Текст книги "И солнце взойдет (СИ)"
Автор книги: Барбара О'Джин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 54 страниц)
– Почему ты не играешь?
– Я не умею.
– Так, давай научу, – Тони предложил это настолько естественно, будто говорил о чем-то обыденном. Словно он каждый день обучает слегка нетрезвых девиц премудростям американского пула.
– Не думаю, что хочу, – насупилась Рене, но тут же вздрогнула, стоило Лангу стремительно наклониться вперед и бесцеремонно упереться ладонями в ее кресло.
– Как можно не хотеть того, чего даже не знаешь? – спросил он тихо и нахально ухмыльнулся. Но в Рене плескалось уже достаточно вина, чтобы осклабиться в ответ, а затем приблизить свое лицо к бледной физиономии Энтони так близко, что их носы едва не стукнулись друг о друга.
– Я никогда не пробовала жареных кузнечиков и что-то не испытываю желания это наверстывать, – лукаво заметила она.
Их глаза на мгновение встретились, а потом отдающий охрой взгляд Тони метнулся на мгновение вниз, но тут же вернулся обрато. И в этот момент Рене почти воочию увидела, как там зажегся непонятный, но такой сладостный огонек.
– Зря, – шепнул Ланг, и у неё перехватило дыхание. – Они вполне ничего.
А в следующий момент он поднялся, чтобы приглашающе протянуть руку.
– Пойдем, – велел Энтони, и ничего не оставалось, как вложить в его большую ладонь свои чудом не вспотевшие пальцы. Рене встала на ноги, отчего весь алкоголь, видимо, решил разом провалиться в желудок, и ее немедленно повело в сторону. Раздался смешок. – Да ты пьяна!
– Немного. – Она наставительно вздернула вверх указательный палец. – И это скоро пройдет!
– Разумеется, – покорно согласился Энтони и отправился выбирать кий.
Если честно, Рене никогда не было настолько весело, как этим вечером. Она смеялась до слез, пока пыталась сложить пальцы в показанную Лангом фигуру, а потом опереть на них шафт. Затем, разумеется, следовало наклониться, хорошенько прицелиться, но для замутненного глинтвейном мозга это оказалось почти невыполнимой задачей. Так что нанести сильный, но точный удар Рене не смогла. Ни разу. Нет, она честно пыталась. Щурила то один глаз, то другой, меняла позы, едва не ложилась на стол, – благодарение богу, совет Роузи оказался забыт, и Рене нацепила самые обычные джинсы! – но у неё не получалось. Ни разу из пятнадцати, а может, и тридцати попыток она не смогла попасть нужным шаром в лузу. Мало того, биток через раз соскальзывал с наконечника и кувырком упрыгивал куда-то под стол, отчего Рене хохотала лишь громче. Она била то сильно, то слабо, постоянно отвлекалась на советы от Фюрста и шуточки Роузи, а потом вовсе случайно ткнула Лангу в живот прорезиненным концом орудия своей пытки. Тони вздохнул и посмотрел с такой укоризной, что Рене едва не взвыла от смеха.
Она понимала, что не плещись в крови алкоголь, их «обучение» показалось бы ей слишком смущающим. Почти на грани приличий, а может, уже и за ними. Ибо то, как склонялся к ней Энтони… Как поддерживал за живот, чтобы она не упала… Как уверенно и до дрожи знакомой тяжестью ладони давил на спину, вынуждая нагнуться к столу… Все это кружило голову гораздо сильнее каких-то трех жалких бокалов. И Рене не знала, пьяна ли на самом деле или плавает в эйфории. Потому что еще былите самые взгляды. Тот самый момент, когда Тони делал шаг в сторону и будто прятался в тень. Никто другой ничего не увидел бы, но Рене чувствовала их каждой клеточкой кожи. Ощущала мурашками в волосах, дыханием с призвуком мяты на шее, теплом случайных прикосновений, которых можно было бы избежать, но ни один из них даже не подумал об этом. И радостно прыгая вместе с Роузи после первого в жизни забитого шара, она не могла не заметить, как сжималось внутри чужое счастье. И потому Рене смеялась. Своей радостью прогоняла из их общей памяти ужас вчерашней ночи, воспоминания о дрожащем на земле Энтони и беспомощности. Тоже одной на двоих. И когда кто-то пнул надоевший всем автомат с музыкой, она зашептала слова включившейся песни и не могла отвести взгляд от возвышавшегося в полумраке доктора Ланга. А он смотрел на неё.
«You're just too good to be true
Can't take my eyes off of you…»
– Сыграем? – тихо проговорил он, и Рене скорее прочитала вопрос по губам, нежели услышала.
«You'd be like heaven to touch
I wanna hold you so much…»
– Конечно, – так же беззвучно ответила она, но Энтони понял. Приглашающе кивнув, Ланг подошел к столу, чтобы расставить шары, и брошенный на Рене взгляд жег, как та самая мята. Когда за сладким вкусом становилось чертовски больно.
«At long last love has arrived
And I thank God I'm alive!»
Они знали, что за ними следят. Рене чувствовала взгляд Роузи и тревогу нервно поедавшего пирог Фюрста, почти слышала, о чем звучат их шепотки около бара, и истеричный стук инсулинового шприца о ладонь. Но все равно упрямо кружила вокруг бильярдного стола, точно хотела заколдовать всех невольных свидетелей. Пусть! Пусть этот вечер пройдет. Рассыплется на атомы в воспоминаниях четверых и умрет где-то в анналах истории. Сейчас она слишком счастлива, чтобы думать об этом.
«You're just too good to be true
Can't take my eyes off of you.»
Ланг не казался ей божеством, как многим влюбленным мерещатся их избранники. Упаси боже! Тони был человечен настолько, что мог бы стать неплохим образцом для инопланетных гостей, если те все же где-то существовали. Квинтэссенция всех пороков и добродетелей. Умный и ловкий, разумеется, смелый, но при этом совершенно бестактный, грубый и черствый засранец, который в тот же миг мог встать на колено и завязать на зимнем ботинке Рене коварный шнурок. Просто так. Потому что Ланг мог и не считал подобное чем-то зазорным, но при этом корона его величия сверкала едва ли не ярче сверхновой. Энтони был до одурения земным и таким настоящим, что Рене начинала сомневаться в своей реальности.
«But if you feel like I feel
Please let me know that it's real…»
Ему не шел полумрак. Впрочем, свет бестеневых ламп уродовал его лицо гораздо сильнее грубых черных провалов, что в темноте бара образовывались вместо глаз, рта и иногда щек. Энтони был прекрасен в движении. В действии. И неважно, были это раздумья в час сложнейшей из операций или очередное ребяческое баловство в холле, когда Ланг рассекал на двух гироскутерах сразу. Статичность его убивала, как убивало бездействие или однообразность. А потому Рене казалось, что даже черты лица Энтони стремительны. Нос, челюсть, контуры черепа – резкие линии, в которых не нашлось места для тщательно выверенной траектории.
«You're just t о o good to be true
And с an't take my eyes off of you»[61]61
Боб Крейв, Боб Гаудио – «Can’t Take My Eyes Off You»
[Закрыть]
На свежий воздух они вывалились хохочущей толпой где-то в начале одиннадцатого вечера. Выпавший снег давно растаял, и теперь в свете желтоватых уличных фонарей асфальт переливался желтыми искрящимися пятнами. Несмотря на закрытые двери, даже на улице было слышно песню из вновь заевшего аппарата, но теперь это никого не беспокоило. Роузи в очередной раз мурлыкала себе под нос припев, ну а Рене с наслаждением вдыхала влажный предзимний воздух и чувствовала, как из головы улетучиваются остатки хмеля.
– Ланг все-таки ублюдок, но что-то в нем есть, – зябко поежившись, задумчиво проговорила Морен. Она смотрела на Рене, которая рассеянно следила за шутливым спором двух мужчин.
В этот вечер Энтони пил исключительно воду и, может, поэтому его обошла стороной вечная меланхолия. Он улыбался, шутил. И с каким-то неясным трепетом Рене прямо сейчас ловила, как его губы в очередной раз растянулись в ехидной улыбке. Тем временем Роузи пнула попавший под подошву камешек и развила свою мысль:
– Меня он, конечно, по-прежнему бесит. Право слово, тот еще трикстер в шкуре койота – ум без чувства ответственности. Однако я почти уверена, что ты ошибаешься.
– В чем? – Рене удивленно посмотрела на подругу.
– В своей бесперспективности, Ромашка, – страдальчески вздохнула Роузи, словно объясняла азы. – На каждую его хитрость ты отвечаешь обескураживающей искренностью. А знаешь, как это раздражает?
– Мне кажется, или ты себе противоречишь? – хмыкнула Рене. – К тому же мне ясно указали на место лучшего друга.
– И что? – не поняла Морен и недоуменно посмотрела на нахмурившуюся подругу.
– Это взаимоисключающие понятия… Энтони не дурак и не будет рисковать своей карьерой ради очередного быстрого романчика. А еще доктор Фюрст вряд ли будет доволен такой ситуацией.
– Будто бы Ланга это когда-нибудь волновало, – фыркнула медсестра. – Наше местное божество давно наплевало на все законы. Ну а что насчет Ала – он немец. Ему нужно пару недель, чтобы вписать новые нормы в свод своих правил, которые не обновлялись со времен Вильгельма II.
Неожиданно Рене рассмеялась и покачала головой.
– Господи. Еще ничего не случилось, а мы уже думаем, как будем решать проблемы.
– Тараканы Энтони весьма заморских пород и способны на многое, – загадочно протянула Роузи. – Надо быть готовой ко всему.
– Ничего не будет. Я ему неинтересна, – поставила Рене точку, но, кажется, ее не слушали.
– Нет. Пожалуй, даже инопланетных. Как Черви из «Людей в черном».
– Фу!
– В этом весь Ланг. – Подруга похлопала по плечу. – Привыкай.
На этом разговор стих, потому что до девушек все же долетели обрывки чужого спора. Из шуточного тот незаметно перерос в разговор на повышенных тонах, пока Фюрст пытался в чем-то разубедить уже надевавшего шлем Ланга. Подойдя ближе, Рене поняла, в чем было дело. Выпавший снег хоть и растаял, но влажное полотно дороги блестело слишком обманчиво. На небе снова редели кустистые облака, в чьих просветах проглядывали редкие звезды, а значит, температура падала. Мотосезон давно подошел к концу, но у Энтони всегда находился свой взгляд на очевидные для остальных вещи. Именно поэтому он легко уселся на черный байк и едва не слился с темным полотном мокрого асфальта. Черное на черном. Внутри Рене что-то сжалось от нехорошего предчувствия, но она промолчала. Серьезно, не мог же Энтони так бездумно рисковать?
– Ланг, прекрати. Это идиотская бравада!
Кажется, доктор Фюрст был с ней согласен. И Рене уже собралась сделать шаг, чтобы попробовать убедить воспользоваться, очевидно, не такими веселыми, но куда более надежными услугами такси, однако в этот момент большое сердце черной машины довольно рыкнуло. Ланг газанул, и вокруг них поплыло белое облако дыма, которое мгновенно расползлось по земле и окутало ноги. Еще и еще рычал двигатель, пока все вокруг них не заполнилось густым туманом.
– Тони! – в последний раз воззвал к рассудку своего друга Фюрст. Но вместо того, чтобы послушать, Ланг демонстративно опустил защитное стекло и с диким визгом шин стартовал. – Чертов позер… Здесь же лед!
Однако если тот и вправду покрывал узкую дорогу возле гудящего музыкой бара, то мотоцикл Энтони явно обладал волшебным сцеплением. Он вгрызался в асфальт, словно тот был наждачной бумагой – плотной, шершавой – потому что дым из-под колес теперь покрывал весь клочок свободной проезжей части. Нервно закусив губу, Рене смотрела, как послушный бледным рукам без перчаток черный монстр рисовал круг за кругом и иногда уворачивался от редко проезжавших машин. Его танец был опасен и страшен, а потом все стало лишь хуже, когда Энтони неожиданно поднял байк на заднее колесо и отпустил руки. Он развел их в стороны, словно сам Господь Бог, и в этот момент Рене подумала, что лично его убьет. Как только придурок остановится, она подойдет и свернет ему шею. Но адреналин Энтони лишь набирал обороты. Его мотоцикл пронесся из одного конца улицы до другого, чтобы в резком развороте застыть на переднем колесе прямо перед остолбеневшей Рене и отшатнувшимся Фюрстом. Роузи давно предусмотрительно спряталась за своим другом. Так что прямо сейчас Ланг завис в воздухе прямо над замершей девчачьей фигуркой, а через показавшееся целым столетием мгновение Ланг резко вернул байк на землю. По асфальту вновь пополз дым от сожженной резины и остывавшего в холодном воздухе выхлопа.
– Идиот, – разозлилась Рене, но добилась лишь поднятого вверх щитка. Тони чуть склонил голову набок, а потом подмигнул.
– Садись. – Он похлопал по бензобаку впереди себя.
– И не подумаю! – взвилась Рене и отвернулась, чтобы пойти обратно в бар и вызвать такси. С неё хватит дурного позерства. – Я не собираюсь…
Договорить она не успела, потому что, взревев мотором, Ланг вновь пробуксовал колесом под вонючий дым от резины, а затем стремительно наклонился вперед и одним ловким движением схватил Рене за талию. Он легко подтянул ее к себе поближе, отчего подошвы зимних кроссовок проскребли по земле, и без каких-либо усилий усадил перед собой. Ее тело застыло. Сжалось от ужаса, прежде чем раздался знакомый щелчок. А затем Рене завизжала и вцепилась в скользкий железный бак, когда мотоцикл под ней неожиданно взмыл в чертов воздух, хотя всеми законами физики ему полагалось спокойно катить по асфальту. Но Энтони, видимо, жил на какой-то иной, совершенно не похожей на Землю планете, потому что, вопреки гравитации, едва не парил над дорогой. Зажмурившись, Рене чувствовала, как бьет в лицо ветер. Вдыхала морозный воздух с привкусом газа и мокрого снега, когда вдруг услышала сквозь визг мотора:
– Открой глаза. Посмотри!
Она не хотела. Боялась до ужаса! Но в голосе Тони было столько едва сдерживаемого ликования, что Рене не посмела ослушаться. Она осторожно приподняла сначала одно веко, затем другое, продолжая щуриться от бьющего в лицо ветра. Но тут голова будто сама инстинктивно наклонилась немного вперед, отчего Рене невольно повторила позу сидевшего позади Энтони, и это случилось. Рене ощутила, будто и вправду летит. Она не чувствовала ни земли, ни ветра, ни скорости. Внизу проносились белые линии скучной разметки, а впереди, как взлетная полоса, горела огнями пустая линия улицы. Она манила, тянула промчаться по ней. И, кажется, Энтони собирался сделать именно это, потому что прибавил газу. Мотор радостно фыркнул, Рене вскрикнула от неожиданности, а потом рассмеялась над собственным глупым испугом. Совершенно бессмысленным, ведь за спиной сидел Тони – надежный, как сам проклятый мир. Упираясь лопатками, она чувствовала прочную кожу его черной куртки. Почти зажмурившись, видела крепко державшие руль большие ладони. Бедром ощущала тепло громоздкого тела. Они вдвоем мчались вперед, и сердце Рене заходилось от никогда прежде невиданного, совершенно бесшабашного счастья. А потому она обернулась, чтобы разделить свой восторг. И пусть из-за отражавшихся на защитном стекле ярких пятен вывесок и фонарей было не видно золотившихся глаз, Рене знала – он смотрит.
«You're just too good to be true
Can't take my eyes off of you…»
– протянул в голове голос, и ей почудился на губах мягкий вкус мяты.
А дальше Рене не поняла, как все случилось. Ни в тот момент, ни днем позже, ни даже спустя многие годы она не могла найти ответ на вопрос – почему? Почему дернулось до этого уверенно крутившееся колесо, почему пальцы соскользнули с холодного бака, а руки всегда столь ловкого Энтони схватили пустоту, вместо ее дутой куртки. Так просто случилось. Вселенная решила сравнять запущенный кем-то счет, и когда мотоцикл резко вильнул, Рене почувствовала, что скользит и тянет за собой Тони. Она даже не успела вскрикнуть, когда в мысли ворвался чужой громкий вскрик. Тяжелый байк на полной скорости рухнул набок, на мгновение больно придавил ногу и в снопе оранжевых искр закрутился на мокрой дороге, уносясь прочь. Ее же по закону инерции со всей силы швырнуло в асфальт. Рене ощутила, как диким жжением обожгло щеку, пока тело тащило куда-то вперед, новый удар пришелся на спину, а следом в каменный бортик врезалась голова. И на этом мир кончился.
Глава 28
Рене не понимала, что происходит. Она стояла посреди неведомого пространства, где обрывками сновидений перед глазами мелькали цветные картинки. Ей хотелось пошевелиться, смахнуть надоедливых пестрых мух, но тело будто не слушалось. Не гнулись в ответ на вялый приказ пальцы, не поворачивалась голова, только пятна все кружились калейдоскопом и вызывали приступ надоедливой тошноты. Рене оцепенела. Погрузилась в такую апатию, что веки грозили схлопнуться сами. Надо же, она никогда не спала стоя, но сейчас, похоже, просто рухнет на невидимый пол и уснет. Непонятная тяжесть давила на плечи, но проклятая тошнота никак не давала расслабиться. Впрочем, может быть, если не думать о ней, то станет получше. Верно?
Зажмурившись, Рене попробовала улыбнуться, однако вместо темноты вдруг стало подозрительно тихо. Словно собственный организм перепутал – где глаза, а где уши. Под закрытыми веками всё так же плясали яркие точки, но теперь это было в глухой тишине, что до боли сдавила барабанные перепонки. Рене впервые захотела понять, куда же ее занесло, но не получилось. Мысли застопорились, будто бы проржавели, и не могли провернуть шестеренки в мозгу. Она понимала, что должна сделать. Господи! Это же просто! Однако тело даже не шевельнулось, несмотря на приказ. И вот тогда внутри впервые проснулась тревога. Окружившая внезапная тишина показалась не просто пугающей – она, вкупе с немощностью, вызвала панику. От испуга разум лихорадочно попытался проснуться и всколыхнулся, словно бурное море. Но… ничего. Ничего! Даже дыхание бесшумно проникало в легкие и так же неслышно их покидало.
Странно, до этой минуты Рене не замечала, как звучит ее мир. А ведь там что-то было. Нечто, что наполняло привычным фоном, прежде чем всё бесследно исчезло. Звуки. Шум. Голоса. Рене попыталась их вспомнить. Сверху донизу перевернула дырявую память, но ничего не нашла и нахмурилась – мысли спутались. Слиплись, словно растаявшие на солнце конфеты, забились между извилинами, отчего отлаженный тысячелетиями эволюции механизм перегрелся и забуксовал. Мозг почему-то сдавал, оставив вокруг и внутри Рене самую настоящую отупляющую глухоту. Та была ватной, рыхлой, словно в уши набили шарики из поролона. И попробовав тряхнуть головой, Рене пошатнулась. Она вдруг поняла, как же устала. Силы уходили с такой удивительной скоростью, словно она была кораблем, в брюхе которого образовалась пробоина размером с маленький космос. Ни залатать, ни починить, оставалось только идти с ней на дно. Но, наверное, так будет лучше? Можно лечь, забыть обо всем и просто уснуть. Да. Рене в блаженстве вздохнула, а по телу разлилось безразличное ко всем тревогам спокойствие. Сон наступал. Она уже почти в него провалилась, когда ее вдруг встряхнуло – пробило дрожью с головы до пальцев ног, отчего сердце едва не выскочило из груди. И в следующий миг мир вокруг внезапно взорвался одуряющим запахом, мелькающим белым светом и голосом:
– Ну, очнись же! Давай! – проорал кто-то в ухо, но Рене ни слова не поняла.
Что? Какой-то набор глупых звуков. Хотелось рассмеяться веселой игре, но рот не слушался. Его словно зашили. Однако крик на какое-то время вернул сознание, и Рене застонала. Она попробовала было пошевелиться, но это стало ошибкой. Тело мгновенно прошило резью, а от боли зазвенело в ушах, потому измученный мозг едва не пропустил тихую просьбу.
– …Пожалуйста…
Это слово она поняла, но что от неё хотели – не знала. Рене попробовала было вспомнить начало или дослушать конец, но тут тело вновь содрогнулось. И, честное слово, она лишь чудом не заорала. Ей было больно. Больно! Это раздирающее ощущение пришло так неожиданно резко… так внезапно и без предупреждения, что мозг оказался к нему не готов. Господи! Рене не могла понять, где руки и ноги, потому что ее словно порвало на части… На маленькие лоскуты, которые кто-то словно пытался сшить воедино прямо на живую. И от этой боли она вообще не понимала – цела ли, сколько в ней осталось нормального человека, а сколько превратилось в одну сплошную агонию. Голову давило шипастым обручем, а под кожу будто ввели миллиарды ядовитых иголок. От них жгло лицо, сводило спину, накатывала неконтролируемая тошнота. В панике от навалившихся судорог Рене попыталась подняться, хотя даже не знала – лежит она или стоит, но не смогла. Рене просто не чувствовала своих рук… Ничего. Туловище конвульсивно дернулось, в висках оглушительно застучало, и показалось, что она сейчас упадет, однако ее подхватили. Наверное. Или что-то подобное, потому что вновь пошевелиться не вышло.
– Как тебя зовут? – И снова эта тихая просьба.
Рене не знала, как смогла разлепить зашитые губы, – наверное, с мясом оторвала одну от другой, и теперь там сплошное кровавое месиво, – но все же пробормотала:
– Мне б-больно… б-б-больно… б-больно…
– Не шевелись! Нельзя… – Неожиданно ворвался в уши резкий приказ. Это был не тот голос, что мягко о чем-то нашептывал. Грубый и слишком злой, отчего Рене болезненно передернуло, когда рядом зазвучали незнакомые голоса на чужом языке. – Как тебя зовут?
Она снова не понимала, что происходит. Секунду назад перед глазами был радужный мир, который сулил такой долгожданный сон, а теперь темнота, редкие вспышки, ужас и холод. Рене вдруг так ясно его ощутила. Почти увидела, как он взбирался по коже и растекался сначала по капиллярам, потом по сосудам, венам и дальше в артерии. До самого сердца. И вдруг показалось, что она вот-вот умрет – остынет, заледенеет. Мозг отчаянно завизжал, но Рене удалось лишь пробормотать без надежды, что переругивавшиеся голоса ее услышат.
– Я з-з-зам’рз-зла…
– Ты понимаешь, где находишься?
– Х-хол'дно…
Говорить тоже оказалось невыносимо и почему-то ужасно трудно. Язык не слушался. Одеревенел, прилип к воспаленному нёбу и отдирался с такой мучительной судорогой, что Рене ошеломленно затихла. Рядом кто-то шумно вздохнул, и опять зазвучали слова на незнакомом, таком смешном языке. Похоже, у неё что-то хотели узнать, задавали вопросы, но Рене казалось будто рядом общались волшебные гномы, а может быть, эльфы. Она нахмурилась, силясь понять, о чем же шла речь, однако добилась лишь новой вспышки в своей голове. Череп зазвенел и едва не лопнул, когда рядом кто-то визгливо затараторил, а она попыталась уловить логику в непонятных словах. Только теперь это было уже не смешно, хотелось кричать от треска разваливавшихся на части костей. Все тело словно крошилось, растеклось в какую-то гниль и, наверное, уже прожгло под собой дыру, в которую Рене прямо сейчас медленно падала. Сознание почти съежилось. Оставило за собой лишь щель, откуда по-прежнему доносились взволнованные разговоры, через которые она оказалась не в силах продраться – в ушах монотонно звенело. Однако вдруг из-под полуприкрытых век Рене разглядела возню, словно кто-то рядом с ней дрался. Бред какой! Боже, она бредит! Но тут разлетавшееся на болезненные атомы тело накрыло нечто тяжелое, непонятное, но такое знакомое и удивительно теплое. А потом пришел тот самый, едва слышный голос, и точно стало легче дышать.
– Сейчас будет теплее, и боль скоро пройдет. Ты только не спи, солнце моё! Не сейчас! Ты же у меня сильная девочка, – Говоривший явно старался. Он произносил каждое слово с удивительной четкостью, будто знал, как ей тяжело вслушиваться. Как трудно движется электрический импульс между нейронами.
– Я не м-м-могу… Б’льно…
Рене прервалась, потому что ее снова тряхнуло, а от невыносимой судороги подкатила горькая рвота. И бог знает, как она в ней не захлебнулась. Что-то залезло в рот, раздался злой окрик, будто рядом уже не на шутку ругались, а она вдруг почувствовала, что должна это остановить. Ссориться очень неправильно. Нехорошо. Не по-доброму. Что бы сейчас ни происходило, вряд ли это была чья-то вина. Так что Рене вновь разлепила разорванные, щипавшие от желчи губы:
– П-перес-стань… Тони…
Имя пришло само. Воскресло из глубины продырявленной памяти и удивительно просто сложилось на непослушном языке в нужное слово. Тони. И пустой мир взорвался запахом мяты, который осел в ноющих легких и принес с собой облегчение. Тони. И реальность вокруг тут же загудела дребезжавшей машиной и безумным треском сирены. Тони. В голове вдруг зазвучала музыка. Рене не понимала слова, что огненными буквами вспыхивали перед глазами, но знала – там пели о чем-то прекрасном. О чем-то столь неземном и высоком. А что есть в жизни лучше любви? Наверное, ничего. Так что, она была влюблена? Как забавно. Тони. И без того горевшую пламенем щеку вдруг обожгло, а грудь сжалась от боли. О господи! Рене зажмурилась чуть сильнее. Когда это закончится? Неожиданно захотелось сдохнуть, но тут виска что-то коснулось, а запах мяты стал оглушительным.
– Я не буду… Больше не буду, только не плачь…
Что было дальше, она запомнила плохо. Если честно, память вообще сквозила брешами, точно мишень с рождественского ярмарочного тира. Рене то проваливалась в забытье, то морщилась от света электрических ламп и боли в предплечье, куда ставили капельницу. Медсестру она тоже видела. Та улыбнулась, а Рене оказалась не в силах прочесть имя на бейдже молодой девочки. Впрочем, потом снова наступила болезненная темнота, прежде чем сознание ненадолго вернулось в одном из коридоров. Видимо, она находилась в больнице. Однако в какой и почему – Рене не представляла. Мозг резко стопорился на попытке вспомнить, а любой приказ думать отзывался головной болью, после которой Рене опять отключалась. Иногда перед глазами мелькали какие-то датчики, а порой гладкие стены, слышались голоса, среди которых она безошибочно узнавала лишь Энтони.
Окончательно Рене очнулась в спиральном томографе. Под стандартной тошнотворно-зеленой простыней и с накрытым кислородной маской лицом. Одна. Посреди огромного белого пончика, который непрерывно издавал пульсирующие гулкие звуки, что перемежались пощелкиванием, когда аппарат делал очередной снимок.
– Мисс, вы очнулись? – Голос из интеркома звучал электронно и хрипло, словно у проржавевшего робота. Рене облизнула пересохшие губы и ощутила на языке привкус крови. Коммуникатор снова ожил помехами: – Вы понимаете, что я говорю?
– Да. – Короткое слово далось неимоверным трудом. Губы не слушались, их будто парализовало. И сначала Рене испугалась, что за жужжанием и треском томографа ее не услышали, но тут стол чуть сдвинулся дальше, а динамик опять зашуршал.
– Как вас зовут?
– Ро… Роше. Рене… Роше, – пробормотала она. От попыток вспомнить банальную информацию лоб свело судорогой. Хотелось, чтобы ее оставили в покое, однако дурацкий ржавый голос опять ввинтился в страдающий мозг.
– Где вы находитесь?
Взгляд мазнул по томографу, переместился на едва различимые стены, на которых не удалось сфокусироваться, и Рене прикрыла глаза.
– В бол'ниц’? – Похоже, язык отказывался произносить слова.
– Верно. Вы находитесь в Монреальской больнице общего профиля. Помните, как здесь очутились?
Рене опять уставилась на гудящий над головой белый пончик и медленно моргнула. Перед глазами вспышками пронеслось звездное небо и мокрое полотно дороги, но затем скомкалось и исчезло, оставив после себя безумное головокружение.
– Нет. – Она сама не знала, как смогла это выговорить. Под кислородной маской голос звучал ещё невнятнее, чем в собственной голове, а рот наливался болью и тяжестью. Засаднила щека.
– Какой сейчас месяц?
Если честно, было очень плевать март на улице или январь, но Рене прилежно выплюнула:
– Н-нояб’ь. И м’ня… с’час в-в-в’рвет.
– Вы попали в аварию, это нормально, – бездушно сообщил электронный голос и отключился, а у неё даже не нашлось сил саркастически хмыкнуть. Очень информативно!
В следующий же момент пончик затих, подумал немного, а потом чирикнул окончанием съемки. Стол с мягким, маслянистым гулом плавно поехал вперед, но даже от легкого движения потолка Рене замутило сильнее. Она попробовала было унять тошноту, но затем живот свело судорогой, и пришлось неуклюже повернуть голову набок, наплевав на прострелившую спину судорогу. Послышалось хлопанье дверей, чьи-то торопливые шаги, и некто в последний момент успел сдернуть с лица чертову маску и подставить пластиковое судно прежде, чем её судорожно стошнило бы прямо в себя. От напряжения голова снова едва не лопнула, когда Рене вырвало смесью желчи и неведомой слизи. А боль в спине, груди и мозгах оказалась такой разрушительной силы, что перед глазами все поплыло, и навалилась дикая слабость. Тело дрогнуло, затем пошатнулось и уже приготовилось было рухнуть прочь со стола, но тут его неожиданно подхватили и аккуратно уложили обратно. Сил открывать глаза не было. Рене знала, что надо вытереть выступившие от напряжения слезы и грязный рот, но даже не смогла поднять руку. Все, на что ее хватило, – моргнуть пару раз и сквозь водную муть вглядеться в склонившееся над ней лицо.
Энтони был бледен. Даже по своим весьма специфическим меркам приближался цветом к бумаге, а именно отдавал синевой. Возможно, в том оказался виноват холодный свет ламп или же явно хромавший на все нейроны мозг измученной Рене, но зрение выдало удручающую картинку. Она попробовала было приподняться на почему-то туго забинтованных локтях, но те соскользнули с гладкого пластика, и голова точно бы ударилась о столешницу, но большая ладонь успела чуть раньше и осторожно опустила многострадальный череп обратно. Лица коснулся скомканный край простыни, стерев остатки желчи и слезы, а потом Рене снова вдохнула безвкусный кислород маски.
– Ес-сли т-ты з-здесь, зн’чит… вс’ оч-xень дер’мов-во, – пробормотала Рене заплетающимся языком. Господи! Губы просто горели огнем, отчего на глаза опять навернулись слезы. Однако после короткой вспышки активности вновь навалилась многотонная тяжесть. Веки почти закрылись, но усилием воли удалось удержать их от полного схлопывания.
– Нет, – коротко ответил Ланг, чем заслужил удивленное мычание.
Тем временем в зал вошли две медсестры. Они притащили с собой каталку, а потом ловко и довольно проворно помогли ничего не понимающей пациентке перебраться со стола. Энтони же деликатно отвернулся, позволив смущенной Рене не так неистово хвататься за соскальзывающую прочь простыню. Странная ситуация. С одной стороны, до икоты неловкая, а с другой – каждый в этих стенах врач. И уж точно сам Энтони, ведь если он здесь, то дело дрянь. За иные случаи доктор Ланг никогда бы не взялся. Так что всю дорогу бог знает куда Рене молча вслушивалась в свои ощущения в попытке понять, что с ней не так. Конечности были на месте и вроде бы исправно функционировали, правда, руки слушались так себе, но легкое покалывание говорило о возвращении нормальной чувствительности. Открытых ран, после беглого осмотра под простыней, Рене не нашла. Больше вопросов вызывала страдающая голова, а потому был сделан вполне очевидный вывод.
– У м-м’ня… сот-тряс-сение? – старательно выговаривая каждое слово, спросила она, когда вся их компания вырулила из лифта в отделение нейрохирургии. В руках у Энтони была пачка снимков и, поскольку за все время пути он не бросил на них ни единого взгляда, стало ясно, что выводы уже сделаны. Однако пауза затягивалась, и Рене метнула тревожный взгляд на напряженный профиль своего наставника.
