Текст книги "И солнце взойдет (СИ)"
Автор книги: Барбара О'Джин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 54 страниц)
Глава 4
Максимильен Роше звонил не так часто, как ему, наверное, хотелось бы. С его перегруженным расписанием и непредсказуемостью работы самой Рене всегда находились дела более срочные, первостепенные. Однако он первым поздравлял с праздниками, обязательно связывался в выходные, но… но на этом, пожалуй, все. Да, их отношения давно перешли на тот этап, когда, закончив разговор месяц назад, они могли легко продолжить его в следующий раз. Но все равно, Рене хотелось бы слышать знакомый голос почаще. Они никогда не боялись показаться друг другу навязчивыми, для них не стояло проблемы часовых поясов. Единственной причиной – ни разу неозвученной, но отнюдь не тайной – было засевшее внутри господина Роше и за давностью лет почти неискоренимое горькое чувство вины. За неудачное родительство сына, за собственную вечную занятость и за Рене, что сбежала из его дома в четырнадцать лет. И как бы она ни убеждала в обратном любимого дедушку, сколько бы раз ни пыталась вернуться, но однажды совершенная ошибка навсегда изменила те отношения, в которых когда-то была безграничная нежность их странной семьи.
– Как ты?
Раздавшийся из телефонной трубки короткий вопрос вынудил Рене вздрогнуть, а затем шумно втянуть осенний воздух, что ароматом прелой листвы быстро вернул на землю с весьма мрачных небес. Максимильен Роше был очень умен, а еще очень стар, и как все старики давным-давно научился улавливать настроение собеседника с одной только чуть больше нужного длившейся паузы или проглоченного в последний момент ругательства. Ну а Рене сегодня выдала себя с головой.
– У тебя грустный голос.
Ну вот! И пусть для кого угодно ее интонация казалась самой обычной (бога ради, она и успела-то лишь поздороваться!), но Роше знал – с его Вишенкой что-то не так. Неожиданно Рене задумалась, – а поняли бы родители? – но в следующий момент покачала головой. У них всегда было слишком много забот.
– Я в норме, – ровно проговорила она. Глупая, конечно, попытка, но не хотелось беспокоить дедушку понапрасну. Какой толк заставлять его нервничать, если от этого ничего не изменится? Ни в карьере, ни в жизни, ни в системе обучения Канады. А мертвецов этим она уж точно не воскресит. Так что Рене вздохнула и продолжила: – Было непростое утро, но ничего интерес…
– Ты в больнице? – перебил все тот же скупой на эмоции голос, а она улыбнулась. Дедушка относился к тем людям, чьи фразы становились тем суше, чем сильнее внутри бурлило волнение.
– Никто из моих пациентов не умер, если ты об этом. По крайней мере, Энн бы сообщила. Я ездила по учебе, решала мой… вопрос. – Улыбка из искренней незаметно перешла в вымученную, а потом и вовсе увяла. Да уж. Решила.
– Как прошли похороны? – прозвучал закономерный интерес, а Рене почувствовала, что ей надо сесть.
Эмоции от последних новостей наконец-то догнали ошеломленный мозг, и колени начали подрагивать. А потому она подошла к ближайшей скамейке, первой в череде длинного ряда, и опустилась на нагретое сентябрьским солнцем дерево. И видимо, молчание длилось невоспитанно долго, потому что в динамике послышалось деликатное покашливание, а затем шелест бумаг. В Квебеке давно перевалило за полдень, значит, в Женеве рабочий день только начинался.
– Рене? Я тебя отвлекаю?
– Нет, все в порядке. Искала… – Рене прервалась, пытаясь подобрать слова, но потом не выдержала и тихо пробормотала: – Неважно. Знаешь, это оказалось слишком тяжело. Я… я не ожидала, что будет так.
– Тебе стоило позвонить мне, – мягко пожурил родной голос, и она усмехнулась.
– Чтобы ты выслушивал мои многочасовые всхлипы? – ласково спросила Рене.
– Если вдруг позабыла, то это я бинтовал тебе пальцы между выступлениями, пока ты лила безудержные слезы в обиде на пачку, пуанты и паркет, – хмыкнул Роше и тут же осекся. Обычно он старался не напоминать о той жизни в Женеве, но слова улетели прежде, чем их успели поймать. Так что он откашлялся и нарочито небрежно закончил: – Вряд ли меня уже что-то испугает.
Несмотря на тон, в его голосе чувствовался легкий упрек. Едва различимая обида на молчание, на то, что Рене не сказала о тревогах, не разделила с ним свою боль. А ведь Роше ждал именно этого. Потому что несмотря на почти отеческую ревность к Хэмилтону, он был ему благодарен. За Рене, за дружбу, за опеку. Так что ей действительно следовало позвонить, и она даже не раз порывалась, но…
– Тебе нездоровится последние месяцы. Не хотела волновать и еще больше нагружать сердце. Если с тобой что-то случится… Я не смогу второй раз так.
Она замолчала, снова вспомнив распростертое тело, безликий голос из реанимации и стук влажной земли о крышку гроба. Mortuus est. Не-е-ет. Нет-нет-нет.
– Прошел почти месяц, – после недолгой паузы негромко заметил Роше.
– Но легче не стало.
– И не будет, Вишенка. Люди приходят в нашу жизнь и уходят оттуда. Кто-то забирает кусочек побольше, кому-то не достается ничего, ну а есть те, с которыми уходит, кажется, вся душа.
– Если ты пытался таким своеобразным образом меня утешить, то вышло не очень, – фыркнула Рене, а сама отчаянно заморгала.
– Это всего лишь наблюдения старика. Дарить тебе утешение – это словно благословлять одну святыню другой – редкостный каламбур, милая.
Роше замолчал, послышался вздох и новый шорох бумаг. Ну а в памяти Рене немедленно всплыли десятки встреч и переговоров, когда вот так же, углубляясь в документы, дедушка давал себе время обдумать и принять решение. Сейчас он очень хотел помочь, но наконец-то понял, что девочка выросла и отныне ей придется справляться самой. Так что шелест не смолкал еще какое-то время, прежде чем Роше откашлялся, а затем тихо заметил:
– Ты не нуждаешься в глупых словах, только в твердой земле под ногами, чтобы и дальше любить этот мир. Именно поэтому я ждал твоего звонка. Хотел помочь встать обратно, но ты справилась сама. – Последовало новое неловкое покашливание. – Знаешь, на самом деле, я рад, что за эти годы вы подружились с Чарльзом. Хоть он был тем еще упрямым засранцем…
– Дедушка! – возмущенно перебила Рене, но Роше весело продолжил:
– Да-да, пусть мы каждый раз едва не дрались с ним на банкетах после конференций, однако учитель из него вышел отличный. Боюсь, второго такого не найти. Но уверен, что со всем присущим ему занудством, Хэмилтон успел вложить в тебя минимум на две ученые степени…
– Кстати, – Рене попробовала встрять в монолог, но безрезультатно.
– Ах, давно хотел сказать, что тебе пришла пора защищаться. Обсуди это со своим новым руководителем, и через пару лет вполне можно подать на рождественский стол двух подстреленных зайцев – лицензию и…
– Я ухожу из нейрохирургии. – Рене произнесла это быстро, но четко, отчаянно желая прервать неудобный разговор о теперь уже несбыточных планах, и зажмурилась, когда на другом континенте наступила тревожная тишина.
Разумеется, новость следовало сообщить по-другому. Любыми иными словами, а не так, как только что поступили с самой Рене. Но факты сказаны, а мгновения, чтобы попробовать хоть как-то их объяснить, бездарно упущены. Так что теперь оставалось лишь вслушиваться в легкий треск помех, который все длился… длился… и длился. Мимо проходили люди, спешили группы студентов, а Рене все сидела на лавочке и ждала, что будет дальше. И когда где-то вдалеке три раза ударили башенные часы, в телефоне наконец прозвучал вопрос:
– Куда?
Этот тон она узнала мгновенно. Сжалась от интонации, которая каждой отточенной до остроты нотой несла в себе призрачную угрозу. Иногда, за чувством заботы и воспоминаниями, Рене забывала какой властью обладал Максимильен Роше. Но такие мгновения напоминали об этом с отрезвляющей ясностью.
– Монреаль, – вздохнула она. – Общая хирургия.
– Это абсурд, – отрезал Роше. – На каких основаниях?
– Наша программа резидентуры предусматривает полное заполнение всех вакантных мест и…
– Они хотят сказать, что во второй по величине стране мира не нашлось ни одной свободной должности для нейрохирурга?! Так? – медленно и вкрадчиво перебил он, а Рене зажмурилась. Тайфун гнева Роше обещал пройти мимо, но поднятые им обломки долетели и до неё.
– Да.
– Ни одного местечка, черт возьми, для лучшей ученицы гребаного Хэмилтона, на которого они там молятся целым континентом?
– Дело не в том, лучшая я или нет! Здесь все равны.
– Вранье! – раздался разгневанный вопль. – Я лично разберусь с этим. Министр здравоохранения задолжал мне парочку объяснений…
Динамик взорвался сухим надсадным кашлем, и Рене медленно выдохнула.
– Прошу тебя, не вмешивайся. Сейчас сентябрь, – принялась терпеливо объяснять она, как только в динамике стихли хрипы. – А подбор и ротация заканчиваются в марте, поэтому чудо, что мне вообще нашли место. Конечно, я могла подождать, но доктор Филдс сказал, главное – получить лицензию. Потом я уже смогу пройти нужную специализацию.
– Ну, разумеется, он так сказал… – хрипло и устало отозвался Роше, а Рене услышала стук стеклянного стакана о деревянную столешницу. – Я понятия не имею, кто такой Филдс, не знаю о ваших программах и правилах, но обязательно это выясню.
– Не надо!
– Не перебивай! – глава Красного Креста резко оборвал попытку сопротивления. – Выясню хотя бы потому, что уверен в одном – тебя обманули. Нагло сыграли на твоей молодости и том, какая ты!
– Не оговаривай людей, которых сам признался, что не знаешь. – Рене почувствовала, как внутренности скручивает спазм отчаяния. Она не хотела ругаться! Не сейчас. Не с ним. Она нервно вцепилась в белокурую косу, перебирая волнистые пряди. – Меня позвала сестра профессора Хэмилтона. И это был акт доброты, а не подлости! Мы говорили с ней после похорон и…
– Ах, так там еще эта ведьма, – едко протянул Роше. – Поди, и скандальный сынок ее где-то рядом. Гнилая семейка.
– Дедушка, я прошу! Прошу, перестань, – взмолилась Рене, а сама отчаянно желала провалиться сквозь все слои земной коры, лишь бы не слышать оскорблений. – Это семья моего учителя – плохая или нет, не нам судить. Да и никому из ныне живущих!
Максимильен Роше ничего не сказал на это.
– Куда тебя переводят? – последовал сухой вопрос, и стало очевидно, что он решил остаться при своем мнении. Однако его любви к Рене оказалось достаточно, дабы прекратить неприятный разговор.
– Больница общего профиля в Монреале, – после небольшой заминки отозвалась Рене, с трудом расшифровав аббревиатуру под эмблемой университета.
– Господи, а ведь ты действительно считаешь это «актом доброй воли», – зло хохотнул Роше.
– Люди проявили ко мне участие, почему я должна подозревать их в теориях всемирного заговора?
– Да, потому что не представляешь, куда тебя ссылают! – попробовал опять закричать Роше, но вовремя остановился и продолжил уже намного спокойнее. – Работать там – все равно что броситься в горячую точку и немедленно очутиться на передовой.
– У меня нет иных вариантов, – после небольшой заминки прохладно откликнулась Рене. Господи, как же не хотелось ссориться. Запрокинув голову, она уставилась в синее небо и постаралась сказать следующие важные слова настолько ультимативно, насколько вообще была способна: – Пожалуйста, не надо никому звонить, ничего спрашивать, угрожать или, не дай бог, ставить условия. Об этом тут же узнают, а я не хочу сплетен. Мне это не нужно.
– Хорошо, ma petite cerise, – прошелестел в трубке голос.
А Рене вдруг подумала, что, пожалуй, слишком слаба и малодушна. Кто-нибудь другой на ее месте бился бы до последнего, не побрезговал дернуть за все возможные ниточки, чтобы открыть дорогу к мечте. Но она не такая. С самого детства Рене убегала от скандалов и конфликтов, а еще от тех людей и мест, что будили в ней недобрые, злые мысли. Каждая из них будто разрушала ее изнутри, выкручивала руки и толкала под колени, вынуждая совершать ошибки, которым она не могла найти оправдания. Именно так случилось с Женевой, и так происходило прямо сейчас, когда каждое воспоминание, улица перед глазами или операционная напоминали о незнакомце на громком, чудовищном автомобиле. С каждым прожитым днем Рене все больше понимала, что готова его возненавидеть и тем самым провалиться в самоуничтожение. Наверное, именно это и стало причиной, почему она так легко примирилась с необходимостью уехать из Квебека. Ведь глупо обманываться, решение было принято еще в жуткой комнате Сноука.
– Помни, ты всегда можешь вернуться домой, – словно услышав ее мысли, проговорил Роше, а потом со вздохом добавил: – Но ведь не станешь.
– Не стану, – с мягкой улыбкой ответила Рене. – Все будет так, как есть. Я поеду в Монреаль, а там посмотрим.
Вся следующая неделя прошла в сборах. Занеся сразу после телефонного разговора подписанные документы, она получила в ответ холодную улыбку Сноука и срок в десять дней, чтобы закончить дела в текущей больнице. Слишком мало по меркам Энн, которая любезно помогла с упаковкой вещей, и слишком много для Рене, что рвалась прочь из ставшего враз тесным города. Она здесь задыхалась. Шагала по узким, каменным улочкам старой крепости и больше не смотрела на башенки «Шато-Фронтенак», проходила мимо больницы и стремилась как можно скорее оказаться внутри, чтобы в нервном ожидании отсчитывать часы до окончания смены. А после устало смотрела, как пролетали в окне автобуса желтые фонари.
Прощание с отделением тоже вышло каким-то скомканным и натянутым, словно Рене уже была не с ними, а за водной границей на острове Монреаль. Ей пытались сочувствовать, кто-то громко жаловался на несправедливость системы, но она лишь улыбалась и пожимала плечами. Все будет к лучшему.
– Герберу свою забери, – привычно проворчала Энн. Подруга стояла в раздевалке, прислонившись плечом к одному из шкафчиков, и с утрированным интересом наблюдала, как Рене запихивала в картонную коробку те самые тапочки с вишенками. – Это чудовище едва выживало, пока ты моталась по конференциям. А уж с твоим отъездом совсем подохнет. Жалко же.
– С ней просто надо разговаривать, – рассмеялась Рене. Вообще-то, она даже не думала забирать с собой старый цветок, что скривился от нелегкой жизни среди вечно занятых врачей, но теперь засомневалась.
– Еще песенки предложи попеть. – Медсестра закатила глаза, а потом фыркнула, заметив смущенный румянец на лице Рене. – Господи, Роше. Ты точно диснеевская принцесса – сама доброта, кротость и зверюшки на заливистые триоли прибегают. Того и гляди, из-под хирургического костюма вылетит стая птичек. Я надеялась, что за четыре года успела вложить в тебя хоть пару граммов цинизма, но куда там!
– Читала одно исследование, в котором описывался положительный эффект, – буркнула Рене, а сама покраснела еще сильнее.
– Где? В «Ведьмовском еженедельнике» или в «Актуальных проблемах современного принцессеведенья»? – Энн всплеснула руками. – Рене, это цветок. Просто дурацкий привередливый зеленый хмырь, который цветет раз в десяток лет во время особо значимых праздников Британского Содружества. А значит, никогда!
– В прошлом месяце цвел, – осторожно заметила Рене.
– Это все твоя живая вода, или чем ты там его поливаешь.
– Так и быть, я оставлю тебе рецепт.
– Лучше уродца забери, – хмыкнула Энн. – Нет, я серьезно. Погибнет же.
– Господи, да куда я его дену? – не выдержала Рене. Вынырнув из металлического шкафчика, она укоризненно посмотрела на подругу. – Моя новая квартира размером со спичечный коробок, если верить описанию и фотографиям. – Энн удивленно подняла брови, и Рене со вздохом созналась: – На что хватило денег.
– Все так плохо? – медсестра опустилась рядом на скамью.
– Ну… – Рене замялась. – Две тысячи красивых канадских баксов, чтобы сдать промежуточные тесты, столько же потратила на бесполезные заявки в системе, сам переезд…
– И оплата резидентуры, – тихо закончила Энн. – Дерьмово, Роше. Спросить о служебном жилье ты, конечно же, не подумала, а клянчить у своего великого и ужасного деда не хочешь. Даже не знаю, как ты там справишься без меня.
– Сначала поживу в той квартирке, а потом придумаю что-нибудь. Она не плохая, просто… – Рене споткнулась, подбирая слова, но Энн перебила.
– Просто отстойная.
Рене лишь вздохнула.
– Мне будет тебя не хватать, глупая ты добрячка, – сумбурно пробормотала подруга, а затем резко вскочила и до треска в ребрах стиснула в объятиях.
Рене ничего не ответила, только шмыгнула носом и понадеялась, что это будут последние слезы. Честное слово, все не настолько уж плохо, чтобы лить их столь часто.
Ну а девятого дня, зажав в одной руке чемодан с самым необходимым, а другой подхватив горшок с ярко-желтой комнатной герберой, она сошла с поезда на Центральном вокзале. Толкучку, что царила в бесконечных подземных переходах огромного здания, куда один за другим прибывали составы, Рене преодолела почти без происшествий. Лишь пару раз заплутала в коридорах расположенного прямо под землей торгового центра, но кричащие крупным шрифтом указатели быстро вернули на правильный путь, который привел на поверхность. Так что ровно в полдень она, вместе с деловито переговаривавшейся толпой, вывалилась под серое монреальское небо и уперлась взглядом в такие же серые камни высоток. А те были повсюду. Стеклянные и не очень, большие и пониже, стройные свечки и многоярусные монстры, чьи верхушки терялись в быстро пролетавших облаках. Тут же рядом возносился позеленевшей от времени крышей собор, впереди усердно сигналили скучавшие в пробке машины, а позади гудел старый порт Монреаля, пока под ногами проносилась на резиновых колесах метро целая жизнь. Рене же стояла посреди этого великолепия цивилизации и отчаянно улыбалась. Она восхищенно вертела головой, вдыхала аромат кофе и выпечки из расположившегося через дорогу Старбакса и точно знала, что полюбит этот город, такой непохожий на тихий, старый Квебек.
Однако долго предаваться радости и умиротворению, конечно же, не дали. Получив заслуженный тычок в плечо от спешащего по своим делам мужчины в костюме, Рене наконец-то пришла в себя, потерла надоедливо зудящий шрам и отступила к краю дороги. Найти телефон в кармане плаща отчего-то оказалось невероятно трудно. В какой-то момент даже показалось, что тот остался на столике поезда и придется продираться сквозь встречный поток на подземную станцию, но скользкий проказник все же нырнул во взмокшую от волнения ладонь. Сверившись с картой, Рене тяжело вздохнула и поудобнее перехватила увесистый цветок. Если верить проложенным старательным Гуглом дорогам, то где-то совсем недалеко находилась ее новая больница, а вот дом… Она еще раз уменьшила масштаб на экране телефона и поджала губы. Три пересадки и полтора часа в душных автобусах по незнакомым пробкам, а еще… А еще так будет каждый день. Прикрыв глаза, Рене попыталась даже в этом найти хоть что-то хорошее: например, у неё будет восхитительная возможность рассмотреть город. К тому же, потерпеть надо всего лишь год – до весны, когда она сдаст все экзамены и получит лицензию. А уж если совсем повезет, то жилье получше найдется гораздо раньше.
Приободренная натянуто-радостными мыслями, Рене снова огляделась и уже шагнула было в сторону запримеченной автобусной остановки, как в следующий момент что-то больно садануло ее в бок, ударило под локоть и выбило злополучную герберу из рук. Горшок с хрустом рухнул на асфальт мостовой, а уши заложило от рокота мотора. В последний момент, прежде чем пошатнуться, Рене успела увидеть мелькнувшую впереди черную молнию мотоцикла, затем раздался визг тормозов, ну а она едва успела схватиться за фонарный столб.
– Вот же… – Сиплое ругательство лишь чудом не вырвалось изо рта, пока ладони сами ощупывали пострадавшие ребра. Судя по всему, синяк обещал выйти ошеломительным. Тем временем взгляд упал на рассыпавшуюся землю да поломанные листья, и Рене тяжело простонала. – Вот же… И что мне теперь с тобой делать?
Цветок, естественно, не ответил, да и с чего бы вдруг. Все еще держась за пострадавший бок, она осторожно присела перед устроенным локальным хаосом и вздрогнула от неожиданности, когда заметила внезапно склонившуюся рядом черную фигуру. От неловкого движения Рене пошатнулась и непременно упала бы прямо в рассыпанную землю, но чья-то рука в перчатке оказалась быстрее, рывком схватив за плечо. Ох, господи… Похоже, к вечеру она вся покроется синяками. И все же Рене промолчала. Растерянно моргнув, она уставилась сначала на возникшие прямо перед ней ботинки со странной подошвой, потом на обтянутые кожей мотоэкипировки колени и немного пугающие жесткие ребра доспеха. А затем взгляд упал на затемненное стекло такого же черного шлема, стоило мужчине – что было очевидно хотя бы из роста, не говоря уже о впившихся в несчастную руку пальцах – опуститься рядом на корточки. Раздался щелчок поднятого визора, и Рене совершенно неприлично, невоспитанно откровенно уставилась в темные глаза, что внимательно рассматривали ее с головы до испачканного черной землей подола белого платья в цветочек. А то вполне успешно подметало собой пыль мостовой.
На какое-то мгновение ей подумалось, что у парня запущенная анемия, настолько бледным и восковидным показался открытый участок кожи. Словно он был одним из вампиров Джармуша. Но потом первый за это хмурое утро солнечный луч скользнул по улице и перебрался на лицо незнакомца, вспыхнув янтарным цветом радужки и темным лимбом, ну а Рене поняла, что ошиблась. Видимо, прошедшим летом этот гонщик просто ни разу не выходил в мир людей без своего защитного обмундирования. От этой мысли она улыбнулась, а незнакомец нахмурился, отчего заметные надбровные дуги нависли еще сильнее над враз потемневшими глазами, откуда исчезло все золото.
– Мисс, с вами все в порядке? – вопрос прозвучал по-английски. И, похоже, ее странная радость вызвала искреннее недоумение, потому что даже в приглушенном шлемом голосе слышалась обеспокоенность. – Дышать больно? Попробуйте покашлять. Мне нужно убедиться, что у вас…
– Все хорошо, – перебила Рене, убрала бесконечно лезшие в глаза светлые пряди и улыбнулась еще шире. – Ребра целы.
Незнакомец внимательно, даже чуть настороженно посмотрел ей в глаза, затем перевел взгляд на руку, которой она по-прежнему держалась за пострадавший бок, и вздохнул.
– Позвольте мне все же лично убедиться. Переломы одного или пары ребер не критичны и вполне срастаются сами, но хотелось бы исключить осложнения.
Его акцент был забавным. Непохожим ни на один из слышанных Рене ранее. Американский? Да, наверно. Что-то ближе к Калифорнии, отчего из каждой гласной веяло солеными брызгами гигантских волн с побережья серфингистов Халф Мун Бэй. Любитель скорости и экстрима? Пожалуй. И тогда вовсе не удивительно, что вдали от родной стихии он выбрал самое близкое по выбросу адреналина – мотоцикл.
– А вы, похоже, знаете об этих травмах немало, – хмыкнула Рене и осторожно поднялась. Мужчина же немедленно протянул руку, на которую она с благодарностью оперлась. Нет, перелома не было точно, а вот ушиба избежать не удалось.
– Можно сказать и так, – пробормотал тем временем мотоциклист, пока Рене расстегивала плащ.
Откинув одну полу, она повернулась ушибленным боком и скосила глаза на стоявшую рядом с ней неожиданно высоченную фигуру. Ух ты! Да это целый небоскреб в отдельно взятой человеческой единице. Интересно, как же он с таким ростом помещается на своем байке? Рене хотела было оглянуться в поисках источника сегодняшних проблем, но тут послышался характерный звук расцепляемой манжетной липучки. Одна из перчаток отправилась прочь, и на вялом осеннем солнце предстала широкая ладонь с длинными пальцами. Та оказалось столь же бледной, как и лицо, отчего едва удалось сдержать идиотский смешок – ну, точно нежить в городе! – однако оторвать взгляд все же не вышло. Не получилось даже зажмуриться! А потому, как бы Рене ни пыталась, она не могла перестать пялиться на легкие, скользящие движения, которыми незнакомец начал пальпацию. Довольно профессиональную, следовало заметить.
– Часто падаете? – спросила она, чтобы хоть как-то абстрагироваться от совершенно неуместных ассоциаций. Вампиры… Пф-ф. Господи, ну что за дура?
– Нет, – все так же сосредоточенно ответил мужчина, а потом неожиданно хмыкнул. – Но другие явно не столь удачливы.
Рене не была уверена, что верно истолковала странную фразу. С одной стороны, конечно, в среде любителей погонять на двухколёсных машинах для суицидников травмы считались обычным делом, как и помощь друг другу. Но с другой, было что-то в его интонации. Некая мелочь или полутон превосходства. Но значило ли это, что парень считал себя более удачливым в плане травм? Очевидно, нет. Сегодняшний случай тому подтверждение. Скорее, его вообще не беспокоила возможность самоубиться. Он воспринимал данную вероятность… как должное? Выходило, что так. От этой мысли Рене напряглась, и это не скрылось от пальцев, которые как раз аккуратно надавливали на место ушиба
– Больно?
Только сейчас она заметила, что незнакомец так и не снял своего шлема. Кажется, ему вообще не требовались глаза, и он улавливал все нюансы по одному лишь едва ощутимому отклику. Любопытно.
– Вам не мешает? – спросила Рене вместо ответа и махнула рукой в сторону головы.
– Ощутить крепитацию[14]14
Характерное ощущение «хруста» сломанных костей
[Закрыть] может даже слепой, – ровно проговорил безусловно странный малый, а затем с нажимом повторил вопрос: – Больно?
– Немного. И часто вы так наезжаете на людей или только по вторникам? – Рене хотела сказать это легким, веселым тоном. Хоть немного разрядить слишком уж серьезную обстановку, но вышло почему-то наоборот. Взгляд карих глаз на секунду словно прошил до мозга, отчего улыбка сама сползла с ее лица, а затем вернулся к многострадальным ребрам.
– Нет, – последовал сухой ответ, и длинная, точно река Святого Лаврентия, пауза. Наконец, мужчина снизошел до злого продолжения. – Это вышло случайно. Объезжал бесконечный в этом проклятом городе ямочный ремонт и не рассчитал маневр.
Он кивнул в сторону дороги, где оранжевой змейкой меж мелких выбоин в асфальте действительно протянулся с десяток конусов.
– Извините, – пробормотала Рене.
– За что? – Карие глаза демонстративно закатились, а мотоциклист перестал ощупывать бок и сделал шаг назад, скрестив на груди руки. – Если на то пошло, вам уже давно следовало бы вызвать полицию.
– Зачем?
– Я вас едва не сбил! – рыкнул он, словно общался с идиоткой. А Рене лишь пожала плечами. Право слово, она не видела в случившемся проблемы.
– Но не сбили же. Просто задели.
– Это все равно считается дорожным происшествием. – Кажется, еще немного и помощь придется оказывать уже этому пациенту. Неврологическую. Ибо терпением и человеколюбием данный тип явно не отличался, что вполне предсказуемо. По мнению Рене, страсть к мотоциклам давно следовало записать в симптомы каких-нибудь расстройств. Тем временем мужчина явно решил продолжать и даже достал телефон. – Давайте действовать по правилам. Я виновен и готов понести наказание…
– Но у меня нет к вам претензий, – перебила Рене, а затем искренне улыбнулась и сделала шаг вперед, пытаясь поймать в прорези шлема раздраженный взгляд спорщика. – Вы же сами сказали, что это случайность. А у меня нет ни одной причины вам не верить. Со мной же все в порядке?
– Да.
– Значит, конфликт исчерпан, – поставила она окончательную точку. – Спасибо за помощь и простите, что задержала.
В знак раскаяния Рене слегка склонила голову и вновь повернулась к рассыпанной на мостовой земле, чтобы решить, как поступить дальше. За спиной послышался длинный шумный выдох, после чего наступило молчание. Тем временем, наклонившись, она быстро подобрала черепки горшка, дабы выбросить их в ближайший мусорный бак, а затем осторожно присела рядом с цветком. Первой мыслью было донести бедную герберу прямо в руках, но Рене немедленно отмела эту идею. Чемодан, автобус, белое платье и целый час дороги плохо сочетались с поломанным стеблем в крошках влажной земли. Возможно, стоило найти прочный пакет или что-то вроде того… Но где его взять посреди дороги? Разве что поискать в том же мусоре. Ну и, конечно, о том, чтобы отправить растение доживать свою короткую жизнь вслед за осколками, Рене даже не подумала.
– Встаньте. Вы пачкаете платье, – раздался уже знакомый голос с нотками если не вселенской, то всегалактической усталости точно, и Рене оглянулась.
Так и не представившийся незнакомец уже успел надеть обратно перчатку и теперь стоял совсем рядом, небрежно перекатывая между ладоней большой картонный стакан. Неожиданно мужчина резким, но слишком метким движением выплеснул из него остатки чьей-то газировки прямо на близлежащий газон, наклонился, легко подхватил злополучный цветок, чтобы нарочито аккуратно засунуть в импровизированный горшок, а затем с хмыканьем припечатать сверху парой комьев влажной земли.
– Voilà. – Незнакомец настолько раздраженно ткнул в Рене герберой, словно сам факт добровольной, а не вынужденной помощи вызывал у него острый приступ зубной боли.
– Я… Ох, огромное вам спасибо, – радостно начала она, но ее прервали.
Подхватив валявшийся неподалеку чемодан с такой легкостью, точно это была корзинка с вязанием, спаситель цветов продолжил:
– Вам следует знать, что раз в конфликте участвуют две стороны, то умаление прав на извинение одной из них будет для неё весьма унизительным. И тем самым вы со своим великодушием вместо решения проблемы лишь провоцируете усугубление чувства вины. Весьма эгоистично, не находите?
– Что? – Рене удивленно захлопала глазами, а потом все же поднялась и забрала из его рук злосчастный цветок. Наверное, они странно смотрелись рядом друг с другом – полностью черное и совершенно белое.
– You can’t always get what you want[15]15
The Rolling Stones —‘You can’t always get what you want’
[Закрыть], – напевно процитировал странный парень, прежде чем отпустить герберу. – Нельзя всегда оставаться святой, даже если считаете, будто несете исключительное добро. Это утопия.
– Но у меня и в мыслях не было…
Она захлопнула рот, стоило мужчине повернуться и впиться в нее раздраженным взглядом. Солнечный луч в попытке успокоить снова скользнул по черному шлему, подсветив будто бы изнутри золотом радужку, огладил широкие плечи, и мотоциклист покачал головой.
– Только это вас и оправдывает, – пробормотал он неожиданно, а затем махнул рукой, чтобы подозвать показавшееся за перекрестком такси.
– Похоже, вы привыкли к беспрекословной правоте, – тихо пробормотала Рене.
– В моей работе споры часто заканчиваются плачевно, – пришел задумчивый ответ, а она удивленно воззрилась на возвышавшуюся рядом с ней огромную черную фигуру.
Господи, к чему столько сложной гордости? Какой же странный тип! И дело даже не столько во внешности. Хотя длинные ноги и длинные руки, которые тот скрестил на груди, будто хотел казаться чуть меньше, разворот плеч шириной минимум в две худеньких Рене и огромные ступни в таких же огромных ботинках плохо сочетались с отточенностью, даже скупостью движений. Обычно такие люди размахивают конечностями, словно мельницы, не в состоянии совладать с данным природой телом. Но этот был не такой. Сжатый, собранный, будто в любой момент готовая взвиться в воздух стрела. И словами он бил не для того, чтобы ранить, а сразу убить. Непонятный. Сложный. Хорошо, что они больше не встретятся.
