Текст книги "И солнце взойдет (СИ)"

Автор книги: Барбара О'Джин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 54 страниц)

– Прошу прощения? – Энгтон казалась искренне удивленной.

– Какими бы благими намерениями вы ни руководствовались, но доктор Ланг вряд ли заслужил подобное обращение. Профессор Хэмилтон всегда говорил, что наставничество – это в первую очередь доверие. А разве можно доверять кому-то насильно? – Рене поднялась и подхватила плащ. – Вы ведь даже не предупредили его обо мне, верно?

Она посмотрела на главного врача, и когда та не ответила, нервно стиснула плотную ткань.

– Прошу меня извинить, – пробормотала Рене и вылетела из кабинета.

Она бежала так быстро, как могла, и постоянно озиралась по сторонам в поисках Ланга. Надежда, что разгневанный хирург не успел уйти далеко была призрачной, но все-таки оправдалась, когда в конце коридора Рене заметила его высокую черную фигуру. Он точными росчерками подписывал какие-то бумаги, что сунула ему под нос светленькая медсестра, и, кажется, собирался уходить. По крайне мере, его левая рука уже тянулась к ведущим на лестницу тяжелым железным дверям, когда, наплевав на любые правила приличия, Рене бросилась к нему и крикнула:

– Доктор Ланг, подождите. Пожалуйста. – Она торопливо стучала каблуками по резиновому покрытию пола. – Мне нужно вам кое-что сказать.

Мученически закатив глаза, заведующий отделением поставил последнюю закорючку, что-то с улыбкой шепнул медсестре и повернулся к спешившей к нему навстречу взлохмаченной Рене. Без особого интереса он следил за ее быстро приближавшейся фигуркой и, наверное, едва не зевал от скуки.

– Что вам еще нужно? – лениво спросил Ланг, стоило ей остановиться.

– Я… Я хотела бы извиниться за то, что произошло сейчас в кабинете, – быстро проговорила она и, так как никаких комментариев не последовало, продолжила: – За сказанные вам слова, за всю ситуацию, которая случилась из-за меня. Поверьте, я не знала и действительно не хотела, чтобы так вышло.

– Неужели? – странным тоном произнес Ланг, а затем скрестил на груди руки, отчего прямо перед носом Рене оказался странный лабиринт татуировки.

Задрав голову, чтобы смело посмотреть в золотистые глаза, она никак не могла истолковать пойманный взгляд. Чего там было больше – насмешки, интереса или же напряжения. Впрочем, вся поза доктора Ланга выражала едва сдерживаемое нетерпение, словно он уже был готов запрыгнуть на свой байк и умчаться прочь. Право слово, не человек, а рожденное в плоти и крови олицетворение стремительности. И все же Рене должна была договорить, а он выслушать.

– Для меня попасть сюда, к вам, такая же неожиданность. Не так я представляла свою карьеру, однако, случилось то, что случилось. Да, моя специализация и практика не были столь обширны, скорее, наоборот… но я почту за честь учиться у вас. И прекрасно понимаю, что вы имеете полное право думать обо мне так… – Она на секунду замялась, прежде чем договорила: —Так, как сказали.

Рене перевела дыхание, не заметив, что руки принялись машинально теребить пояс плаща, а Ланг все стоял и смотрел на неё сверху вниз. Молчание затягивалось, и надо было бы сказать что-то еще, но слова больше не шли. Наконец, Энтони Ланг хрустнул длинными пальцами, посмотрел куда-то поверх ее головы и небрежно бросил:

– Имею право, говорите? – Он презрительно скривился. – Нет, мисс Роше, не имею. Однако раз вам настолько нравится унижаться, то я, пожалуй, продолжу думать так дальше.

– Сэр… – попробовала было заговорить Рене. Черт, он все понял неправильно! Совершенно неверно!

– Мисс Роше, – раздраженно оборвал ее Ланг. – Засуньте свое благородство в рот, прожуйте и протолкните в глотку, постаравшись не подавиться. И бегите отсюда прочь прямо сейчас, пока еще не пожалели, что вообще переступили порог этой больницы.

– Но…

– Ваша смена начинается завтра в половину шестого, и я настоятельно рекомендую туда не явиться. – Он снова взялся за дверную ручку, но Рене, которая, видимо, набралась хамства у него же, прижала ладонь к створке, не дав открыть.

– Сэр, пожалуйста, выслушайте меня. Вы неправильно поняли… Помните? Умаление прав на извинения одной из сторон для неё унизительно. Это были ваши слова. Я всего лишь хотела…

Она резко оборвала себя, потому что Ланг в этот момент стремительно наклонился, отчего бледное лицо оказалось слишком близко, и процедил:

– До свидания, мисс Роше.

А в следующий миг он рванул створку, вынудив пошатнувшуюся Рене инстинктивно схватиться за край откоса, в один шаг очутился на лестнице и резко захлопнул за собой дверь. Причем сделал это с такой силой, что грохот разнесся по всему коридору, зазвенев в стеклах перегородок и кабинетов. Ну а Рене шарахнулась в сторону. Всего лишь на мгновение позже удара закрытой двери, но этого никто не заметил, как не обратил внимание проходивший мимо персонал на её безумный взгляд и тут же выступившую на лбу испарину. А она сама не понимала, как сумела не заорать. Почему вообще устояла на ногах, а не рухнула на пол у чертовой двери с воем и воплями. Больно было так, что перед глазами на несколько секунд все пошло цветной рябью, и к горлу подкатила тошнота. Открыть глаза было страшно, но Рене все же медленно подняла левую руку и боязливо уставилась на содранные лоскуты кожи, прежде чем инстинктивно прижала к груди пострадавшую кисть. На ободранных дверной створкой фалангах уже собиралась кровь, но Рене беспокоило вовсе не это. Осторожно, боясь сделать слишком резкое движение, она согнула и разогнула придавленные пальцы, а затем перевела совершенно безумный от боли взгляд на равнодушную светло-серую дверь. Боже…

Руки хирурга – предмет его гордости. Незаменимый инструмент. Смысл жизни. Можно разбить окуляры, потребовать целый стол различных ножей и зажимов, остаться с одной ногой или вовсе без них. Но нельзя оперировать без идеально послушных рук. И теперь Рене могла только надеяться, что к половине шестого утра её едва не перебитые пальцы будут способны удержать хотя бы пинцет. Господи, ну до чего же неудачная вышла случайность!

Глава 6

Остаток дня Рене провела на ногах. Бегала по этажам, «наслаждаясь» прелестями стандартной учебной бюрократии, знакомилась с новыми коллегами, составляла в голове примерную карту местности и с тревогой ждала вечера, когда придется вернуться домой и напрямую столкнуться с последствиями. Прижатые дверью пальцы болели. Да что там! Они пульсировали и ныли в такт сердцебиению каждый раз, стоило ей подняться несколько пролетов по лестнице или влететь в закрывавшийся лифт. А любая попытка их согнуть вызывала горькое желание разреветься.

Вернувшись в кабинет Лиллиан Энгтон после, очевидно, неудавшегося разговора, Рене до конца интервью старательно прятала руку в складках сложенного плаща. Она знала, что пачкает его кровью, но отчаянно не хотела вопросов или (не приведи господи!) очередного конфликта. На сегодня уже хватило унижений для каждого из них, и снова подставлять доктора Ланга под гнев главного врача было бы слишком жестоко. Однако по тому, как неловко Рене подхватила протянутую толстую папку, стало понятно, что притворщица из нее ни к черту. Но Энгтон промолчала, только нахмурилась сильнее и отпустила с миром покорять дороги бумажной волокиты. И пока Рене продиралась еще пока ни разу нехожеными тропами между отделениями, выяснилось, что общая хирургия располагалась на восемнадцатом этаже, под самой крышей огромного длинного корпуса. Ну а операционные, согласно стандартному плану больниц, на полуподземных уровнях. Это поначалу заставило недоуменно моргнуть, потом медленно прикинуть, сколько минут займет путь наверх или вниз, а затем Рене длинно выдохнула. Похоже, бегать придется много. А уж о ночных дежурствах и говорить нечего.

Там же в отделении, на самом верхнем этаже, Рене несколько раз сталкивалась с доктором Дюссо, который шел будто бы по пятам: в коридоры, в кабинеты, ординаторскую… до лифтов, к черной лестнице и даже в небольшую лабораторию, куда ее попросили занести по пути какие-то отчеты. Впрочем, это своеобразное преследование натолкнуло Рене на странные мысли. Чем дольше она смотрела на доктора Дюссо, тем больше лучший друг доктора Ланга выглядел, как… сам доктор Ланг. Она с удивлением поняла это, когда наткнулась взглядом на такую же черную рубашку, темные брюки и даже небрежно закатанные рукава. Все в нем от походки до манеры жестикулировать в точности повторяло привычки главы хирургии, но только не производило и доли того впечатления, какое оставлял после себя доктор Ланг. Уж это она почувствовала собственной кожей, потому что каждый раз, стоило им пересечься, Дюссо провожал ее тем самым перебродившим вязким взглядом. Он вызывал желание поскорее сбежать куда-нибудь прочь, а шрам взрывался такой острой болью, что, кажется, даже покраснел. И, разумеется, Дюссо видел покалеченные пальцы. Наверное, это вообще стало первым, куда упал его взгляд, но он ничего не сказал. Только взглянул на часы, улыбнулся одной из медсестер, и на том инцидент казался исчерпан.

Однако в конце дня, когда лифты для посетителей были переполнены уходящим со смены персоналом, а зажатая между двумя могучими ортопедами Рене почти висела на задней стенке кабины без шанса вздохнуть, когда в ее жизни случился самый отвратительный разговор, предметом которого стала она сама. И дело даже не в содержании весьма неоднозначной беседы. Нет. Проблема оказалась в том, что скажи Рене хоть слово, то скомпрометировала бы и себя, и двух тихо переговаривавшихся мужчин.

Они зашли в лифт двумя этажами ниже – Ланг на своем сегвее, который, видимо, все же забрал из кабинета главного врача, и Дюссо. Между ними и Рене пролегла внушительная прослойка из человеческих тел, отчего эти двое точно не могли ее видеть. Однако резко выделявшаяся на фоне французского говора английская речь и замкнутая коробка лифтов не дали пропустить ни одного произнесенного слова. Два врача явно продолжали начатый ранее разговор, и ни один из них не заметил присутствия самого предмета их беседы. А Рене нервно стискивала папки с документами и мечтала очутиться где-нибудь в Гренландии.

– Твоей целью сегодня было устрашение ради абсолютного послушания, или ты действительно настолько не хочешь видеть девчонку в операционной? – раздался голос Дюссо.

– Настолько, – коротко отозвался Ланг.

Глава хирургии определенно был очень высок. Однако теперь, благодаря высоте сегвея, его голова и вовсе маячила где-то под потолком подобно черному воздушному шарику. В другой раз это показалось бы Рене презабавным, но сейчас отчего-то было не до смеха. Видимо, уже немного отекшие пальцы напрочь отбили малейшее чувство юмора.

– Жаль, – протянул Дюссо, а затем раздался театрально длинный вздох. – Она довольно милая. Видел бы ты, как сладко краснела на похоронах…

– Бог миловал, – процедил доктор Ланг и демонстративно достал телефон, но его друг, кажется, не уловил намека закончить обсуждение. – Мне хватило вчерашнего.

– А что было вчера? – недоуменно поинтересовался Дюссо, но когда ответа не последовало, вернулся к очень интересной для него теме. – Нет, серьезно. Такой симпатичный маленький ангелочек.

– Ага… – буркнул было Ланг, который откровенно не слушал.

– Как думаешь, за ее крылышки будет удобно подержаться в позе сзади?

– Ммм…

– Опять же, шрам маячить перед глазами не будет. От него что угодно упадет…

– Шрам? – Впервые за все это время глава отделения проявил хоть какой-то интерес к разговору, чем мгновенно воспользовался Дюссо.

– Только не говори, что уже забыл, – воскликнул он, но немедленно перешел на громкий шепот. – У неё же все лицо порезано. Чик-чик. Плохо зашили, видимо. Мда. Такое полночи в кошмарах сниться будет. А вообще, могла бы чем-нибудь там замазать… Хэй! Ты действительно не помнишь?

– Не заметил, – отозвался Ланг, снова потеряв всякий интерес к разговору.

Двери открылись и впустили новую порцию людей, отчего толпа перед Рене уплотнилась, а голоса двух врачей стали ближе.

– Как это можно не заметить?

– Молча, – отрезал Ланг.

– Интересно, что же такого она должна сделать, чтобы ты обратил на нее внимание?

Ответом стал ленивый поворот головы и недовольно сдвинутые брови. Очевидно, что доктора Ланга уже порядком утомила беседа, а потому в кабине наконец-то повисла тишина. Но ненадолго, ведь стоять и ничего не говорить больше пары секунд Дюссо, похоже, попросту не умел.

– Как думаешь, девчонка завтра придет?

– Мне все равно.

– А не боишься, что после таких эскапад она может подать на тебя в суд? Пальцы ты ей сильно отшиб. Я видел сегодня.

– Не подаст, – раздалось ленивое хмыканье, а потом Ланг равнодушно добавил: – Эта нет. И если не дура, то уже пакует чемоданы, чтобы и дальше лить слезы на могилке Скайуокера.

– Ну, судя по бумагам на твоем столе, она подписала контракт, – ехидно заметил Дюссо. – Видел, когда занес тебе снимки.

– Значит, все же дура, – послышался разочарованный выдох, а следом и намеренно громкое клацанье по экрану телефона.

– Смотрю, она тебя совсем не впечатлила.

– А тебя чересчур.

Кажется, разговор окончательно достал доктора Ланга, потому что он устало потер глаза и нахмурился, вчитываясь в какое-то сообщение или письмо. В общем, в нечто такое, что могло бы избавить от дальнейших обсуждений. Однако…

– Ну, я бы так не сказал, но, возможно, ты прав… – Дюссо посмотрел на главу отделения, который явно уже не слушал. Теперь Ланг что-то быстро печатал, пока его коллега терпеливо ждал ответа. – Она тебе не нужна?

– Кто? – машинально отозвался глава отделения.

– Девчонка. Если нет, тогда ты не будешь против…

Похоже, Дюссо что-то изобразил, но последовал очередной раздраженный вздох, и пришлось замолчать. Слава богу! Рене нервно облизнула пересохшие губы. Однако в благословенной тишине им удалось проехать лишь пару этажей. Так что, когда Рене уже понадеялась на окончание этой неловкой беседы, со стороны замолчавших было мужчин донеслось новое:

– Но если нет, можем поделить…

– Господи! – процедил Ланг и чем-то раздраженно звякнул. – Ты можешь уже заткнуться? Я выразился достаточно ясно – мне плевать на Роше и…

Он явно собирался добавить что-то еще, но вдруг тряхнул головой и запустил руку в волосы, словно у него внезапно заныли виски. Ну а потом кабину дернуло, двери лифта наконец-то открылись, и толпа радостно хлынула в общий холл первого этажа. Только Дюссо немного замешкался, пропуская сегвей, потому Рене услышала:

– Мисс Ромашка, вы проданы, – хохотнул он себе под нос и вышел следом за выкатившимся прочь Лангом. Она же осталась стоять в лифте, куда снова набивались люди.

Рене спохватилась в самый последний момент, когда кто-то уже потянулся к кнопке закрытия дверей. С извинениями растолкав недовольных пассажиров, она успела вывалиться в коридор, прежде чем за спиной захлопнулись створки. И это было ужасно. Все было ужасно, потому что Рене никак не могла понять главного – случайность или нет. Умысел или просто досадное происшествие. Доктор Ланг не опроверг слова Дюссо о пальцах, но и не подтвердил. А это значит… значит… Что-то же это должно значить! Боже… Рене в замешательстве сжала папку сильнее и немедленно охнула от боли.

Взглянув на наливавшиеся синяками и чуть припухшие фаланги, где красовались неприятные ссадины, она поджала губы. Нет, скорее всего, он просто не стал спорить с другом. Ланг устал, у него, очевидно, разболелась голова. Да и разве может хоть один связанный клятвой врач намеренно пойти на такую жестокость? Нет! Рене упрямо нахмурилась и быстрее зашагала к выходу из больницы. Никто из них не сделает больно нарочно. Не унизит. Не предаст человеческое доверие, которое так важно в работе. Потому что, зачем вообще становиться врачом, если внутри нет ни капли сострадания? Так что прочь любые подозрения от Энтони Ланга! Ни в коем случае нельзя сомневаться в человеке, пока он не докажет обратное. К тому же, шрам никогда раньше ее не обманывал.

Рене раздраженно передернула плечами, а затем инстинктивно провела пальцами по тонкой полосе, что пересекала левую щеку и уходила дальше за ворот платья. Да, она могла быть сколь угодно наивной, до последнего верить в хорошее, но голосок из прошлого не давал забыть и забыться. Доктор Жан Дюссо совершенно точно скрывал в себе нечто неприятное, гнилостное, отчего по спине пробегал холодок. И дело, очевидно, оказалось не только в подслушанном разговоре. Тот хоть и был аморален, но ведь ни одного имени так и не прозвучало. Скорее, проблема крылась в самой личности этого человека, и в том, что она до ужаса пугала Рене. С первой же встречи на кладбище Дюссо вдруг стал проводником для тех воспоминаний, которым лучше бы покоиться на дне памяти. Казалось, еще лет десять назад Рене успешно превратила их в новые цели и взгляды на мир, а ядовитые остатки закопала под камнями мостовых незнакомого для себя Квебека, но один липкий взгляд пробудил чудовище снова. И что теперь делать, она не знала. Шрам никогда не врал, но… Значит ли это, что она должна смело доверять Энтони Лангу и бежать прочь от доктора Дюссо? Хотя, куда деться из одного отделения? Бред… Рене хмыкнула, а потом с каким-то яростным облегчением принялась расцарапывать горящий на шее рубец.

На то, чтобы отстирать с плаща смазанные следы крови, ушла добрая часть вечера. Остальное же время Рене потратила на судорожное чтение протоколов предстоящих операций и борьбу со справочниками, которых неожиданно оказалось слишком много. Да, у нее было десять дней на подготовку, но этого явно недостаточно, если раньше ты вскрывал мозги и спины, а не кишки или желчные пузыри. Вряд ли, конечно, будет сильно сложнее, но непривычнее точно. А уж волнительнее и подавно. Ведь придется прыгать выше головы самого доктора Ланга, что стало очевидно ещё в кабинете Лиллиан Энгтон, ведь нечто менее гениальное его вряд ли устроит. Потому в состоянии некого транса Рене сидела на продавленном диване, скрестив ноги, куталась в подаренный на прощание друзьями из нейрохирургии плед и шептала классификации ран, пока вчитывалась в предоперационные эпикризы. С закрытыми глазами она мысленно проходила через каждый этап предстоящих манипуляций, просчитывала возможные осложнения, а потом судорожно сверялась по справочникам топографической анатомии. Уже привычно и монотонно ныли отдавленные дверью пальцы, едва заметно на подоконнике колыхала листьями гербера, а Рене сама не заметила, как где-то между доступом к двенадцатиперстной кишке и остановкой кровотечения провалилась в сон.

Ну а утро… утро началось со знакомого:

«Tu m'as promis… et je t'ai cru…»

Голос In-Grid ворвался в дом вместе с четким ритмом, и Рене скатилась с дивана. Оступаясь и поскальзываясь на холодном полу, она пыталась выпутаться из пледа, но лишь придавила коленом поврежденную руку и взвыла от боли.

– Ах, ты ж… Зараза!

«Tu m'as promis et je t'ai cru

Tu es foutu-tu-tu-tu-tu-tu…

Tu es foutu-tu-tu-tu-tu-tu…»

Хрипло ехидничала из старого динамика In-Grid, пока Рене пыталась спросонья оценить нанесенный ущерб. Основной отёк спал, но содранная кожа ещё влажно поблескивала в свете так и оставшейся включённой с вечера лампы. Хоть и болезненно, пальцы все же сгибались, но не было ни привычной лёгкости, ни точности, а уж о том, чтобы оперировать в полную силу можно не мечтать. Черт! Вот же… черт. Рене медленно выдохнула, а потом перевела взгляд на разбросанные по полу и дивану учебники.

«Tu m'as promis! Tu m'as promis! Tu m'as promis!»

– зачастил приёмник, чем вывел из состояния близкого к ступору. Подхватив злополучный плед, Рене все же сумела подняться и доковылять до радио. Но прежде чем выключить его, еще раз размяла пальцы, помассировала чуть опухшие костяшки и машинально поморщилась от неприятных ощущений.

«Tu es foutu-tu-tu-tu-tu-tu…

Tu es foutu-tu-tu-tu-tu-tu…»[18]18
  In-Grid – «Tu es foutu» («Ты мерзавец»)


[Закрыть]

—последний раз пробубнила In-Grid,а потом щелкнула кнопка выключения.

Крошечные часы, которые пока сиротливо стояли на довольно пошарпанном комоде и куда Рене бросила полусонный взгляд, бездушно сообщили – она опаздывает. Причем, настолько, что придется срочно научиться летать. Так что, коротко вскрикнув, Рене бросилась к неубранным накануне вещам, оттуда в ванную, и ей было совершенно наплевать, что сейчас половина четвертого утра. За открытыми жалюзи нервно мигал одинокий фонарь, с расположенных рядом трас доносился гул проезжавших машин, а с первого этажа прилетел вопль:

– Эй, сышь! Ты там не охренела? – По воздуховоду разнесся гневный стук.

– Простите. Мне очень жаль, – пробормотала Рене, даже не подумав, что ее не услышат, и заскочила в душ.

Спустя рекордные десять минут, все еще с влажными кончиками заплетенных в косы волос она уже торопливо спускалась по лестнице и одновременно пыталась застегнуть невысохший до конца плащ. Похоже, система отопления в этом доме оказалась столь же убога, как входная лестница, ремонт и гостеприимность хозяина.

– Какого дьявола ты творишь? – Впереди раздался скрип двери и тяжелые шаги Джона Смита, а потом его громоздкая темная фигура замаячила в конце коридора. – Четыре, мать твою, утра!

– Извините, я врач, – буркнула Рене первое попавшееся оправдание, даже не задумавшись об уместности, и пронеслась мимо оторопевшего механика. Хлопнув дверью, она растворилась в осеннем туманном утре.

Свежесть с одной из ветвей реки, на которую разделялась перед островом спокойная Оттава, ощущалась даже за плотными дверями автобуса. А тот неспешно катил по сонным улочкам. И чем дальше Рене углублялась в их переплетение, тем больше понимала что, несмотря на все попытки, Монреаль еще меньше походил на Европу, чем любимый Квебек. Да, здесь на дорогах старого города тоже лежала брусчатка, а базилики и соборы повторяли линиями готику своих далеких собратьев, но даже вывески на французском и королевские лилии на голубом поле флагов не могли сгладить налета Америки. А тот неуловимо присутствовал везде и назывался «современность». Рене не была в Женеве почти десять лет, но и сейчас могла вспомнить шум по-настоящему старых улочек, едва уловимый аромат ладана из собора Святого Петра, что застал самого Кальвина, и настоящую французскую речь. Но все же Монреаль нравился ей ничуть не меньше Квебека. Пускай он был более суетливый, по-деловому суховат, однако, как и столица провинции, оказался слишком сильно похож на оставленный дом.

В начале шестого ординаторская и примыкавшая к ней раздевалка еще пока пустовали. Лишь кто-то из ночной смены устало вбивал в компьютер последние данные по своим пациентам, да глотал горячий кофе дежурный в прошлые сутки резидент. Легко найдя свой шкафчик, который располагался почти у самой двери, Рене сложила туда учебники, натянула халат и повесила на шею стетоскоп. С каким-то непонятным трепетом она взяла в руки новый бейдж, где красовалась ее фотография и фамилия, повертела в ноющих пальцах, а потом уверенным движением прикрепила к белой плотной ткани. Ну что же, самое время разочаровать доктора Ланга в своих умственных способностях, а потом постараться доказать обратное.

Так как своих больных у Рене пока не было, то и привычных утренних задач для нее не нашлось. А потому она сидела в ординаторской в обнимку с планами двух предстоящих операций и осторожно разглядывала прибывавших людей. День в этой больнице начинался рано. Перед ней на коленях лежал список хирургической команды, из которых известным было лишь имя самого главы хирургии, с остальными же Рене только предстояло познакомиться. Но когда она уже подумывала, не пробежаться ли до отделения анестезиологии, дабы успеть перед операцией лично познакомиться с неким доктором Фюрстом, в их большую светлую комнату вкатил доктор Ланг. Он мазнул взглядом по комнате, чуть задержался на Рене, и она почти услышала тяжелый вздох.

Глава отделения был на своем сегвее и вновь одет в черное, точно представитель тех субкультур, что отращивают волосы, подводят глаза и слушают безумную музыку, больше напоминавшую распиливание железных кастрюль. По крайней мере, его татуировка наводила именно на эти крамольные мысли. Узор выглядывал из-под края закатанного до локтя рукава черной рубашки и сливался с ней в одну темноту. Интересно, доктор Ланг всегда-всегда ходит… так? И Рене вдруг стало смешно. Она представила, как в черном хирургическом костюме, в черной шапочке на черных волосах, в черной маске, в черных перчатках и, конечно же, в черном драматично развевающемся халате наставник входит в ярко-белую операционную. О, да. Это было бы в его духе – все так же лирично и очень патетично. Не сдержавшись, Рене тихо фыркнула, но тут же получила убийственный взгляд в свою сторону. Невольный наставник будто бы знал, какие скабрёзные мысли царили в ее голове.

Тем временем доктор Ланг подкатил к одному из окон, за которым уже серел рассвет, и знакомым, удивительно легким для его роста движением запрыгнул на широкий подоконник. Не стесняясь, глава хирургии закинул ноги на подвернувшийся рядом стол и махнул рукой, на которой Рене – и это не удивительно – не заметила ни одного кольца. В следующую же секунду каждый из находившихся в ординаторской настороженно замер, наступила тишина.

– Доброе утро, – негромко поздоровался Ланг. Его взгляд медленно скользнул по лицам присутствующих, а затем обратился к очень интересной дверной ручке. – Знаю, что отвлекаю вас от дел, но сегодня у нас будет небольшое собрание, прежде чем все приступят к выполнению своих обязанностей.

Он снова вздохнул, потер двумя пальцами хмурый лоб и заговорил, теперь обращаясь к потолку или квадратным лампам дневного света, словно жившие там бактерии заслуживали большего внимания, чем люди:

– Надеялся, мне не придется этого делать. Но увы, у нашего главного врача слишком неконтролируемая жажда деятельности, – медленно проговорил Ланг, а потом, так и не опустив головы, вскинул руку и безошибочно указал на Рене. – У нас новый старший резидент. По всем вопросам…

– Если ты настолько туп, то спустись двумя этажами ниже в педиатрию к этой бешеной Тико и останься там навсегда. Возиться с детским говном – вот предел твоих возможностей!

Донесшийся из-за двери громкий голос прервал доктора Ланга на полуслове. Однако он не возмутился, лишь поднял брови, словно оценивал озвученное предложение, осклабился, а затем молча уставился в окно в ожидании, когда можно будет продолжить. А в следующий момент раздался хлопок, и в ординаторскую ввалился Жан Дюссо в сопровождении темнокожего парня. Тот был невысок, со сбившимся набок мятым халатом, и его лицо покрывали удивительно крупные капли испарины. Рене озадаченно нахмурилась, потому что дышал он при этом так тяжело, что невольно захотелось ему посочувствовать. Похоже, беднягу отчитывали на протяжении минимум всех восемнадцати этажей, которые миновал лифт.

– Если тебе плевать какой иглой шить, так выбирай шило и моток бечёвки. Какая, мать твою, разница, – не унимался Дюссо. Он шагнул к стоявшей около входа вешалке, раздраженно закинул туда свой темно-серый плащ и наконец-то развернулся к остальным. Секундное замешательство и… – О-о-оу!

– Мы очень рады вам, доктор Дюссо, – протянул Ланг. – Мне неловко отвлекать вас от учебного процесса, но надо соблюсти формальности.

Он лениво махнул рукой, и взгляды вошедших немедленно скользнули по замершим на своих местах врачам и медсестрам, прежде чем споткнуться о напряженную фигурку Рене. И если Дюссо смотрел лишь со знакомой навязчивостью, то незнакомый молодой человек опасливо передернул плечами.

– Ланг, – тем временем кивнул хирург. – Прошу нас извинить. К сожалению, пациенты сами себя не вылечат. Правда, с помощью мистера Хулахупа…

– Холлапака, – едва слышно поправил все еще потевший несчастный.

– … они не сделают этого так же. Скорее уж Лазарь воскреснет и явится в нашу богадельню раздавать божественные щелбаны.

Дюссо рассмеялся, и тут же вокруг послышалось тихое солидарное фырканье. Все радостно зашептались, однако Рене заметила, как где-то на середине фразы Энтони Ланг снова уставился в окно. Он смотрел на просыпавшийся за стеклом город, словно тот интересовал его куда больше жизни собственного отделения. Будто там творилось что-то куда более интересное, чем новый день в стенах крупнейшей больницы. Абсурд! Рене едва сдержала раздраженное фырканье. При такой страсти к полному контролю, Ланг должен был знать каждый шаг своих подчиненных, каждый жест и читать в их глаза еще не принятые решения. «В моей работе споры часто заканчиваются плачевно». Да-да. Именно так! Но, если дело не в равнодушии, тогда в чем?

Она бросила еще один взгляд на замершую черную фигуру и вдруг ошарашенно поняла – доктору Энтони Лангу скучно. Святые небеса! Похоже, вся эта рутина казалась ему настолько унылой и утомительной, что даже рассвет над знакомым городом выглядел более притягательным. Больные, здоровые, интерны, резиденты, их проблемы, вопросы отделения – досадная, но предсказуемая нелепица. То, что случается каждый день без шанса на разнообразие. Он давно все изучил, знал каждое слово или еще не поставленный диагноз, а потому чертовски скучал. Почти смертельно. Это читалось в пустом взгляде, которым он снова скользнул по занявшему свой угол Холлапаку; по недрогнувшему лицу, стоило Дюссо намеренно встать за спиной Рене и демонстративно заглянуть в лежавшие на девичьих острых коленках бумаги. Даже когда в вырез джемпера устремился любопытный мужской взгляд, отчего захихикали все находившиеся рядом, Ланг остался уныло бесстрастен. И тогда Рене невольно задумалась – зачем он здесь? Что, черт возьми, держит его в этих стенах, если один их вид вызывал приступ рвоты? Вряд ли она найдет ответ.

Рене потянулась потереть засаднивший шрам, а заодно поплотнее запахнуть полы халата, но неожиданно почувствовала чужое дыхание слишком близко от своей шеи.

– Доброе утро, мисс Роше, – прошелестел Жан Дюссо, и Рене едва сдержалась, чтобы не дернуться. – Как вам сегодня спалось?

– Так вот, по всем вопросам расписания, процедур и операций, – словно издалека донесся голос доктора Ланга, когда она резко сдвинулась на самый край кресла, – обращайтесь к нашему новому старшему резиденту. Мисс Роше с удовольствием…

И словно дали сигнал, настолько дружно обратились к Рене взгляды присутствующих. Чуть прищуренные, недоверчивые, пожалуй, даже растерянные. Они смотрели так пристально, будто ждали первых аккордов гимна «Красного Креста» или появления в ординаторской самого Максимильена Роше. И не осталось сомнений, что Ланг сделал это нарочно, однако, Рене лишь медленно выдохнула и приветливо улыбнулась. Ничего, она проходила через это уже не раз – прерванные разговоры, стоило ей очутиться где-нибудь рядом; замолчанные шутки, будто она не врач, а выпускница теологического факультета; политика; подхалимство и прочие безрадостные вещи. И пусть сегодня не говорили этого вслух, но…