Текст книги "И солнце взойдет (СИ)"
Автор книги: Барбара О'Джин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 54 страниц)
– А он к вам? – осторожно спросила Рене, лишь с трудом не фыркнув от дурацкого прозвища, и поторопилась сделать маленький глоток. Раздался дружный хохот всех, кто сидел рядом, а стоявший напротив сержант громко шикнул, но тоже улыбнулся.
– Давно предлагаю ему сюда переехать. Считай, каждый месяц раньше отсиживал по несколько дней, – пробасил он, а Рене незаметно вздохнула. Ясно. Она даже не удивилась, но тут полицейский задумчиво потер подбородок и продолжил: – Хотя под конец лета его, похоже, знатно приложило, исчез с наших радаров аж до декабря. Мы успели соскучиться.
– Вот как? – Рене нервно стиснула чашку. Ну да, всю осень Тони то пытался избавиться от навязанного ему ассистента, то старался, чтобы этого ассистента не прибили его же коллеги. Какие уж здесь приключения, с работой бы справиться.
– У него, кажется, умер кто-то тогда, – неожиданно вспомнил сержант, и Рене нахмурилась. Какое забавное совпадение. У неё тоже кое-кто умер… – Жалко, конечно, но это не повод буянить. Помню, едва удалось отобрать ключи у этого пьяного Джеки Чана. Он пытался завести свою хай-тек баржу, а сам даже сидеть прямо не мог. Так я Деву Марию потом неделю благословлял, что в тот день отвела нашего чудика от мотоцикла. Иначе все. Костей бы не собрали по всему Монреалю.
По группе развалившихся на своих местах полицейских вновь пролетел хохот, а Рене до белых костяшек стиснула грязную кружку. Не сказать, что именно такие истории об объекте своей невольной привязанности мечтала услышать каждая девушка. Совсем нет. Даже наоборот. Да вот только Рене понимала, что принимать Энтони придется таким – с кучей чертей и полным выводком космических тараканов. Ведь нельзя любить только часть человека! Он же не чертово Lego. Рене вздохнула и все-таки полезла в карман за обезболивающими.
– А вы сами, что от Ланга хотели? – вдруг спросил кто-то из молодых констеблей, но на него тут же зашикали. Несколько заинтересованных взглядов метнулось к покрасневшей Рене, и послышалось довольное бормотание.
– Дерьмово? – вдруг спросил гороподобный сержант, наблюдавший за тем, как она глотала таблетки.
– Бывало и похуже, – пробормотала Рене с зажатой в зубах капсулой. Химический привкус липко оседал на языке, но выбирать не приходилось. Так что, зачем-то задрав голову, она залпом проглотила целую горсть препаратов и запила остатками воды.
– Пойдемте, – махнул рукой сержант, когда Рене поставила чашку на стол.
– А как же бумаги? Наверное, надо что-то заполнить, – непонимающе пробормотала она, пока торопливо подбирала свои вещи и прятала по карманам лекарства, на что полицейский фыркнул и закатил глаза.
– Потом разберемся.
Комната для встреч совершенно не напоминала увиденные когда-то в кино отсеки с обязательными телефонными трубками, пуленепробиваемыми стеклами и решетками. Ничего подобного. Это был небольшой кабинет с несколькими столами и картой провинции, что растянулась во всю кирпичную стену. Людей здесь было немного, но часть мест уже заняли ожидавшие заключенные. Рене проводили в самый дальний уголок. Поближе к еще одной двери и с расположившимся там постом наблюдателей. Ждать пришлось недолго. Только она успела повесить куртку на спинку жесткого деревянного стула, что больше напоминал часть школярской парты, как металлические створки распахнулись, и в помещение вошел Энтони.
Он был бледен, как и всегда. Раздражен, разумеется, как и всегда. А еще маялся тяжелой мигренью, как и… ну да. Но если общее состояние Ланга было привычно стабильно, то внешний вид оказался для Рене весьма неожиданным. Куда-то исчезли извечно черные одежды, сменившись явно короткими спортивными штанами и неимоверно узкой в плечах футболкой со стершейся эмблемой чего-то врачебного. На ногах его были кеды, а волосы… Те самые, что обычно лезли в глаза, теперь были собраны в аккуратный маленький хвостик на самой макушке. И увидев это, Рене прикрыла ладонью рот в отчаянной попытке не выдать себя глупым хихиканьем. Но тут губы резануло болью, а Энтони резко нашел ее взглядом. И честное слово, лучше бы Рене отсиживалась дома, мигрировала на Ньюфаундлендские острова или переместилась прямиком в Букингемский дворец. Королева же обязана защищать своих подданных, верно?
– Ты сдурела?! – прошипел Энтони и гремучей змеей метнулся в сторону стола, за которым застыла перепуганная Рене. Чужая мигрень отдалась в затылке ноющей болью, пока исполинское тело нависало над ней, точно готовое рухнуть цунами. Кулаки Ланга тяжело уперлись в скрипнувшую столешницу, а потом он наклонился так близко, что стали заметны мелкие порезы от явно тупой бритвы. Рене медленно выдохнула, но тут Энтони заговорил, и каждое его слово ощущалось в сердце идеально сцеженной каплей яда. – Позволь узнать, какого черта ты приперлась сюда?!
– Ланг! – попробовал окрикнуть один из охранников, но добился лишь перешедшего на ультразвук шепота.
– Думаешь, что особенная, или на тебя не действуют законы земной гравитации? – почти плевал ей в лицо Энтони. – Решила лишиться остатков мозгов? Ах, или твой ежедневник добрых дел недосчитался нескольких страниц? Какого дьявола ты здесь вообще позабыла?!
Ладонь с грохотом приземлилась на столешницу, мозги одновременно вспыхнули болью, и в этот же миг на плечо Ланга предупреждающе опустилась тяжелая рука сержанта. Тони зло оглянулся и тут же сбросил ее одним дерганым движением плеча.
– Отвечай! – рявкнул он, а Рене вздрогнула. Голову у обоих снова свело в диком спазме, но Энтони, похоже, этого не заметил.
На них уже странно поглядывали все, кто находился сейчас в комнате. Даже из коридора заглянуло несколько констеблей, видимо, привлеченные необычным шумом. Но Рене не знала, почему так бушевал Энтони. Черт возьми! Не видела ни одной причины, а проснувшаяся внезапно обида на этого неблагодарного засранца полоснула по глазам совершенно неуместными слезами. И все же, наплевав на боль в израненных губах, Рене попробовала улыбнуться.
– Привет, – произнесла она тихо. – Похоже, док-ктор Фюрст привез тебе одеж-жду, а я как раз думала, н-не нужно ли тебе…
– Что?! – Кажется, все презрение мира сосредоточилось в одном-единственном полувопросе-полувскрике, и Рене отшатнулась. – Ты клиническая идиотка, Роше!
А вот это было очень обидно, доктор Ланг! Она шмыгнула носом и отвернулась.
– Док, успокойся уже, – не выдержал раздосадованный сержант. – К тебе пришла девушка, так изволь быть повежливее, мудозвон ты неблагодарный.
– О-о-о. Я смотрю, ты и здесь умудрилась очаровать всех во имя своей спасательной операции, – медленно протянул Энтони, а затем поднял голову и оскалился, заметив устремленные на него осуждающие взгляды присутствующих здесь полицейских. И Рене видела, как дернулась впалая бледная щека, где даже румянец бешенства напоминал трупные пятна. А потом он холодно произнес: – Убирайся. И не смей больше приходить.
– Но… – Рене совершенно ничего не понимала. Как? Какого, мать его, черта! Неужели она окончательно рехнулась, и ей все померещилось? Нет. Этого просто не могло быть. Так что она упрямо поджала губы и скрестила на груди руки. – Хотя бы соизв-воль сказать – почему!
Наверное, в ее голосе прорезались нехарактерные истерические нотки, ибо Ланг вдруг замер, а затем утомленно потер ладонями лицо.
– Просто уйди…
– Нет!
Повисло напряженное молчание, прежде чем Тони одним плавным движением отодвинул стоявший напротив стул и, наконец-то, уселся. Он уперся локтями в стол, отчего звякнула цепь на наручниках, и переплел пальцы, будто собирался читать лекцию или принимать экзамен у очередного студента. Долгий взгляд глаза в глаза, а потом Ланг заговорил:
– Потому что ты должна быть дома. Потому что прошло всего две недели, и потому что десять гребаных баллов по Глазго. Десять! Потому что у тебя в голове гематома. Потому что если вдруг ты потеряешь сознание или попросту упадешь в этом проклятом городе, где зимой снега точно у Санты на заднем дворе, то окончательно превратишь мозги в клюквенную подливку. Потому что тебе ехать на другой конец города, а на такси ты, разумеется, решишь сэкономить. Потому что тебе нужен покой. Потому что пора уже стать чуть взрослее и немного ответственнее. Потому что скоро возобновят слушания и придется ехать в дурацкий Квебек. Потому что ты постоянно попадаешь в неприятности. Потому что в следующий раз может так не повезти…
– Но ведь я уж-же здесь, – мягко перебила Рене. – Так почем-му бы нормально не погов’рить?
– Потому что… – Он вдруг замолчал и под тихий звон цепи потянулся к Рене через весь стол, чтобы тыльной стороной ладони зачем-то коснуться лица. Костяшки шершаво скользнули прямо по верхней губе, и только тогда во рту появился металлический привкус. Видимо, одна из корост все же лопнула. Тем временем Ланг уселся назад и уставился на одну из стен.
– Тони? – рискнула позвать его Рене, но когда реакции не последовало, раздраженно выдохнула. Право слово, драма на пустом месте! Она хмыкнула и запальчиво заметила: – И вовсе Квебек н-не дурацкий.
Но Ланг не поддержал шутки и, кажется, смиренно ждал, пока его личная головная боль встанет и покинет людное помещение. Но та лишь упрямо наклонилась вперед.
– Хорошо. Я ус… услышала тебя. Только, пожалуйста, н-не забывай, я тоже врач и могу оценить собст-ственное состояние. А еще знаю, что алкоголь снижает коммоц… коммоционный порог. И тяжесть расстройства созн-нания была обусловлена именно опья-пьянением, а вовсе н-не силой удара. Прошу тебя, не дум-май обо мне, буд-дто о безрас-с-с-судной дурочке. Я оперировала доста-та-точно черепно-мозговых травм, чтобы…
– Да забудь ты уже о своей долбаной нейрохирургии! Хватит, – грубо перебил Ланг, в голове которого взорвалась не меньше, чем сверхновая.
Забавно, но эта тема всегда действовала на него излишне деструктивно. И Рене вдруг задумалась – почему. Хотел сам и не вышло? О нет. Ее даже передернуло от столь кощунственной мысли. У Энтони получилось бы все! Так что же, не сошелся с кем-то характером? Не нравилось само слово? Или был неудачный роман с кем-то из неврологии? Кхм… Тем временем Энтони с силой сжал край столешницы, пока пережидал раздиравшую череп боль, несколько суставов довольно хрустнуло, а потом он медленно договорил.
– Неважно, кем ты была. Сейчас у тебя роль пациента.
– Но это не отм-меняет того, что я по-прежнему врач!
– Ты НЕ врач! Умерь свой гонор, – жестко отрезал Энтони, и Рене поджала губы. – Хватит постоянно оглядываться назад, и пойми уже наконец – у тебя не получится усидеть на этих двух стульях. Не со мной. Я не буду бороться с твоей ностальгией, спорить и потакать капризам в ущерб делу. Мне это не нужно. Так что выбирай: либо ищи нового руководителя для резидентуры по неврологии, акупунктуре или влиянию африканских танцев на родовую деятельность шимпанзе – мне плевать. Либо прими уже факт, что через полгода ты получишь лицензию общего хирурга, а потом пройдешь подготовку по травматологии. Все.
Он замолчал и отвернулся. Мысль, что после этого Рене останется в Монреале, повисла в воздухе недосказанностью, но была очевидна обоим. Энтони совершенно точно собирался вылепить из ассистента свою точную копию, только вот она никак не могла решить – плохо ли это. Так что Рене озадаченно моргнула и покачала головой.
– К чему так-кая категоричность? – пробормотала она, а потом неловко рассмеялась. – Будто ты решил меня шантажировать.
– Таковы правила моей игры.
Тони поднялся, а Рене уловила, как ударили в черепную коробку молоточки его монотонной мигрени. Он обошел стол и встал у нее за спиной, не обратив внимания на предупреждающие окрики охраны. А дальше Рене услышала скрип спинки стула, когда Ланг склонился к ее плечу так близко, что она ощутила, как в такт чужого дыхания защекотали шею выбившиеся волоски. А затем мир подернулся пеленой мятного цвета. Голос Энтони пробрался в голову откуда-то совсем издалека – из-за лазурных облаков и зеленоватого солнца:
– У тебя будет полтора месяца, чтобы принять решение. И когда я вернусь, мы обсудим.
С этими словами Ланг резко оттолкнулся и направился к выходу не оглядываясь. Только около самой двери на секунду остановился, что-то сказал уже знакомому плечистому сержанту, а потом просто скрылся в черном провале тюремного коридора. Даже не попрощался. Рене вздрогнула, когда с другой стороны с грохотом закрылся засов.
Втянув сухой воздух комнаты в отчего-то горевшие легкие, она смежила веки, а потом медленно выдохнула. Да уж… Не такого разговора ожидала ее влюбленная часть, рациональная же твердила, Энтони есть на что злиться. Она действительно рисковала. Да, не так сильно, как считал Ланг, но гораздо больше, чем ей самой показалось утром. Неловко поднявшись, Рене машинально подхватила куртку и направилась в сторону выхода. А на улице вдруг замерла и жадно втянула холодный воздух с примесью газов от проезжавших мимо машин. Неожиданно за спиной раздался шелест одежды, и Рене оглянулась.
– Пойдемте, – пробормотал уже знакомый сержант. Он на ходу натягивал форменную зимнюю куртку, а во рту болталась зажатая связка ключей. – Отвезу вас домой.
– Не стоит, я вполне доб’русь сама, – смутилась Рене. От такого внимания стало очень неловко, а от следующих слов накатил окончательный стыд. Господи, ну почему у неё все невпопад?
– Ага. Не спорю, – согласился полицейский, а сам открыл пассажирскую дверцу припаркованной прямо у входа машины. – А еще я знаю Ланга. Он хоть и обдолбанный адреналиновый наркоман с наклонностями суицидника, но точно не истеричка. Так что не хочу потом на операционном столе стать объектом для мести, если вы убьетесь где-то по пути из участка. Садитесь.
Рене помедлила пару секунд и нырнула в зябкий холод машины. Спорить было бессмысленно, а строить из себя героиню известных комиксов и подавно. К тому же ожидание и разговор вытянули последние силы. Голова немного кружилась. Отчаянно клонило в сон. Похоже, для первого дня на свободе приключений оказалось с избытком.
Следующая неделя прошла в постоянных визитах в больницу. Рене ездила на осмотры, проходила различные тесты, даже несколько раз встретилась с логопедом. И как бы ни переживал Энтони, как бы ни плевался ядом и каких бы ни ставил условий, но ей нужно было вот такое движение. Она часами проводила за столом, тренировала и разминала пальцы: сшивала позаимствованные у герберы листья, завязывала лигатуры, складывала оригами размером с ноготь, собирала пинцетом на скорость рис и зубрила… зубрила… зубрила техники, справочники и пособия, чтобы восстановить память. Чтобы ни секунды не сомневаться – она помнит. Даже Талмуд по запрещенной теперь нейрохирургии оказался прочитан до библиографического списка, в котором Рене отметила себе еще пару статей. Все, что угодно, лишь бы скорее вернуться. И, разумеется, она готовилась к квебекским слушаниям, что должны были состояться в последние дни перед Рождеством. В общем, тело вспоминало, как экономить движения, а мозг – как медленно думать и быстро делать. Рене понимала, что ей действительно повезло, и потому каждый успех вызывал безумное желание хоть с кем-нибудь поделиться. Но единственным слушателем по-прежнему оставался распушившийся рядом с хозяйкой цветок, который от такого внимания окончательно обнаглел и стремительно чах, стоило Рене задержаться вне дома чуть дольше положенного. Например, когда она вечерами пропадала в полицейском участке…
Если Рене и надеялась, что при следующей встрече Энтони окажется чуть добрее, то оказалась в этом весьма наивна. Он просто не вышел. Просидев положенные полчаса, она так и не дождалась появления его королевского змейшества и под сочувственные взгляды охраны хлопнула дверью. Рене понимала, что это урок. Намеренно унизительный, дабы точно отложился у неё в голове. Как позорные чтения, отбитые пальцы и целый ворох язвительных фраз. И знала, что Энтони действовал не со зла, а так, как умел, и не обижалась. Что было в том толку? Однако, когда он не пришел и в следующий раз, а потом еще на две встречи после, Рене впервые почувствовала едкую злость. В конце концов, она не ребенок, которого следовало проучить, лишив конфет после ужина. Рене была в состоянии сама разобраться с приоритетами, но с тех пор на улице Ги ее больше не видели. Хватит. Набегалась.
Впрочем, даже захоти разозленная Рене хоть на минутку вырваться в полицейский участок, то не смогла бы. С возвращением в отделение хирургии время на что-либо иное закончилось. Его даже на сон почти не осталось. Да, ей говорили, что слишком рано. Нервный Фюрст, в очередной раз позабывший о своем диабете, за чашкой сладкого чая пытался убедить Рене подождать… Потерпеть еще пару недель до Рождества, а там за рабочие праздники нагнать программу. Звучало вполне убедительно. Хах! Мало того, оно звучало очень разумно. Но, увы, единственный человек, кто мог заставить упрямую Рене передумать, отмалчивался в камере и не хотел ее видеть. А потому (назло или же вопреки) она вернулась в проклятую хирургию.
Сразу стало понятно, что если в мире где-то существовал способ быстро развалить огромное отделение, то доктор Дюссо с ним ознакомился и воплотил в жизнь уже в первые дни отсутствия Энтони. О, он был, без сомнения, счастлив. Ведь ему наконец-то досталось кресло главы. И хотя Рене верила, что лишь на время, но эффект все равно вышел ошеломительным. Как-то вдруг неожиданно оказалось, что Энтони был в своем отделении всем. Будто масло в зубцах шестеренок, оставлял след абсолютно везде. В расписании, в бланках заказов, в графике операций, перечне пациентов, чистых палатах, неизбежном ремонте и еще в тысяче мелочей. О них никто раньше не думал, но теперь механизм не крутился. Стало понятно, что Энтони был отделением, равно как отделение неожиданно оказалось полностью им. И вернувшись в больницу, Рене вдруг с удивлением поняла, насколько ее раньше щадили. Никогда не давали работы сверх меры, даже тот марафон операций, к которому привела категоричность главы отделения, казался теперь таким незначительным. Тогда Энтони взвалил на себя большую часть их работы, а потому как-то находилось время на сон, на обед и даже на разговоры с вечно всем недовольной Морен. И вот сейчас, составленный то ли из вредности, то ли из глупости график не включал в себя основное – дорогу до дома. Рене попросту не успевала вернуться. Лишь несколько раз за две недели она засыпала в кровати, но исключительно для того, чтобы вскочить через пару часов от вызова рабочего пейджера. Смены шли одна за другой. А «on call» хирург в травматологии первого уровня, это семьдесят два часа непрерывной работы с нервной дремой в клетушке дежурных врачей. Без Энтони всем было непросто.
В добавок, из-за несогласованности в расписании давно сработавшиеся команды перемешались, и Рене каждый раз оперировала с кем-то другим. Но чаще, конечно же, с Дюссо. И это было невыносимо. Казалось, он каждой клеточкой, каждым атомом стремился подменить собой Ланга. Да, возможно, в Рене говорила предвзятость. Но с новой шуткой или пошлым намеком, с грубостью, хамством и, на ее взгляд, вопиющей неаккуратностью, хотелось плюнуть в лицо доктору Дюссо, назвать предателем и вышвырнуть прочь из кабинета главы отделения. О, а там этот гад обжился в первую очередь. Но, к сожалению, приходилось терпеть. С какой-то брезгливостью Рене смотрела, как он стоял на месте Энтони, слушала его речи, терпела прикосновения… Но хотя главный хирург не позволял себе лишнего, она все равно дергалась всякий раз, стоило им оказаться наедине. И брошенные в ее сторону взгляды говорили – не зря.
Шрам теперь вообще взрывался неистовой болью настолько часто, что постепенно жжение в нем стало чем-то обыденным. Рене устала ловить свои руки, когда те то и дело тянулись к расчертившей лицо полосе и будто хотели порвать тонкую кожу. Так что она просто старалась не снимать маску. Впрочем, с таким количеством операций, которые повлекли за собой зимние оттепели вперемежку с морозами, это было несложно. С каждым днем экстренных пациентов становилось все больше. А еще оставались студенты, младшие резиденты, плановые манипуляции, положенные программой исследования и целые Канадские Скалистые горы бумажной работы, которую отказывался делать сам Дюссо. Рене понимала, что не справляется. Да в общем-то, и не должна, но хотелось сохранить хотя бы иллюзию отделения Энтони к его возвращению. И пусть каждый день ее убеждал в обратном.
Так что к концу декабря, единственное, что пока успевала Рене, – иногда выбираться в больничное кафе для короткой встречи с непоколебимо ехидной Роузи. Правда, был то обед или ужин, а может, вообще ранний завтрак – оставалось загадкой, однако подруга старалась держать в курсе дня и числа.
– Дюффо ивдеваетфя нат тобой, – пробормотала однажды Морен с набитым чипсами ртом. – Ты посмотви на себя. Сково догонифь Франкенфтейна по фрамам, бледнофти и финякам.
– Если я не буду делать всю эту работу, то от отделения ничего не останется, – устало откликнулась Рене, пока мешала отсутствующий в кофе сахар. – Случись что, у нас антибиотиков не хватит даже на два дня.
– А остальные? Их все устраивает? – от удивления Роузи застыла, так и не донеся до рта новую горстку чипсов.
– Остальные будто не видят, что происходит. – Рене недоуменно покачала головой. – Злорадствуют друг над другом и радуются безнаказанности. Дюссо не требует с них отчетов, не проверяет пациентов. Я даже операции делаю вместо него, пока он мучает остальных совершенно бесполезными нравоучениями. Он хочет получить кресло Энтони…
– И делает все, чтобы к его возвращению отпал каждый винтик, – мрачно продолжила догадавшаяся Роузи. – Одна ошибка любого из ваших врачей, и нашу нечисть снова посадят в клетку. Только теперь уже надолго. Черт побери, никогда не думала, что это скажу, но… Если так будет и дальше, то лучше бы Ланг вовсе не возвращался.
Она замолчала, а Рене все продолжала размешивать остывший кофе. Похрустев чипсами, Морен вздохнула.
– Ты похудела.
– Я просто влюбилась, – пожала плечами Рене.
– И откровенно устала.
– А это уже безысходность. Я вижу, как под ногами рушится почва, но ничего не могу сделать.
– Иди к нему, – неожиданно твердо сказала Роузи. – Иди к нему и просто поговори. О чем угодно. О погоде, об улитках, о том, сколько литров крови он выпил из своих ассистентов и куда дел тела. Тебе сгодится любой предлог, иначе ты не дотянешь до его возвращения. Требуй, чтобы он пришел. Пусть хотя бы просто постоит рядом. Фюрст обещал поговорить с судьей, чтобы Ланга отпустили на слушания. Только вот ты не дотянешь до конца декабря.
– Но мои смены…
– Уж как-нибудь прикроем тебя на пару часов! – Морен выразительно подняла бровь, воинственно блеснув линзами больших очков, и возразить на это Рене было нечего.
Два долгих дня Рене терзалась сомнениями, но в итоге снова оказалась на улице Ги у порога уродливого кирпичного здания. Руки оттягивала жестяная коробка с печеньем, вспотевшую шею колол замотанный шарф, но, отряхнув снежную крошку, что пришла на смену слякоти, Рене прошла внутрь переполненного холла. Она остановилась около стойки и огляделась. По вечернему времени в полиции было удивительно людно, а близившиеся праздники вносили дополнительную суматоху. До Рождества оставалось чуть меньше недели.
– Дерьмово выглядишь, – протянул знакомый шкафообразный сержант по имени Пьер.
Он поднял голову от компьютера, стоило Рене приблизиться, хотя по донесшемуся аромату корицы и сахара давно догадался, кто наведался к ним. Несколько раз Роузи уже передавала угощения для полицейских с комментарием вроде: «Доблестным охранникам больничной нежити». Однако сегодня медсестра оказалась необычайно кратка. «Верните кровососа обратно!» – гласила прикрепленная скотчем бумажка, и Рене длинно вздохнула. Через месяц после аварии отсутствие Энтони почувствовали на своей шкуре все. Словно он был невидимой ниточкой, что держала на себе расползавшиеся швы между десятками отделений.
– Много работы, – пробормотала она и взглянула на свое отражение в хромированной чашке с эмблемой квебекской полиции. Да уж, мумия в ее худшие годы. Поблекли даже веснушки, словно Рене была больна витилиго. Задорные пятнышки посерели и как-то съежились.
– Знаю, – откликнулся Пьер, пока сам что-то старательно печатал на грязнейшей клавиатуре. – Забегал тут один. Фюрст. Бледный, что дохлый гусь. А лицо такое зверское, будто это у него из задницы выщипали для подушки все перья. Оставил вещи для твоего Ланга и был таков.
– Ясно…
С Аланом они почти не виделись. Дюссо мог быть каким угодно самодуром, беспардонно командовать вверенными хирургами, но приказывать главе другого отделения не смел. Пока. Поэтому Фюрст всячески избегал совместных операций и приходил лишь на некоторые – поддержать Рене. Но приближался Сочельник, а значит, очередная дурная неделя, так что работы хватало у всех.
– Да ты не грусти, – вдруг подмигнул Пьер. – Расколдуется твой Темный Принц из угрюмого тролля в прекрасную бабочку… Хотя, скорее, в тарантула, а может, и в скорпиона… Или жабью гадюку? Кхм. Впрочем, неважно. Идем.
Рене вымученно улыбнулась на попытку неловкой шутки и побрела вслед бодро зашагавшему сержанту. Ну а в знакомой комнате оказалось чертовски душно. Настолько, что в первый момент Рене показалось, будто она не дышит. Воздух не входил и не выходил из легких, потому что в нем не было ни молекулы такого нужного кислорода. И, лишь когда сквозняк из открытой в очередной раз двери мазнул по воспаленной из-за шрама щеке, Рене встрепенулась, а затем смело шагнула внутрь.
Она не ждала, что на этот раз Тони придет. В конце концов, после четырех бесплодных попыток и двух недель тишины в его голове могло произойти не одно глобальное землетрясение со сдвигом тектонических плит в сторону очередной выходки. Однако по-прежнему жила надежда, что он поймет или почувствует что-то. Рене была вымотана. Не оправившись до конца после травмы, оказалась втянута в рабочий кошмар с именем «Дюссо» и знала, что Энтони и Фюрст были правы. Ей следовало подождать. Хотя бы неделю, а может, и две. Спокойно подготовиться к слушаниям, съездить в Квебек и только потом, если все закончится хорошо, вернуться в операционную под контролем отвечавшего за неё доктора Ланга. Или не вернуться туда никогда. Да, это было бы идеально. Но Рене привыкла спешить. С самого детства, пока гналась за школьной программой между изматывающими балетными тренировками. И потом, очутившись в четырнадцать лет посреди чужой страны с клеймом юного гения. Каждый раз она легко (или же нет) справлялась со всеми задачками, но теперь задач оказалось невиданно много.
Рене сама не знала, чего хотела от Тони. Увидеть? Поговорить? Или просто побыть чуточку рядом, как бывало в их рабочие будни? Господи, она и не знала, что стала настолько зависима. Это смешно. И чуть-чуть страшно. Наверное, стоило встать и уйти, но тут кто-то коснулся шершавых от неизменного антисептика рук, и она подняла взгляд. Тони сидел напротив и смотрел так, что глаза защипало. Рене даже не могла описать этот взгляд. Он не осуждал. Нет-нет. Ни за что! Не корил, не насмехался, не жалел и не сочувствовал. Это так странно, но Энтони ее понимал. От того ли, что сам был таким, или потому что излишне хорошо изучил своего ассистента. Но он не сказал ей ни слова. Просто смотрел, и Рене вдруг поняла – она плачет. Молча. От усталости, тревог и волнений. От бессонных ночей, страхов и постоянной огромной ответственности. А еще от собственной глупости и от того, что скучала. Безумно. И осознав это, она склонила голову и уткнулась лбом в костяшки знакомых рук, где чуть дальше чернел лабиринт рисунка. Рене прижалась так сильно, словно хотела там раствориться, а затем со всей силы легких втянула витавший вокруг аромат мяты. И стало легче. Немного, на самую капельку храбрости.
Она не знала, сколько так просидела. Только чувствовала, как гладят видневшийся шрам кончики пальцев, а те Рене, наверное, стиснула в своей хватке до боли. Но нервные всхлипы все же закончились. Она подняла голову, расцепила сведенные судорогой руки и провела ладонью по впалой щеке. Прохладной и, пожалуй, уже слишком худой. А та тут же прижалась и немедленно уколола трехдневной щетиной – черной, острой, как и весь Тони, – и Рене вдруг рассмеялась такому чуднóму сравнению. Но тут за спиной раздались шаги, и она торопливо шепнула, прежде чем Пьер оборвал их совсем несодержательный разговор:
– Tu m'as manqué…
– Je sais, mon petit rayon de soleil[68]68
– Я соскучилась по тебе…
– Я знаю, солнце мое.
[Закрыть].
