Текст книги "И солнце взойдет (СИ)"
Автор книги: Барбара О'Джин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 42 (всего у книги 54 страниц)
Через пару минут в глубине дома хлопнула дверь, и стало тихо. Выждав еще немного непонятно зачем, Рене свернулась в клубок и вдруг почувствовала, что шарик счастья где-то внутри все-таки стал немного меньше. Все будет хорошо. Верно?
Глава 40
Она выбралась из кровати, когда черные часы на стене показали чудовищные одиннадцать утра. Все это время Рене лежала, рисовала на подушке узор из маргариток и пыталась разобраться в том, что произошло вчера и сегодня. Но мысли упорно возвращались к последнему разговору с Тони и не хотели двигаться дальше. Устав, наконец, от бесплодных попыток разобраться в собственных ощущениях, Рене раздраженно откинула одеяло и натянула скомканную футболку. Жилище, где обитал Энтони, напоминало самый настоящий лабиринт из фильма «Куб», только без монстров и с учетом страсти дизайнера к большим, немного пустым пространствам. Белые стены, светлая мебель, стеклянные переходы и застывшие в невесомости лестницы. Рене ступала по ним с опаской, словно те могли в любой момент провалиться, но ступени крепко держали стальные канаты. В квартире было свободно и создавалась иллюзия солнца даже в такой пасмурный день, как сегодня. Снег наконец-то закончился, а значит, завтра в крупнейшей больнице города Монреаль стоило ждать лавину из пациентов. Рене напряженно повела плечами в предвкушении не самого простого дежурства.
Чтобы освоиться в чужом доме, разобраться со стиральной машинкой и наконец отыскать кухню, ушло около часа. Такая же кипенно-белая комната, как и все остальные, выходила окнами на покрытую снегом террасу, за которой чуть дальше шумела большим перекатом река. Замерев на пороге, Рене долго изучала унылый снежный пейзаж, прежде чем подошла к навороченной плоской плите, а затем провела по ней пальцем. Послышалось громкое хмыканье. Надо же! Рене для надежности потерла ногтем одну из конфорок и недоуменно нахмурилась. Нет, ошибки быть не могло. Этой техникой и правда не пользовались. Похоже, ни разу с покупки. Да, чья-то рука (уж точно не Тони!) любовно стирала вредную пыль, но никогда на блестящей поверхности не стояло ничего даже отдаленно напоминавшего утварь. Рене вздохнула и повернулась к большому хромированному холодильнику. Приоткрыв дверцу, она заглянула в осветившееся нутро и не сдержалась:
– Tabarnac d’hostie![82]82
Бля! (на самом деле, это церковные термины, но в Квебеке их решили использовать вместо мата…)
[Закрыть]– Голос эхом разнесся по пустой кухне.
Серьезно? Початая банка арахисовой пасты, заплесневевший мармелад в пластиковой упаковке и соевый соус? Тони, вовсе не обязательно держать ради этого шкафоподобного монстра, куда легко поместилась бы вся Рене целиком. Сердито нахмурившись, она резко повернулась к столу и только тогда заметила телефон, под которым уже знакомо торчал клочок бумаги вместе с парой банкнот. Вытянув записку, Рене вчиталась в отвратительный почерк и после закатила глаза.
«Закажи себе еды», – гласило оставленное Энтони послание. А рядом, видимо, лежала сумма компенсации за голодные неудобства. Прекрасно! Только вот она даже адреса толком не знала. Рене в задумчивости постучала ногтями по столешнице, скосила взгляд на закрытые полки кухонного гарнитура и снова отбила неровную дробь. Подцепив ногой одну из створок, она приоткрыла тяжелую дверцу, а затем чуть прищурилась. Следом была распахнута вторая и третья… На четвертой Рене ждала удача в виде демонстрационных образцов времён чуть ли не года постройки знаменитого «Хабитата». Именно то, что обычно кладут в корзины для имитации поварского рая в рекламном проспекте: несколько пачек неимоверно дорогой пасты, упаковка бобов и… жестяная банка тунца. Все верно. Тунец – это жизнь! Собрав найденный клад в охапку, Рене вывалила его на стол и неуверенно огляделась в поисках посуды. В ответ на неё уставились глянцевые створки десятков шкафов. Ладно. Похоже, это будет непросто.
Энтони вернулся поздно. Уже давно миновало шесть вечера, затем семь, восемь и девять. Погасли сообщения от раздраженных Роузи и Энн, которые хором жаловались на «темного рыцаря ночных клубов», стихли телефонные разговоры и шутливые препирательства. Благородно отдав девушкам потерянные в запале веселья вещи, Ланг, конечно же, не удержался от парочки ехиднейших комментариев. Так что Рене пришлось смириться с пропетыми дуэтом эпитетами вроде «ужаса на крыльях ночи», «доктора Зло» и «всадника Апокалипсиса». Она не представляла, какие беседы проводил с двумя беззаботными подругами Энтони, но те наверняка оказались достаточно пристыжены, чтобы в конце все же поблагодарить. Ну, хотя бы все живы. В общем, когда в знакомом коридоре зазвенели брошенные на столик ключи, Рене дремала в большом кресле и испуганно подскочила, инстинктивно спрятав за спину книгу, что читала до этого.
– Не помню, чтобы покупал порножурналы, – Тони прислонил к стене безликий бумажный пакет и устало усмехнулся. Он был явно удивлен таким поведением. – В любом случае здесь все взрослые люди…
– Нет, это другое, – смутилась Рене и потянулась было обнять, но тут из рук ловко выхватили увесистый том, и повисла недобрая тишина. Энтони долго и тяжело изучал немного выцветшую обложку, прежде чем небрежно отшвырнул книгу в самый темный угол белой комнаты.
– В кабинете лежало много других, более полезных для тебя вещей, – неожиданно холодно произнес он. – Например, экзаменационный справочник по хирургии.
– Вряд ли мне станет худо от одной монографии профессора. Я думала, мы закрыли этот вопрос.
Энтони неожиданно замер посреди комнаты, а потом резко обернулся.
– Мне тоже так показалось, когда ты согласилась продолжить резидентуру. Забыла? – Рене отрицательно качнула головой. Нет, конечно же, она помнила, но… Не так просто выкинуть из жизни планы и чаяния, когда все ещё тешишь себя надеждой вернуться. Тем временем Энтони схватил пакет, бросил его на диван и продолжил: – Все, что тебе потребуется из нейрохирургии, ты уже знаешь. Если вдруг мне покажется иначе, я первый об этом скажу. Сейчас же необходимо сосредоточиться на ином, потому что второго Рэмтони, или как его там, твоя призрачная пока лицензия не выдержит. Я доступно объяснил? Увы, но на более пространные разжевывания времени у нас тоже нет.
– Да, – сухо ответила Рене. Шпилька вышла справедливой, но жесткой, отчего вопрос вышел немного резким: – Ты голоден?
– Поем что-нибудь по дороге, – отозвался Тони. Он опустился в кресло, вытянул длинные ноги и устало прикрыл глаза. Как бы ни прошел день в больнице, он явно оказался не из самых простых. Неожиданно Ланг пробормотал: – Не обижайся, но я не хочу, чтобы ты столкнулась с чем-нибудь неизвестным, если меня не будет рядом. Порой мы действуем быстрее, чем думаем, а для этого нужен опыт и время. Последнего у нас с тобой почти нет.
– Я не обижаюсь, – прошептала Рене и устроилась на подлокотнике кресла, за что немедленно поплатилась, когда большая рука сгребла в охапку и перетащила на колени.
– Смотрю, ты освоилась, – неожиданно хохотнул Энтони, заметив чистые джинсы.
– Более чем. Даже победила плиту.
– Не знал, что она работает. – Длинный нос на секунду уткнулся в шею, и Рене фыркнула от щекотки. – Одевайся. Надо съездить кое-куда.
В руки ткнулся пакет, который оказался набит вещами. Осторожно достав одну из них, Рене посмотрела на белый джемпер и непонимающе пробормотала:
– Это не мое, ты ошибся… – Она нахмурилась и собралась уже убрать мягкую ткань обратно, но тут по рукам вдруг царапнула этикетка. Рене застыла, неестественно выпрямившись. Что? Нет… Быть не может! Она посмотрела на спокойно сидевшего Энтони. – Купил? Но зачем? У меня хватает одежды. Не нужно меня содержать! Это неправильно, так не делают…
Под неподвижным золотым взглядом Рене запнулась на полуслове и замолчала, растерянно заморгав. Ну а Ланг поднял руку, медленно провел подушечкой пальца по линии шрама и спокойно сказал:
– Я так хочу.
И стало ясно, что возражать сейчас будет не просто бессмысленно, но даже опасно. Слишком тихо прозвучал голос, слишком четко проговорено каждое слово. Потому Рене неловко слезла с колен, помедлила и молча отправилась переодеваться. И с каждым шагом в голове все громче звучало давно позабытое «Ich will». Боже, она лишь надеялась, что это безумные отголоски прошлого, а не ненастоящее. Что Тони просто устал… Что не захотел шариться по всему клубу в поисках неизвестного свитера! Рене нервным движением сорвала с себя футболку и натянула джемпер прямо на голое тело. Было ли в пакете еще и нижнее белье она знать не хотела. И не потому, что ею вдруг овладела ненужная скромность, просто где-то внутри заворочался страх.
То, что они едут в Монреаль-Нор, Рене поняла, лишь когда позади осталось здание олимпийского стадиона и шар Биодома. Мимо проносились кварталы, пустые дороги и яркие перекрестки, но чем ближе становился дом, тем сильнее стучало сердце. Рене не знала, отчего так волновалась. Возможно, от слишком резких перемен в жизни. А может потому, что столь желанный итог теперь пугал, ибо радости от решения Энтони не было. Только безумное напряжение и полное неизвестности ожидание, которое сжимало в тугой ком внутренности. Нет, Рене не обижалась, что никто не спросил ее мнения. Она, безусловно, сказала бы «да», но… Что именно «но» объяснений не нашлось ни утром, ни вечером. Сомнения просто сидели внутри и давили… давили, пока Рене вынуждала себя улыбаться в ответ на рассказанные Тони истории. И только когда машина остановилась у расшатанной лестницы, она вдруг поняла, – нет, скорее, почувствовала – как напряжен Ланг. Он выбрался на заснеженную дорожку около дома, помог Рене и огляделся.
– Собери все необходимое. Остальное я увезу через несколько дней, – проговорил Тони так небрежно, словно речь шла о походе в кино, а не совместном проживании после трех месяцев знакомства и одной ночи в постели. Ладно, может быть, не одной, но все же… Рене озадаченно потерла лоб.
– Энтони, ты уверен?
– А ты нет?
Вопрос поставил в тупик. И, видимо, заметив невольные колебания, Ланг вскинул брови, будто подобное замешательство стало для него искренней неожиданностью. А Рене смущенно отвела взгляд. Если честно, она понятия не имела, как выбираться из таких ситуаций. Ее опыт казался теперь настолько нелепым, что искать в нем ответы и правила поведения было бессмысленно. Глупый секс на день рождения в шестнадцать, трое парней и полгода попыток романа с коллегой в Квебеке. Что она могла дать Энтони такого, чего нет у других. Как вообще сможет справиться с грузом чужих забот, когда сама…
– Сомневаешься? – вкрадчиво поинтересовался заинтригованный молчанием Энтони, и она сжала зубы.
Бога ради, Рене! Что за жалкая трусость? Не ты ли еще вчера рвалась оберегать этого человека, вытаскивать из старых ужасов и доказывать день ото дня, что никогда не оставишь? Так, в чем теперь дело? Вот он! Бери, заботься, окружи всем тем вниманием, что бьет у тебя через край. Верь ему так, как умеешь, – вся и без остатка! Чего ты боишься? Чего?.. Рене на секунду прикрыла глаза и вдруг упрямо бросила:
– Нет.
Она стремительно повернулась, взбежала по шатким ступеням и скрылась на лестнице. Где-то позади под тяжестью шагов Энтони скрипнули половицы, но Рене уже была наверху. Распахнув дверь, она ворвалась в пустую квартиру и на мгновение застыла, когда на неё вдруг обрушился весь накопленный за эти недели уют. Ох… Если честно, Рене даже не знала, с чего начать. Глаза метались по стенам и полкам, натыкались на мебель, посуду, немытую чашку, а потом уперлись в поникший цветок. О, милая! Она подбежала к чахлой гербере и ласково погладила зеленые лепестки.
– Эй, не унывай! Я о тебе не забыла, – прошептала Рене и подхватила тяжелый горшок. В этот момент как раз хлопнула входная дверь.
– Уже решила, что возьмешь? – небрежно спросил Тони, и, похоже, будь его воля, все в этой квартире осталось бы на местах. Он словно не хотел тащить в их новую жизнь отголоски проведенного без него времени.
Рене тряхнула головой и пожурила себя за романтическую глупость. Повернувшись, она почти столкнулась с замершим за спиной Лангом, а в грудь ему уперся горшок.
– О, ну конечно. – Энтони закатил глаза, однако удивительно осторожно забрал из рук цветок. Почти так же, как недавно касался самой Рене. – Куда ты без своего зеленого монстра.
– Она зачахнет без меня, – совершенно обыденно ответила она, но вдруг заметила, с каким вниманием Ланг уставился на герберу.
– Вот как… – произнес он непонятно к чему и замолчал.
Не дождавшись хоть каких-нибудь пояснений, Рене пожала плечами, а потом направилась к шкафу – складывать вещи.
Сборы вышли хаотичными. В сумку без разбора летели учебники вперемешку с одеждой, покуда Рене кружила по крошечной квартире. Энтони хотел было помочь, но один взгляд, и он понял – отступил, как тогда в ванной, и уставился на украшенную акварелями стену. Странный контраст с недавней строптивостью. Словно решать за неё давалось Лангу намного проще без неё. Конечно, глупо думать, что чье-то присутствие могло сдержать авторитарную натуру главы хирургии, но, кажется, Рене имела крошечное преимущество перед другими.
Тем временем Энтони никак не мог оторваться от листов с рисунками. Он внимательно разглядывал каждый, зачем-то отгибал уголок с датой и все сильнее поджимал губы. Наконец, когда был изучен последний, Ланг повернулся.
– Это символы стран, верно? Я вижу парагвайский жасмин, кантуту инков, протею… Но ни одного канадского клена или банальной розы. С чего такой выбор?
Рене опустила голову чуть ниже, а потом со всей силы сжала платье в веселый горошек.
– Места, где работали родители, – наконец, сказала она и почти заставила себя вернуться к сборам. – Они хирурги в миссиях «Красного Креста». Мама – бывший инфекционист, папа – педиатр.
– Интересно. – Энтони снова повернулся к стене, а Рене взмолилась всем богам, чтобы на этом вопросы закончились. Однако небеса всегда имели на всё свои планы. – Ты неплохо рисуешь для человека совсем иной профессии. Хорошо подбираешь цвета, ракурс…
– Это не я, – тихо перебила Рене. – Я всего лишь копировала из справочника изображение, так что в том нет большой заслуги. За меня все сделал фотограф.
– Сомневаюсь, – задумчиво протянул Ланг. – Почему именно цветы? Впрочем, идиотский вопрос.
Он усмехнулся, покосившись на стоявшую рядом герберу, и Рене постаралась изобразить улыбку в ответ. Однако затем Энтони задал новый вопрос, и внутри что-то заныло:
– Вы часто видитесь? Не помню, чтобы кто-то звонил или приезжал к тебе… Разве что мистер Роше в те дни после аварии. – Энтони говорил легко, но было слышно, насколько ему действительно интересно. Однако последовавшее в ответ молчание вынудило его удивленно повернуться. – Рене?
– Пять лет назад, – скороговоркой выпалила она. – На вручении университетских дипломов. А до этого в посольстве, когда получала канадскую визу. И на каком-то школьном празднике, уже не вспомню точно год. У них много работы в проблемных странах…
– И потому собственный сытый ребенок не нуждается во внимании? – неожиданно прервал объяснения Ланг. Он смотрел чуть прищурившись, а его губы уже сжимались в знакомую шовную нить. – Тебе не кажется это странным?
Рене открыла рот, потом закрыла и расстроенно заморгала.
– Нет, все не так! Сам понимаешь, не на всех пальмах есть сотовые вышки! – Рене раздраженно мотнула головой и выпрямилась. – Когда они месяцами торчат в деревнях, где нет даже банальных удобств…
– Однако почтовая служба работает настолько исправно, что умудряется в срок доставлять поздравления? – закончил за нее Энтони и вдруг вытянул из кармана две открытки. – Как забавно выходит. Вот на Рождество, а вот и Новый год. Нашел их только что под дверью и, судя по штемпелям, в Лондоне нет проблем с электричеством. Боже, храни Королеву!
Рене стояла и чувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Нет, дело вовсе не в том, что она вдруг резко ощутила себя брошенной. С чего бы, после всех этих лет? Просто слова Тони оказались слишком прямыми и потому почти жестокими, отчего горло сжалось, а руки сами упали вдоль тела.
– Зачем ты так? – прошептала она, и Ланг невольно дернулся. Он посмотрел в глаза Рене, а потом в один шаг оказался рядом, чтобы стиснуть в объятиях.
– Я не хотел, – пробормотал Энтони, коснувшись поцелуем взлохмаченной макушки.
– Тогда почему? Я… я не прячусь от правды, но признать ее окончательно – это поставить точку. Не думаю, что готова.
– Вот поэтому, – раздался над головой вздох. – Я не понимаю, как ты можешь их всех прощать. Я не понимаю тебя, твоей мотивации и порой абсурдной доброты. Ты давно должна была повзрослеть и избавиться от подобной наивности, но почему-то все еще веришь в розовых пони, что бегут по радуге справедливости.
– Неправда, – проворчала Рене. И услышала, как в грудной клетке Тони перекатился смешок.
– Разве? – он замолчал, пока вырисовывал на белом свитере круги да спирали, потом на секунду обнял крепче и отпустил. – Ты закончила?
Рене кивнула, бросила взгляд на оставленный старый будильник, зачем-то поправила сидевшего на диване бобра и хотела уже подхватить огромную сумку, но Энтони успел первым. Вручив герберу, он взялся за потертые ручки.
– Что насчет аренды? – Ланг кивнул в сторону развороченной комнаты.
– В декабре заплатила на полгода вперед, – вздохнула Рене. – Так что первое время, боюсь, не смогу возместить тебе траты…
Она резко осеклась, когда с настойчивой просьбой замолчать рта коснулась мужская ладонь. Энтони недовольно нахмурился и покачал головой.
– Бога ради! Избавь меня от этой эмансипированной чуши. Прямо сейчас она неуместна.
– Но так не принято! – попробовала возмутиться Рене, когда смогла совладать с огромной рукой на своем лице.
Вздернутая в картинном недоумении бровь дала понять, что Энтони, в целом, плевать на социальные правила. Кто бы мог сомневаться, что он уже все для себя решил. Верно? Однако где-то внутри снова шевельнулось неловкое напряжение. Рене рада была бы его не заметить, но… Но то никак не хотело исчезать.
– Забирай свой цветок, – коротко бросил Энтони и направился к выходу. – За остальным вернемся позже.
И закрывая за собой дверь, Рене знала, что он солгал.
***
За следующий месяц Рене ни разу и не навестила свою квартиру в Монреаль-Нор. Любая её просьба или намек неизменно натыкались на небрежное «потом», которое так никогда и не наступало. И неважно нужен ли был учебник, тетрадь, а может любая другая вещь, ведь Ланг немедленно находил замену или точную копию. Так что изо дня в день Рене просыпалась под звук другого будильника в серой комнате Хабитата, спускалась по белым лестницам и садилась в черную, точно сажа, машину, чтобы отправиться на работу. У неё были ключи, она знала соседей, улыбалась охране, украшала комнаты сухоцветами, акварелями и милыми мелочами, но ощущения дома не приходило. Лишенные малейшего оттенка стены были бездушны, и между ними Рене блуждала точно в каком-нибудь лабиринте – потерявшись в собственных мыслях. А в тех было гулко и холодно. Даже гербера, словно чувствовала себя здесь неуютно. Она ежилась на солнечном подоконнике, поджимала листья, стоило Энтони подойти к ней чуть ближе, и сбрасывала бутоны. Рене хмурилась, подолгу разговаривала с упрямым цветком, но все было без толку.
Она не понимала, как это произошло. Все началось незаметно. Утро сменялось вечером, работа шла за работой, операции, семинары, задачки от Тони. Дел в послеснежные дни всегда находилось так много, что, казалось, все лишнее и непонятное давно должно потеряться, если не раствориться, в суматохе наступившего года. Однако затаившееся с первого январского вечера ядро тревоги раковой клеткой врезалось в самое сердце. Рене почти физически ощущала, как его метастазы незаметно множились в головном мозге, сжимали предчувствием легкие, разносили по венам отравленный след, пока она отчаянно пыталась разобраться. Что-то происходило. Рене улыбалась, смеялась, украдкой ловила поцелуи от Энтони и целовала сама, однако, оставшись наедине с собой, словно гасла. Нечто в ней или где-то поблизости давило так сильно, что не было сил даже вздохнуть. Какое-то время казалось, дело в новизне отношений, или в надсмотрщике из Квебека, что следовал за Рене по пятам. Но с каждым днем она верила в это все меньше.
Ну а Тони будто не замечал этой совсем не маленькой странности. Он жил в собственном мире, где каждый день рядом с Рене казался распланированным на годы вперед. Сегодня по плану у них была домашняя пицца, завтра – прогулка в парк, а через неделю он отвезет ее куда-нибудь в горы или на озеро, а может, на богом проклятые водопады. Рене не знала. Она словно плыла по течению на каком-нибудь захудалом плоту и никак не могла пристать к берегу. Да, они вместе боролись с мигренями. Рене могла часами сидеть позади на коленях и массировать уставшую голову, но все равно знала, что Энтони украдкой глотает таблетки. В тот день, когда она их нашла, оказалась в полной растерянности. Но два разговора закончились отвратительной ссорой, и Рене вернулась к тому, что умела лучше всего – любить и верить. Она не знала иного лекарства. Тони же устраивал романтические вечера, когда им обоим выпадало отдохнуть хотя бы сутки, баловал мелочами и окружал такой душной заботой, что иногда хотелось передохнуть. К своему стыду, Рене с каждым днём все больше осознавала, что, кажется, окончательно потерялась в свалившихся на разум эмоциях. Их было неправильно много, словно она каким-то неведомым образом чувствовала за двоих, и это раздирало ее на тысячу маленьких Рене. Одна Роше для учебы, другая для пациентов, немного для Роузи, ещё меньше для доктора Фюрста, капелька для отчетов надсмотрщику из Квебека, крошки для Лиллиан Энгтан, для Хелен и, конечно же, одна большая Рене для самого Энтони. Лучший кусочек. При том он сам был на завтрак, на обед и на ужин, в операционной и ночью в постели. И если раньше Рене все отдала бы за это, то теперь с каждым днем находиться с ним рядом становилось лишь тяжелей. Она словно теряла себя, растворялась в его грузной личности, но до дрожи боялась это признать. Проще было закрыть глаза и сказать: «Ты сама об этом мечтала!»
В один из таких вечеров размышлений, когда календарь перевернул вторую страницу и провозгласил наконец-то февраль, Рене сидела в пустой ординаторской. Она заполняла форму на сайте одной из конференций, куда собирался отправить их Тони, но мысли были совсем о другом. А потому, стоило рядом громыхнуть нарочито небрежно поставленному стулу, Рене вздрогнула и едва не сбила локтем картонный стаканчик. Забавно, почти как в тот первый день: невеселые мысли о Тони, кофе и… Алан Фюрст.
– Добрый день, доктор Роше, – нарочито весело поздоровался глава анестезиологии.
– Вы меня напугали. – Рене через силу улыбнулась. – Не ждала, что операция закончится так рано.
– Рано? – Алан удивленно взглянул на большой циферблат около входа. – Три часа, Рене. Дольше обычного.
– Я… – Она замялась. Да впрочем, что тут сказать. Не изливать же свои подростковые глупости первой встречной доброй душе? Хотя доктор Фюрст мог бы дать ценный совет, не будь все так запутанно и скандально. Так что она просто вздохнула: – Значит, я заработалась.
– Или задумалась? – Алан подцепил одну из бумаг, что были разбросаны по столу. – Собираетесь в Торонто? Хорошая конференция. Это выступление неплохо зачтется тебе в итоговых баллах.
– Да, доктор Ланг сказал…
– Ах, Энтони. Он, кстати, тебя искал. Но я отправил его в кафетерий. Сказал, что ты там. – Рене недоуменно уставилась на анестезиолога, а потом недоверчиво усмехнулась. Вроде, серьезный человек, а такие дурацкие шутки. Но доктор Фюрст даже не улыбнулся, и от этого Рене нервно стиснула руки. – Хочу с тобой поговорить, пока его нет.
– О чем? – И снова то самое чувство, будто где-то совсем рядом, а может, и в ней самой зрела тщательно скрытая тревога.
– Как давно ты спишь с Лангом?
Вопрос будто бы рухнул кирпичом на потрёпанный жизнью стол, куда мгновенно уставилась Рене. О боже! Сердце тяжело забилось в груди, отсчитывая секунды до паники. За прошедший месяц они ни разу не обсуждали с Тони правильность их отношений. Несколько раз Рене порывалась начать разговор, но тот увязал на первых же двух предложениях. Так что со временем она перестала спрашивать, а приняла как естественное продолжение проведенных бок о бок месяцев и рассказанной правды. Так хотел Ланг.
– Вы спрашиваете, как друг, или глава резидентуры? – Рене нервно усмехнулась.
– Во втором случае я бы обратился к твоему наставнику, а потом решал вопрос через больничную комиссию по этике. – Алан вздохнул и вернул листок на место. – Я пришел к тебе как друг, Рене. Причем, больше твой, нежели Энтони.
– Зачем? – Она стиснула пальцами манжеты халата, а потом устало стянула с шеи стетоскоп и швырнула на стол. – Вам Роузи поведала?
– Так скажем, она попросила меня поговорить. – Следовало отдать Фюрсту должное, он смутился. Ну а Рене коротко усмехнулась.
– Тогда вам известно, что мы непросто спим. Мы живем вместе.
– В том и проблема. – Алан нервно облизал бледные губы. Его голубые глаза смотрели настолько обеспокоенно, что Рене стало не по себе. Она откинулась на спинку стула и спряталась за скрещенными на груди руками. – Вы живете не вместе. А так, как хочет Энтони…
– Неправда!
– Рене! – повысил голос Фюрст. – Я знаю Ланга уже пять с лишним лет. Видел всех его женщин. И каждый раз ему было плевать! Но сейчас все иначе. Вы оба меняетесь. Возможно, это не так заметно для вас, но очевидно для тех, кто смотрит со стороны. И я слишком хорошо знаком с Тони, чтобы увидеть, как вас растаскивает по разные стороны. Вы идете вперед, но не туда.
– Не знала, что у вас есть диплом семейного психолога, – нервно откликнулась она.
– Ты же сама это чувствуешь, – вдруг тихо сказал Алан. – Не отрицай. Роузи видит, как ты будто тускнеешь. Она…
– Хватит! – отрезала Рене. Не слышать! Не думать! Нет-нет-нет! – Я рада, что вы двое наконец-то признали тягу друг к другу, но данный факт не делает вас экспертами по межличностным отношениям…
Рене хотела сказать что-то еще, но в этот момент экран монитора вспыхнул. И только увидев подсвеченный заголовок нового оповещения, она почувствовала, как задрожали вцепившиеся в твердый стол руки.
– Он тебя не отпустит, – раздался позади шепот, и Рене обернулась. Алан смотрел на письмо и улыбался с такой тоской, что захотелось завыть. Но вместо этого она испуганно спросила:
– Что мне делать?
– Я не знаю. – Фюрст покачал головой, пока нервно, почти истерично крутил между пальцев шприц-ручку. – Теперь я не знаю…
Рене снова уставилась на экран, а потом с силой прикусила указательный палец. До крови. До дикой боли, которая прогнала бы галлюцинацию, но ничего не изменилось. Черные буквы на белом фоне по-прежнему радостно информировали, что уважаемую мадмуазель Рене Роше приглашали на собеседование в нейрохирургическое отделение столичной больницы. И, словно последний укор, внизу стояла подпись главы резидентуры Оттавы.
