Текст книги "И солнце взойдет (СИ)"
Автор книги: Барбара О'Джин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 44 (всего у книги 54 страниц)
– Да дьявол… дьявол! Ты издеваешься надо мной? – Что-то с грохотом полетело в металлическую раковину, и Рене испуганно распахнула глаза. – Считаешь, я тупой или слепой?
– Нет…
– Тогда почему смеешь меня обманывать?! – И снова от его ора задребезжала пустая посуда. Энтони машинально запустил руку в волосы, отчего хирургический колпак свалился на пол, но всем было плевать. Рене смотрела на побледневшие губы, а те разомкнулись и четко произнесли: – Три операции – три ошибки. Как и вчера, два дня назад и в начале недели. По всем правилам я должен тебя отстранить и поставить под вопрос пребывание в резидентуре. Понимаешь? Ты стала недопустимо рассеянна…
– Я понимаю. И мне жаль, что я не оправдываю твоих надежд, – едва слышно произнесла Рене, а сама чуть не разревелась от отчаяния. Энтони был вправе выгнать прочь, но вместо этого последовала тишина, а потом ее почти не снесло волной раздражения.
– Надежды? Господи, что ты несешь! – Он подлетел и неожиданно задрал Рене голову, ухватив за маленький подбородок. И их взгляды наконец встретились. – Просто скажи это, давай. Я знаю, что вертится у тебя на языке последние несколько минут. Так не трусь и признайся.
Рене дернулась, чтобы освободиться от хватки, открыла рот, закрыла, а потом словно сдалась. Чуть сгорбившись, она отступила и отвернулась.
– Я не могу больше так работать. Не хочу… – Слова вырвались почти беззвучно, но Тони услышал. Разобрал каждое до единого, потому что уставившаяся в кафельную плитку Рене ощутила всей кожей, как в спину уперся разъяренный взгляд. Энтони не понимал ни ее мотивов, ни поступков. И тогда, скрипнув так и не снятой с левой руки перчаткой, Ланг подошел вплотную и медленно проговорил:
– Как «так»? Речь про больницу, отделение или меня?
Рене ничего не ответила, и Энтони, разумеется, понял в ком была основная причина. Только вряд ли знал главное – почему! А в следующий миг ее сердце испуганно забилось, когда последовали совершенно дикие слова.
– Восхитительно, – процедил Ланг. – И скольких людей ты хотела угробить, прежде чем разобралась бы в своих сомнениях? Я понимаю, что твоей воздушной натуре, вероятно, требуются периодичные драмы или трагедии. Надо же как-то поддерживать эмоции на стабильно высоком уровне, заполнять свободное время или пустую голову. Так пойди и поплачься какой-нибудь Морен, обсуди с ней мою ублюдочность или что-нибудь еще, – даже не хочу разбираться в ваших фантазиях! – но избавь меня и других от своих колебаний. А когда закончишь, позвони. Я заберу тебя домой. И постарайся, чтобы к завтрашнему перелету в Торонто эта дурь исчезла из твоей головы.
Тони поджал губы, бросил последний взгляд в окошко операционной, а в следующий момент просто развернулся и направился прочь из помывочной. Вот так легко, не потрудившись даже спросить – почему же так вышло! И Рене почувствовала, как зашатался под ногами пока стабильный мир веры в этого человека. Он задрожал и пошел трещинами, когда стало понятно, что ему, кажется, наплевать. Роузи просила поговорить, но к чему привело одно только начало? Впрочем, сомневаться в Энтони оказалось так страшно, что Рене до боли стиснула кулаки и впилась коротко остриженными ногтями в ладони. Нет! Нельзя так о нем думать. Она не имеет никакого права!
– Мне снятся кошмары, – неожиданно для самой себя проговорила Рене. Сказала и зажмурилась, когда удалявшиеся шаги вдруг затихли. Наступила тишина, что длилась, казалось, невыносимо долго, а потом Энтони ровно сказал:
– Я знаю. Уже неделю.
– Не какие-то абстрактные ужасы, которые забываешь на утро. Это всегда один и тот же сон.
Она говорила, уставившись в коричневую плитку на полу, но не видела ее. Все, что сейчас стояло перед глазами – зеленые стены чужой операционной и бледно-серое тело. Мертвое тело. И Рене не знала, каким чудом наконец смогла заставить себя открыть рот и признаться. Видимо, отчаяние разочароваться в Тони оказалось сильнее любых предрассудков и страхов.
– Я иду по коридору и не могу открыть глаза, – проговорила она, и услышала шорох одежды. – Повсюду царит полумрак, но я не знаю этого места, никогда прежде не видела. Проход очень длинный, а я все иду и иду, пока пятая с конца дверь не открывается. Всегда сама. Всегда одна и та же. Я знаю, что мне нечего больше делать в той комнате. Это чувство появляется каждый раз – бессмысленность. Но я все равно захожу и вижу…
Рене запнулась и прикусила язык, когда вновь почувствовала тот самый сладковатый запах мертвого человека. И тут неожиданно близко прозвучал требовательный вопрос.
– Что именно? – Энтони подождал, прежде чем встряхнуть ее за плечи. – Просто скажи уже! Рене!
И в тот момент, когда в его голосе проскользнули нотки нового витка раздражения, она не выдержала. Пальцы сами вцепились в пахнувший мятой хирургический халат и нарисовали на теле Энтони линию от горла до точки чуть ниже пупка.
– Вот здесь. – Она торопливо сглотнула. – Прямой секционный разрез. Уже заветрившийся, с плотно вцепившимися в кожу нитями. Такой аккуратный, совсем не в духе обычного патологоанатомического шва…
– Еще бы, – вдруг тихо перебил Тони. – Ведь ты никогда не позволишь себе схалтурить. Верно?
Рене отчаянно закивала и с облегчением выдохнула, потому что, похоже, больше можно ничего не говорить. Энтони догадался или каким-то неведомым образом разглядел в бунтующей голове непрерывно витавшие там картины. И Рене было облегченно вздохнула, но затем воздух между ними незаметно изменился. В противовес настойчиво вбивавшейся в мозг мысли закрыть глаза, расслабиться и позволить себя увести отсюда, тело напряглось, а потом вздрогнуло, стоило Лангу обнять по-прежнему ссутуленные плечи. Он притянул Рене к себе и ужасно легкомысленно, почти издевательски насмешливо заметил:
– Что же, мне следует радоваться, раз даже после вскрытия ты гарантируешь мне приличный вид. – Тони хохотнул, как если бы ему рассказали не главный ужас, а простую нелепицу. Он реагировал так, будто ждал чего-то похуже. Но что могло быть страшнее этого?
– Прекрати! Это не повод для шуток, – напряженно проговорила Рене, а в ответ услышала новый смешок.
– Отчего же? На мой взгляд, даже забавно…
– Только вот мне, когда я вижу тебя в каждом попавшем ко мне пациенте, отчего-то не весело, – отрезала Рене. Она все еще не верила в то, что слышала. – Я устала. Я больше так не могу…
Раздался тяжелый вздох, и Энтони поцеловал прохладный лоб, ну а Рене впервые захотелось шарахнуться прочь. Сбросить обнимавшие ее руки и закричать во все горло, чтобы он прислушался. Чтобы просто поговорил с ней, как раньше, а не запирал в стенах своего дома, будто только так можно решить каждую из накопившихся проблем. Все происходящее казалось в корне неправильным. А затем…
– Мы все здесь устаем, Рене. В самом начале я дал тебе выбор остаться или пойти вон. Ты его сделала, так не надо сейчас страдать, что это непросто. Да! Работа здесь просто дерьмо, – с нажимом проговорил Тони, а Рене болезненно прикрыла глаза и поджала трясущиеся от досады губы. – Поэтому возьми себя в руки и делай свое дело так, как положено. И повторяю еще раз: выкинь из головы эту дурь.
Дурь… Что же, теперь она знает, как зовутся такие сны. Просто дурь. Чушь. Бред. Ничто. И Рене бы поверила этому, несмотря на откровенную грубость Энтони, но не могла. Ее мозг отчаянно сопротивлялся успокаивающей мысли забыть обо всем, расслабиться и просто жить. Вокруг них вилось что-то такое неясное, смутное, отчего сжимались в напряжении пальцы, а шрам начинал мерзко зудеть. Недобрый знак… Ох, недобрый. И все же Рене решила попробовать, ибо вера в Тони все еще была велика.
– Какой… какой ущерб я нанесла? – спросила она.
– Никакой. Лишь немного задела хрящевую часть ребра. Было опасно, но ты остановилась вовремя. «Надзиратель» решил, что это с непривычки. Надо больше тренироваться, и я с ним согласен. До экзаменов осталось три месяца, которые нам…
– Ты меня остановил, – не слушая, медленно протянула Рене, пока все смотрела в одну точку на груди Тони. А там, за голубой тканью формы, прятались три знакомые родинки.
Нет, но как после этого можно счесть все пустяком? Она не понимала такого пренебрежения. Наверное, ей надо сходить к психиатру. Или хотя бы просто обсудить и разобрать с самим Энтони, получить заверения, что он никогда… Ни за что не станет рисковать собой! Ибо случись что, она не справится. Одна – нет. Ни за что! Никогда! Просто не сможет… Но тут, словно в насмешку, Энтони вбил ей в руки последний гвоздь.
– Все это чушь, Рене. То, что тебя так беспокоит, лишь плод твоего слишком богатого воображения. Небольшие тревоги, которые со временем пройдут. У нас с тобой все хорошо, ничего не произошло. – Ланг говорил мягко и ровно, словно убеждал в чем-то маленького ребенка. А голос лился так беззаботно… так легко! С уже знакомыми гипнотическими нотками, пока глаза отчаянно просили верить. И Рене послушалась бы, но… – Обсуди с мелкой пакостницей свои девчачьи проблемы, когда вернемся. Я не против. Думаю, Роузи скажет тебе то же самое. Ну а сейчас поехали домой. У нас утром вылет…
Девчачьи проблемы? Не против?! Да не нужна ей никакая Роузи! Это не поможет. Только Тони! Рене почувствовала, как задыхается от такого пренебрежения к своим тревогам и, пожалуй, к самой себе. Так что, это все? Больше ничего? Никаких попыток докопаться до сути, разделить вместе эмоции, найти выход. Пустота. На месте их удивительной связи, что поражала своей чуткостью, осталась только пара оборванных нитей. Или только одна?
– Идем, – бросил Ланг, но она даже не двинулась с места.
– Тони, я так…
– Идем, – с нажимом повторил он. – Сейчас не подходящее время для разговоров. Лучше подумай о своем докладе, а не о бредовых фантазиях.
Ланг потянул вперед, и ничего не оставалось, как сделать машинальный шаг. У ошеломленной откровениями и открытиями Рене просто не нашлось сил для сопротивления. Наоборот, ноги едва не подкашивались, пока Энтони тащил ее по ярким коридорам больницы, а затем лихорадочно прижимал к холодной металлической дверце лифта… Пока старательно застегивал каждую пуговичку пальто и помогал пробраться скользкими тропками к запорошенной машине. И даже потом, когда Рене дарила в ответ горячие поцелуи, то старательно искала для себя объяснения. И уже поздно ночью, стоило очередному кошмару накрыть с головой, она все-таки добралась до ответа. Нет, Рене по-прежнему ощущала Тони со всей полнотой. Чувствовала его досаду на происшествие в операционной, сладкое нетерпение, стоило ему крепче сжать тонкую талию, а еще радость. Непонятную, иррациональную радость, причину которой, кажется, он не знал сам, или в которой боялся признаться. Но именно от неё Рене стало так тошно, что до самого утра она пялилась в окно, где на подоконнике тревожно шелестела пожухлыми листьями чахлая гербера.
А утром они улетели в Торонто…
Глава 42
Торонто встретил чудовищным снегопадом, из-за которого сначала их рейс задержали, а потом целую вечность не разрешали посадку, пока обрабатывали полосу от скопившейся наледи. При перелете чуть больше часа, проторчать в переполненном тоскливом аэропорту в три раза дольше положенного казалось издевательством, но выбора не было. Однако, когда в окошке такси наконец замаячила набившая оскомину башня «CN», радости не наскреблось даже на вымученную улыбку. Рене нервничала. Вчерашняя сцена в больнице ясно дала понять, что оттягивать разговор дальше не выйдет. К тому же поджимал срок ответа на предложение, а значит, придется где-то найти в закромах мешок смелости и попробовать обсудить.
Но первый день конференции прошел в бесконечных организационных собраниях, что лишь добавили нервотрепки в размеренную подготовку. Затем минул второй… третий… Выступление Рене… выступление Тони… Целая кутерьма дел, за которой так легко было спрятаться, оттянуть еще чуть-чуть – самую капельку! Днем, когда выпадала минутка, Рене любовалась коллегиальной готикой университета Торонто, ну а вечером ложилась в кровать с единственной мыслью открыть рот. Но тот немедленно затыкали и, в общем-то, становилось не до разговоров.
И все же терпению Вселенной пришел долгожданный конец. На самом деле, Рене следовало подумать об этом намного раньше. Еще в тот момент, когда Энтони предложил выступить на симпозиуме по экстренной хирургии, а она так опрометчиво обрадовалась возможности хоть куда-нибудь съездить. Крупнейшее мероприятие года, четырнадцать секций, сотни участников от неонатологов до нейрохирургов. И вот сегодня, в последний день, они все собрались в огромном зале медицинского корпуса. Это должно было стать торжественным ужином, когда заводились важные связи, случались знаковые во многих жизнях знакомства, заключались нужные сделки или решались многолетние споры. И, наверное, для других всё так и было. Но Рене лишь молча стояла рядом с высоким и статным Энтони, пока он принимал поздравления с очередным успехом в травматологии или выслушивал хвалебные отзывы о своем резиденте. В этот вечер тщеславие доктора Ланга купалось в заслуженном всеобщем внимании. И тем удивленнее оказался брошенный им взгляд, когда посреди его разговора кто-то осторожно дотронулся до плеча Рене.
– Доктор Роше?
Совершенно непримечательный пожилой джентльмен в весьма скромном, но, очевидно, все же новом костюме протянул для приветствия руку. И Рене машинально сжала сухую морщинистую ладонь, а потом скованно улыбнулась.
– Да? – спросила она, а сама разглядывала пока не представившегося незнакомца.
Тот был невысок и очень худ, носил круглые очки в немодной роговой оправе и во всей своей скромности выглядел почти нелепо рядом с черным глянцевым монстром, в который был одет Тони. Но это был тот самый случай, когда сто баксов из какого-нибудь «Волмарта» легко победили пару тысяч сделанной на заказ ткани. Рене не могла сказать почему. Она лишь смотрела в прищуренные голубые глаза пожилого врача и чувствовала, как сама начинает улыбаться в ответ.
– Меня зовут Роберт О’Салливан. Мы с вами не знакомы, но я знавал вашего наставника… – Взгляд Рене на мгновение метнулся к Энтони. – Чарльза Хэмилтона. Должен сказать, очень о вас наслышан. А потому просто обязан заметить, что смерть профессора – невосполнимая утрата для всего нейрохирургического общества. Но, полагаю, вы больше всех ощутили на себе ее катастрофичность.
– Я… да. Это было непросто, – немного растерянно согласилась Рене.
– О, могу представить. Знаю, что это именно вы его нашли. И замечу, не каждый более опытный специалист сумеет не растеряться в таких условиях, так что ваше мужество и усилия достойны отдельной похвалы.
В воспоминаниях снова воскрес тот самый осенний вечер, который перевернул ее привычный мирок вверх тормашками. Заныли от давно позабытой усталости руки, свело спазмом горло, а взгляд вдруг уперся в обычный пластиковый бейдж собеседника.
«Роберт Т. О’Салливан. Нейрохирургия. Центральная больница Оттавы»
Рене мгновенно почувствовала, как вспотели ладони. Они покрылись слизью из страха и вранья, пока в ушах истерично заходилось бешеное сердце. Боже! Она лишь надеялась, что это глупое совпадение или простая случайность, когда сквозь гул услышала, как вежливо с кем-то прощался Энтони. Нет-нет-нет! Не сейчас. Рене испуганно посмотрела на затянутую в черную ткань широкую спину, а потом до боли стиснула челюсть.
– Благодарю.
Рене понятия не имела, как смогла выговорить простое слово. Ее взгляд все скользил по обычным печатным буквам с названием медицинского учреждения, пока в голове бились строчки из того самого злополучного письма.
– О, что вы. Не стоит, – тем временем отмахнулся доктор О’Салливан. – Чарльз говорил о вас много достойного, к тому же за простых резидентов не устраиваются скачки с препятствиями. Так что, думаю, многим стало обидно, когда вас увели прямо из-под нашего носа. Надо же… Общая хирургия. Никто о таком даже подумать не мог! Но доклад был блестящий. Да, совершенно точно блестящий! Вам, похоже, даже травматология будет по плечу, если когда-нибудь захотите.
Он разразился задорным, совершенно беззлобным смехом, а Рене лишь смогла выдавить нечто кривое, что даже с натяжкой сложно было назвать ответной ухмылкой. Боже, это конец. Если Энтони узнает…
– Ну, будем надеяться, в этом году повезет больше. Наша клиника, конечно, это не монреальский центр, но мы занимаемся рядом уникальных исследований мозга. – В руки Рене ткнулась свеженькая брошюра, которую она машинально тут же стиснула в пальцах. – Знаю, вы, как и Хэмилтон, специализировались на периферических нервах, но, полагаю, нам есть что предложить и в этой очень узкой области…
Неожиданно хирург прервался, а на его лице появилась немного напряженная гримаса. Да, все еще вежливая, но определенно больше не радостная. И в этот же момент на плечо Рене легла тяжелая рука.
– Устроились в коммивояжеры, О’Салливан? – Голос Тони звучал холодно. – Или вышли на покой и решили заняться вербовкой чужих резидентов. Не очень достойно для главы отделения.
– Ланг. – Последовал короткий приветственный кивок. – При всем моем уважении, как к специалисту, не думаю, что подобные речи делают вам честь. Я пришел к вам не с оскорблениями. Мало того, я вообще пришел не к вам.
– Рад за вас. Только вот Рене Роше – мой резидент, и, могу вас уверить, она не нуждается в еще одном наставнике, – отрезал Энтони, и его пальцы на плече ощутимо дернулись. А О’Салливан тем временем нахмурился, бросил быстрый взгляд на побледневшую Рене и вдруг опять обескураживающе улыбнулся.
– Боюсь, у меня другие сведения, – негромко произнес он. – Как бы то ни было, надеюсь, вы не станете жадничать, Энтони. Нет смысла отрицать очевидные вещи. Как наставнику, вам должно быть понятно, что доктора Роше ждет блестящее будущее. Её место не в вашей мясорубке, а в нейрохирурги. Это видел в ней Чарльз, и этого, без сомнения, хочет она сама.
Он пожал плечами, а потом вновь протянул руку, которую Рене машинально стиснула своими холодными пальцами. Перед глазами все расплывалось, но она все же услышала последние брошенные в ее костер фразы:
– На этом, боюсь, мне придется с вами попрощаться. Доктор Роше… Рене, мы с нетерпением будем ждать вашего положительного ответа. И, надеюсь, до встречи на собеседовании в Оттаве этой весной.
С этими словами глава нейрохирургии столичной больницы кивнул молчавшему Лангу и, заложив руки в карманы своего самого простого костюма, совершенно спокойно направился в глубь огромного зала. Ему не о чем было волноваться. Роберт О’Салливан действительно радовался их знакомству и потому даже не подозревал, какая драма вот-вот развернется у него за спиной. Зато это отлично чувствовала Рене, чье плечо стиснули с такой силой, что из груди вырвался тихий вскрик. Но тот немедленно потонул в свистящем шепоте:
– «До встречи в Оттаве»? Вот как, значит… – А в следующий момент Тони положил ладонь на тонкую талию. И Рене едва не заорала, когда сквозь воздушный шифон золотистого платья он впился в кожу ногтями. – На выход отсюда. Живо!
Перед глазами все заволокло мутными слезами боли, но Рене наклонила голову и по велению незаметно подталкивавшей руки двинулась в сторону распахнутых дверей.
Они неторопливо шли меж столов, словно ничего не случилось. Энтони успевал с кем-то здороваться, даже обменялся парочкой шуток. И со стороны оба наверняка смотрелись обычно, только вот пальцы Ланга с каждой секундой сжимались всё сильнее. А когда позади остались зал и холодное пустое фойе, Рене швырнуло в один из украшенных к Валентинову дню коридоров, и в измученный бок врезался острый угол пластикового подоконника. Несколько секунд Энтони молча стоял напротив, пока она пыталась судорожно вздохнуть сквозь отвратительную резь в животе. Пошевелиться и потереть горящую огнем кожу Рене все-таки не решилась.
– Я…
– Молчать! – громыхнуло одновременно с робкой попыткой начать самый непредсказуемый разговор. Рене сжалась и затихла.
Тем временем Энтони медленно вытолкнул из груди воздух, и она увидела, как в бешенстве дернулся уголок большого рта. Казалось, Ланг побледнел еще больше, отчего ввалившиеся глаза, большой нос и губы казались гротескным искажением человеческого лица. Он сделал несколько шагов вперед и замер, нависнув над прижавшейся к подоконнику Рене. Энтони молчал. И в этой тишине было слышно, как с легким звоном бьет по стеклу снежная крошка. Больше не было ничего: ни звука, ни вздоха, ни стука сердца. Наконец, когда Рене уже начало казаться, что она сойдет с ума от напряжения, раздался вопрос:
– Когда ты это сделала? Когда обнаглела настолько, что решила действовать за моей спиной?
– Я не… Все не так, Тони, – пробормотала она.
– Не так? – Бровь картинно взлетела вверх, а голос упал до едва слышного шепота. – А как еще, если глава отделения нейрохирургии ждет тебя весной в резидентуру.
– Мы ни о чем не договорились…
– Рене! – внезапно заорал Энтони. – Ты ведь не настолько дура, чтобы врать мне в глаза! Собеседование – пустая формальность. Он уже тебя ждет, а значит, есть основания. И потому я спрашиваю тебя – когда! В какой, твою мать, момент ты решила это сделать? После той гребаной ссоры на Рождество? Или на прошлой неделе? И почему ты молчала! Рене! Почему?
Его полный досады и ревности крик взлетел под потолок, а после испуганно умчался в конец коридора, где тускло горели несколько дежурных ламп. Судорожно вцепившись в подоконник, что сейчас вдруг стал единственной опорой в жизни, Рене зажмурилась и быстро пробормотала.
– В первый же день, когда ты выгнал меня из операционной. Я подумала, что не смогу… не справлюсь с тобой. Даже не помню, куда отправляла. Просто потратила все деньги на заявки, а потом… – Она прервалась, когда холодные пальцы вдруг коснулись подбородка и вынудили посмотреть наверх. Лицо Энтони было непроницаемо. Несколько мгновений он словно что-то изучал в ее глазах с равнодушием ученого, а потом растянул губы в саркастичной усмешке.
– Значит, тогда ты все же выбрала уйти, – медленно проговорил он. – Как интересно выходит, Рене. Хочешь сбежать, но остаешься. Соглашаешься на все, на любые условия нашей сделки, хотя сама даже не хочешь быть здесь. С чего бы такая жертвенность?
– Это не жертва! – возмутилась Рене. – Как ты не понимаешь?! Я просто полюбила тебя …
Она осеклась, когда Энтони неожиданно разжал пальцы и отступил. И взгляд, которым он посмотрел на растерявшуюся Рене, был удивительно спокоен, словно конец всего предопределен. Будто она сама только что подвела нужную ему черту, и теперь Ланг с удовлетворением взирал на итог собственного творения. Назад пути нет. И, кажется, это его нестерпимо радовало той же радостью, что бушевала последние дни.
– Тогда, – начал он и приглашающе протянул руку, – пойдем. Полагаю, будет вежливо, если ты прямо сейчас скажешь О’Салливану «нет». Нехорошо давать людям ложные надежды.
Его ладонь нетерпеливо раскрылась еще сильнее, а Рене затаила дыхание. Это же неправда? Тони просто так шутит! Точно! Прямо сейчас он наверняка рассмеется, заправит ей за уши привычно растрепавшиеся пряди и скажет, что они обсудят все дома. Да-да. Именно так! И Рене уже приготовилась улыбнуться в ответ любимому смеху, но ничего не произошло. Энтони по-прежнему стоял с протянутой к ней рукой и ждал, что она согласится. Плюнет на все и…
– Но я не хочу. – Слова вырвались прежде, чем Рене успела облечь их в хоть сколько-нибудь нейтральную форму. Сказала и зажмурилась, как раз вовремя, потому что волосы на затылке зашевелились от короткого, но такого ледяного:
– Повтори.
Приказ камнем упал под ноги, и Рене скорее почувствовала, чем услышала шаг, в который Энтони сократил расстояние между ними. А потом едва не задохнулась от резко взорвавшейся рядом мяты – такой острой, выжигающей легкие.
– Повтори, что ты сказала.
– Я сказала, что не хочу, – упрямо выговорила она трясущимися губами. Вдохнуть не получалось, но Рене все равно пыталась торопливо донести до взбешенного Энтони свои чаяния и надежды. Он ведь поймет! Обязательно, верно? – Тони, я ничего у тебя никогда не просила. Но это моя мечта! Выслушай меня, прошу. Да, я виновата, что не сказала тебе сразу. Мой глупый страх и неуверенность не оправдывают этого, но я искала выход. Специально изучала программу в Оттаве, и, знаешь, у меня каждый месяц будет несколько свободных дней! Я буду приезжать к тебе, мне же не сложно, или ты… сможешь… если…
Слово «захочешь» так и повисло в воздухе недосказанным в ее весьма детском лепете, потому что, если верить глазам Энтони, он не хотел. Совсем. И это ударило даже больнее, чем выплюнутые в лицо слова.
– Ты оглохла, отупела или просто маленькая хитрая дрянь? – Она ошарашенно отступила, отчего подоконник впился сильнее. Что? Нет же! Нет! Рене хотела было возразить, но Энтони заговорил первым. – Я предупреждал тебя! Из раза в раз повторял одну-единственную вещь – никакой нейрохирургии! Ты остаешься здесь и со мной! Это было условием! Понимаешь? И не ври, что забыла. Ибо именно вы, доктор Роше, ответили на мое предложение своим восхитительным «Oui»! Станешь отрицать?
– Нет! – Рене тряхнула головой. – Но ты же знаешь, как я об этом мечтала. Энтони! Не поступай так со мной. Не делай этого!
Она была на грани, чтобы позорно и совершенно глупо разреветься от обиды, упреков и непонимания, но Энтони словно не чувствовал ничего. Его колотило от бешенства, и Рене видела, как дрожит уткнувшийся в ее грудь палец.
– К твоему сведению, в нашем мире мечты не сбываются, – прошипел Ланг. – Я не стану никого ждать. Ни год, ни месяц, ни даже дня. Я не буду мотаться в гребаную Оттаву, потому что она мне нахрен не нужна. Так что решай, либо ты сейчас идешь и отказываешься от места, либо можешь попрощаться с лицензией. Любой!
И в этот момент Рене не выдержала. Всего сказанного оказалось слишком много, чтобы с этим справиться и не умереть прямо здесь от жесткого чувства разочарования. А потому, оттолкнув со всей силы мужскую руку, Рене молча направилась в сторону выхода из коридора. Хватит! Надо успокоиться и тогда, быть может, у них получится еще раз поговорить. Она понимала, почему так зол Тони, но это было уже слишком жестоко. Однако уже через секунду даже настолько низкая планка оказалась грубо сломана, когда в спину полетел новый упрек.
– Сбегаешь? О, бога ради! Только не надо теперь строить из себя обиженную. Здесь предатель ты, а не я!
Это стало последней каплей, после чего Рене зажала рот ладонью и бросилась прочь. К черту! Невозможно… Больше невыносимо! Между ними только что произошло нечто настолько неправильное, немыслимое в своей искаженности, неестественное, что одно присутствие здесь теперь казалось диким. Это совсем не любовь. Нет. Более того, Рене отчего-то захотелось отмыться или нырнуть в антисептик. Да, она виновата. Глупо отрицать, что причиной всему собственное малодушие, но разве она заслужила такое?
– Рене!
Позади раздались знакомые нетерпеливые шаги, но впереди уже виднелись ступени и главный вход. Она даже не задумалась, чтобы схватить пальто. Боже! Рене и не представляла, где его искать. А потому, выбежав на улицу прямиком в тонком платье и легких туфлях, мгновенно увязла острыми каблуками в рыхлом снегу. Ветер вцепился в оголенную кожу, но следом хлопнула дверца первого же подвернувшегося такси, что толпились у кампуса по случаю конференции, и вокруг оказался душный воздух салона.
– Бэй-стрит, отель «Марриотт», – выпалила Рене, машина тронулась, но тут кто-то хлопнул по корпусу машины, и та вновь остановилась.
– Рене! Твою мать, перестань! – Энтони дернул за ручку, но замки уже были закрыты.
– Пожалуйста, поезжайте, – попросила она, а сама зажмурилась.
– Но… – недоуменно попробовал возразить таксист, и в этот момент корпус машины загудел от ударов.
– Хватит! Заканчивай цирк и выходи из машины. Рене!
– Пожалуйста! – прошептала она, а сама боялась повернуться в сторону окна и передумать. Нельзя. Не сейчас. Не после таких слов!
И, слава богу, такси наконец-то сдвинулось с места. Оно пробуксовало около что-то кричавшего Энтони, а затем бодро вырулило на дорогу и понеслось по трамвайным путям в объезд пробки. На очередном светофоре машина наконец повернула, и чертово здание университета исчезло. Но Рене все равно постоянно оглядывалась. Она судорожно крутилась на сиденье, цепляясь шифоновой юбкой за ручку двери, а когда впереди замаячило огромное белое здание отеля, наклонилась к водительскому креслу.
– Пожалуйста. Дождитесь. Я быстро… – Рене прервалась на секунду, чтобы не всхлипнуть, и едва слышно договорила. – Только заберу документы.
Она не помнила, как взлетела по лестнице и скользнула в почти закрывшийся лифт, как дрожащими руками вставляла ключ-карту и постоянно оглядывалась в ожидании, что дверь в номер вот-вот распахнется. Она даже не думала, когда накинула на себя самый теплый свитер (до слез тот же самый, солнечно-желтый) и сунула ноги в простые ботинки, а потом вылетела прочь. К черту! В ад все эти вещи, которые, на самом-то деле, и не ее. Рене вообще не помнила, сохранилось ли за эти месяцы хоть что-то личное. Осознание того, что беспокоило все эти дни, накатило так внезапно, что она застыла на мгновение, а потом истерически рассмеялась. Господи! А ведь, если подумать, у неё осталась только гербера на подоконнике да акварели. Но как? Как это случилось?
У Рене не было ответа. Ни сейчас, ни позже, когда она хлопнула дверью такси, прижимая к себе рюкзак с какими-то мелочами. Больше ничего не осталось. И кажется, Рене самой больше нет.
– Куда? – раздался закономерный вопрос, а она в последний раз взглянула на белеющее в наступавшем вечере здание отеля.
– В аэропорт… В любой, откуда можно улететь в Монреаль.
Над городом стояла звездная ночь, когда продрогшая Рене вышла из машины такси и медленно поднялась по шатким ступеням. Ограда привычно пошатнулась под ледяной рукой, и на землю полетели комья снега. Дом. Ее не было здесь чуть больше месяца, но кажется, целую вечность. Где-то вдалеке тупика Монреаль-Нор слышались голоса ворковавших, немного пьяных парочек. Мари Фредрикссон из соседнего дома настаивала, что: «It must have been love». Ну а в квартире мистера Смита было, на первый взгляд, тихо. Еще бы… уже почти утро.
Телефон давно сел. Где-то еще в аэропорту, пока Рене ждала самолет до Монреаля, батарея издала предсмертный писк, и потянулись пять часов бездумного ожидания. Триста минут и несколько сотен километров, которые Рене старалась продержаться. Она улетела последним рейсом, чудом заполучив на него место, и вот теперь наконец-то осторожно ступала по скрипучим, рассохшимся доскам немного кривой лестницы. Неожиданно щелкнул замок, и Рене застыла.
