Текст книги "100 shades of black and white (СИ)"

Автор книги: Shagel

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 72 страниц)

Время богов ушло. Время сидхов ушло, и их народ, почерневший от злобы и горя, подурневший от дыма очагов, ослепленный холодным железом, вынужден был прятаться по норам.

– Это еще почему? – зарокотал его голос под страшной маской, что пугала до смертельной дрожи любого. Раньше пугала. А теперь нет.

– Вода не даст тебе пройти, – улыбнулась Рэй. – Возвращайся обратно, сидхе. Иди с миром.

И правдивы оказались слова ее. У самых ног, обутых в грубую кожу сапог – а Кайло бы поднес Рэй самые легкие, драгоценные туфельки, сотканные из лунных лучей, чтобы не оцарапали они нежные ступни – в густой траве змеился петлей родник, такой мелкий, что всю воду собрать можно было в ладони. Но не пускал он его, не позволил агиски переступить, не дал забрать солнечную девушку, что смотрела на него бесстрашно.

Она знала, чьего он народа, знала, что за кровь текла в его жилах, знала, что за колдовство вытащило его из темной пещеры на свет, яркий и жгучий, в день зимнего солнцестояния. И он не понимал, может, это ему стоило удивляться?

– Ты ведьма? – высматривал он в ее облике знакомые приметы – заячью губу или россыпь родинок, может, бельма на глазу – но не было в ней ничего дурного.

– Нет, сидхе. Человек я. Знаю, правда... много, – снова улыбнулась она, и на солнце заблестели ее зубы, белые, влажные, точно жемчужины в раковине.

Было время, и Кайло ссыпал их на колени своим смертным наложницам, чтобы ткали они из перламутра себе одежды. Украшали им свои уборы, нанизывали на запястья увязанные в бесконечные нити.

Но Рэй не нужны украшения, она сама словно редкостное сокровище, и пробилось сквозь толщь неприязни к человеческому роду что-то слабое, хрупкое, как росток посреди зимы. То ревность? То зависть?

Не к ней, к Королю своему, что получит ее однажды.

Свободную, напоенную светом, смелую и хитрую.

Стояла она ровно, коснувшись носком сапога воды проточной, неуязвимой став. А в руке открытой, на ладони, испещренной старыми шрамами и царапинами, блестело живое серебро.

Чешуя на солнце серебрилась, и рот немо открывался. Знала Рэй, что любят агиски больше всего. Человеческой крови разве что кроме.

– На, хороший, – протянула она рыбину скакуну, и тот потянулся, всхрапнув. У живой воды копытом черным забил, задрожал весь, готовый Кайло со спины сбросить. – Поешь.

– Пальцы он тебе объест, глупая.

– Не станет. Голодный он, сидхе. Загонял ты его совсем.

И точно, не хотел агиски Рена, Немой Смертью прозванный, потому что не успевали жертвы крикнуть, как утаскивал он их на дно, в одно мгновение, трогать ее руки. Взял серебристую рыбину аккуратно, размалывая острыми зубами, и спокойно съел.

А Рэй все знай себе улыбалась, поглаживая по гриве черной как смола, гладкой как шелк, водила ладонью по морде, закованной в путы, из волос русалочьих свитые.

Протяни Кайло руку, ухватился бы он за ее обнаженное плечо, золотым светом усыпанное, дернул на себя и утащил по темным ходам обратно, да только не была глупой она.

Держась настороже, отступала назад, стоило ему к ней потянуться, глядела на Рена внимательно:

– Человеком ты прежде был, сидхе. Так ведь?

Помнил, ох, намертво впились в память воспоминания, помнил Кайло меч, кровью отца обагренный, иззубренный, осколок в груди оставленный, как знак матери. Королевского сына, убийцу отца своего долго искали. Лет пять покоя не было королеве Лее. Видел это Кайло сквозь волшебные зеркала сидхов – ни разу не заплакала она, застыло лицо, безразличием омраченное. А потом другого сыном названным своим нарекла.

А что поделать, ежели звали его сидхи, звали с самого детства, и слышал он голоса темные, во сне и наяву?

Станешь ты королем среди королей, носить корону будешь не из золота или металла, ясеневая будет, и трон возмешь ты Неблагого Двора однажды... Вот что нашептывал ему голос во сне, голос Сноука. Только убей отца своего, обагри кровью ладони и открой проход в наш мир. И все однажды будет твоим.

Слышала ли Рэй эти голоса? Звали ли они ее с собой, лишая покоя? Наполняя душу тоской по чему-то неизбывному. По миру, что будет принадлежать ему и только одному.

– Нет, – оборвал ее Кайло. – Не задавай таких вопросов больше, иначе убью я тебя, – и схватился он за поводья, натянув их. Заставив агиски своего танцевать, безумно храпя, когда впились в кожу скакуна морские крючки. И синяя пена на землю заснеженную закапала.

– Значит, свидимся мы еще, сидхе, – снова прикоснулась к вороту своему Рэй, пальцы по тонкой нити заскользили, под одежду прячась. – Скажешь имя мне свое, раз в покое ты меня оставить не желаешь? Или стыдишься, раз бессилен оказался?

– Кайло Рен зовут меня, и заберу тебя с собой я! Совсем скоро унесу ко Двору своему, подловлю тебя, когда без защиты окажешься, – поклялся он. И снова пронзила сердце, зеленью увитое, ядовитым мхом заросшее, ревность.

Забрать – заберет, да не себе, хоть стоила Рэй всех наложниц на свете. Стоила куда больше, потому что знала она все. Разглядела под маской, из Тьмы кованной, человеческий лик. Запах человека, хоть вытравливал из себя его Рен сколько мог, почуяла. И имя узнала, хоть не хотел он его говорить. Сыграла на его слабости, на тщеславии.

Могла такая стать новой Королевой Благого Двора, занять трон по праву силы внутри.

И не ему она была предназначена.

Скрипнул зубами он, но повернул коня, поскакал прочь, потому как луна холодная скрылась за лесом, пропал свет ее, по которому ходить могли сидхи. В солнечном свете ходить, смешавшемся со светом подруги ночной, всего седьмицу в году.

И кинулся агиски в темную нору, дорогу домой почуяв, и слышал позади себя Кайло смех тонкий, смех тихий, смех, что возможно только почудился ему.

Ох, говорили Рэй не гулять по лесу в Йольскую неделю, говорили старые люди в поселке. Много чего они говорили, что утащат ее злые духи, пробудившиеся к самому кануну Солнцестояния. Что Неблагой Двор новых наложниц себе ищет, по чужим домам рыщет ночами, тенью скользя меж дверей. И берут они самых красивых, самых теплых, самых смешливых. Чтобы напоминали они Рыцарям, кем были они раньше, до того, как клятву Королю своему дали, людьми обычными, жадными до бессмертия.

Но знала еще Рэй, знала не понаслышке, а от мудрого отшельника, жившего на окраине леса, как избежать встречи с ними.

Носи с собой хрусталь застывший, он заместо воды тебе будет, а завидишь Рыцаря, ступай в воду, даже пригоршня ее тебя спасет, убережет от дурного взора, ибо не могут они пересечь ее. И держи в одном кармане нож острый, железный, он хуже смерти для сидхе любого. А в другом ясеневую ветку, и ежели заблудишься, укажет она тебе путь обратно. Ясень да рябина, знают все ходы их, выведут из тьмы, защитят.

Да и кому бы сгодилась она такая, безродная, никчемная сиротка?

Всю жизнь прожившая в услужении у местного купца, Ункара Платта, и только за последние пару лет, став совсем взрослой, перебравшаяся на самую окраину. Подальше от косых взглядов людей.

Некрасивая, нескладная, больно тонкая и худая как щепа. Со щеками смуглыми, когда ценились девы другие, белые как молоко, румяные как кровь. С глазами светлыми, что песок под речной водой, цвета неприглядного.

Не любила Рэй наряды богатые, но любила свободу.

А еще сказки отшельника.

Был он когда-то человеком богатым и знатным. Было королевство, поделенное с сестрой единокровной пополам. Но любил он ее слишком сильно, не так, как положено.

Видела Рэй портрет ее, за зеркалом спрятанный, так похожий на ее собственное лицо. Может, оттого пожалел ее Люк? Спас от смертельного холода, приютил, а потом и всем, что знал, щедро поделился.

Вот и ушел Люк. А может, и что-то другое прогнало его. Потому что видела иногда Рэй взгляды тоскливые, слышала, как говорит он сам с собой по ночам, во сне. Винил Люк себя в чужой смерти. Чьей? Она не спросила.

Но наутро еще больше дарила тепло и веселье, способное прогнать боль из его глаз. Была оживленной, смешливой. Глупой и наивной. И нравилось ей, когда улыбался он, на короткий миг возвращая себе молодость.

Но сегодня, возвратившись домой, изрядно поплутав по лесу, чтобы не нашел ее встретившийся на другом берегу сидхе, застала Рэй учителя своего в добром духе.

И после ужина решила она, усевшись в ногах его, отложив в сторону книгу, спросить.

– А как расколдовать сидхе? Возможно ли?

Посмотрел на нее Люк так, словно побывала она уже на той стороне.

– Нету способа такого. Ни в книгах, ни на деле. Не смотри на меня так, Рэй. Не стоит тебе одной бродить по лесу больше. Украдут тебя, и что тогда будет...

Не сказал он со мною, но поняла она это и без слов.

– А обмануть его тогда как? Пообещал он вернуться за мной, – говорила она и вспоминала встретившегося ей Рыцаря. Высок он был и силен, черный плащ по крупу агиски стелился, до земли доставая, и черный шлем его, будто из ночной тьмы отлитый, должны были ужас в нее вселить. Почему же тогда не испугалась она?

Косоглазая Маз как-то рассказывала, что повстречала сидхе на тропинке у колодца, она тогда ведра ему под ноги как уронила, водой окатив, что тот застыл статуей, от наглости такой остолбенев.

Боялась она, что он ее утащит, да только кто бы взял ее с собой, когда минул ей уже четвертый десяток, кожа вся сморщилась, а голос охрип.

Но историю ту Маз еще долго пересказывала на всех посиделках, даже в церкви не постеснялась поведать с амвона, хоть не дело это – старую и новую веры смешивать.

– Обмануть? – задумался Люк, по дереву кресла постукивая железными пальцами, выкованными искусным мастером. – В ловушку загнать его можешь. Из железа. А там мы поглядим. Но знай, Рэй, – отмер он от своей задумчивости, по щеке ее нежно погладил, – не отдам я тебя ему. Больше не отдам.

– Больше?

Промолчал он. Промолчала и она, а наутро пошла искать железные ложки и вилки все, чтобы круг из них выложить можно было.

Пришел он к ней через две ночи на третью, после полуночи, когда вышла из-за облаков почти полная луна, выщербленная с одного края. Свет ее оттого был мутным, слабыми, и почудилось сперва Рэй, что призрак стоит за окном.

Призрак смотрел на нее сквозь узорчатое от мороза стекло, но не посмел отворить окна, дернуть за щеколду, потому что выложила на подоконнике Рэй расплющенные кусочки металла, что нашла на полу кузни.

Жгло ему ладонь, затянутую в черную перчатку, близкое присутствие смертельного металла.

– Рэй, – позвал он ее тихо, и поняла она, что было в нем не так, что показалось ей странным. Снял он маску свою, обнажив лицо, и луна залила его своим светом. Некрасивое, длинное, с глазами черными, точно угли. И не было в его голосе больше угрозы.

Звучал он просяще.

– Что? – прислушалась она, но окно не открыла, хоть и была под защитой железа.

– Идем со мной.

– Послушай себя, сидхе, ты пришел сюда, чтобы унести меня в другой мир и думаешь, что я соглашусь по доброй воле? – сквозь покрытое вязью льда стекло она видела его лицо, искаженное, но не озлобленное.

– Я подарю тебе его.

– Подаришь? – захотелось Рэй засмеяться. О, как велеречивы были сидхе, возжелавшие смертную. Что только не обещали, корону Королевы, трон и весь мир в придачу. – А солнце ты мне сможешь подарить? Свет? Свободу? Уходи, сидхе, пока не нашла я свой кинжал да не оцарапала тебя.

– Тогда что же медлишь?

Знала ли она ответ? Нет, конечно. Их было множество. Из страха, из жалости, из-за нерушимого слова, данного Люку – не делать глупостей. Или из-за того, что голос Кайло Рена звучал печально. Будто уже ранила она его, и истекал он кровью под окнами хижины.

– Холодно в Йоль окна настежь открывать. Замерзну еще, – пошутила она, да вышла невеселой шутка. – Ты-то не согреешь.

– Впусти меня, – снова произнес он. – Впусти меня, Рэй, – и стал его голос чудным, настойчивым, заполз в уши и остался там. – Впусти...

Только покрепче ухватилась она за ножницы, под подушкой спрятанные, что обожгли они ее прикосновением острым. Отрезвила разом боль.

– Нет. Уходи, сидхе. Нечего тебе здесь делать. Уходи, пока не позвала я Люка.

Знал ли он, кто такой Люк? Отчего тогда разозлился, точно была она уже принадлежащей другому? Поднял руку в черной перчатке и стукнул по стеклу, и побежали трещины от удара, кровь багряная побежала.

Зазвенели осколки, влетел в комнату холодный ветер, и послышался тревожный возглас Люка.

Но уже успел схватить ее сидхе. Протянул руку, обагренную кровью, вцепившись в распущенные волосы, притянул к себе.

– Идем со мной, Рэй, – прошептал он, и в его глазах, темных как сама ночь, увидела она, что ждет ее. Бесконечный плен на другой стороне, в клетке, под его неусыпным надзором, стерегущим свое сокровище. И ничего, кроме этого.

Под пальцами ножницы были, стиснутые намертво, и схватилась за них Рэй покрепче. Да наотмашь полоснула по лицу Кайло Рена.

Зашипел он от боли, затрясся весь, и почернела кожа его, обнажая истинный облик. Ничего в нем человеческого более не осталось. Тьма поселилась внутри, Неблагой Двор ждал его как нового Короля своего, достойного своего титула.

Не было в нем любви.

– Уходи!

Он ушел, растворился в лунном свете, забрав с собой прядь волос ее, вырванную. Оставив лишь окровавленные осколки.

– Ох, Рэй... Тише, тише, я здесь... – подхватил ее Люк. И не отпускал до самого рассвета, пока наконец не успокоилась она и не забылась коротким сном.

Не осмеливались другие сидхе попадаться ему на глаза. Троих убил он своим мечом, растерзал на месте за то, что насмехались они над его новым уродством.

Человеческая рука нанесла ему рану, да такую, что не стереть, не залечить всеми травами королевского сада. Не унять боль, вгрызшуюся так глубоко, что не знал Кайло, болит ли лицо его, раскроенное пополам. Или сердце, треснувшее, потому как отвергли его.

А Король только пуще разозлился. Велел ему убираться с глаз долой. Потому как не оправдал Кайло его доверия.

Другие рыцари, алые как кровь, Охота его, заберут эту девушку, а он, Кайло, может убираться на все четыре стороны. На тот свет или этот.

Дважды приходил Кайло к опушке леса, где жила Рэй. Но не мог подойти ближе.

Утыкал кто-то железными кольями, острыми, блестящими, всю землю вокруг, забирая в защитное кольцо.

Не мог говорить с нею, потому что глушил его крики беспрестанный звук колокольчиков, развешанных на деревьях.

Но мог он сделать лишь одно.

Обратил Кайло гнев свой на тех, кто пришел за Рэй. Убивал он их по одному, возникая из темноты и укладывая из тел сидхе красную дорогу.

Не принадлежать Рэй никому другому, как не ему, решил он.

А на третью ночь, когда луне оставалось совсем немного, чтобы налиться светом, обратившись в круг, вышел к Кайло Люк.

И взвыл Кайло от ненависти. Не потому, что мог тот быть рядом с Рэй, прикасаться к ней, есть одну еду и слышать ее смех. Потому что кровь единая в них бежала, и было у Кайло другое имя раньше.

Звали его Беном Скайуокером. В те времена, когда еще был Люк его дядей, сидел на троне подле матери, подсказывая, как поступить надобно.

Тогда почти лишил он его жизни, да Сноук спас, унес в другой мир, залечил раны травами. А теперь Рэй?

– Отдай мне Рэй, – потребовал Кайло. – Мне отдай. Для нее трон добуду, Королевой Благого Двора она станет, по правую руку со мной будет. Не зная тягот жизни, болезней и старости. Счастье ей подарю. А иначе...

– Не сможешь ты ничего, Бен, – назвал его Люк по старому имени. – Бессилен ты тут. Пока она сама не даст слово. Не пройти тебе сквозь железо. Сквозь чары защитные.

Ярость глаза застелила кровавой пеленой, но смог Кайло сдержаться. Глянул под ноги себе – были железные острия смертельными для сидхе, но что еще ему оставалось?

Он потерял свою прошлую жизнь, он потерял и эту, восстав против Короля Сноука. И без Рэй, без надежды, он давно был бы мертв. И без железа.

– Смотри, глупец! – засмеялся тогда Кайло горьким смехом. Воззвал он к луне, добравшейся до момента цельности, круглой как шар, ярче солнца, и услышала она его.

Осветила тропинку меж торчащих из земли кольев.

Воззвал он к ветру, и отозвался он, остановившись, и вместе с ним затихли колокольчики, чтобы могла его услышать Рэй.

Призвал верного агиски своего, Немой Смертью прозванного, в седло вскочил и помчался к хижине.

– Рэй!

Услышала она его, вылетела навстречу, замахиваясь железным клинком, но остановила у горла его.

– Не пойду я с тобой, Кайло. Нет мне места среди наложниц твоих, в темноте бесконечной. Не проси, – задрожало лицо ее от плача сдерживаемого. Кого она оплакивала? Себя или его?

Не могла больше укрыть чувств своих, притворившись безразличной.

– Одна ты у меня будешь. Королевой. Свободной. Никого другого не надо. Никому тебя не отдам.

– Не верю я в клятвы твои, сидхе, – не дрогнула рука ее, когда развернула она свой клинок и направила на горло свое. – Клянись другим.

– Именем своим, Бена Скайуокера, трижды клянусь, – и соскочил Кайло с коня, упал на колени, присягая. – Я все тебе отдам.

Хотел убить его Люк, подбежавший сзади. Но остановила его Рэй.

– Не надо. Пойду я с ним. Сама. И вернусь, когда захочу, по своей воле. Ведь так?

– Так, – кивнул Кайло. Хуже смерти ему были слова эти, что может она уйти, но не смел он нарушать клятвы этой. Ибо вросла она в сердце его, сдавила в тисках.

– Прости и прощай, Люк, – поцеловала Рэй учителя своего, спасшего ее однажды и вместе с тем решившего судьбу ее.

В рябиновой ладье полагалось везти ее, сквозь туманы, укрытую золочеными покрывалами, в меха укутанную, как приводили в свой дом наложниц сидхе.

Но была Рэй не наложницей. А будущей Королевой.

И сидела она за спиной у Кайло, держась за него, отдавая в ладонях тепло долгожданное. Прижавшись щекой к плащу его, из тьмы вытканному. В руке одной был у нее клинок железный, заговоренный, чтобы снести голову прежнему Королю да поставить на его место нового. А в другой – ясеневая ветка, что могла дорогу назад указать. И висел на шее кусок хрусталя, оберегавший ее от чужих глаз и прикосновений.

И тепло, даже жарко Кайло было, точно оберегало его само солнце.

Старая Маз в ту ночь к колодцу шла, воды для баньки набрать. И до смерти перепугалась, когда под ноги ей скакун чудной бросился, черный как тень, с зубами острыми, как кинжалы, весь в морской паутине заместо сбруи.

Хотела Маз от страха ведром швырнуть да перекреститься, но забыла, увидав, что сидит позади сидхе ученица Люка, лицом спокойная. Будто не похищали ее.

Только рот Маз открыла, чтобы позвать ее, но заржал агиски да к камням ближним метнулся. И пропал, точно и не было.

– Великая Модранехт, спаси и сохрани, – замолилась Маз. В такую ночь услышать ее могли только старые боги.

====== Rain Rey of Jakku ( Бен Соло/Рэй) ======

Комментарий к Rain Rey of Jakku ( Бен Соло/Рэй) Ну... Начнем с музыки.

Sia – Elastic Heart, потому что сам клип это просто квинтэссенция их отношений для меня, если кто видел)

Модерн-АУ, никаких звездных войн, только звездные разборки. Ладно, разборок тут тоже нет, оставим только личностный конфликт. И повседневность.

Нет, серьезно, хочу в лето.

Посвящается Rey of Jakku, которой все это может не понравиться, потому что писалось вместо того, что было обещано))) Я же как всегда.

Она живет в доме по соседству, и это ее фигуру, светлую, изящную и тонкую, Бен видит с утра в окне.

Мелькает высокий хвост, затянутый на макушке, загорелые руки, прижатые к груди. И разноцветные кроссовки, с шуршанием вгрызающиеся в старый асфальт.

Она бежит как настоящий бегун, как будто это все не утренняя пробежка в тихом пригороде, а как минимум последний спринт в здоровенном амфитеатре. А в ушах так и гремят аплодисменты, сливающиеся в единый многоголосый гул.

Но на самом деле это стучит его сердце. Грохочет как безумное, перегоняя кровь туда-сюда, словно больше делать нечего.

Сердце замирает, когда она останавливается, всего на мгновение, чтобы перевязать распустившийся цветной шнурок, и поворачивает лицо к его окну, совсем случайно.

И пускается вскачь.

Его сердце сошло с ума уже давно. Восемнадцать дней и тринадцать часов сорок минут с тех пор, как она переехала жить по соседству со своим старым дядей-опекуном. Сердце само не свое с того дня, как Бен увидел ее сидящей на остановке университетского автобуса, куда когда-то ходил и он, а теперь училась она.

Сердце – это всего лишь сердце, только один орган, но даже одно оно уже наделало слишком много шума из ничего.

Он не влюблен. На самом деле ему просто нездоровится.

Это все чертова жара, убеждает Бен самого себя который день.

Жара, что стоит над пригородом, плавит асфальт и заставляет бегущую Рэй светиться золотом, словно та плавкий янтарь. Или дикий мед.

А Бену остается только одно – наблюдать за ней из своего окна. И терять сердце, которому снова вздумалось пуститься вскачь.

– Ты готов? – стучится к нему в дверь мать. Внутрь она не заходит, словно это причинит ей еще больше боли, хотя куда уже дальше – она потеряла мужа в одной аварии и чуть не потеряла единственного ребенка тогда же.

Но Хан Соло погиб, а вот Бен выжил.

Его спас водитель той старой развалюхи, что протаранила их старый джип, развернула и буквально вмазала в отбойник.

Сам он, тот идиот, остался жив. И даже без единой царапины. Он же вытащил лежащего в бессознанке Бена из машины и вызвал скорую.

Отца уже поздно было вытаскивать, он просто горел. Он пылал словно комета, вздумавшая низринуться на грешную землю и выжечь с собой все. Он и его машина, старый и отживший свое Сокол, взорвались вместе, исполосовав воздух огненными следами.

Наверное, это было красиво, Бен же не знает. Он тогда почти не дышал.

Ему выломало все ребра в груди, смяло, словно бумагу, а еще искалечило ноги. И вдобавок практически надвое располосовало лицо, оставив навсегда толстый жуткий рубец.

И зачем он остался жив?

Может... может, только потому, что однажды через пару лет он выползет на своей инвалидной коляске на балкон их дома и тогда увидит облитую золотистым светом девушку, держащую в руках здоровенную оранжевую псину.

Девушку на белом байке, стремительную словно ветер и почему-то напоминающую ему о пустыне.

– Они из Аризоны, – кидает за завтраком мать, накладывая ему в тарелку двойную порцию блинчиков с сиропом. Как будто Бен сам не может взять их. Он инвалид, но руки у него все еще есть.

А в Аризоне полно песка. Как он и представлял.

И пока он давится сладкими блинчиками с кленовым вкусом, за окном девушка выносит из грузовика свои цветы, целые ряды вазонов, выставляет их рядом, превращая подъездную дорожку ее дома в почетный зеленоволосый караул в пузатых глиняных униформах.

Она одна, такая маленькая и тонкая, что сама не больше своей домашней пальмы, умудряется заполнить собой все пространство кругом, и Бену становится нечем дышать.

Он не думает о вкусе блинчиков, о поте, стекающем по спине, о пыльной завесе, оседающей на губах. Он думает об Аризоне, что внезапно прикатила сама на порог его крохотного дома и изменила все.

Но сейчас ему стоит думать не о ней. А о занятиях. В его случае бег – это что-то немыслимое. Из разряда фантастики. Ему бы просто научиться стоять, не заваливаясь через полторы секунды. И не важно, что его ноги заново собраны из обломков костей и каких-то металлических трубок и сочленений, а лицо выглядит куда лучше, чем раньше, и больше не напоминает маску Джейсона из «Пятницы». Он все равно остается инвалидом. Он теперь не обычный парень. Он вообще никто.

И машины, склонившиеся над его изуродованными ногами, жужжащие и колющие тонкими иголочками, чтобы восстановить былую подвижность, только бесят.

Бен отлично знает, что он вряд ли когда-нибудь сможет ходить. Тогда к чему это все? Все эти бесконечные походы по докторам, все эти вереницы инструментов из средневековых пыточных, все эти фальшивые улыбки надежды.

– Бен, ты не стараешься, – качает головой По Дэмерон. Он всего лишь младший врач, заменяющий сейчас и санитара, и всю медкомиссию, и так уж вышло, что отлично разбирается в людях, даже если те и стараются скрыть свои эмоции. И он уж точно знает, когда Бену влом тренироваться.

Потому что ноги все равно не слушаются. Потому что уже давно пора сдаться и забить. Потому что...

– Я и не буду, – отрезает Бен и отворачивается к стенке.

Та выкрашена в убого жизнерадостный голубой цвет, какой должен быть у океана, который Бен уже не увидит никогда. Или у неба в Аризоне.

– Ты не будешь, потому что не хочешь, или потому что не можешь? Это разные вещи на самом деле, – По морщит нос и откладывает в сторону свою книгу, которую может читать в свободное время, пока его пациенты занимаются на тренажерах. Только вот Бен Соло не самый обычный пациент и заниматься он не хочет никак.

От обложки разит позитивом, яркая, красочная, убеждающая жить даже тогда, когда сдался и даже на смерть сил нет.

– Потому что ты придурок, – язвит Бен. Не стоит, но больше сорваться не на ком.

На матери? Она из кожи вон лезет, чтобы оплатить еще одну операцию. На друзьях, которых у него уже нет? Или, может, на отце?

Остается По. По может вздыхать или качать головой, пока она не отвалится нахрен, но никогда не даст сдачи. Инвалидов же не бьют. Даже, если они те еще занудные мудаки.

– Резонно, – По чешет затылок. – Но если я тебя достал, ты только скажи, и я позову Хакса. Он вполне может заменить меня, пока ты тут вовсю вкалываешь на этом новеньком и купленном только ради тебя тренажере.

Но если с этой ужасной пыточной машиной Бен еще может хоть как-то смириться, то с Хаксом ему не совладать. Только не сегодня, когда настроение и без того на нуле. Они снова посрутся, наговорят друг другу кучу гадостей, и тот перестанет ему втихую таскать запрещенные в пределах больницы сигареты.

– Не надо Хакса, – просит Бен, надеясь, что это звучит не сильно похоже на просьбу. – Я просто устал.

– Бывает, – соглашается с ним По. Может, он тоже изрядно устал, но Дэмерон тут же поднимается со стула и отключает жуткую машину, снимает с сияющих жуткой белизной худых лодыжек игольчатые ремни и прячет их в коробку.

– Это все из-за жары, наверное, – тянет По задумчиво. Смотрит в небо, в котором как назло ни облачка, и раскладывает инвалидное кресло. – Но это пройдет.

– Пройдет что? – переспрашивает его Бен, усаживаясь в свое кресло и тут же прикрывая бледные изуродованные ноги.

Жара? Головная боль? Или может, наконец закончится эта треклятая никчемная жизнь?

Вот бы последнее.

– К ночи дождь будет. Точно будет, – уверяет его По. – Вот увидишь.

К ночи становится совсем душно.

Бен ворочается на кровати, проклиная онемевшие ноги, мешающие ему лежать нормально. Проклинает духоту, из-за которой невозможно дышать, и даже вентиляторы не помогают.

Он выкатывает себя на балкон, это его личный балкон, его ночное убежище, где можно посидеть только в это время суток. И никто не станет пялиться на ноги, коляску, никому не будет дела до его лица или жизни Бена Соло вообще.

И просто таращится в небо.

По обещал дождь, но небо пустое, ясное, усыпанное звездами до самого края. Звезды сыплются вниз щедро и горят, не долетев до земли совсем чуть-чуть.

И это почти красиво.

Эти звезды до чертиков напоминают Бену его собственную жизнь.

– Эй! – громкий голос выдирает его из прострации. Заставляет вздрогнуть и уже схватиться за колеса, чтобы одним движением катнуть кресло назад, в комнату. Прочь.

– Эй, привет... – она не унимается. Это ни кто иная, как сама Рэй. Он впервые видит ее так близко, совсем рядом, ведь их балконы, считай, выходят друг на друга, в точности отзеркаливая.

Она усаживается на край своего балкона, совершенно идентичного его, перекидывая голые загорелые ноги через перила.

Держится на самом краю, балансируя и словно бросая вызов темноте внизу.

– Здесь всегда так жарко? – она, кажется, даже и не смотрит на него толком. Ее лицо обращено к звездам, а голос совсем не такой, каким его себе представлял Бен. Ему казалось, что он будет тонким и нежным, а вышло совсем не так. Низкий и быстрый, с легкой хрипотцой, и он удивительно подходит ей.

– Ага, – автоматически кивает Бен. Он готов согласиться с нею во всем, что бы она ни спросила. Он просто заворожен, пока не кидает взгляд на собственные ноги, сверкающие белизной в темноте. Их надо накрыть, пока она не увидела, что он калека.

Хорошо хоть кресло же можно спутать с обычным в такой темноте.

По крайней мере, он только на это и может надеяться.

На гребаное чудо.

– Тогда зря мы притащились сюда из Аризоны. Я думала, хоть здесь можно будет дышать. Надо же... – Рэй смотрит на него впервые за все время, впервые она видит его, и сердце само сбивается, напоминая брошенный по воде камень. Он скачет все дальше, все сильнее, чтобы в один момент нырнуть на самое дно.

– Не подумай, что я жалуюсь, – ее глаза блестят в темноте. Она сама словно напитана солнечным светом, а теперь отдает его щедро и беззаботно. – Здесь довольно клево. Ты мой сосед, да? Я Рэй, – не мешкая, представляется она.

– Ага, – кивает Бен. Он знает. Он слышал это имя уже столько раз, что оно не может забыться. Оно написано у него где-то внутри груди, возле сердца, на самом разломанном ребре, наверное.

Рэй! – зовет ее опекун к ужину, пока она копается со своим байком возле подъездной дорожки, надраивая его белые бока до блеска.

Рэй, сделай музыку потише, уже поздно! – и соседний дом перестает греметь, а свет в верхних окнах гаснет.

Рэй, Рэй, Рэй... Как тут забудешь.

– Ну и? – она чего-то ждет. Бену даже кажется, что все ее тело подается в его сторону, приближаясь, и от этого в груди настоящая буря.

– Что... – не понимает он.

– Тебя как зовут-то? Нет имени? Или, может, ты просто привидение, явившееся, чтобы напугать меня? Но это вряд ли, ты же не страшный совсем, – когда она морщит нос, то выглядит еще забавнее. Еще моложе. Лет на пятнадцать, что ли.

– Я Б... Рен, – внезапно выпаливает Бен. Если он скажет свое настоящее имя, то она точно узнает, что он всего лишь убогий инвалид. А так... пусть думает, что он друг семьи и просто приехал погостить. Или еще что-то. А мать все равно не станет болтать с соседями.

– Рен? Отличное имя, – жмет плечами Рэй. Она не смеется, не издевается над ним. Просто улыбается и запрокидывает вверх голову, глядя на звезды. – Здесь всегда так звездно, да? Как будто можно рукой дотянуться...

Ее руки хватают черный воздух, пропуская ночь сквозь пальцы, и это выглядит так, словно она и в самом деле умудрилась споймать одну из звезд в кулак.

А затем налетает пыльный ветер, жаркий и сильный, он рвется сквозь тело Бена, дергает за волосы и несильно бьет в лицо. На зубах скрипят песчинки, а он улыбается как идиот.

Потому что она улыбается ему.

– Сейчас дождь будет, – Рэй раскашливается и машет рукой, разгоняя пыль в воздухе.