрос моих страхов, а твоей безопасности!
Страхов? Хм… Как любого дотошного к себе и другим человека, Ланга раздражало незнание. А уж если что-то непонятное происходило вокруг… Рене вздохнула.
– В большинстве своем бездомные. Я подрабатываю здесь. Недалеко. – Зубы звонко стукнулись друг о друга, а руки вокруг нее обернулись сильнее. – В центре реабилитации.
– Реабилитации? – Выдохнутое ей в волосы замешательство было поистине бесценно. – Чьей реабилитации? Заключенных?
– Да.
Воцарилась тишина, пока Энтони, вероятно, переваривал потрясающую новость, с кем именно он только что имел честь находиться в одной квартире. А потом последовал шумный выдох.
– Потрясающе! Нет, просто уму не постижимо! Я что, настолько мало тебе плачу? – В его голосе проскользнули обиженные нотки, а Рене замялась. Вряд ли правда понравится Тони больше, чем молчание, но он не унимался. – Ради чего – господи помилуй! – тебе потребовалось так рисковать? Это даже не дом престарелых или приют. Черт возьми, Рене! Почему?!
– Мне были срочно нужны деньги. – Она попробовала слукавить, но взгляд Энтони оказался слишком красноречив, так что пришлось договорить: – На тесты.
Рене закусила губу и затаила дыхание, даже не представляя, какой ждать реакции. Но той не последовало ни сразу, ни пятью минутами позже. Только постепенно теплевшие ладони удивительно ясно ощутили момент, когда расслабленное под ними тело внезапно напряглось, точно сведенное судорогой, а потом застыло. Без дыхания и без движения. Как будто где-то сработал переключатель. Вот Ланг еще вальяжно восседал на спинке неудобного дивана, а теперь выпрямился едва ли не до хруста в позвонках. Но больше ничего не было. Рене чувствовала, как он был зол – чертовски и бессильно, – хотя никак не могла понять на кого. А Энтони все молчал и молчал, порождая в голове целый ворох сокрушительных мыслей. Она опять сказала что-то не то? Или сделала?
Рене устало пошевелилась, почувствовав, как на смену ознобу пришла долгожданная слабость в расслабленных мышцах. Стало тепло. Почти жарко. И, видимо, это неожиданно понял Энтони, потому что резко поднялся, обошел злополучный диван и опустил на него Рене. Следом, все так же не удостоив даже словечком, он стянул пальто и полностью закутал в него босые ноги, а сверху, для верности, накинул плед. Теперь Рене представляла собой самый настоящий кокон, из которого возможно кто-нибудь вылупится. В последний момент рядом с головой был демонстративно усажен рождественский бобер. Серьезно?!
Однако брошенный на Тони сердитый взгляд обиженной девочки оказался не замечен, потому что рядом уже никого не было. Ланг погромыхал чем-то на кухне, затем последовал плеск воды, а потом рядом очутилась огромная чашка.
– Пей. – Да уж, приказывать Энтони очень любил.
– Мне жарко.
– Ну, разумеется, тебе жарко! – выплюнул Ланг, который, очевидно, все еще на что-то сердился. Знать бы на что. – Подделка лекарств в этой стране по-прежнему строго карается законом, так что они работают. Пей.
Уткнувшаяся в грудь кружка едва не расплескала свое содержимое, и Рене с трудом успела высвободить руки, чтобы ее перехватить. Что же, для пересохшего рта вода показалась удивительно сладкой. Она отдавала легким привкусом дешевого фильтра, но все равно оставалась божественно вкусной. Так что Рене пила с поразительным наслаждением, пока чуть не подавилась, услышав над ухом негромкую фразу:
– Иногда я забываю, что моя ненависть разрушает не только меня.
Тони нехорошо усмехнулся, помедлил немного под ее ошарашенным взглядом, а потом тяжело опустился на пол и вытянул длинные ноги.
Рене резко выдохнула и рванула ворот куртки, под которой становилось нестерпимо жарко. Да, ненависть действительно разрушает. Но если Ланг это понимал, то почему продолжал жить именно так? Она чуть скосила глаза и посмотрела на замершую у дивана огромную фигуру. Голова Энтони оказалась точно напротив, отчего сдержаться не вышло. Неловко перевернувшись набок в своем коконе, Рене протянула руку и осторожно провела по густым волосам. Прохладным и мятным. И даже для неё жест вышел неожиданно домашним, таким привычным, родным, словно они знакомы десятки лет. Словно между ними не осталось тайн и недопонимания. И эта мысль вдруг натолкнула Рене на совершенно неожиданный вывод. Она перебирала черные жесткие пряди, а сама с волнением понимала – Тони пришел. К ней. После некрасивого разговора, взаимной обиды и упреков, он все равно приехал посреди ночи из другого города, чтобы… Чтобы что? Неужели рассказать все?
Она нетерпеливо поерзала на диване, чувствуя, как липнет к коже шерстяной свитер и неприятно зудят отогревающиеся ноги. Температура стремительно спадала, но сейчас это волновало меньше всего, потому что, облизнув пересохшие от недавней лихорадки губы, Рене решилась спросить…
