Текст книги "И солнце взойдет (СИ)"
Автор книги: Барбара О'Джин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 46 (всего у книги 54 страниц)
– Уходи, – процедила Рене и медленно перевела дыхание. – Выметайся из моего дома и перестань уже диктовать, что и когда мне нужно делать. Я поеду в Оттаву, даже если ты прямо сейчас подпишешь заявление о моем увольнении. Плевать!
– Ты не сделаешь этого…
– Даже если они меня не ждут! Даже если я им не нужна, я все равно попытаюсь! Поэтому – уходи! – вскричала Рене, и в этот момент громыхнула входная дверь.
– Какого дьявола, Роше! Мы же договаривались, никаких мужиков… – голос поднявшегося на шум Смита резко оборвался, когда он заметил нависшую над Рене фигуру. Немного помолчав, он почесал скрытый неизменной растянутой майкой живот и вдруг фыркнул. – Так и знал, что это твой убийца шин. Заприметил тачку из окна… Сышь ты, ковбой на нефтяной лошади, дама сказала валить вон. Так вали.
Услышав манеру, в которой с ним разговаривал мистер Смит, побледневший еще больше Энтони медленно выпрямился и уставился на невозмутимого механика. Рене видела, как дернулась щетинистая впалая щека, а потом Ланг выплюнул, едва расцепив зубы:
– А то что?
И, право слово, тон, что вгонял в ужас любого хирурга огромного отделения, кажется, совсем не впечатлил обрюзгшего низкорослого Смита. Хозяин дома, в чьих гайморовых пазухах наверняка уже давно вывелся новый вид бактерий, смачно втянул носом воздух, а потом презрительно бросил.
– Дурак, не? А то полицию вызову. – Смит хохотнул и прислонился к жалобно скрипнувшему косяку, который сам же недавно чинил. – Так что если не хочешь доставлять беспокойства своей мультяшной крошке, то забирай железного тяжеловоза и проваливай побыстрее. В этом райончике не самые приятные камеры для ночевки. Отираются, знаешь ли, там всякие…
Механик цокнул, обнажив желтые зубы, а Рене едва не расхохоталась. Истерически. Громко. Уж с кем-кем, а с местным контингентом Энтони успел познакомиться лично. И все же было в словах Смита нечто такое, что заставило Ланга отступить. Он бросил последний взгляд на опустевшую без акварелей стену, а потом стремительно вышел прочь. Рене только успела услышать скрип последней ступеньки, хлопок дверцы машины, а следом рев двигателя. Она подняла взгляд на все еще молчавшего Джона, но увидела лишь удалявшуюся спину.
– Спи давай. Врачилка, – буркнул он уже на полпути к своей квартире.
Спать… Рене прикрыла глаза, а потом зажала рукой рот и медленно осела на пол. Хотелось закричать, но вместо этого она впилась зубами в ладонь и судорожно задышала. Раз… два… три… Из груди все же вырвался испуганный всхлип. Ладно, она поняла. В больницу можно уже не возвращаться. Подумаешь. Мелочь. Это… это ничего. Да. Она что-нибудь придумает. В конце концов, можно вернуться обратно в центр реабилитации. Главное сейчас – пройти собеседование, потому что иначе… Рене зажмурилась. Иначе она действительно останется без лицензии. Любой. Как и обещал Энтони…
Глава 44
Оттава встретила неожиданной слякотью. Повсюду лежал неубранный снег, и стоявшая в нем по самую щиколотку Рене огляделась по сторонам. Она только сошла с поезда и теперь стояла в порядочном замешательстве посреди идентичного нагромождения одноцветных промышленных зданий. Перед ней лежало с десяток плохо расчищенных подъездных дорожек, где между сугробами толпились туристы и жители близлежащей агломерации. Куда идти – было толком не ясно. В общем, столица второй по величине страны показалась Рене не очень приветливой. Но, перехватив поудобнее рюкзак с документами, она нацепила самое серьезное лицо, прежде чем сверилась с открытой в телефоне картой и выбрала наугад направление. Боже, здесь действительно все одинаковое.
Через полчаса путешествий и одного неправильно выбранного автобуса Рене все же добралась до главной больницы Оттавы. А та, как оказалось, располагалась неподалеку от центра и занимала аж целый район. Ее здания из темно-красного кирпича с контрастной белой рустикой выходили на прямую, точно иглодержатель, авеню и даже в этот весьма хмурый весенний день выделялись посреди серой дымки. Они цветом пронзали снежное безобразие, отчего возникала иллюзия заходящего солнца. И Рене залюбовалась раскинувшимися в разные стороны зданиями. Здесь было красиво и внезапно просторно. После тесного Монреаля, который старался насадить как можно больше высоток вокруг горы Мон-Руаль, и крошечного Квебека, небольшая Оттава показалась удивительно свободной. Даже воздух здесь был будто бы чище. И вдохнув поглубже, Рене постаралась унять дрожь предвкушения, после чего с рвущимся наружу воодушевлением двинулась в сторону главного входа.
Найти нужный конференц-зал оказалось не так просто. Хорошенько побродив совершенно нелогичными переходами между старыми корпусами, Рене наконец-то оказалась в нужном без единой идеи, как выбираться назад. Впрочем, прямо сейчас это волновало меньше всего, потому что искомая комната оказалась неожиданно заперта. Казалось бы, за пару минут до интервью здесь полагалось быть хоть кому-то, однако, дернув за ручку один раз, затем второй, Рене отошла и нахмурилась. За дверью не было ни искорки света, ни звука. Пусто. Именно так, будто никто даже не собирался сюда приходить… И от дурного предчувствия в груди поселилась очень тревожная тяжесть.
«Тебя там не ждут», – хмыкнул в голове голос Тони, когда волнение переросло в панику. Облизнув враз пересохшие губы, Рене подхватила оставленные на скамье вещи и понеслась обратно к широкой лестнице. Ей нужно в нейрохирургию. Ей нужен О’Салливан.
Рене не знала, каким чудом сумела не заблудиться на этот раз, но в нужном отделении она оказалась буквально через каких-то десять минут и два перехода. Новое здание, новые стены – здесь все пахло свежей краской и чистотой, которая прямо сейчас не удостоилась даже крохи внимания. Сновали медсестры, раздавался гул голосов посетителей, приглушенный писк включенной где-то в палатах аппаратуры. А Рене все летела светлыми коридорами и зачем-то считала шаги. То ли мозг так отчаянно отвлекал себя от тревог, то ли просто хотел запомнить, сколько еще прожила надежда. Ну а та трепыхалась и даже дышала, покуда Рене стучала в закрытую светлую дверь и тревожно ждала ответа. И тот пришел вместе с распахнувшейся створкой и искренним удивлением на лице доктора О’Салливана.
– Мисс Роше? Как неожиданно! В смысле, я так рад. А что вы здесь… мы вас… А мы вас и не ждали! Надо же.
Он замолчал и немного смущенно улыбнулся. А Рене показалось, что мир качнулся назад, поменял на мгновение потолок с полом, а потом тут же с грохотом вернулся на место. «Не ждали». Она посмотрела в глаза доктора О’Салливана и поняла, что это правда. Её здесь действительно не ждали. Однако, сглотнув, Рене всё-таки едва заметно шагнула вперед и тихо проговорила:
– Мы договаривались с вами на этот день. Я писала, и мне назначили встречу…
Прозвучало жалко и очень слабо, отчего мгновенно захотелось дать себе пощечину. Но в этот момент О’Салливан засуетился, снял свои круглые очки и потер лоб.
– Да-да. Однако потом пришло письмо, что вы подписали контракт с монреальской больницей и больше не участвуете в конкурсе резидентов.
– Но я ничего не подписывала! – неожиданно воскликнула Рене, чем заслужила немного неуверенный взгляд со стороны главы отделения.
– Видимо, вышло какое-то недоразумение, – пробормотал он. – Странно. Очень странно.
О’Салливан чуть подслеповато моргнул и вновь нацепил очки. А Рене, наконец, смогла справиться с целым сонмом нахлынувших эмоций и постаралась говорить четко.
– Доктор О’Салливан. Не знаю, что произошло и как так вышло, но могу дать вам слово – я не заключала контракт с Монреалем. Никакой, кроме обучения сроком на один академический год, который истекает в мае. Так что, пожалуйста, поскольку я ничего не подписывала и не выбывала из системы подбора, можем ли мы…
Она оборвала себя сама. Просто увидела извиняющийся взгляд пожилого врача и поняла, что проиграла – Вселенной, окружающему миру, звездам, Богу… Всем! Кажется, она не сможет…
– Простите, мисс Роше, но у нас было два вакантных места, и оба уже заняты, – ласково сказал О’Салливан.
– Но прошло всего две недели! – Это говорило отчаяние, которое Рене в последний момент попыталась обуздать, но не смогла.
– Вы же понимаете, начался отбор, и нам нет смысла ждать. Возможно, на следующий год…
О’Салливан прервался, когда увидел скривившийся рот из последних сил сдержавшейся Рене. О, да. Какой отличный синоним к слову «никогда» – следующий год.
– Уверен, – тем временем продолжил глава отделения, – эта ситуация разрешится, и все встанет на свои места. В конце концов, карьера под крылом доктора Ланга – это большой шаг в будущее. Глупо отрицать его талант. – Он помолчал, а потом вздохнул. – Хоть и не в нейрохирургии, что весьма грустно.
Рене не знала, как ответить. Понятия не имела, что говорить или спрашивать. Когда вот так внезапно рушится тщательно взлелеянная мечта, единственная крутящаяся в голове мысль – а зачем дальше жить? Где и как искать новые цели? А, главное, для чего? К чему все это, если однажды может снова произойти что-то подобное, и Рене в очередной раз останется ни с чем? Наконец, она все же смогла найти в себе силы пробормотать нечто вежливое, даже не поняв, что все это время О’Салливан терпеливо давал время прийти в себя и ждал.
– Я поняла. Благодарю… благодарю за уделенное мне время. – Идиотская фраза из презентации вырвалась сама, но лишь вызвала грустный вздох у главы отделения.
– Мисс Роше…
– Когда?.. Когда вам пришел отказ? – неожиданно выпалила она. Впрочем, ответ и так был известен.
– Через три дня, после вашего письма, – немедленно откликнулся хирург, а Рене с тихим полувсхлипом-полусмешком запрокинула голову, чтобы с дикой улыбкой уставиться в потолок. Мыслей не было, кроме одной-единственной. Интересно, Тони решился на это еще в Торонто или когда вернулся?
– Ясно, – все же пробормотала она.
– Мисс… Доктор Роше, я уверен, все объяснится и образумится.
– Разумеется, – вяло откликнулась Рене и кивнула. – Извините за беспокойство.
– Что вы! – немного нервно хохотнул О’Салливан, а потом неловко почесал затылок. – Такая неприятная ситуация. М-да. Не держите на нас зла, доктор Роше.
– Даже не думала.
Рене все же нашла в себе силы улыбнуться, пожала на прощание протянутую руку и направилась вглубь коридора, хотя не понимала, куда идет. Она пробиралась по коридорам, едва не натыкаясь на встречавшихся по пути людей, которые в последний момент успевали шарахнуться в сторону от все быстрее шагавшей девушки. И к тому моменту, как впереди неожиданно замаячили огромные двери центрального выхода, Рене едва не бежала. Она сама не поняла, как толкнула тяжелые створки, вылетела на расчищенную подъездную дорожку и просто-напросто завизжала. Звонко. Истерично. Полубезумно. Этот нечеловеческий крик отражался от красных стен, дребезжал в окнах, рассыпался стаями перепуганных птиц. И туда Рене вложила всю свою злость, разочарование и ненависть, потому что – да! Прямо сейчас она искренне ненавидела Энтони.
Дорога до Монреаля прошла в мутном, жирном тумане, словно на глазах Рене лежал налет копоти после того, как отбушевали горевшие внутри эмоции. И глядя на проносившийся за окном унылый пейзаж, она со злой иронией думала, что хаотичное бегство уже становилось привычкой. Где-то из динамиков напевала о мечте ABBA, пока Рене повторяла только одну немного исковерканную строчку: «I had a dream…» Да, у неё была мечта. Цель, которую имели наглость вышвырнуть в мусорное ведро чужих, более важных намерений. И потому выплеснутое около больницы бешенство никуда не исчезло. Наоборот, Рене чувствовала, как то затаилось внутри и копило силы. Она не знала, что будет делать – кричать? Ругаться? Требовать все изменить? Слишком быстро события полетели куда-то в пропасть и за две жалких недели перевернули целую жизнь. Одно было понятно точно – это конец. Ни работы, ни лицензии, ни мечты. Рене закусила губу и отвернулась от запотевшего окна.
На вокзал поезд прибыл еще засветло, и оказавшаяся на улице Рене вдруг почувствовала, как в груди остро кольнули воспоминания. Именно здесь, в середине сентября они с Энтони повстречались впервые. Вон тот самый фонарный столб, а под ногами теперь засыпанный снегом тротуар, на который улетела несчастная гербера. Тогда внутри Рене жило солнце, и хотелось сделать счастливым весь мир. И сейчас она невольно оглянулась, словно где-то позади вот-вот должен был показаться огромный черный мотоцикл, оглушить своим рыком и пронестись мимо. Но тот с мятым поцарапанным боком стоял на парковке у Хабитата, покуда его хозяин наверняка коротал последние рабочие часы в своем кабинете. Забавно, как много все-таки изменилось за каких-то полгода: маленькая девочка выросла, а солнце… Рене посмотрела на затянутое снежными облаками небо. Солнце потухло.
Перехватив в очередной раз оттягивающий руки рюкзак, она направилась было в сторону остановки, но вдруг остановилась и зло оскалилась. Подумав немного, Рене резко развернулась и вновь нырнула в подземный город. Через пару минут она уже быстро шагала в сторону монреальской больницы.
В кабинете Тони было темно и пусто. Выключенная настольная лампа недвусмысленно сообщила, что Ланг ушел давно, но валявшееся на диване пальто пообещало скорое возвращение своего хозяина. И потому Рене с каким-то трепетом вынула ключ из замка, поудобнее перехватила брелок и медленно ступила в мрачное помещение. Щелчок выключателя показался слишком громким и заставил поморщиться. Волнения не было. Рене огляделась по сторонам и вдруг нехорошо усмехнулась. Забавно, она не появлялась здесь столько дней, а кажется, будто только вчера еще занималась за вот этим столом. Даже бумаги лежали в том же правильном беспорядке, в каком она их оставила, пока готовилась к конференции. Высилась стопка учебников, на одной скрепке держалась парочка карандашных набросков для будущих акварелей, а со спинки стула до сих пор свешивался брошенный впопыхах халат. В тот момент Рене спешила на вызов и даже не думала об аккуратности. Ну а Тони… Тони, видимо, так ничего и не трогал. Даже пыль на столе или полках покрывала всё своей ровной серостью. Впрочем, вот это, как раз, так ожидаемо. Осторожно пристроив рядом с черным пальто свой рюкзак, Рене расстегнула куртку и подошла к креслу, но передумала и пристроилась на краешке стола. Что-то подсказывало, ждать осталось недолго.
И действительно, она успела изучить лишь парочку эпикризов на подпись, прежде чем дверь распахнулась, а на пороге возник злой Энтони. Он держал телефонную трубку около уха и явно с неудовольствием слушал что-то тараторивший ему голос, прежде чем заметил фальшиво улыбнувшуюся ему Рене. Последовала короткая пауза, во время которой по кабинету разносились слова о «недопустимости подобных событий», а потом Ланг невоспитанно сбросил звонок.
– Ну, здравствуй, – тихо сказала Рене, когда он не глядя убрал телефон. И поскольку ответа не последовало, она продолжила: – Разговаривал с Оттавой? Можешь хотя бы в этот раз избавить себя от лжи. Я узнала голос.
– О’Салливан обеспокоен тем, что случилось. Считает, ты отреагировала излишне эмоционально…
– А ты полагаешь, мне следовало смеяться от счастья? – сардонически протянула Рене, чувствуя, как во рту скапливается самая настоящая горечь. Будто поднялась вся накопленная за этот день желчь.
– Нет.
Ответ был сух и терпелив. Впервые Энтони не пытался шутить или спорить, а еще не приказывал заткнуться. Он стоял и терпеливо ждал, что Рене сделает дальше. А она отбросила на стол уже неинтересные бумаги и спросила, не повернув головы.
– Как ты узнал дату? Тебе кто-то доложил? Или Фюрст оказал неоценимую дружескую услугу, забыв о своих обязанностях главы резидентуры?
Ее брови удивленно взлетели вверх, и Рене замолчала. Она машинально рисовала цветочный узор на ровной пыльной поверхности, пока ждала хоть какого-нибудь пояснения. Надежда, что это все подстроил не Тони внезапно стала почти осязаемой вопреки собственной воле. А вдруг, он не хотел? Вдруг, это сделал кто-то другой? Но Ланг молчал, и тогда она не выдержала. Резко соскочив со стола, Рене одним широким движением смела все на пол и заорала:
– Говори же! Ну? Кто?! У тебя язык отнялся? Парализовало? Или настолько совесть заела, что сожрала половину речевого аппарата? – Она тяжело дышала и почти безумно смотрела на по-прежнему невозмутимого Энтони. И этот вид совершенно равнодушного лица вызывал жуткое желание стереть то напрочь, снести к чертям нос, выколоть глаза и порвать большой рот!
– Никто, – наконец ровно проговорил он, и в душе больше ничего не осталось.
Бурлящая волна отхлынула, разбросав после себя лишь пожухлые водоросли да мелкий мусор, а потом вовсе растворилась в бесконечной безысходности. Надежды нет. И в порыве очередного – какого уже по счету? – разочарования Рене зажмурилась и устало выдохнула в скрещенные на лице ладони.
– Мне не нужно было ничего узнавать, – неожиданно продолжил Ланг. – Я понял все сам, когда еще в Торонто ты так ясно обозначила свою позицию.
– Но зачем? – непонимающе прошептала Рене. – Зачем?
И вновь тишина. То ли Тони не знал причин, то ли не хотел о них говорить, а может, дело лишь в обнаглевшей игрушке, которую попытались у него отобрать. И эта мысль вдруг пробудила в голове другие воспоминания. А потому, подхватив ключ от кабинета и валявшийся на диване рюкзак, Рене вплотную подошла к замершему Энтони и заглянула в напряженно следившие за каждым движением глаза.
– Каково это, а? Каково это – знать и целенаправленно делать больно тому, кто любил тебя больше жизни? Ты счастлив? О, полагаю да. Тебя просто распирает от радости. – Она открыла рот, чтобы добавить что-то еще, но потом лишь фыркнула и направилась к выходу. К черту!
– Подожди.
Энтони попытался ухватить ее за руку, но ошарашенная подобной наглостью Рене резко обернулась.
– Ради чего? Чтобы выслушать от тебя новые сентенции о моем предательстве? – воскликнула она.
– А разве, это не так? – Кажется, Ланг тоже начинал злиться. Но Рене уже было плевать, потому что, громко рассмеявшись, она проговорила:
– Разумеется. Как же иначе, ведь твое мнение априори единственно верное. – Она покачала головой. – Ты добился своего. Поздравляю. Избавился от меня, как и хотел еще осенью. Так пойди и обнимись во славу этого со своим внутренним ублюдком. В конце-то концов, у него-то сегодня праздник!
Слезы все же попробовали брызнуть из глаз, но Рене стремительно отвернулась и быстро зашагала прочь из кабинета.
– Да подожди же! Куда ты собралась? – полетел вслед злой вопрос. – Хватит устраивать драматичные бегства! Я сыт ими по горло.
– Тем лучше! К тому же, ты сам меня уволил… – не оборачиваясь, воскликнула Рене уже в коридоре, чем невольно привлекла к себе внимание. В час вечерней пересменки в отделении было, как всегда, людно. Сцепив зубы и покрепче сжав в руке ключ, Рене двинулась сквозь толпу.
– Я всего лишь не хотел, чтобы ты ехала в эту гребаную Оттаву! – теперь кричал уже Ланг. – К чему тратить на неё время, если…
– Если ты сам все устроил? – Рене вдруг резко остановилась, а потом оглянулась на замершего в двух шагах Энтони и медленно выдохнула. – Господи! А ведь ты даже не понимаешь, что натворил. В твоей голове все так стройно и правильно, ни грамма сомнений или хотя бы зародыша совести. Боже, доктор Ланг… Что же вы за чудовище?
– Все высказала? – процедил Энтони. – А теперь послушай меня. Без лицензии тебя никто не возьмет и заниматься с тобой не будет. Куда ты пойдешь? Обратно к своим уголовникам? Блестящие перспективы!
– А тебя это уже не должно волновать!
– Прекрати! Прекрати разыгрывать трагедию и усмири свою глупую гордость! – заорал Энтони и попробовал было снова схватить за руку, но Рене увернулась и отступила в моментально всколыхнувшуюся группу студентов. Боже, какой прилюдный позор. – РЕЙ! Хватит! Вернись, черт тебя дери!
Но она лишь оскалилась и со всей возможной четкостью произнесла:
– Знаешь, что. Ищи себе другую высокоинтеллектуальную шлюху с функциями ассистента, а меня оставь в покое.
Ну а дальше, словно в дешевом театре, последовал приглушенный вздох публики. Рене видела, как напряглась челюсть Тони, заметила дернувшуюся под глазом мышцу, даже услышала скрежет стиснутых до судороги зубов. И потому, конечно же, не упустила бешеный взгляд, который был брошен в сторону стоявшей в стороне Хелен. Но медсестра лишь равнодушно пожала плечами и отвернулась, отчего Рене разразилась больным смехом. Какой цирк! Презрительно скривившись, она снова зашагала в сторону лифта. За спиной послышалось эхо следовавших по пятам тяжелых шагов, но Рене не оглянулась. Только когда Энтони вновь открыл рот, захотелось остановиться и залепить ему звонкую пощечину.
– Ты прекрасно знаешь, что это не мои слова. – В герметично тихом коридоре его голос прозвучал особенно фальшиво, и Рене хмыкнула. – Но раз уж опустилась до подслушивания, то тебе решать остаться шлюхой, которая продалась ради рекомендации и лицензии, или все-таки перестать выделываться.
Рене втянула воздух и усилием воли заставила себя промолчать. Хватит. Наговорились уже. Со всей силы ударив по кнопке, она уставилась в матовые двери пассажирского лифта, когда туда с грохотом впечаталась мужская ладонь.
– Я снова спрашиваю, куда ты пойдешь? Будешь работать ассистентом на побегушках в каком-нибудь частном кабинете? Или вернешься домой? Наверняка уже подыскала парочку вариантов. Господи, Рене! Очнись! Ты даже там никому не нужна, девочка, что считает открыточки от родителей нормальным подарком.
Переход оказался настолько резким, что Рене недоуменно нахмурилась. Очевидно, Энтони использовал все аргументы, которых не набралось бы и на пробирку, отчего вынужденно скатился к чему-то совершенно незаконному. Так что ладони с зажатым в них брелоком мгновенно вспотели, когда так низко и недостойно Энтони затронул самую опасную тему. Рене закусила губу, но продолжала невидяще пялиться в глупый металл, молясь, чтобы Ланг наконец-то заткнулся.
– Никогда не задумывалась отчего так? Никаких подарков. Никакого общения. Ничего. Ты действительно дура или просто боишься признаться себе, что на самом деле никто! Подобранный в какой-то деревне двумя полоумными врачами подкидыш. Очередной эксперимент по спасению, о котором они тут же забыли, как только тебе перестала угрожать голодная смерть. Тебе был уготован приют, да только вот старику Рошеу захотелось живого питомца…
– Замолчи.
– Даже странно, что с твоей страстью к правде ты никогда не думала спросить или просто подумать…
– ЗАТКНИСЬ! – вдруг завизжала Рене то ли от испуга, то ли от бешенства, а потом шарахнулась в сторону, когда Энтони стремительно выпрямился.
Расширившимися в панике глазами она смотрела в его бледное лицо и боялась моргнуть, словно это могло сделать услышанное необратимой реальностью… Словно любое движение окончательно убедит в низости стоявшего перед ней человека. «Ты боишься, Тони? Тебе страшно, что я уйду, и потому хочешь стереть с лица земли все мои тропки?» – мысленно прошептала Рене. Сердце неистово колотилось в груди, пока она пыталась отдышаться и сморгнуть поплывшие перед глазами черные пятна. О, нет. Нет-нет-нет! Он врет! Это все глупая ложь и манипуляции… Она пыталась убедить себя в этом, пока взбудораженная кровь гулко стучала в ушах. И все равно, даже сквозь шум и собственную панику, сумела услышать, с каким извращенным самодовольством Энтони договорил свою правду. И лучше бы Рене оглохла.
– Что они готовы сделать для тебя, чего не дал я? Из-за чего ценишь их, а не меня? Почему предпочитаешь сбежать к тем, кто давно забыл о твоем существовании, когда я здесь! Ты же знаешь, что я прав. Знаешь! Всегда знала, не отрицай. Потому и рисовала свои дурацкие цветы, чтобы создать иллюзию нормальности. Строила из себя святую, пока нагло врала сама себе, а теперь испугалась правды.
– Не говори ничего. Просто замолчи! – Она зажмурилась и затрясла головой. Все это ложь… ложь… ложь…
– Прекрати обманываться, Рене! Прекрати придумывать себе мир! Все ведь так просто, если взглянуть со стороны. Чарльз никогда не стал бы тебе отцом. Он любил тебя лишь за возможность реализовать свои комплексы и навязать мечту, которая даже не твоя! Ты ведь сама знала, что сгниешь в Оттаве, погребенная под не своим именем! Потому что не любишь это, не можешь любить! Это все придумано, а ты и рада уверовать! Потому что прекрасно понимаешь, все, что ждет тебя в Женеве, – забвение, в конце которого ты приползешь ко мне! И я…
– Ненавижу! – неожиданно прошептала Рене, и дикая речь прервалась.
Энтони сделал шаг назад, пока она пыталась совладать с собственной яростью, но та рвалась наружу сквозь стиснутые зубы и дрожавшие губы. Это было уже чересчур – родители, Чарльз, ее мечта. Господи! Слышать правду, от которой бежала так долго оказалось удивительно больно. И страшно. Не так она должна была это узнать. Не так пережить жестокую новость, оставшись совершенно одна без шансов и каких-либо надежд. И Тони никогда не должен был примерять на себя позорную роль палача, но… Рене до боли сжала в руке дешевый пластиковый прямоугольник, символ их примирения, прежде чем повторила:
– Я ненавижу тебя. Ненавижу! Ненавижу, понимаешь? Ненавижу! Хочу никогда тебя не знать! Не видеть! Не слышать! Не касаться! Я ТЕБЯ НЕНАВИЖУ И ХОЧУ, ЧТОБЫ ТЫ СДОХ!
Брелок с одним-единственным ключом полетел в сторону Энтони. Рене видела, как он блеснул раз-другой в свете холодных ламп, перевернулся, прежде чем со звоном наткнулся на стену и раскололся на части. Осколки с глухим звоном упали на пол, рассыпались по закутку коридора, а потом отлетели к ногам. И вид замершего рядом лепестка вишни внезапно врезался в мозг, словно лазерный нож. Рене моргнула и отступила.
Она знала, что ее крик слышали на всех этажах огромной больницы. Ей даже на мгновение показалось, что тот разлетелся над крышами целого Монреаля, раскачал провода, а потом запутался среди острых высоток. Но стоило стихнуть шороху скользивших осколков, как она поняла, насколько ошиблась. Сказанные в гневе слова оказались злыми, жестокими и совершенно недопустимыми. Но, главное, они были лживыми. Ведь на самом деле, Рене не хотела этого. Мало того, боялась до тех самых кошмаров, что мучили все эти месяцы. И тогда, испугавшись самой себя, она толкнула дверь на запасную лестницу и бросилась прочь. Такую себя Рене знать отчаянно не хотела.
