Текст книги "И солнце взойдет (СИ)"
Автор книги: Барбара О'Джин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 51 (всего у книги 54 страниц)
Глава 49
– Что у нас?
Рене на ходу пыталась поправить кособокий пучок, в который с трудом сумела забрать нечесаные волосы. Полы халата, подобно двум белым крыльям, тревожно хлопали за спиной, а ноги сами несли по коридору к лестнице. Так было быстрее, чем ждать неторопливые лифты.
– Какой-то дурак решил отправиться в путешествие по такой погоде! – фыркнула запыхавшаяся Кэтти.
– Может быть, он не знал. Умей я предсказывать такие шторма, запросила бы на сегодня отгул.
Рене оправдывала незнакомого бедолагу скорее по привычке, нежели из истинного сочувствия, потому что выбрать более отвратительный день и место для смерти было, действительно, почти невозможно.
– Травмы?
– Не знаю, – хрипло выдохнула Кэт. – Нам ничего не сказали. Только передали, что автомобиль всмятку, как жестяная консервная банка под прессом, но парня вышвырнуло на дорогу прямо в сугроб. Сколько он там пролежал – неизвестно. Большая кровопотеря. Переломы. Легкое обморожение. Возможно смещение позвонков, если они там вообще целы. Голова под вопросом. Ставили легкую травму, но из-за холода сложно определить, сама понимаешь.
– Когда будет машина? – мрачно спросила Рене.
– Вот-вот. Они уже на подъезде.
– Как долго?
Абстрактный вопрос должен был объять целый сонм уточнений поменьше: как долго едут, как долго лежал, как долго останавливали кровотечение… Кэт это поняла и приступила к короткому докладу.
– Знаю только, что его чудом нашли около Пти-Ривьера. Дорога там поднимается резко в гору, а потом идет под уклоном вниз между скал, и, видимо, занесло. Едут уже больше часа по такому-то снегопаду.
– Долго… слишком.
– Ха. Счастье, что этот чудак вообще решил ехать вдоль берега, а не срезать путь через полуостров. В наших лесах его отыскали бы только ближе к весне. – Кэтти покачала головой, а потом неожиданно пробормотала. – Черт! Бюже сказал, к нам направили еще одного хирурга. Парень, лучше бы ты появился прямо сейчас!
– Какой хирург? Я ничего не знала. – От удивления Рене даже замедлила бег.
– Вроде договорились только на прошлой неделе. Какой-то Пэнгтан… или Фрэнктан? Черт их разберет этих англо-канадцев!
Рене лишь саркастично хмыкнула, когда за спиной хлопнула дверь на лестничную клетку, и они заспешили вниз по ступеням. Новый хирург? Господи! Да какой дурак согласится…
Спускались молча. Говорить ни одной не хотелось, да и нечего было сейчас обсуждать. Решать, что именно делать, придется прямо в приемном покое, исходя из того, насколько все плохо. А в том, что дело полнейшее дерьмо, Рене отчего-то не сомневалась. Только когда впереди замаячил знакомый до тошноты зеленый коридор, а внутренности сжало от напряжения, она остановилась и посмотрела на Кэт.
– Разворачивай операционную и готовь… – Рене на мгновение задумалась, но медсестра продолжила за нее.
– Все? – спросила она с нервной улыбкой, и оставалось лишь кивнуть – все. Готовиться надо и вправду к любому кошмару.
– По пути разбуди лабораторию, – сказала напоследок Рене и бросилась в сторону мигавшей вдалеке лампы. Господи, как же она ее ненавидела! И тут же со всех сторон ожили глухие динамики:
– Доктор Роше. Код синий. Первый этаж. Отделение неотложной помощи. Доктор Роше. Код синий…
– Да знаю я! Знаю! Глупый ты робот, – пробормотала Рене.
Желтые «вишенки» – единственное напоминание о прошлой жизни – торопливо стучали подошвами по старой кафельной плитке. Позади осталась первая дверь, затем вторая, но, когда вдалеке уже показалась та самая, Рене мимоходом заметила на полу что-то белое. Тело инстинктивно дернулось в сторону, в голове вспыхнуло воспоминание о поземке из сна, а взгляд испуганно скользнул по старым стенам, но… Иллюзия рассыпалась так же мгновенно, как появилась. Только блик. Ничего страшного, верно? И все же внутренности будто насадило на крючок напряжения, и Рене тихо охнула. Господи! Да что с ней, черт побери, происходит? Однако искать ответы было поздно. Рене ввалилась в небольшое помещение скорой в тот же момент, когда на другом конце громыхнули тяжелые двери, впустив внутрь снежные вихри. От холодных порывов дыхание на мгновение перехватило, а в следующий момент все внимание оказалось прикованным к группе людей, что неслась прямиком на не ожидавшую этого Рене.
Определить, как выглядел только что доставленный пациент, было практически невозможно. Уж точно не в той суете, что царила вокруг стандартной больничной каталки, на которую его успели взгромоздить парамедики. Но Рене видела темные, слипшиеся от талого снега пряди волос, кусочек бледного лба и торчавшую изо рта трубку. Чистая, стерильная ткань, на которой лежал, очевидно, мужчина, быстро пропитывалась розовым, и это лишь отдаленно напоминало нормальную кровь. Из-под затянутой в грязный черный свитер спины торчали пластины для жесткой фиксации, и почему-то только один рукав оказался закатан до локтя. Именно оттуда тянулись капельницы и провода нескольких датчиков, ибо дальше все вообще было скрыто лангетами и шнурами креплений. Над самим же телом нависал уставший, перепуганный парамедик, который без устали сжимал кислородный мешок.
Все это Рене увидела за какие-то доли секунды. Тренированный мозг выхватил сотню разных деталей, прежде чем выдал проигнорированное в спешке предупреждение. Что-то было не так. То ли слишком знакомо, то ли наоборот – неизвестно. Думать над этим сейчас было некогда, а потому Рене резко выдохнула и выдернула из ближайшей коробки перчатки. Итак, дело и правда дерьмо. И потому, заткнув поглубже неуместную панику, она ступила вперед и оказалась рядом с каталкой. А дальше…
Говорят, в момент смерти перед глазами проносится целая жизнь. Картинки из прошлого сменяются подобно камешкам в калейдоскопе, мозг вспоминает звуки и запахи, лица, смех близких. Он забывает обиды и разногласия, пока отчаянно борется с неизбежностью окончания существования, вычеркивает напрочь любую злость и подменяет реальность иллюзией, в которой так приятно остаться. И Рене, что застыла не в силах даже вздохнуть, вдруг поняла – она умерла. Истекла кровью где-то на заснеженной трассе, до хрипоты искричалась от боли и примерзла обрывками тканей к холодным камням. Все. Это конец.
«Если однажды на стол перед тобой попадёт дорогой для тебя человек…»
… Воздух рывком ворвался в горящие легкие, словно кто-то извне сжал её личный кислородный мешок, и Рене очнулась. Она не знала, почему все же не заорала. Как так вышло, что испуганный визг не сотряс двери и не выбил стекла в заснеженных окнах. Наверное, мозг попросту оказался не в силах поверить. Рене смотрела, но не понимала, кто перед ней. Вылавливала каждую знакомую до дрожи деталь и не позволяла себе даже мгновения осознания. Потому что этого не должно было случиться! История не дает шансов уже ошибившимся, не повторяется настолько дотошно и уж точно не готовит к такому во снах! Она не рисует в порванных тканях знакомо торчащие голые кости, не льет на пол кровь, не звучит в ушах страшным писком аппаратуры. А значит, это чья-то дурацкая шутка. Розыгрыш! ЛОЖЬ! Чудовищная. Очень болезненная. И Рене подняла было голову, желая спросить, отчего с ней поступили настолько жестоко, но… Никто ей не улыбнулся. Только собственный дрожащий рот растянулся в кривой гримасе, пока взгляд умолял сказать, что это неправда.
«Я хочу, чтобы ты сдох!»
– … алкоголь, наркотики – чисто. Ни следа. Доктор Роше? Вы меня слышите?
«Если однажды на стол перед тобой попадёт дорогой для тебя человек…»
Нет. Рене облизала пересохшие губы и вновь опустила взгляд на перепачканное кровью и грязью лицо. А он похудел. Так сильно осунулся… Руки невольно дернулись к неестественно острым скулам, но Рене остановила себя. Бившийся в панике разум никак не мог включиться в работу и подмечал совершенно ненужные вещи. Отрицательный тест на наркотики? Но… Они уверены? Кажется, да. Кто-то только что говорил о чем-то похожем. Черт! Ей бы слушать, что кричал парамедик! Но она лишь смотрела на тень от длинных ресниц и считала бледные родинки. Неужели он справился сам? Её совсем не герой…
«Я хочу, чтобы ты сдох!»
Господи, уж лучше бы сдохла она! Возможно, лет десять назад в том холодном подвале. Тогда ничего этого не было бы: ни встреч, ни проведенных вместе ночей, ни заснеженной трассы. Рене знала, почему он оказался в этой дыре. Не имела на то ни одного доказательства, но все равно не сомневалась. Сегодня ведь Рождество. Надо же! Прошел целый год, а Рене и не заметила.
– … открытый перелом обеих ступней и диафиза левой большеберцовой… Задеты основные связки, сухожилия…
Если честно, Рене не разбирала ни слова из того, что кричали ей наперебой парамедики. Она банально не слушала. Да и был ли в том смысл? Рене и без того знала список травм наизусть. Сама же писала их в эпикризе для слушаний по делу Рэмтони, полгода смотрела на это во снах и вот теперь… Воспоминания окончательно вогнали в ступор, однако затем что-то или кто-то настойчиво потянул вперед, и ничего не оставалось, как машинально двинуться следом.
«Если однажды на стол перед тобой попадёт дорогой для тебя человек…»
Зеленый коридор, мигавшая лампа, оставшаяся позади ужасная дверь… лифт. Рене не понимала, как они шли – быстро ли, медленно. Может, бежали? Или ползли, точно ленивые черепахи? Все, что она ощущала – как трясет бесконтрольное тело от страха… От самого настоящего ужаса, который обрушился слишком резко. Господи, она не готова! И никогда уже не будет. Она ведь совсем ничего не умеет!
«Я хочу, чтобы ты сдох!»
В ушах вдруг зазвенело, и пришлось вцепиться в край уносившейся прочь каталки, дабы не рухнуть прямо под ноги бригады из скорой. Она не сможет этого сделать. Нет. Не встанет за стол, потому что не объективна, напугана, на грани истерики. И потому что когда-то именно Рене желала ему смерти. А значит – она не справится. Она попросту его убьет!
«Если однажды на стол перед тобой попадёт дорогой для тебя человек…»
– Сатурация критическая… Сочетанная травма… правосторонний пневмоторакс… травматический шок. Был уже в коме, когда нашли… – Донеслись до Рене несвязанные факты. – Доктор Роше, задета печень, легкое и, похоже что…
– Сердце.
Зачем ей все это говорят? Она не слепая и прекрасно видит едва поднимающуюся грудную клетку, сухие губы с пленкой красной слюны, синие вены и бледную кожу на шее, которая уже не блестела. В теле попросту не осталось ни капельки лишней жидкости. Верно? О да. Вся она осталась на мерзлой земле, перепачкала покрытие неотложки и теперь рисовала за собой длинный след от колес. И все же, хотя Рене едва осознавала реальность вокруг, выточенными в Монреале инстинктами она замечала, как зажимала дыру в животе ладонь второго из смены врача. Как одна хуже другой звучали команды для персонала. Как испуганно следили за единственным монитором сестры, а линия пульса на нем учащалась и сглаживалась почти до прямой. Почти мертв… Живой труп! Но больше всего… больше того, с чем она и без того никогда не справится, Рене боялась взглянуть немного ниже и узнать, что…
«Я хочу, чтобы ты сдох!»
– … придется ампутировать руки…
«Если однажды на стол перед тобой попадёт дорогой для тебя человек…»
Наверное, именно это стало тем самым толчком, который неожиданно вернул в легкие ощущение сухого воздуха и твердость пола под подошвы развесело-желтеньких «вишенок». Реальность прорвалась сквозь паникующий мозг и рухнула голосами, звуками, писком аппаратуры. Ампутировать?! Руки? Руки хирурга?! Они там свихнулись? Милосерднее просто добить! От этой мысли внутри вдруг поднялась волна звериного бешенства, и Рене, словно очнувшись, вдруг резко остановилась и дернула на себя лязгнувшую каталку. В бессильном страхе, что у неё сейчас отберут самое главное, она со всей силы вцепилась в железные поручни и впервые осознанно посмотрела на непонятно когда оказавшегося рядом Бюже. Проклятый шторм собрал в больнице едва ли не все отделение, но прямо сейчас Рене было глубоко наплевать на ранги, звания и регалии. И потому взгляд, которым она уставилась на главу отделения, отдавал настолько чистым безумием, что старый хирург вдруг шарахнулся в сторону, а затем вовсе настороженно замер.
«Если однажды на стол перед тобой попадёт дорогой для тебя человек…»
– НЕТ!
Жесткий приказ вырвался сам. Рене не сомневалась и не стеснялась. Кажется, она вообще впервые была готова спорить до посиневшего языка, да только времени у них почти не осталось. «В моей работе споры часто заканчиваются слишком плачевно…»Рене бросила нервный взгляд на мониторы и вспотевшего парамедика, который по-прежнему ритмично сжимал кислородный мешок, но все равно упрямо поджала бледные губы.
– Я не позволю.
– Роше. Кости раздроблены, вот-вот начнется сепсис, а у нас нет ни возможностей, ни персонала, чтобы проводить подобные операции. На споры времени нет так же!
«В моей работе споры часто заканчиваются слишком плачевно…»Ну нет! Только не в этот раз!
– Значит, не спорьте и звоните в Монреаль…
– У него дыра в животе! – завизжал глава отделения и дернул на себя каталку, но Рене не позволила. Господи, что за цирк? Они должны бежать и спасать, но вместо этого стоят и решают, а стоит ли вообще это делать. – Ты ослепла? Наша цель – не дать ему помереть в этих стенах. Всё! Больше ничего, пока не прилетит вертолет и не заберет неудачника к Лангу.
Неожиданно Рене истерически захохотала. Заберет? К Лангу? Господи, какой проклятый сюр! Ей захотелось крикнуть, что везти больше не к кому! Что лимит святых на земле как-то внезапно закончился, но в этот момент Бюже решил договорить, и она резко затихла.
– Я не желаю участвовать в разбирательствах, если из-за тебя он окочурится…
«Я хочу, чтобы ты сдох!»
«В моей работе споры часто заканчиваются слишком плачевно…»
Рене стиснула зубы. Хорошо. Никаких споров. Она натянуто улыбнулась. Увидев это, глава отделения пробовал сказать что-то еще, но ту же секунду Рене стремительно перегнулась через длинное тело, вцепилась во противоположную ручку и так для себя знакомо прошипела:
– Идите вон. Жалуйтесь кому хотите. Но не смейте мне перечить.
– Совсем обнаглела? Ты не имеешь права!
– А мне плевать! – внезапно заорала Рене и оскалилась, все еще закрывая собой тело. Огромное, гораздо больше ее самой. Она не отдаст. Она не позволит! Из груди вырвался рык: – Никто даже пальцем его не тронет без моего разрешения!
– Рехнулась что ли?!
«Если однажды на стол перед тобой попадёт дорогой для тебя человек…»
«Я хочу, чтобы ты сдох!»
Господи… Господи! Как вынырнуть из кошмара, если не спишь? Паника снова попыталась прорваться в мозг, но Рене немедленно придушила поганую липкую тварь.
– Я иду мыться, – почти по слогам проговорила она и, наконец, выпрямилась, стягивая на ходу халат. – Захотите помочь – приходите. Нет? Возжелаете снова разводить споры? Тогда, ради бога, не стесняйтесь и придержите свое мнение при себе. Мне все равно на него наплевать.
– Ты забываешься!
– Зато вы, смотрю, нет. Бога ради! Можете уже бежать в своих мокрых штанишках и писать кляузы в Королевское Общество Трусливых Хирургов. Пусть они прямо сейчас отберут у выскочки ее лицензию! Вперед!
Рене фыркнула и со всей силы дернула за ручки каталки.
– Роше! – понеслось вслед, но в этот момент за спиной хлопнули последние двери, и каталка замерла около входа в операционную. Дальше Рене пока было нельзя.
Быстро наклонившись, она прижалась губами к виску и втянула запахи крови, грязного снега и мокрой шерсти.
«Если однажды на стол перед тобой попадёт дорогой для тебя человек, ты должна забыть его. Он не больше, чем тело, которое тебе надо починить».
– Не сегодня, mon petit rayon de soleil. Катись к черту со своими нравоучениями, потому что я не забуду! – прошептала Рене голосу в своей голове, а потом со всхлипом зарылась носом во влажные пряди, от которых уже почти не тянуло морозной мятой. Она торопливо стянула нитриловую перчатку и коснулась подушечкой пальца растянутого дыхательной трубкой рта, чтобы одновременно с шумом вогнанного в легкие воздуха тут же отдернуть руку. – Только попробуй сдохнуть, слышишь? Только посмей! Я…
– Рене, – донеслось до неё через двери, и она подняла совершенно обезумевший взгляд. Отчаяние. – Пора.
Слова застряли сухим комом, и у Рене с трудом получилось кивнуть, прежде чем ноги сами сделали крохотный шаг. Она отступила и налетела на невесть откуда взявшегося позади Бюже. Вдвоем они молча смотрели, как скрылась за обшарпанными дверями каталка, а потом стало до ужаса тихо. Только шорох от перебираемых главой отделения бланков с анализами не давал Рене скатиться в постыдную панику.
– Томограф? – наконец безликим голосом задала вопрос Рене и прикрыла глаза, когда услышала едва слышное:
– Не работает уже два дня. Может и сможем сделать парочку снимков, но не больше. Катушки заело…
Рене покачала головой. Впервые захотелось кричать и разбить на атомы всю больницу, чтобы выплеснуть гнев. Прямо сейчас она ненавидела всех: себя – за сказанные когда-то слова, Бюже – за халатное равнодушие, и, конечно, вселенную. За то, что эта тварь сделала с ним… С ними обоими! Но вместо этого Рене отвернулась от ритмично поскрипывавших дверей и холодно проговорила:
– Мне нужна бригада кардиологов и мастер латать рваные раны. Я не смогу оперировать сразу везде.
– Роше, ты понимаешь, чего хочешь от нас? – устало процедил раздраженный Бюже, а потом махнул в сторону операционной. – Кто он вообще такой? Наркобарон? Оружейный воротила? Особа королевских кровей?
– Энтони Ланг.
Имя будто бы рухнуло сверху бетонной плитой, вынудив, точно пылью, подавиться своими словами, и череда бесполезных вопросов наконец-то закончилась. Рене же с каким-то сумасшедшим весельем вдруг улыбнулась. Забавно, но даже на смертном одре Энтони по-прежнему вызывал трепет благоговения.
– Святой Иоанн Креститель, – выдохнул ошеломленный хирург.
– Теперь понимаете, почему нельзя трогать руки? – прошептала она. И почувствовала, как сжалось в больной комок сердце, когда Бюже еле слышно ответил:
– Нам бы вообще его вытащить…
Действительно. Спасать безнадежных теперь больше некому. Остались только они.
– Нет! – Рене вздернула вверх палец, останавливая крамольную мысль в самом зародыше. Последовала пауза, прежде чем глава отделении хирургии со вздохом потянулся к пуговицам на халате.
– Мойся, я вызову кардиологов и парочку ортопедов.
– А заклинатель дыр? – робко спросила она, хотя даже не надеялась на ответ. Но Бюже оскорбленно дернул щекой, прежде чем скромно ответил:
– Перед тобой. – И Рене облегченно выдохнула, а потом неожиданно насторожилась, когда Бюже расстроенно покачал головой. – Но, Роше, если ты ошибешься…
– Не ошибусь. – Она облизнула пересохшие от волнения губы, прежде чем оглянулась в сторону замолчавших дверей и договорила. – В конце концов, кое-кто слишком много мне задолжал.
В операционной было душно и удивительно людно. Собравшаяся вокруг распростертого тела толпа находилась в постоянном движении и поглощала полезный свет от стареньких ламп. Того и так всегда не хватало, ну а сейчас светильники словно потухли. Медсестры, анестезиолог, перфузиолог, пять хирургов и восемь их ассистентов работали почти на ощупь, продираясь сквозь критическое состояние Энтони на собственной интуиции и приказах Рене. Последнее вышло как-то само, и вероятно, причиной тому была общая безысходность. Им не хватало абсолютно всего: аппаратуры и донорской крови, плазмы и банальных антикоагулянтов, скоб, расширителей, шовного материала… Даже чистый и свежий воздух был сейчас в дефиците, отчего два донельзя раздраженных кардиолога никак не могли охладить сердце до нужной температуры. В помещении оказалось невыносимо жарко. И только Рене это почти не мешало, ведь для неё все уже однажды случилось. Давным-давно, в другой жизни, она подключала катетеры, вскрывала грудину, зашивала артерии. Она смотрела на руки находившихся рядом хирургов и с некоторым фатализмом вдруг понимала, что каждый день с Тони готовил ее именно к этому. Каждый шов, диагноз и жест вели именно сюда – в позабытую всеми больницу Гаспе. В место для главного в жизни экзамена, где на вершине решений и порой ужасных поступков покоился Рэмтони Трембле – выданный судьбой тренажер и личная моральная яма. Увы, но ради большего порой должно умереть нечто меньшее. Рене сглотнула и отвернулась.
Они оперировали уже три часа. Чтобы остановить кровотечения, которые Тони то и дело подсовывал им из фирменной реновской вредности, потребовалось слишком много жидкостей и препаратов. Потому под ногами противно хлюпали пара литров донорской крови и прочих растворов, отчего Рене старалась не смотреть вниз. Наоборот, она вся сосредоточилась на древней перфузионной машине, которой предстояло заменить собой сердце, когда то остановят для операции. От жары и волнения спина под костюмом и плотным халатом покрылась испариной, отчего ткань противно липла к влажному телу. Под маской давно стало нечем дышать, пот катился по шее, и руки уже было потянулись вытереть лоб, но Рене едва успела сама себя остановить. Брошенный Кэтти взгляд из-за такого вопиющего нарушения правил остался проигнорирован. Страха не было. Он исчез в тот момент, когда Рене только вошла в операционную и увидела обнаженного Энтони. Да, на одну лишь секунду, прежде чем Кэт накинула на него стерильную простыню, оставив свободным только операционное поле, но этого хватило с лихвой. Синюшно-белая кожа и темное мясо, длинные ноги и серые кости, черная дорожка волос и такая же черная татуировка, где среди шрамов и краски ни одна медсестра не решилась бы искать вены. Рене сглотнула и стыдливо зажмурилась. Она не должна была видеть его таким. Никогда. Но выбора не осталось, и теперь вся ее жизнь лежала на становившимся красным операционном столе, словно… словно это экспонат в медицинском музее. Образец для препарирования. Восковая фигура, где только выбившаяся из-под шапочки вредная прядка напоминала, что Энтони не просто какое-то тело. Он человек. Её человек!
Неожиданно аппарат для перфузии издал характерный писк, помещение наполнил гул насосного привода, и Рене очнулась. Она завороженно уставилась в раскрытую расширителями грудную полость, где меж заполненных пластиковых канюль судорожно сокращалось большое теплое сердце. «Не черное», – вдруг со счастливым смешком подумала Рене, когда был аккуратно отделен перикард. И действительно, оно оказалось самым обычным – алым, блестящим, с волшебным узором сосудов, а еще невероятно красивым. В ее влюбленных глазах на этом свете не существовало ничего столь же прекрасного, как сердце Тони. И безвозвратно очарованная им, Рене смотрела, как толчки постепенно становились слабее, все меньше сокращались желудочки и сжимались предсердия. Наконец, в операционной стало удивительно тихо. Сердце остановилось.
– Где искать? – спросил один из хирургов и вопросительно взглянул сначала на смазанный снимок, что выдал полудохлый томограф, а потом на застывшую Рене. Верно, у них ведь не было ничего… У Энтони не было ничего. Только она и сжалившаяся над ними вселенная, которая отчего-то решила все повторить. А может, переиграть заново?
– Пятое или шестое ребро, где перикард примыкал к грудине. Там в ребре будет трещина, что создала надрыв…
– Вижу, – перебил… А бог его знает, кто это был. В масках и с окулярами они все напоминали друг другу каких-нибудь конвейерных дроидов – на одно лицо и в стандартной одежде.
Тем временем руки хирургов скрыли за собой сердце, однако Рене никак не могла перестать смотреть в сторону их изящных манипуляций. Самый важный момент. То, что стало роковой ошибкой в случае с Рэмтони, теперь исправлено. И все будет хорошо. Верно? Она же предусмотрела любую мелочь. Но Рене по-прежнему с тревогой считала секунды и проговаривала про себя каждое действие, пока не услышала:
– Роше, ты закончила? – Она вздрогнула отворачиваясь. Нет, конечно же, нет. Ее личной работы предстояло на много часов, но волнение мешало сосредоточиться.
«Если однажды на стол перед тобой попадёт дорогой для тебя человек…»
Господи! Рене до боли прикусила язык. Очень хотелось пить и, может быть, есть; ноги мерзко гудели, а стопы чесались и потихоньку немели. Рене осторожно перекатилась с пятки на носок в попытке размять затекшие мышцы, что не ускользнуло от Бюже. Он давно закончил свою работу, но благородно остался и теперь наблюдал за ходом операции – на всякий случай.
– Танцуешь? – хмыкнул глава отделения.
Рене не ответила. Она сосредоточенно очищала рваные раны на ладонях и кистях, срезая уже непригодные к восстановлению ткани. Это была кропотливая, муторная работа с неясным концом, о котором Рене пока предпочитала не думать. От запахов горелого мяса и свернувшейся крови уже начинало тошнить, однако даже инстинктивно поморщиться казалось сродни предательству. Ведь пока остальные могли позволить себе несколько сомнительных шуток, чтобы снять царившее напряжение, Рене не смела и заикнуться о том, как устала. Она будет здесь столько, сколько потребуется. Останется, даже если все остальные прямо сейчас отбросят прочь инструменты и покинут операционную. Так что она лишь покрепче вцепилась в коагулятор и на секунду зажмурилась в безуспешной попытке прогнать витавшую перед глазами сонную муть. Часы на стене показывали начало пятого. А значит, где-то в мир пришло Рождество.
Неожиданно рабочее гудение голосов прервал негромкий окрик одного из хирургов, и Рене замерла. Она медленно подняла голову и уставилась на молчавший до этого кардиомонитор, где бежала сплошная линия.
– Пациент согрет. Готовимся к отключению. Раз…
И первый насос прошуршал еще несколько оборотов, прежде чем со спадающим гулом затих. Противно пискнул неведомый аппарат.
– Два…
Новый щелчок, и через несколько секунд в операционной стало почти оглушающе тихо. Люди застыли на половине движения и повернули головы к монитору, прислушиваясь к малейшему звуку, что мог донестись со стола. Опасный момент. Самый волнительный во всей их сумасбродной кампании. И потому Рене в страхе смотрела на неподвижное сердце. Господи! Давай же! Двигайся! Ну?! Но то неподвижно лежало в грудине, словно муляж. Гладкое, такое блестящее и отвратительно равнодушное к тому, что ее собственное сейчас заходилось в отчаянном ритме. Рене чувствовала, как то едва не сломало ребра, стоило хирургам немного прищуриться и склониться над Энтони. Но тут, спустя, кажется, целую вечность, по мышцам пробежала волна… затем другая. И тяжело, будто бы неохотно, сердце окончательно сократилось. Раздался удар. Потом еще. Радостно заголосил постепенно просыпавшимся пульсом молчавший до этого монитор, но Рене никак не могла расслабить свои напряженные плечи. Что-то было не так. Она не верила. Вернее, не ощущала тем самым чутьем, которое всегда работало с Тони. Его сердце билось, но как-то неправильно, и было так страшно признаться себе, что они где-то ошиблись. А в комнате уже вовсю слышались облегченные вздохи, чьи-то смешки, но Рене не могла им улыбаться. Наоборот, мышцы лица будто сковало от панического ожидания, когда прозвучала команда:
– Отключай.
Последние щелчки отдались в голове дробью, а ноги вмерзли в залитый кровью пол, пока где-то в углу жаркой операционной с зеленоватыми стенами вновь собиралась ледяная поземка. Рене зябко поежилась. Она не считала себя ни провидцем, ни гениальным хирургом и уж точно не была Господом Богом, который взмахом руки мог завести даже вставшее сердце. Но уже знала итог, когда биение вдруг стало слабее и глуше, однако все равно вздрогнула и в смятении огляделась, стоило зазвучать пугающе ровному писку. Сердце остановилось. Оно замерло на середине движения, а затем устало расправило напряженные стенки, будто хотело немного передохнуть. И в эту секунду Рене вдруг ощутила себя не врачом, не хирургом, не той смелой девчонкой из коридора, которая яростно спорила с главой отделения. Нет. Прямо сейчас она была самой обычной растерявшейся женщиной.
«Если однажды на стол перед тобой попадёт дорогой для тебя человек…»
Полный неверия взгляд метался между вновь умершим монитором и заснувшим сердцем, пока сама Рене не понимала, почему это произошло. С Энтони. С ней. Зачем они прошли столько, чтобы так бездарно закончить? Кому это нужно? Ради чего? В ее глазах, наверное, почти орало наивное удивление и отчаянное нежелание принимать, что все должно завершиться именно так. Нет. Это неправда. Слишком жестоко.
«Если однажды на стол перед тобой попадёт дорогой для тебя человек…»
Но тут вокруг зазвучали злые команды, загудели и щелкнули насосы, которые включились по приказу хирурга, а операционная резко пришла в непрерывное деловое движение. Кто-то судорожно проверял показатели, другие добавляли адреналин в сложную систему из трубок и капельниц. Все ради того, чтобы через проведенные в напряженном безмолвии пару минут опять услышать восемь ударов и громкий вопль будто бы насмехавшегося монитора. Ничего. Сердце предательски не хотело работать. Рене прикрыла глаза и стиснула в пальцах зажим.
– Еще, – услышала она за спиной голос Бюже.
«Если однажды на стол перед тобой попадёт дорогой для тебя человек…»
У неё не было мыслей, в какой момент он догадался. Еще в приемном покое или уже в коридоре, пока Рене нашептывала бездумную чушь во влажные волосы, что пахли снегом и кровью. Но глава отделения знал и делал все, чтобы стоявшей рядом с ним девочке не надо было прятать слезы за маской.
Рене не могла заставить себя посмотреть. Она трусливо боялась открыть глаза и увидеть перед собой то самое мертвое тело из сна, однако снова и снова слышала, как шум сменялся молчанием, молчание становилось шумом, а поверх всего этого раздавался короткий сердечный ритм. Глухой. Недовольный. Почти неохотный. Рене сбилась со счета, сколько раз танцевавшие вокруг Энтони хирурги пробовали сделать хоть что-то. Они пытались заставить жить с упорством, какого Рене от них не ждала. В ход пошло даже нечто из области экспериментального, совсем недоказанного, почти противозаконного. Но никто и не подумал о возражениях. К черту! К дьяволу правила, как учил ее Ланг. И потому Рене слышала то берущий разбег, то замолкавший гул аппарата, что насильно толкал кровь Энтони по венам, считала стук любимого сердца, а сама стояла не в силах даже вздохнуть. Никогда в жизни ей не было настолько страшно. Попытка. Еще. А затем новая… Казалось, это длилось до бесконечности долго. Но когда гулкий стук в очередной раз затих, а уши опять взорвало писком, Рене не выдержала. Из груди совершенно непрофессионально, абсолютно некомпетентно вырвался всхлип, что привлек чужое внимание. На неё посмотрели со смесью жалости и смущения, а потом вновь раздались щелчки подключаемого аппарата. Ради Рене. Для неё Энтони давали еще один шанс, и никто уже не знал который по счету. Но так больше не могло продолжаться. Верно? Пациент должен был справиться. Если хотел… Но Тони, очевидно, желал чего-то иного, потому что, вновь сократившись несколько раз, его сердце дрогнуло, а затем остановилось.
