Текст книги "И солнце взойдет (СИ)"
Автор книги: Барбара О'Джин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 48 (всего у книги 54 страниц)
– Как проходит ваша подготовка к экзаменам? – послышался вопрос, и ладони немедленно вспотели. Рене сжала край шнурка, которым были завязаны слишком свободные штаны и накрутила его на палец.
– Приемлемо. Думаю, мне удалось наверстать разницу в программах, – наконец ответила она.
– Я даже не сомневалась. – Последовал шелест бумаг, а потом новый вопрос, от которого Рене едва не подпрыгнула. – А как у вас сложились отношения с коллективом? Я слышала, осенью были какие-то недоразумения.
То, с каким изяществом Лиллиан Энгтан обесценила события прошлого года, заставило Рене поджать губы и на секунду задержать дыхание. Недоразумения? Серьезно?! Все произошедшее имело вполне конкретное название – буллинг, который спровоцировал сам глава отделения. Рене вновь стиснула несчастный шнурок. Что же, зато теперь становилось понятным в кого пошел Энтони своей небрежностью с людьми.
– Да, между нами было некоторое недопонимание…
– А теперь?
– Вполне приемлемо, – процедила Рене. Ну, почти правда. В раздевалке ее действительно больше никто не запирал.
– Это замечательно.
«Вряд ли», – подумала Рене, но вслух произнесла:
– Действительно.
– А как вам нравится работать с доктором Лангом? – не унималась Энгтан. – Комиссия в Квебеке регулярно остается довольна вашими отчетами. Говорят, вас очень хвалят.
И в этот момент Рене заподозрила, что причиной вызова стала отнюдь не ссора с Франсом, и даже не близость экзаменов. Она вскинула взгляд, уставившись в немного алчно скривившееся лицо главного врача, а та пыталась сложить тонкие губы в самую вежливую из улыбок. Энгтан подперла рукой подбородок, отчего на пальцах сверкнули массивные кольца, и продолжила:
– Доктор Филдс очень доволен вашими успехами. Не буду скрывать, происшествие с одним из пациентов заставило нас всех немного засомневаться в ваших способностях, однако отчет комиссии дал ясно понять – вы действовали в рамках своих компетенции и знаний.
– Благодарю, – сухо откликнулась Рене.
– За что же? – искусственно рассмеялась Энгтан. – Это исключительно ваша заслуга.
– Доктора Ланга. Он…
– Ах да! – перебил Рене невоспитанный возглас. – Вы так и не ответили, как сработались с Энтони.
Вопрос был на грани провокации, но хуже, что глава больницы отлично об этом знала. Рене видела, как чуть расширились в предвкушении глаза доктора Энгтан, и вдруг поняла – у Тони они точно такие же. Форма, разрез, даже то, как дергалось нижнее веко, и были рассыпаны по всей радужке блики золота. И смотря на эти искры, Рене медленно произнесла:
– Полагаю, он считает, что я недостаточно усердна.
– О, отбросьте эту никому ненужную скромность, – фыркнула Энгтан, тогда как внутри Рене все в очередной раз перевернулось. – Я читала его отчеты, так что можете не деликатничать. Никогда не видела, чтобы доктор Ланг так настойчиво кого-то рекомендовал. Отсюда у меня к вам вопрос…
Главный врач замолчала и внимательно посмотрела на замершую перед ней девушку. А та не хотела ничего слышать, ибо уже знала, о чем будет вопрос и каков на него ответ. Но доктор Энгтан чуть наклонилась вперед, что, видимо, должно было изобразить сочувствие и поддержку, а потом заговорила:
– Я слышала, какое недоразумение произошло в Оттаве. Поверьте, мне искренне жаль, что вы опоздали с отбором. Такая нелепая случайность… – Энгтан вздохнула, а Рене едва не задохнулась от столь наглого вранья. Однако что-то сказать ей не дали. Сложив перед собой руки и скрестив пальцы, главный врач крупнейшей больницы Квебека ласково улыбнулась. – Милая Рене, не стану отрицать, что ваше стремление продолжить дело моего брата очень похвально. Оно заслуживает только поощрения и всяческого стимулирования. Но не кажется ли вам, что гораздо выгоднее для вас лично было бы остаться здесь? Продолжить то, что уже начато и куда отдано столько сил. Работа в нашей больнице – это перспективы, отличное оборудование, слаженный и добрый коллектив. К тому же, мы уже столько в вас вложили…
Последний аргумент, наверное, должен был оказаться решающим и надавить на совесть вежливой мисс Роше. Только вот, увы, было уже поздно. Прошли те времена, когда Рене могла послушно выслушать самые лживые доводы и согласиться. Теперь она не шелохнулась. Даже не моргнула, а продолжила равнодушно взирать на врущую ей в глаза женщину.
– Вы же не станете отрицать, что именно мы приютили вас после смерти профессора Хэмилтона. Самое молодое дарование Квебека, только представьте, сколько возможностей откроет для вас работа именно здесь. Думаю, через пару лет специализации вы сможете легко занять место ведущего хирурга. К тому же, доктор Ланг…
– Нет. – Теперь настала очередь Рене перебивать. Она ничего не хотела слышать ни о Тони, ни о фальшивых перспективах.
– Не поняла? – Энгтан попыталась изобразить вежливое недоумение.
– Я не останусь в этой больнице, – четко проговорила Рене.
– Могу я узнать почему?
– Потому что не хочу. Мэм. – Она посмотрела прямо в золотистые глаза, а те чуть прищурились.
– Рене, милая, ты же понимаешь, что это не ответ. – Главный врач на мгновение отвлеклась, чтобы смахнуть неведомую пылинку с идеально чистой поверхности стола, а затем откинулась на спинку кресла и продолжила уже без лживой мягкости. Переход на личности вышел крутым, как пике. – По крайней мере не тот, что можно счесть за вежливый отказ. Полагаю, после всего сделанного мною и больницей для тебя лично, мы не заслужили подобное пренебрежение.
– А я не думаю, что когда-нибудь смогу принять ложь за благо. – Рене почти до боли стиснула шнурок. – Я ни о чем вас не просила, доктор Энгтан. Ничего не хотела. Я исправно платила за возможность обучения, хотя не хотела здесь быть. Да, одно время казалось, что у меня есть шанс полюбить это место. Но этого не случилось. Так что, полагаю, ответ «я не хочу» вполне удовлетворителен. Однако, если вы настаиваете, то могу облечь его в иную форму.
Рене поднялась, одернула задравшуюся рубашку и вежливо улыбнулась.
– Мне очень жаль, но я не могу принять ваше предложение, потому что это не входит в мои планы.
С этими словами она вежливо кивнула и уже развернулась, чтобы уйти, как в спину ударил презрительный голос:
– Ты понимаешь от чего отказываешься? Мне плевать насколько далеко зашла ваша с Энтони интрижка, но я не…
– Дело не в этом, – совсем невежливо перебила Рене, а желание уйти из этого кабинета сделалось почти невыносимым.
– Так в чем же? – устало спросила Энгтан.
– Я просто не хочу, – абсолютно безлико ответила Рене. – А теперь прошу меня извинить. Работа.
Кивнув еще раз, она торопливо вышла в коридор, где едва не налетела на Энтони. Он ждал за дверями и совершенно определенно знал, о чем был едва ли состоявшийся разговор. Да, без сомнения, если верить его настороженному взгляду. Только, если Ланг на что-то надеялся, то их очередная недавняя ссора должна была все расставить по местам. Однако, проходя мимо, Рене все равно едва слышно проговорила:
– Я сказала: «Нет».
Все. Точка поставлена, и назад не будет пути. Что бы потом ни случилось, она ни за что не вернется туда, где оставила, кажется, три четверти сердца. Черт, в пору памятник делать из отколовшихся от него осколков. Но Рене, конечно, не настолько горда. Так что она попросту отвернулась от Тони и зашагала обратно под самую крышу, на последний этаж огромной больницы – доживать в этом отделении последние двадцать с хвостиком дней.
Глава 46
Сложно сказать, что изменилось после того разговора. Было ли это смирение или тщательно скрытое разочарование в ней как хирурге, личности, женщине, наконец. Однако с тех самых пор в их операционной стояла невыносимая тишина. Ни звука. Ни лишнего вздоха. И если раньше Рене отчаянно хотела прекратить смертельные пляски бесновавшегося под Rammstein эго наставника, то теперь столь же рьяно мечтала вернуть все назад. Включить громче музыку, услышать окрик, язвительный комментарий, смех или ругань. Хоть что-то! Тогда не мучили бы сомнения, что все снова пошло не так. Неправильно. Будто теперь она в чем-то ошиблась, приняла неверное решение и потому мозаика последствий не складывалась. Однако Тони упрямо молчал. Иногда цедил короткие реплики, а чаще безмолвно смотрел и с наигранным терпением дожидался, пока Рене поймет, что ему нужно. Скальпель? Зажим? Очистить операционное поле? Утопиться в вонючем обеззараживателе? На все ответом был лишь пристальный взгляд и тишина, словно ему самому не терпелось выгнать прочь своего ассистента. Рене пыталась вновь ощутить, как тогда, мысли и эмоции Ланга, но неизменно натыкалась на окружившие их двоих общие стены. Внутри и снаружи теперь было ватно и глухо.
В конце концов, она попросту догадалась, что в какой-то момент Энтони тоже устал вести эти игры. И с удивлением ощутила, как ему хотелось поскорее закончить каждую манипуляцию или быстрее дослушать отчет. Он уходил, едва позволял пациент, закрывал перед носом Рене дверь, как только стихал ее голос, не смотрел и, кажется, даже хотел бы никогда не встречать. И тогда в ушах снова и снова звенели дурные слова: «Я хочу, чтобы ты сдох!» Что же, Энтони умудрился создать полную иллюзию своего несуществования, как она и просила. Но облегчения Рене не испытала. Наоборот, с каждым днем становилось яснее, что в тот момент она потеряла себя. Ее злость пробила в сердце такую огромную брешь, которую никак не получалось залатать. Рене будто бы исчезала, как человек, и оттого в панике шарилась по чужим душам, чтобы грубо, без ведома и невоспитанно оторвать кусок у кого-то другого и попробовать заткнуть им дыру. Она пыталась смеяться над шутками Роузи, улыбаться ее страсти к чудной еде, внимательно слушать наставления Фюрста, но без толку. Доноров, чтобы заполнить пустоту, не было. А тот, кто мог бы помочь, уже этого не хотел.
По крайней мере, Рене была в этом уверена до самого последнего дежурства, когда, стоя перед столом, делала заключительные стежки. Давно были сложены вещи, а в шкафчике лежала копия расторгнутого договора, подписаны документы и отправлены в столицу отчеты. Через три дня начинались экзамены, а значит, больше она здесь не появится. Неожиданно Рене подняла голову и обвела взглядом комнату, словно хотела запомнить. Они все были здесь: Хелен, Фюрст, еще две сестры и, конечно же, Энтони. Высокий, сосредоточенный, вечный гарант уверенности в собственных силах. С ним было не страшно даже в самых тяжелых случаях – редкое качество, которое Рене по своей глупости так долго не могла оценить. Быть может, пойми она раньше, все бы сложилось иначе? Нет. Для такого нужна обоюдная вера, а Энтони не верил ни ей, ни в неё. И тем горше отдались в дырявом сердце слова, стоило наложить последний стежок:
– Вот и все. – Тони сделал шаг от стола и впервые за эти месяцы поднял взгляд. Такой тоскливый, что Рене было уже понадеялась, но… – Ты молодец.
И горло сжало от запоздавших эмоций. Поздно, Тони. Эти слова нужны были раньше: до отбитых пальцев и обожжённых ладоней, до разбитой головы и отмененного собеседования. В конце концов до того, как последние унижения просто сломали у Рене хребет. А потому она едва заметно кивнула и вышла из операционной.
Май неожиданно резко взорвался на улицах города цветами да зеленью. После бесконечных апрельских метелей, его солнце наконец-то согрело уставший от долгой зимы Монреаль. Люди снимали тяжелые куртки, мелькали пестрые плащи в цветах канадского клена, а вдоль старого порта слышалась музыка из сотен кафешек. Выпавший на прошлой неделе последний снег сошел едва ли не за пару часов, оставив после себя налет пыли на мостовой и чуть суховатый воздух. Даже запах реки, что текла через дорогу от дома, больше не отдавал затхлостью и болотом, теперь оттуда доносился аромат свежей воды и кваканье первых лягушек. Такова была романтика самого неблагополучного района в очень порядочном Монреале.
Несмотря на освобождение от дежурств, Рене плохо запомнила, как прошли обязательные тесты и практика. Королевский колледж врачей и хирургов оказался организацией на редкость огромной, а потому неторопливой и временами неповоротливой. Влияние снобизма Британии ощущалось здесь удивительно сильно, однако огромная махина работала, словно тщательно смазанный механизм, без единой осечки. Они назначали встречи, проводили беседы и бесконечные слушания, а еще высылали целые кипы счетов, которые Рене оплачивала даже не глядя. Посчитать, сколько было потрачено на получение проклятой лицензии, она так и не решилась. Иногда ей вообще начинало казаться, будто в стоимость включен даже воздух из экзаменационного кабинета. Но каких-то иных способов выцарапать разрешение на работу не существовало, так что Рене послушно отвечала на вопросы, делала предложенные манипуляции и терпеливо ждала результатов. Между делом она получала гражданство – Боже, храни Королеву! – и сдавала экзамен на знание французского языка. Увы, но в Квебеке терпеть не могли английский и англичан. Но только выйдя на потрепанные временем ступени посольства, Рене неожиданно тоскливо расхохоталась и посмотрела в сторону темневшего вдалеке Хабитата. Забавно, а ведь Энтони тоже был здесь однажды. Да-да, в тот самый день, когда подтверждал выданную где-то под Палестиной лицензию, проходил тесты и отвечал на ужасном французском о том, чем будет заниматься в крупнейшей больнице. Господи, какие же они все идиоты.
В общем, когда дела неожиданно оказались сделаны, а последние заявления тщательно заполнены и отправлены, Рене вдруг поняла, что свободна. Больше не надо бежать на дежурства, зубрить новые книги, переживать за своих пациентов. Цель, к которой она так стремилась, достигнута, но образовавшаяся на месте привычной жизни пустота оказалась пугающей. Рене внезапно ощутила себя бездомной и неприкаянной. Сиротой. В душе опять поселилось дурное предчувствие, когда под взглядом почему-то теперь постоянно сидевшего в ординаторской Энтони она собирала бумаги. «Я хочу, чтобы ты сдох!»– колотилось в мозгу, и спина покрывалась испариной. Нет, не хотела. Но и простить все, что он сделал, Рене не могла. Так и смотрели они друг на друга не в силах что-то сказать или сделать, потому что оба, похоже, уже давно везде опоздали. И убирая в сумку ярко-желтые «вишенки», Рене отчаянно старалась не разреветься. Ну почему? Почему все вышло именно так? Ответа не было ни у неё, ни у Роузи, что пришла провести вместе последний день. И съеденный на двоих горячий poutine с ананасовым соусом показался обеим с привкусом горечи. Наверное, повар сделал что-то не так. Но хотя Рене с тревогой ждала разговора, подруга ни о чем не просила, не убеждала остаться или дать кому-нибудь шанс, только задумчиво разглядывала выбитый на руке иероглиф. Роузи Морен прекрасно все понимала. Как поняла купленный до Женевы билет, покуда Рене машинально крутила меж пальцев пришедшую утром открытку откуда-то из Непала, а может, Камбоджи.
Итак, она снова сбегала. Давно были упакованы вещи, которых внезапно оказалось немного, собраны чемоданы, выплачена аренда за месяц вперед. Рене не знала, когда получит хоть одно предложение о работе, но понимала, что согласится на первое. Просто потому, что ей уже все равно. И, казалось бы, вот он конец, когда все должно вновь прийти в норму, да только спокойнее на душе не становилось. Что-то было не так.
Последняя ночь в Монреале вышла дождливой и хмурой. Рене лежала в постели и старательно вслушивалась в грохотавшие о металлический край подоконника крупные капли. В уме крутились неясные образы последнего сна. Они были мутные, липкие и отдавали знакомой отвратительной зеленью длинного коридора, а ещё запахом крови. Рене потерла лицо, шумно выдохнула и улеглась на бок, уставившись в закрытые оконные жалюзи. Лежать в темноте оказалось неожиданно страшно. В голову лезла навязчивая мысль, что кошмары вернулись. И хоть Рене отчаянно гнала ее прочь, но все равно вот уже битый час считала минуты и позорно боялась снова заснуть. Это ведь просто сон, верно?
Скрежет завибрировавшего на полу нового телефона прозвучал удивительно громко. Вздрогнув всем телом, Рене затейливо выругалась на французском, прежде чем свесилась с кровати и подслеповато уставилась на ярко горевший экран. А тот светился с энергией не меньше двух солнц. Так и не сумев разобрать, кто посмел потревожить в этот бог его знает который час, она подняла нервно дергавшийся аппарат и нажала на кнопку ответа.
– Да? – голос звучал хрипло. Полная иллюзия грубо прерванного сладкого сна.
– А… Эм… Рене! Это доктор Фюрст. Я тебя разбудил? – прокричало из трубки, отчего Рене невольно поморщилась. Чуть отодвинув от уха телефон, она сумела разглядеть время и нагло соврала:
– Три утра. Разумеется, я спала. Что-то слу…
Складывалось ощущение, что желание перебивать стало некой спортивной забавой. Словно окружавшие Рене люди однажды заключили пари и теперь упорно старались не проиграть. Поэтому, когда на полуслове динамик взорвался неожиданным шумом улицы, она не удивилась. Только медленно выдохнула и постаралась разобрать торопливую речь взволнованного главы анестезиологии.
– Не могу найти Энтони. Он ушел еще днем и с тех пор не отвечает на звонки.
Сердце в груди на мгновение замерло, а потом истошно заколотилось. Однако все, что услышал обеспокоенный Фюрст было короткое:
– И?
Рене перевернулась на спину и уставилась в темный потолок.
– Я думал, может… – Алан замялся, но она не собиралась ему помогать. Так что, пересилив собственную скромность, Фюрст договорил: – Он не с тобой?
– Нет, – отрезала Рене, а сама прикрыла глаза. На том конце сотовой связи вновь зашумела улица.
– А ты не знаешь, где он может быть?
Что же, если доктор Фюрст дошел до подобных вопросов к какой-то девчонке, то дело и правда полная дрянь, а Рене – последняя надежда отыскать Тони в самой вонючей канаве этого города. И хорошо, если еще живого. Но вместо того, чтобы немедленно кинуться на поиски немаленькой пропажи, Рене лишь повыше натянула тонкое одеяло.
– Понятия не имею и знать не хочу. – Вновь послышалось невнятное бормотание, но в этот раз Рене не дала себя прервать. – А сейчас извините, доктор Фюрст, но у меня самолет через несколько часов. Мне бы поспать.
Повисла короткая пауза, а потом Алан устало вздохнул.
– Да, разумеется. Извини за беспокойство.
Вызов оборвался, и Рене отбросила телефон. Поудобнее устроив голову на подушке, она удовлетворенно вздохнула, прикрыла веки и… Вновь широко распахнутые глаза уставились в надоевший потолок. Да будь ты проклят, Энтони Ланг! Рене зарычала и спихнула на пол мешавшееся одеяло. Ноги коснулись ледяного пола, а тело мгновенно пробрала дрожь от гулявших по спальне весенних сквозняков. От этого челюсть едва не свело болезненной судорогой, а сквозь стиснутые зубы раздалось разгневанное шипение. Чертов Фюрст! Ведь он знал! Конечно, даже не сомневался, что она поедет. Бросит все дела, примчится с другого края города, достанет даже с того света, потому что это долбаный Тони. Потому что иначе Рене попросту не могла. Потому что причина, по которой прямо сейчас так испуганно колотится сердце, до банальности очевидна! Неожиданно очень захотелось дать Лангу в нос. Сначала найти, а потом хорошенько врезать. Так, чтобы согнулся от боли и недоуменно уставился на едва доходившую ему до плеча Рене. О, да. Она злорадно хохотнула, пока быстро натягивала приготовленные заранее джинсы. Следом на очереди оказался свитер, затем кроссовки и куртка… а еще перцовый баллончик. Черт возьми, Рене отлично знала, куда едет в начале четвертого ночи.
Бар «Голдис» по-прежнему весьма успешно оправдывал некогда данное ему прозвище самой дурной клоаки. Прошедшая зима оставила неизгладимый след на его вывеске и грязном витринном стекле, перемешав в потрясающе абстрактный узор пылевые скопления и черную копоть от гремевших неподалеку железнодорожных путей. На пару секунд Рене даже залюбовалась разводами, но тут из приоткрытой двери донеслась громкая музыка, повеяло травкой и крепким запахом дешевого табака. Ладно, она просто удостоверится, что Энтони именно там, а потом попросит Фюрста забрать бренное тело. Ничего сложного. Верно? Рене нервно стиснула кулаки, в последний раз вдохнула не самый чистый воздух и нырнула в смрадное помещение. Где-то за спиной в панике уносилось такси.
Первое, что почудилось Рене, стоило очутиться внутри, – она ослепла. А еще оглохла, потеряла вкус и обоняние, после чего тактильные ощущения завопили от ужаса. Рене окружала группа каких-то совершенно пьяных мужчин, что толпились у самого выхода и громко ржали. Из их ртов вырывался отвратительный запах кислого перегара, а от одежды несло потом, пока пол под ногами содрогался от жутких басов и чьего-то ора. Затаив дыхание, Рене проскользнула мимо пузатых тел, шагнула в переполненный бар и только тогда поняла, что сегодня здесь праздник. Черт побери! Она нервно огляделась и заметила развешанные по стенам флаги, имитировавшие знамена восстания Патриотов. Что же, сегодня в Квебеке был день скорби и гнева, когда вспоминали о дискриминации первых французов и борьбе за власть, что закончилась печальным разгромом. Первая в истории Канады провинция так давно мечтала к чертям отделиться, что готова была отпраздновать даже несостоявшуюся попытку переворота. А потому, пока в эту ночь остальная страна восхваляла салютами королеву Викторию, в этом баре – да и во всех остальных тоже – мечтали придушить каждого, кто скажет хоть слово на ненавистном английском. А ведь Тони… Боже! Тони из принципа не говорил по-французски и вряд ли станет теперь. Дурной упрямец! Рене на секунду испуганно зажмурилась, а затем торопливо потерла слезившиеся от дыма глаза. Где же он, черт возьми?!
Темная ссутуленная фигура нашлась далеко не сразу. Рене пришлось трижды осмотреть переполненный бар, прежде чем в самом конце длинной стойки она заметила знакомую черную куртку и бросилась в ту сторону. И бог его знает, сколько ног было отдавлено по пути и сколько тычков получила она сама. Все, что волновало Рене, – добраться до того, как Энтони станет скучно. А потому она упрямо продиралась сквозь переполненный зал, не обращая внимания ни на людей, ни на столы, ни на ступеньки. Но, когда до цели оставалась пара шагов, Рене все же споткнулась и едва не упала на барную стойку, приземлившись аккурат рядом с невозмутимо сидевшим Лангом. В уши ворвались завывания на немецком, скрежет гитар и чьи-то громкие разговоры, когда она подняла голову и всмотрелась в удивленные золотистые глаза. Рене искала в них хоть какие-нибудь проблески мысли, но затем недоверчиво моргнула и опустилась на соседний стул.
– Ты не пьян, – немного растерянно проговорила Рене, пока смотрела, как Тони сосредоточенно строил из зубочисток маленький дом.
– А должен? – откликнулся Ланг, перекрыв новый шум гитар, затем поморщился и щелчком пальцев разбросал по столешнице деревянные палочки.
– Мы полагали… – Дернувшаяся вверх бровь вынудила Рене прерваться и покачать головой. – Привыкли, что именно так ты решаешь душевные дилеммы…
– Я всего лишь думаю! – презрительно фыркнул Энтони. – Просто иногда итог осознания оказывается слишком тяжелым.
– А сегодня? – тихо спросила Рене. – Сегодня твои мысли полегче?
– Сегодня их нет. Ни одной.
– Почему?
Энтони ничего не ответил. Только махнул рукой, подозвав бармена, и что-то сказал ему. Рене не разобрала, потому что набор звуков оказался совсем незнакомым. Однако через несколько секунд по стойке проскользила открытая бутылка с пивом и замерла четко напротив Ланга. Ясно, ждать объяснений бессмысленно. Рене чуть поерзала на высоком неудобном стуле, прежде чем решилась сменить тему.
– Фюрст тебя потерял…
– Паникер, – пробормотал Тони, а затем достал из кармана телефон и отшвырнул дальше по столешнице. – Это дерьмо село еще днем.
Рене медленно выдохнула, проследила за замершим рядом с барменом аппаратом и неожиданно осознала, что Энтони все же не до конца трезв. Да, он прекрасно понимал происходящее вокруг, но границы в его голове потихоньку начинали стираться.
– Сколько ты выпил? – спросила она, когда музыка ненадолго стихла. Рене смотрела на залегшие под глазами Энтони синие тени, на слишком впалые щеки и не представляла, как сможет его увести. Ее сил не хватит, чтобы даже на миллиметр сдвинуть груду мышц и костей. А уходить надо, пока не стало слишком опасно. Где-то позади уже звучали радикальные тосты.
– Иди домой, – неожиданно сказал Ланг и сделал глоток. – Это не лучшее для тебя место.
– Как и для тебя. Сегодня праздник Патриотов, а твой французский… – Она опасливо оглянулась, но в этом шуме вряд ли кто-то мог их услышать. По крайней мере, Рене на это надеялась.
– В мире семь тысяч языков, включая латынь. Думаешь, я не справлюсь? – Энтони усмехнулся, а потом сгреб разбросанные зубочистки и снова принялся за строительство дома. – Рене, уходи.
– Нет. Либо вместе сейчас, либо я дождусь, пока ты вдоволь надумаешься.
Энтони чуть склонил голову набок, словно размышлял над ее словами, а потом неожиданно громко хлопнул ладонью по липкой столешнице и проорал занятому очередным гостем бармену:
– Ahornbier für diese zierliche junge Lady, bitte. Und dreh' etwas möglichst Romantisches von Deutschen auf! Ich hab' so etwas wie einen Abschiedsabend mit dieser Dame[86]86
Кленовое пиво для этой хрупкой молодой леди, пожалуйста. И вруби что-нибудь романтичное из немцев. У меня тут с этой особой нечто вроде прощального вечера. (слово «хрупкий» здесь не совсем точное, этим словом называют девушек, которые малы ростом, худенькие…)
[Закрыть].
Лысый и раскрашенный татуировками мужчина неприлично хохотнул, затем оскалился и скрылся где-то за шкафом с разномастной выпивкой.
– Что? Что ты ему сказал? – испуганно спросила Рене, когда заметила брошенный в свою сторону насмешливый взгляд нескольких сидевших неподалеку гостей. Но тут прямо перед лицом громыхнула стеклянная бутылка с непонятным напитком, а потом – о, чудо из чудес! – чистый стакан. Ошарашенная Рене непроизвольно дернулась в сторону. – Тони?!
– Кленовое пиво. То, что нужно в твоем нежном возрасте, – пробормотал Ланг, правильно истолковав прозвучавшее в вопросе недоумение. Он опять игрался с зубочистками, но затем вздохнул, подхватил свой напиток и отсалютовал. – За удачный перелет.
В несколько глотков Энтони осушил почти половину, пока Рене ошарашенно пыталась что-то сказать. Наконец, он с грохотом вернул бутылку на стол, а у неё вновь появились способности к речи.
– Откуда ты знаешь? – ошарашенно спросила она, пока сама в голове судорожно вспоминала, где могла проболтаться.
– Почта, – сухо отозвался Энтони и постарался аккуратно положить сверху новую зубочистку, однако пальцы неожиданно дрогнули, и вся конструкция рассыпалась. Послышалось тихое ругательство, а потом Ланг неожиданно саркастично договорил: – Ты не закрыла свою почту на компьютере дома.
У Рене ушло несколько тягучих секунд, чтобы осознать, о чем именно говорил Энтони. Дом? Слово отозвалось в голове воспоминаниями о белых отштукатуренных стенах, стеклянных переходах и огромных квадратах солнечного света, что насквозь пронизывали пустые комнаты. И Рене будто снова услышала шум перекатов Лаврентия да эхо распростертого через залив города. Дом…
– Я не шарился по твоей переписке, если тебя это волнует, – неожиданно проговорил Ланг.
– Но и не закрыл, – холоднее, чем следовало откликнулась Рене.
– Нет, – согласился Энтони, а она откинулась было на низкую спинку стула, но тут же протянула руку и схватила бутылку, позабыв про стакан. Пиво на вкус оказалось неожиданно сладковатым, правда Рене поняла это лишь на пятом глотке.
Если честно, прямо сейчас она не очень осознавала, что чувствует. Раздражение? Прилив нежности? Ностальгию? Возможно, все сразу. Однако думать, почему за эти месяцы Тони так и не смог нажать на одну дурацкую кнопку, грозило либо фатальным разочарованием, либо бесполезной надеждой, что в любом случае было бесперспективно. Так что Рене сделала машинальный глоток и едва не подавилась, когда на смену безумной долбежке по струнам и барабанам резко пришел мягкий проигрыш.
– Специально для тебя, – картинно махнул рукой Энтони и шутовски поклонился под довольный свист толпы, которая явно не ожидала такой смены музыки. Криво усмехнувшись, он пробормотал: – Сладкое пиво и сладкие песни. Надо же. Не часто здесь такое бывает.
Тем временем посетители пьяно заулюлюкали, когда по залу пронеслось тоскливое и до скрипа зубов знакомое:
«Maybe I, maybe you
Can make a change to the world…»
Ох… Ну зачем? Рене взволнованно уставилась на спокойного Ланга и прошептала:
– Они поют на английском! Тони! Мы рискуем…
– Это бар одного националиста из Германии, – вяло откликнулся тот. – А потому «Scorpions» могут петь хоть на иврите, никто не станет возражать.
– Но флаги! – попробовала вразумить его Рене и кивнула в сторону полностью скрытых под полосатой тканью стен. Тони нахмурился, а потом огляделся, словно видел все это впервые.
«Maybe I, maybe you
Can find the key to the stars…»
– К черту, – заключил он и повернулся обратно. Рене же с силой стиснула в пальцах прохладное стекло бутылки.
– Пожалуйста, пойдем отсюда! – попросила она.
«You look up to the sky
With all those questions in mind
All you need is to hear
The voice of your heart …»
Рене бросила нервный взгляд на бурлившую позади группу очень пьяных людей. Песни их больше не интересовали, зато портрет Королевы и валявшиеся в углу дротики стали предметом очень святотатственных идей.
– Энтони… – Она попробовала встать, но тут прохладную ладонь схватили крепкие пальцы.
– Зачем ты здесь? – спросил Тони. Он не смотрел в глаза, зато очень внимательно изучал растрепавшиеся у лица пряди. Подняв руку, Ланг легонько потянул за один из завитков, что скрутился от влажности. – Зачем, Рене? Ты приехала непонятно куда и в непонятно какой час, хотя в одиннадцать утра сядешь на самолет и улетишь. Ты же все решила, так зачем?.. Это жалость?
– Нет, – прошептала Рене после недолгого молчания. И Энтони наклонился к ней ближе, чтобы наконец-то заглянуть в растерянные глаза.
– А что же тогда? – тихо хмыкнул он, и Рене промолчала.
Они оба знали, что правдивого ответа Тони не заслужил. Однако тот был и не нужен, когда пальцы скользнули по щеке, едва коснулись линии шрама и чуть зацепили край нижней губы.
«Maybe I, maybe you
Aree just soldiers of love
Born to carry the flame
Bringin' light to the dark»
Рене не могла точно сказать был ли то визг собственной крови, а может грохот зазвеневшей из динамиков музыки, когда на губах вновь оказался знакомый вкус Энтони. Бутылка полетела на пол, расплескивая содержимое, но этого никто не заметил. Все, что Рене понимала в эту минуту, как ныряет в тепло рта прохладный язык, а в голове взрывается мята с привкусом солода. Так знакомо! До ужаса правильно и привычно. И тогда руки сами вцепились в стянутые курткой плечи, провели по напряженной шее и запутались в жестких прядях волос. У Рене не было на раздумья даже секунды. Она слишком скучала и слишком любила, чтобы позволить какому-то времени отнять у неё эти мгновения. А потому нетерпеливо уткнулась носом в колючую щеку, столкнулась зубами и до боли прикусила податливый рот, пока большие ладони сильнее сжимались вокруг ее головы и мелко дрожавшего тела. Наверное, она почти задохнулась. Да-да, без сомнений растеряла из легких последние молекулы воздуха, когда ощутила на шее дорожку из поцелуев, а затем совсем не мягкий укус. И прямо сейчас Рене не хотела ничего знать, не желала слышать и думать, но…
