Текст книги "И солнце взойдет (СИ)"

Автор книги: Барбара О'Джин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 54 страниц)

Глава 26

Рене завозилась, а потом приоткрыла правое веко. Сквозь сон и удивительное, давно позабытое ощущение тепла в сонный мозг пыталось пробиться неясное чувство неправильности. Что-то было не так. Какая-то мелочь казалась столь необычной, что Рене рискнула и полностью открыла глаза, уставившись на пробивавшийся через жалюзи свет. Яркий. Веселый. Словно не было трех дней дождя и мрака, а только ослепительно голубое небо в оконном проеме и солнце. Солнце?! Рене почувствовала, как внутри на секунду все сжалось, а потом рвануло с обрыва вниз, точно сель. Вот черт! Черт-черт-черт! Она проспала! Проспала! ПРОСПАЛА! В половину шестого утра, а именно на это время был заведен сегодня будильник, над городом обычно витала сизая мгла, но никак не яркие желтые лучи, в которых прямо сейчас купалась радостная гербера. А значит, ей конец. Крышка. Точка. Взгляд метнулся к часам на комоде – половина двенадцатого. О боже, Энтони ее уволит. Убьет, а потом точно уволит за полную непригодность. В судорожной попытке выбраться в холод комнаты Рене судорожно забилась под одеялом, но лишь сильнее запуталась в слоях ткани и обессиленно рухнула на подушку. Быть может, получится притвориться мертвой? Она нервно усмехнулась и попыталась взять себя в руки. Глубоко вздохнув, Рене прикрыла глаза, на мгновение затаила дыхание, а затем уже медленно и настороженно вновь втянула суховатый воздух.

От подушки ощутимо веяло мятой. Не просто каким-то кондиционером или позабытым в шкафу саше, нет. От наволочки исходил тот самый, единственно правильный аромат, который вчера резал легкие убийственной свежестью, а теперь крепко-накрепко переплелся с ее личным привкусом. И имя ему было «Энтони». Рене снова открыла глаза и огляделась. События вчерашнего вечера наконец-то проснулись в ленивом мозгу, но в квартире оказалось удивительно пусто и тихо. Исчезли даже вещи, что сушились на вешалках около вентиляции отопления. Энтони ушел прямо в мокром и грязном? Но тут взгляд зацепился за незакрытую до конца полку комода, откуда торчала одна из футболок, и Рене раздраженно поджала губы. Рыться в чужих шкафах до ужаса некрасиво, доктор Ланг! Однако иллюзий она не строила. Энтони просто искал свою старую одежду и, конечно, нашел. Но догадался ли он, что та не отправилась в тот же вечер на переработку, или действовал на дурака, наверняка навсегда останется тайной.

В общем, о том, что в этой самой кровати провел остаток ночи глава отделения хирургии, теперь напоминал только запах. Энтони ушел, а она даже не знала когда. Сейчас, час назад, а может быть, сразу, как перенес ее замерзшее тело в постель. Хотя, нет. Сквозь еще полусонные мысли проникли воспоминания о ровном дыхании у себя на макушке, о тяжелой руке… а еще об ужасно холодной ночи и трясущемся теле, которое провалялось бог знает сколько прямо на сырой мостовой. Как после всего у Ланга хватило сил встать и уйти? Да еще так тихо собраться, чтобы не разбудить. И почему. И куда он вообще пошел? Столько вопросов… Рене снова пошевелилась и только сейчас вдруг поняла, что по-прежнему целомудренно завернута в тот самый плед и лишь потом укрыта теплым большим одеялом. Угол его был откинут, словно Энтони вот-вот вернется обратно в постель. Из груди вырвался нервный вздох. Это были опасные мысли. Неверные. Вчера ей четко указали на место в этой истории, так не надо все портить глупой влюбленностью. Она, может быть, и пройдет, а вот дружба доктора Ланга действительно то, о чем следовало хорошенько подумать и чем особенно стоило дорожить.

Рене нахмурилась и села, рассеянно оглядываясь по сторонам. Надо было решить, что делать с опозданием, а еще на всякий случай проверить, куда исчез доктор Ланг. Хотя насчет последнего закрадывались не самые приятные мысли. Но тут в глаза бросился стул, который оказался неожиданно придвинут вплотную к кровати, на нем обнаружился телефон, а под телефоном – клочок бумаги. Взяв в руки свой мобильный, Рене первым делом убедилась, что будильник отключен. И, причем, явно нарочно, потому что она ясно помнила, как ставила тот накануне. Кхм… Следующим изучению подлежал бумажный огрызок, где акварельным карандашом было нацарапано единственное слово: «Отгул». Оно протянулось с одного конца до другого, и Рене вглядывалась в него так долго, что изучила, наверное, вплоть до мельчайших подробностей. Например, она видела, где на третьей букве от непривычного нажима треснул, а затем отломился кончик хрупкого стержня. И где карандаш вдруг попал в мелкую выбоину на досках столешницы, отчего едва не порвал бумагу, так что Энтони пришлось передвинуть листок. Еще было много чего. Твердый почерк – значит, руки уже не дрожали; от спешки оказался чуть смазан конец, но при этом виднелась твердая точка. Это значило, что спорить бессмысленно. И все-таки главным Рене считала иное. Откинувшись на подушки, она уставилась на полосы света, что неторопливо ползли с потолка на желтые стены, и медленно пробормотала в ответ на такую категоричную благодарность:

– Всегда пожалуйста, Тони.

Остаток утра прошел в необычной и совершенно несвойственной для Рене лености. Выходные в ее работе выпадали так редко, что она давно привыкла планировать их заранее. А потому неожиданно оказавшись вне привычного графика, Рене растерялась и целый час в полудреме валялась в постели. Вылезать из уютного убежища, где можно было бы окуклиться до весны, отчаянно не хотелось, но непонятная вибрация выдернула из теплых видений. Первым делом Рене потянулась к собственному телефону, но тот молчал, пока до ушей совершенно явно доносился звук входящего звонка. Так что пришлось с сожалением отбросить прочь два слоя защиты от внешнего холода и осторожно коснуться деревянного пола. Жизнь в этом доме быстро приучила сначала пробовать доски кончиком пальца, а уж потом ставить стопу. Но в этот раз можно было не осторожничать. Огромные квадраты солнечного света спустились со стен и теперь грели отполированные половицы, покуда в лучах летала мелкая пыль.

Далеко идти не пришлось. Стоило Рене встать, как она действительно заметила телефон. Тот валялся в самом углу, между ножкой каркаса кровати и комодом, и сливался своей темнотой с ветхим полом. Не удивительно, что его никто не заметил. Наверняка в утреннем полумраке Энтони думал только о том, как не переломать себе ноги в тесной квартирке, а не пересчитывал разбросанные после алкогольной эскапады вещи. Рене ухмыльнулась, подняла тоскливо дрожащий аппарат, а в следующий момент едва не запустила тот в стену.

Последние десять лет Рене старательно избегала любых злых эмоций. Она стремилась не спорить и не ссориться, не распускала и не поддерживала сплетни, пыталась во всем и во всех найти что-то хорошее – нечто, заслуживающее уважение или благодарности, – но в этот раз не могла. С силой стиснув в ладони почти задохнувшийся от вибрации телефон, Рене медленно выдохнула, а потом зажмурилась. Хотелось нажать на кнопку ответа и едко спросить, в точности повторив интонацию Энтони:

– Лиззи? Да кто вообще такая Лиззи?!

Однако стоило вопросу отзвучать в голове, как она ощутила, что произнесла его вслух. Имя рыжей из кардиологии впиталось в стены с такой ненавистью, какой Рене не испытывала уже много лет. Оно словно пришло из другой жизни. С той поры, когда она была еще маленькой неблагодарной дрянью, закатывала в балетном классе беспричинные истерики и бредила карьерой великой танцовщицы. Перед глазами стало темно. Словно не было наполненной светом комнаты, не было десяти лет и событий в том жутком подвале, что навсегда перевернули для Рене бренный мир. И это пугало. Казалось, будто ее затягивает в лабиринт, где нет входа и выхода, а рисунок стен в точности повторяет татуировку с предплечья Тони. «Du bist im Labyrinth…» Господи, как удивительно точно!

Телефон в руках затрепетал в последний раз и затих, ну а Рене открыла глаза. Она медленно перевела дыхание, а потом опустилась на кровать, вглядываясь в экран до тех пор, пока тот не потух. Впрочем, что там можно было увидеть? Имя и набор цифр? Но было забавно, что Энтони успел даже взять номер у чертовой Лиззи, тогда как у Рене… Ее номер дал Фюрст. Сам Ланг ни разу не спрашивал, да, впрочем, у них никогда не заходило об этом разговоров. Как-то так получилось, что они всегда были поблизости. На расстоянии двух палат, операционного стола или длины кабинета. Им не нужно было звонить, каждый и так знал, на месте ли второй, и где именно. Кроме вчерашнего дня.

Но как раз мысли о прошлом вечере толкнули Рене под руку, ибо ничем другим объяснить глупый порыв не получилось. Схватив с кровати свой телефон, она быстро нашла в списке доктора Ланга и, затаив дыхание, нажала кнопку вызова. Ей казалось, что сотовая сеть соединяла бесконечно долго, словно не хотела выдавать тайн абонента. Но тут послышался первый гудок, а аппарат на коленях испустил долгожданную трель. И Рене не знала от чего вздрогнула сильнее. Оттого, что над ее номером не было даже имени, или от неожиданно вспыхнувшего фото, которое наверняка было сделано во времена позорных утренних чтений. А может, причина оказалась в музыке. После тишины прошлого звонка, наполнивший комнату голос Харрисона оказался слишком внезапен и ударил под дых. Ведь если Лиззи было уготовано молчание, то «Here Comes the Sun» стала слишком невероятным выбором. Или совпадением. Или… И Рене зажала рукой рот, чтобы не всхлипнуть. Слишком уж много личного было связано с этой незамысловатой мелодией и жизнерадостным текстом. Очень много того, о чем никто не догадывался: профессор Хэмилтон, его лекции, их беседы, операции и смех. Это была его любимая песня, но Энтони неоткуда о таком знать. Верно? Вряд ли они хоть когда-нибудь были знакомы настолько близко, чтобы обсудить свои пристрастия в музыке.

Рене сбросила вызов и закусила губу. Эмоции были странными и противоречивыми, отчего она плюхалась в них, точно в вязком болоте. Течение звало идти вперед, но страх вынуждал остаться на месте. И все же… Рене посмотрела на экран лежавшего на коленях телефона, а затем честно призналась самой себе – любопытство, куда заведет эта дорожка, стало слишком уж сильным. Так что она смело набрала номер Морен и терпеливо дождалась ответа.

– Матерь Божья, никак пчелка Майя решила отдохнуть от праведных дел! – раздалось в трубке ехидное фырканье. Умение Роузи начинать разговор с завуалированных оскорблений часто вызывало у доктора Фюрста приступы тяжелых вздохов, однако Рене находила это забавным. А потому она улыбнулась и немного смущенно пробормотала:

– Не совсем. У меня будет к тебе небольшая просьба.

– Дать Лангу хорошего пинка? – послышался смешок. – Вообще-то, он сегодня на редкость покладист. Неужто замышляет что-то недоброе? Постой! Или он решил выдернуть тебя с выходного? Вот ведь гриб навозник – черная башка на бледных ножках!

– Нет-нет! – торопливо перебила Рене, пока подруга не скатилась в привычный калейдоскоп оскорблений. – Я всего лишь хотела попросить тебя об одной услуге.

– Слушаю.

– Не могла бы ты… – Рене замялась, скомкала свободной рукой край одеяла, а потом выпалила на одном дыхании: – Нужно сказать доктору Фюрсту, чтобы тот передал доктору Лангу, что его телефон у меня.

Воздух в легких закончился, но она боялась снова вздохнуть. В динамике повисла настолько красноречивая тишина, что Рене невольно скорчила сконфуженную гримасу и впилась зубами в мизинец. Черт… Наконец, на том конце послышалось шевеление, легкий срежет пластикового корпуса, а потом Роузи выдала многозначительное:

– М-да…

На этом тирада закончилась, и Рене поняла, что без объяснений не обойтись. Хоть каких-нибудь, иначе фантазия Морен немедленно улетит в стратосферу, если уже не пробила небесный свод и не вышла в открытый космос.

– Ланг вчера был мертвецки пьян, – негромко начала она, вновь комкая и отпуская одеяло. – Я оказалась единственной, кому он смог дозвониться. Так что пришлось притащить его к себе. На этом все.

И снова эта отвратительная пауза, во время которой хотелось сгореть от стыда и неловкости. Наконец, Роузи откашлялась и задала самый неожиданный вопрос:

– Хочешь сказать, никакого секса?

– Я… Ну… Что?! Пьян был он, а не я! И вообще… – растерялась Рене, однако подруга проигнорировала почти нечленораздельный набор звуков.

– А знаешь что, пожалуй, я ничего не буду передавать, – ехидно перебила она. – Во-первых, прекрати уже бегать от Фюрста, точно от прокаженного. А во-вторых, твоя монохромная поганка увязалась сегодня вечером за нами в бар. Так что надень что-нибудь обтягивающее и с двадцатью пятью разрезами в самых нетривиальных местах…

– Роузи!

– … и приходи отдавать телефон сама.

На этом вызов невоспитанно, но вполне категорично оборвался, а спустя несколько секунд телефон раздраженно пискнул отправленным вдогонку коротким сообщением:

«В шесть. И не забудь про разрезы!»

Рене промолчала и лишь прикрыла глаза. Иногда Морен была безнадежна.

Следующая половина дня прошла в мрачных попытках не думать о предстоящем вечере. Выходило это плохо, потому что в отдохнувшей и выспавшейся голове рождалось слишком много опасных вопросов. Например, что значила музыка. Или почему Энтони решил прийти в бар. А главное, как он вообще узнал об этой встрече. Рене чувствовала, что упускает нечто важное, но притом настолько примитивное, отчего никак не могла это заметить. Наконец, разозлившись на себя за глупость, она принялась за домашние дела. Но даже за пересадкой цветов, уничтожением многодневной пыли и разбором вещей никак не могла выкинуть из головы мысли о Энтони. Рене нервничала, точно подросток перед первым в жизни свиданием, хотя никаким свиданием это не было вовсе. Всего лишь встреча в баре с приятелями. Ничего личного. Да, они же просто друзья. Только вот откровения вчерашнего вечера и проведенная в одной кровати ночь слишком будоражили не привыкший к подобным треволнениям разум. Так что, отчаявшись совладать с самой собой, Рене отбросила стопку учебников, которые расставляла по алфавиту, и подошла к шкафу.

Пуанты и диск для танцев лежали в самом дальнем и темном углу огромного деревянного монстра. Это стало первым, что Рене выложила при переезде и почти не глядя, торопливо закинула в пустое нутро, постаравшись поскорее о них забыть. Она вообще не знала, зачем хранит живое напоминание о том, чего не случилось. Прошлое следовало оставить в прошлом. Не забыть, нет. Но перестать оглядываться и искать новые поводы для чувства вины, потому что Максимильен Роше был отрезвляюще прав. У неё синдром выжившего. И все же Рене достала прорезиненный круг, который чуть ли не зло бросила на пол в центре залитой солнечным светом комнаты, а потом пришел черед пуантов. Даже смотреть на них было страшно и тошно.

Рене пыталась забыть про балет все десять лет. Не вспоминать ощущения, когда голова почти отключалась, а дальше жил только танец. Не представлять привычную твердость пола, холод станка, запах и звук балетного класса. Но память не отпускала. А потому пуанты сначала прилетели с Рене из Женевы, а потом перебрались в Монреаль. Они лежали все в той же помятой коробке, забытые и почти проклятые, но так и не выкинутые в мусорное ведро. Зачем? Для чего? Рене не знала. Просто она не могла это сделать. И вот теперь впервые сама потянулась к ним то ли потому, что наконец-то перешагнула через себя, то ли от еще большей безысходности.

Надев первый пуант, она машинально пошевелила пальцами и стопой, чтобы найти удобное положение, а затем обернула вокруг лодыжки одну из лент. После пришел черед второй и двойного узла. Рене действовала по привычке, почти безотчетно, а потому другому досталось еще меньше внимания. Мыслями она была уже где-то не здесь. Ей даже музыка не нужна, потому что в голове крепко-накрепко сидели мелодии с многочасовых экзерсисов. Relevé в первой, второй и пятой позиции, потом замереть на секунду в passé и пируэт…

Танец всегда помогал. Сколько Рене себя помнила, в самые непростые минуты она сбегала в балетный класс и тренировалась до стертых в кровь пальцев. Ее не волновали ни синяки из-за неизбежных падений, ни болевшие от перенапряжения мышцы, ни мозоли, ни ссадины. Все это становилось неважным. Почти математическая точность позиций и гармонии музыки выстраивали в голове строгие линии решений. Глупых, конечно. В те времена еще детских. Но именно там пришло убеждение сделать жертву Виктории ненапрасной. Не отомстить, а постараться спасти как можно больше, раз уж ей самой повезло выжить. Тогда Рене поклялась, что никогда не окажется столь же беспомощной и бездарной, как в те дни в подвале. Так что, да, танец всегда помогал. Вот и сейчас, когда ноги уже тряслись от непривычной нагрузки, Рене вдруг поняла – надо спросить. Задать Энтони честный вопрос и надеяться получить не менее честный ответ. Почему он не записал ее имя. Почему поставил лишь фотографию. И, самое главное, почему выбрал песню о солнце. Уперевшись ладонями в подоконник, пока тело пыталось отдышаться, она посмотрела на большие зеленые листья неожиданно довольной герберы, а потом с усмешкой пробормотала:

– А ты, похоже, тоже падка до внимания доктора Ланга. – Рене вздохнула и перевела взгляд на уже темную улицу, где горел единственный фонарь. – Безнадежно, подруга. Для нас с тобой совершенно бесперспективно.

Глава 27

Бар встретил привычной гудящей толпой и стуком бильярдных шаров. Периодически от столов доносился смех или приглушенные ругательства, но в целом вечером понедельника людей было мало. Рене пришла первая, а потому нерешительно замерла в дверях, прежде чем направиться к одной из ниш. По пути она безрезультатно попыталась стряхнуть капли растаявшего снега, что неожиданно повалил с заходом солнца, но бросила бесполезное дело и просто стянула озябшими пальцами тяжелую куртку. К тому моменту, как в бар ввалились мокрые Роузи и Фюрст, в бокале Рене осталась лишь половина остывшего напрочь глинтвейна.

– Фух, прости! – шумно выдохнула Морен, опустившись рядом на одно из кресел с высокой спинкой. – Эта комиссия из старых пердунов едва не вытянула из Ал всю душу. Ему пришлось зачитывать все ваши с Лангом отчеты.

Рене на мгновение застыла, а потом стиснула прохладный бокал.

– Я не знала, что сегодня новое заседание. Думала, они начнут индивидуальные допросы.

– Не-а, – пробормотала Роузи и пролистала меню. Смысла в том не было, ведь она знала его наизусть, но привычка оказалась сильнее. – Начали в полдень и вот только закончили.

Тем временем за стол уселся растрепанный Фюрст и попытался хоть как-то привести в порядок торчавшие в разные стороны рыжие пряди. Те слушались плохо, так что теперь глава анестезиологии напоминал кого-нибудь из уличных модников, отчего Роузи весьма саркастично хмыкнула. Рене же потупила взгляд и уткнулась в свой напиток. Она все еще не придумала, что сказать. Однако эту проблему с потрясающей бестактностью и ошеломительной безнаказанностью решила за неё маленькая, но коварная медсестра. Шумно застонав, Морен ударила ладонью по столу и воскликнула:

– Господи! Да скажи ты ей уже, иначе она проест в себе дырку. Смотри! – Она ткнула куда-то в район живота молчавшей Рене, и та невольно взглянула на себя. – Вон! Уже просвечивает.

– Роузи! – сердито оборвал ее Фюрст. Он явно считал, что их разговор – не повод для веселья.

– А что? – невинно захлопала глазами Морен и жестом заказала себе пива, а еще пирог с малиной, взмахнув нужным рекламным буклетом. Ну а Алан, поняв, что переспорить упрямую занозу не выйдет, откашлялся и прищурился. Рене залпом осушила свой бокал. На всякий случай. От нервов.

– Давай сразу договоримся, – начал Фюрст. – Я ни в чем тебя не обвиняю. Ты действовала в рамках своих компетенций и умений, в то время как Энтони…

– Чем нам это грозит? – перебила Рене. Алкоголь слегка ударил в голову, и она осмелилась поднять взгляд, чтобы посмотреть в голубые глаза главы резидентуры. Фюрст тяжело вздохнул, а затем откинулся на спинку кресла.

– Вам? – тихо спросил он. – Значит, будешь настаивать на своей ошибке?

– Потому что я действительно ошиблась.

– Ты ли? А может быть, Тони, который швырнул тебя в операционную без подготовки и улетел на жердочку наблюдать за всем свысока? – Кажется, анестезиолог начинал злиться, но Рене была непреклонна. Стиснув в руках пустой бокал, она тихо, но твердо проговорила.

– Ему нельзя было оперировать. С таким приступом мигрени все, что мог доктор Ланг, – это лежать.

– Тогда ему стоило позвать другого хирурга, – фыркнула Роузи, но немедленно замолчала, когда Рене повернулась.

– Кого? – просто спросила она и с легкой улыбкой покачала головой. – Энтони лучший.

– А ты его ученица. И спрос с тебя будет, как с полноценного хирурга, – вздохнул Фюрст и запустил в волосы обе ладони, чем окончательно разлохматил прическу. – В Квебеке к вам будет очень много вопросов.

Воцарилась тяжелая тишина, пока каждый из сидевших за столом обдумывал свои весьма мрачные мысли, разве что Роузи привычно быстро нашла утешение в чесночных гренках… которые обмакивала в ту самую засахаренную малину с заказанного пирога. Наконец, Алан глубоко вздохнул и задумчиво проговорил:

– На самом деле, у вас не так много вариантов. Либо тебя выгонят с программы, либо у Ланга будут проблемы с лицензией, и тогда мне придется назначить другого наставника. Первое я не допущу, а вот второе…

– А второе не допустит Ланг, – неожиданно хохотнула Роузи и отсалютовала покрасневшей Рене своей полупустой кружкой.

– С чего ты так решила? – нахмурился Алан, чем заслужил демонстративное закатывание глаз.

– Да потому что всех остальных своих ассистентов он разогнал уже через месяц. А вот над Рене дрожит так, будто она ему денег должна, – попыталась объяснить Морен, но махнула рукой, когда анестезиолог задумчиво нахмурился. И откусив чесночную гренку, Роузи решила сменить тему. – Где, кстати, наш черный вдовец? Плетет паутину в углу своего кабинета? Рене, вообще-то, ему телефон принесла.

– Телефон? – не понял еще больше растерявшийся Фюрст и вопросительно посмотрел на окончательно зардевшуюся девушку. А та было укоризненно взглянула на безмятежную Роузи, но тут же почувствовала, как назло, завибрировавший карман. Быстрый взгляд на экран вызвал очередной приступ ревности, который пришлось гасить в новой порции глинтвейна. Чертова «Лиззи» названивала целый день.

– Ага, – невнятно пробормотала тем временем Морен. Теперь она налегала на сырные хлебцы, макая их в абрикосовый джем. Рене передернуло, а Алан покосился на забытый пирог и терпеливо протянул проигнорированную салфетку. – Наш Агнец Божий сегодня приютила эту космическую пьянь. А тот возомнил себя Золушкой, и во время побега разбросал свои шмотки.

– Только сотовый!

– Но почему Энтони не позвонил мне? – неожиданно спросил Фюрст и заслужил странный взгляд от Рене. Роузи же перестала жевать. Воцарилось немного неловкое молчание, во время которого каждый судорожно пытался понять, в чем и где именно его обманули. А потом Рене осторожно заметила:

– Он сказал, что вы не ответили. Так же как Дюссо и…

– Та сука из кардиологии? – снова влезла Морен и шумно фыркнула. – Господи. Мне ее рожа сегодня просто осточертела.

И словно в насмешку телефон вновь завибрировал от настойчивости рыжей Лиззи. Даже не взглянув на экран, Рене мстительно сбросила вызов, а затем подняла голову и неожиданно столкнулась с настороженным взглядом доктора Фюрста.

– Мне стоит беспокоиться об этической стороне? – негромко спросил он, а Роузи удивленно булькнула пивом.

– Да брось! Это просто очередная пьянка. Мало ли что ему привиделось – звонил не звонил. Думаю, эта летучая мышь вообще ничего толком не помнит, – она говорила весело, почти легкомысленно, но Рене заметила брошенный в свою сторону извиняющийся взгляд. Не укрылся он и от Алана.

– Рене?

– Нет. Причин для волнения нет, – ровно ответила она, не отводя глаз.

Фюрст же нахмурился, словно спешно решал в голове сложное уравнение из трех переменных: его собственная забота о Энтони, хорошее отношение к Рене и двусмысленность положения вверенного ему резидента. Он покрутил тарелку с терпко пахнувшим пирогом, стер капнувший на край блюда джем и задумчиво облизнул перепачканный малиной палец. Потом еще и еще. И когда, видимо, дошел до определенного промежуточного ответа, искусственно широко улыбнулся.

– Ясно. Ну что? Сыграем? Тебе пора бы уже научиться. – Алан кивнул в сторону бильярдного стола, но Рене привычно покачала головой и потянулась к бокалу с глинтвейном. Алкоголь на время прогнал часть тревог, и после танцев было слишком лениво куда-то идти. Так что она лишь чуть виновато улыбнулась.

– Как-нибудь в другой раз.

Рене сидела, откинувшись в удобном кресле, и со смешком наблюдала, как в очередной раз ругались Роузи и Фюрст. Эти двое опять засмотрелись на спины друг друга и потому перепутали во время раскатки битки. Так что теперь им предстояло решить, кто будет разыгрывать первым. Рене мало что понимала в этой игре, однако была уверена – в правилах не прописано требование уступить ход, когда твой соперник обиженно дуется. Тем не менее Роузи пользовалась этой лазейкой до смешного часто, и Рене вела счет, сколько уступит находчивой медсестре слишком воспитанный Алан Фюрст. Она как раз успела дойти до десяти в пользу Морен, когда спинка кресла под головой немного прогнулась, а около уха зазвучал голос:

– Я дал тебе выходной не для того, чтобы ты скучала.

От Тони пахло мокрым снегом и немного загазованной улицей, где в это время наверняка собрались душные пробки. Вдохнув поглубже, Рене молча подняла руку с зажатым в ней телефоном, который наконец-то хранил безмолвие, и почувствовала, как ладони коснулись холодные пальцы. Они зачем-то дотронулись до косточки на запястье, отчего сердце неровно сбилось, а потом все же забрали пока притихший аппарат.

– А я-то надеялся, что потерял его где-нибудь в канаве.

Послышался смешок, и Рене задрала голову, встретившись взглядом с едва заметно улыбавшимся Энтони. Внимательно изучив его лицо с черными кругами теней под глазами и нездоровой даже по меркам самого Ланга бледностью, она вновь переплела пальцы на высоком бокале, сделала глоток и вернулась к наблюдению за Роузи. Та давно плюнула на игру и теперь в такт «Classical Gas»[60]60
  Композиция Мэнсона Вильямса


[Закрыть] пританцовывала вокруг что-то втолковывавшего ей Ал. Кто-то из посетителей включил старый музыкальный автомат, а тот, похоже, заело на одной теме. Так что вот уже полчаса оркестр и гитарный перебор из радостных семидесятых уверенно перекрывал звон посуды да гул голосов посетителей.

– Эй, что-то случилось? – Энтони обошел стол, стянул с себя знакомую черную куртку и повернулся к по-прежнему молчавшей Рене. Он переоделся. Заезжал ли домой или нашел смену в заначке своего пылевого комода было неясно, но джинсы и свитер определенно сверкали угольной чернотой.

– Нет, – наконец коротко ответила Рене, чем заслужила скептическое хмыканье.

Энтони какое-то время изучал невозмутимо игнорировавшую его девушку, а потом молча подошел и уселся рядом. В соседнее кресло. Так близко, что мигом напрягшаяся Рене плечом ощутила исходившее от Ланга тепло. Черт… И она хотела бы казаться невозмутимой, но, похоже, выдала себя с головой. Ну а если нет, то до этого остались какие-то мгновения.

– Я думаю, тебе стоит сделать звонок, – после томительной паузы все же произнесла Рене.

Она сама не знала, за что злится на Энтони. Между ними не было никаких обещаний и уж точно не звучало признаний, чтобы Рене могла позволить себе такой тон. Но женская ревность и влюбленное сердце оказались худшими помощниками в этом непростом диалоге. И осталось совершенно неясным, считал ли так Ланг, когда демонстративно посмотрел на экран дрожавшего от усталости сотового и бросил тот на заставленный тарелками стол.

– Забавно, но я думаю наоборот. Единственный человек, которому мне пришло бы в голову позвонить, сейчас находится в этом зале. – Тони говорил не поворачиваясь. Он смотрел на вернувшуюся к столу парочку и бездумно отбивал указательным пальцем в такт песни. – Так что не вижу смысла попусту тревожить…

– Ты мне соврал, – неожиданно перебила его Рене, за что была удостоена небрежно вздернутой брови. – Насчет доктора Фюрста. Он сказал, ты не звонил. Я думала, с достижением звания лучшего друга открывается опция честности, но, видимо, не в этой игре. Верно?

Энтони помолчал, невидяще глядя на вновь танцующий по столу телефон, а затем резко спросил:

– А ты бы приехала тогда?

– Я бы приехала в любом случае, – раздраженно откликнулась она и сделала новый глоток. Давно следовало бы остановиться, потому что в голове уже неприятно шумело, но Рене отчаянно требовалось занять свои руки. И рот. Пока не сболтнула чего-нибудь лишнего. Покрутив на донышке остаток из фруктов и специй, она зачем-то шмыгнула носом и договорила: – Возможно, я скажу нечто кощунственное, но ты дорог многим, независимо от навешенных тобой ярлыков.

Рене хотела добавить что-то еще, но в этот момент телефон особенно настойчиво завибрировал. Закатив глаза, она пробормотала:

– Ответь ей уже. Звонит целый день.

– Зачем мне это? – неожиданно усмехнулся Энтони и щелкнул по пластиковому корпусу, раскрутив надрывавшийся мобильный.

– Потому что таковы правила вежливости, – начала было Рене, но увидела недоуменно вскинутые брови и, не выдержав, рассмеялась. Действительно, глупость какая. Она покачала головой. Давно пора было запомнить, что воспитание и доктор Ланг лежали на противоположных концах числовой прямой. Где-то на расстоянии в бесконечность. Неожиданно Рене гулко стукнула бокалом о столешницу и небрежно бросила: – Я тебе тоже звонила.

Она видела, как медленно повернул голову Энтони, подставив лицо под красноватый свет настенных ламп, а затем его губы сжались почти в невидимую линию.

– Довольно нелогичное решение, – заметил он.

– А по мне, так весьма предсказуемое, – отозвалась Рене и немного зло усмехнулась: – Ты даже имени мне не дал, только фото.

– Так это тебя так обидело? – неожиданно рассмеялся Тони, а затем повернулся к ней всем своим гигантским корпусом. Он закинул ногу на ногу и неожиданно самодовольно уставился на смущенную Рене.

– Нет, – соврала она насупившись.

Ланг, конечно же, не поверил.

– Роза пахнет розой, хоть розой назови ее. Хоть нет, – пожал он плечами. – Не видел смысла подписывать. Зачем, если я с первого же взгляда или трех нот пойму, кто мне звонит?

Рене промолчала. Не сказать, что такой ответ ее как-то смягчил, но аргумент показался дельным. Впрочем, не настолько, чтобы немедленно извиняться за непонятную для Энтони вспыльчивость. Он же какое-то время разглядывал, как Рене мелкими глотками цедила оставшийся глинтвейн, а потом внезапно спросил: