Текст книги "100 shades of black and white (СИ)"

Автор книги: Shagel

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 72 страниц)

А когда-то они были другими, изрезанными, искусанными, когда у нее отобрали все острые предметы. Рэй думала, что на этот последний случай у нее всегда останутся зубы, старые добрые зубы, ведь они же не додумаются удалить их? Так?

Они не отобрали у нее зубы. О, они взяли другое. В конце концов, зачем ограничиваться мелочами?

Рэй до сих пор помнит это время – бесконечные несколько недель, может, месяцев, в таких случаях время играет против тебя – проведенное наедине с потолком, уткнувшимся в самую шею, чтобы окончательно додушить, дожать, лишить желания двигаться. С руками, закрепленными по обе стороны от кровати, словно она смертельно-опасная душевнобольная. Они же считали ее именно такой?

Она считала до хрипоты, говорила с собой, не зная, чем еще заставить заткнуться этот кошмарный вой в голове – ее собственный вой, ее же страх. Она вспоминала себя ровно столько, сколько могла. Называла свое имя, будто оно хоть что-то означало, хотя Рэй точно помнила, что получила его куда позже, на Джакку.

А потом пришел Рен.

Она еще ненавидела его тогда, он казался ей самым настоящим ужасом, сотканным из мыслей в голове, он был слугой Сноука, он лично притащил ее ему, бросив на каменные плиты как добычу. За это она выбила Рену глаз.

Тогда.

Но потом, когда он протянул ей свои воспоминания в ладонях, целую пригоршню, самых разных, бесконечно-вкусных, какими бывают чужие мысли для человека, запертого в четырех стенах, она поняла, что у него тоже не было четкой стороны. Рен не принадлежал к победителям, и в его голове среди тьмы, усевшейся точно острая игла прямиком в мозг, был страх.

Страх одиночества.

Вот тогда они и подружились. Ей было двенадцать. Ему двадцать с чем-то, и это не помешало ей расцарапывать ему грудь, не помешало разбирать каждый вдох по кусочкам, составляя новые стоны, низкие, потерявшие весь страх. Не помешало ему отыметь ее на полу, не добравшись до кровати всего каких-то пару шагов, среди волн Набу, плещущихся по комнате.

Это не мешало ей ненавидеть его, не за то, что он служит Сноуку, нет. За то, что он мог выйти из этой треклятой клетки, сделав всего пару шагов. Он мог оказаться по другую сторону, он мог дышать свежим воздухом и наслаждаться запахом дождя, не собирая его с чужих ладоней.

Что мешало выйти ей? Сноук?

Ее нежелание – настолько сильное, что оно угнездилось внутри, перебив парочку важных артерий внутри, лишив Силы – служить ему?

Последнее, что Рэй помнила, или первое, иногда она ловит себя на мысли, что это уже не имеет никакого значения, это чужие глаза, глаза матери или отца, полные ужаса, это руки, стискивающие ее до боли, словно проще убить собственное дитя, только не отдать кому-то. Это крик – никогда, ни за что не делай этого. Слышишь, солнышко? Это плохой поступок. Не делай этого! Пообещай.

Рэй обещала и до сих пор держит свое слово.

Кому? Покойникам? О нет, себе, конечно.

Она знает, что случится, если она нарушит его, если хоть раз, хоть однажды поддастся – Тьма разольется внутри нее, затянет в топь, из которой не выбраться уже никак. Тьма вымарает ее имя – Рэй, солнышко, детка – чтобы дать место кому-то другому. Тому, что она однажды увидела в глазах Сноука, разглядела среди голода и уверенности.

– Обещай... – она вымолила это у Рена, вымолила среди простыней, оторвавшись от его губ, – обещай, что никогда не отдашь меня ему.

Он уже отдал, как смешно, но было так важно, чтобы больше этого никогда не случилось.

И он пообещал. Что она будет принадлежать только ему.

Рен видел ее бьющейся в исступлении на полу, когда она хотела убить себя, по дороге забрав всех, до кого дотянется. Рен видел ее влюбленной точно идиотка, глупо улыбающейся ему вслед, когда он крался в темноте по коридорам, чтобы никто не заметил его. Чтобы Сноук не узнал.

Рен видел ее ненавидящей его всего два раза.

В первый – она выбила ему глаз, еще в тронном зале, потому что могла дотянуться до него. Того, кто бросил ее в клетку.

Во второй уже много позже. Десять лет, десять с чем-то лет взаперти, когда он заявился посреди ночи, залитый чужой кровью, насквозь пропахший смертью, с чисто-отрезанной, оплавленной головой Сноука в руке.

Он швырнул эту голову так, будто ей следовало немедленно упасть на колени перед ним. В восхищении.

– Я сдержал свое слово, Рэй, – сказал Рен. И ушел, и двери, проклятые двери захлопнулись снова, не оставив и щели, чтобы разодрать себе руки в кровь, надеясь выбраться.

Двумерное море сливается со стенами, и если прикрыть глаза, то его вполне можно перепутать с реальным. Недостаточно только запаха, соленого, тяжелого, ветреного.

Но Рен принесет его с собой, сегодня.

====== Flesh of my flesh (Кайло Рен/Рэй) ======

Комментарий к Flesh of my flesh (Кайло Рен/Рэй) Было написано для ФБ Инцест 2017, ибо нельзя было пройти мимо любимого пейринга, да еще в такой вариации)

– То, что даёт, оно же и забирает, – мрачно думает Рен, разглядывая собственную руку. Она, сплав железа и плоти, гибкая, сегментированная, слегка поблескивающая на выступах искусственных костей, ныряющих под тяжи мышц, являет собой абсолют красоты. И уродства.

Смотря, что видеть.

Он разминает пальцы, аккуратно, медленно, потому что они еще не совсем привыкли к новизне ощущений, проводит ими по собственному лицу – оно практически единственное, что ему удалось сохранить, – и привыкает к тому, что теперь почти ничего не чувствует.

Тепло, мягкость, всё это лишь отголоски прошлых воспоминаний, теперь на ощупь его кожа ничем не отличается от ткани. Или поверхности металлического стола за спиной. От пустоты под рукой.

Сколько ещё времени у него осталось? Совсем немного, так?

И всё же он доволен, отдел протезирования постарался на славу для своего Лидера, его рука – как в общем-то, и остальное, – уникальны, таких больше нет, и где-то в глубине души он радуется, словно ребенок, заполучивший вожделенную игрушку на свой день рожденья.

Тогда, вспоминает Рен, таких протезов не было, только грубые, необработанные железяки, не очень-то и похожие на человеческие руки или ноги.

Энакин Скайуокер, дед Рена, был первым, кому досталось приличное тело, и Кайло собирается пройти этот же путь до самого конца.

– Пока во мне не останется ничего человеческого, – улыбается он своему отражению, утопленному в зеркальной стене. Оно – грязно-белый овал с глазами, выжженными Тьмой до золотых углей, испещренный морщинами и застарелыми шрамами, – до смерти ему надоело.

– Мой лорд, – позади слышится покашливание, и по стене ползет чужая тень, согнувшаяся, дрожащая. Человек, несущий её, выглядит не лучше, он испуган и боится поднимать глаза. (Они все боятся, как раньше Сноука, теперь его. Но это и к лучшему, страх порождает покорность и тишину).

Размытое отражение лица человека может посоперничать в белизне с халатом, наброшенным поверх формы, и Кайло понимает, он ни за что не появился бы тут по собственной воле. Это значит, что-то произошло.

– В десятом... проблемы, там просто... – человек запинается, размахивает руками, стирая со лба несуществующие капли пота, и жалеет, что не может спрятаться за металлическую дверь. Хотя какая разница, Сила достанет его даже оттуда.

– Что такое? – поворачивается к нему Рен. – Что случилось?

– Клоны... они все, – медик сглатывает и принимается частить, будто это может спасти его от гнева Верховного Лидера. – Они умирают, мой лорд. Один за другим. Мы стараемся, мы делаем все, что в наших силах... Но...

Когда на его горло ложится невидимая ладонь, сдавливая шейные позвонки, он даже не трепыхается; обречённая жертва, он готов умереть.

Плохо. Очень плохо.

– Идем, – и, хотя изнутри поднимается слепая жажда наказать, уничтожить всё, что попадется на пути, Рен даст ей волю позже. Когда убедится, что ему нечего спасать.

Стеклянные колбы, уходящие под самый потолок, заполненные светящейся жижей – медики говорят, что придумали новый состав, бакта и еще какая-то дрянь, чтобы стабилизировать процесс роста, – увитые прозрачными трубками, всегда привлекают внимание Рена, и он подолгу стоит перед ними, разглядывая.

Похожие на стеклянные чрева, они напоминают ему о рождении, том самом, что в свое время не удалось его матери. Знай она, что ее сын станет ее злейшим врагом, отцеубийцей, позволила бы ему появиться на свет?

Вряд ли.

Но сейчас клоны – небрежно слепленные куски плоти, руки и ноги вперемешку, и из-под кожи кое-где выглядывают кривые обломки лиц, слабо напоминающие его собственное, – лежат в колбах мертвыми рыбинами, всплыв к потолку.

– Мой лорд, Верховный Лидер... – тотчас замирают люди в белых униформах. Их руки по локоть красные от крови, и на столе бьется в агонии последнее из выживших творений. Оно не умеет кричать, у него даже нет лица, лишь гладкая плоть капюшоном, но Рен чувствует его боль, так ясно, будто они связаны невидимой пуповиной.

Оно умирает.

– Они все такие? – Кайло подходит ближе, дотрагиваясь до подрагивающего тела. Жаль, мертвые органы ни на что не сгодятся в случае отторжения одного из имплантов. Ему будет попросту нечем заменить умирающее сердце или отказавшие почки.

– Да... нет, – все же поправляется один из медиков, – один из них, – он и сам не знает, как сказать. Ему слов не хватает, что ли? – Один из них, он... оно... мы не знаем, как это назвать. Оно трансформируется.

– Во что? – эти куски плоти и без того наспех слепленная модификация, ее незачем менять.

– В человека.

– Во что?

Ого, вот теперь он удивлен, и желание поубивать этих кретинов пропадает.

– Покажите мне, – приказывает Рен. – Немедленно.

Оно, по-другому его не назвать, напоминает каракатицу, пожравшую себя изнутри, и зародыша одновременно. В нем нет ничего человеческого, разве что кроме костей, просвечивающих белизной сквозь рваные мышцы.

Но оно точно не хочет умирать. И, когда Рен подходит еще ближе, практически утыкаясь носом в стекло колбы, оно принимается трястись, точно почуяв его присутствие.

Плоть рвется и собирается заново, обтягивая кости, и среди безумного месива появляется человеческая рука, почти правильной формы, только изломанная в трех местах.

Такая маленькая изящная ладошка, годится разве что для ребенка. Оно шевелит пальцами, как Кайло часом ранее, знакомясь со своим телом. Осмысленно. И тянется к нему сквозь стеклянную преграду.

– Что с ним будет дальше? – от этого зрелища – на его глазах из уродства возникает нечто новое, прекрасное, – невозможно оторваться, оно завораживает. – Какой шанс, что оно выживет?

– Мы не знаем, – словно по команде качают головой медики. – Это нельзя предсказать. Клоны нестабильны. Обычно они проживали свой цикл, не более того, но они никогда не пытались измениться. Возможно все дело в растворе, он был впервые применен на этой партии. Мы недоглядели, простите нас, Верховный Лидер.

Это целиком и полностью их вина, и они будут наказаны. В свое время.

– Запомните, – Рен прикладывает к стеклу ладонь, и на обратной стороне к нему прижимаются чужие пальцы, жаль, он не почувствует прикосновения, – ваши жизни зависят от того, выживет ли оно. Она.

И лицо маленькой девочки, искаженное трансформацией, но уже обещающееся стать правильным, красивым, дрожит в улыбке.

О да, она узнает его, чует даже сквозь стекло колбы, свою кровь, что бежит по его венам.

– Да, Верховный Лидер, мы позаботимся о ней.

В свете зеленоватой жидкости, той самой, что каким-то образом стала катализатором ее существования, эта девочка, смешение его генов, вылепленная по его подобию, но совершенно уникальная, словно светится изнутри.

– Рэй, – решает Рен, постукивая по стеклу, и она скребется изнутри – выпусти меня, выпусти, – тебя будут звать Рэй. Остальных, – он даже не медлит, – уничтожить.

У клонов нет срока жизни. Они – мешки из костей и мяса, существуют ради одного: отдавать свои органы. А затем отправиться в цех переработки.

Но для одного из них – для одной – всё же делается исключение. Во всех смыслах.

– Осторожнее, – заботливо скрипит над ухом мед-дроид, – пожалуйста, не шевелитесь.

Ему далеко до сочувствия, это исключительно человеческое чувство, но запрограммирован он хорошо, и все его пациенты должны выживать.

Рен вздыхает и откидывает голову, опираясь спиной на холодную железяку. Он отводит глаза в сторону – это в первый, может, во второй раз было интересно. А теперь когда привык, звук пилы, кромсающей его плечо, отпиливающей кость с диким хрустом, его не беспокоит. Боли нет, как и страха, и сам факт того, что он теряет еще одну часть себя.

– Тебе больно? – Рэй его маленький личный призрак, и ей дозволено бродить по всему кораблю без ограничений. Она, не обращая внимания на дроида, заползает Рену на колени, устраиваясь совсем близко к пиле, вгрызающейся в кость. Месиво крови и белых костей ей нравится, смотрит она как завороженная, не моргая, разве что руки не тянет – отрежет же.

– Нет, – почти не врет Рен. Есть только ощущение гниения, пульсации в предплечье, это из-за Силы, из-за слабости тела, неспособного Её удержать, но скоро это пройдет.

Дроид заканчивает пилить – наконец – и принимается подворачивать кость. С легким хрустом она ломается, и искусственная рука тяжело падает на пол.

– Ого! – восторженно тянет Рэй. – Ого... – ей хочется дотронуться до него, Рен к этому уже привык. Идиоты с десятого отдела – они выжили, да, их пощадили – говорят, что она просто никогда не сможет отделить себя от него. Для неё Рен такая же часть тела, как руки, ноги, голова. – Можно?

Она не ждет разрешения, просто проводит пальцами по неровному срезу кожи, запускает ногти внутри, в посеревшее мясо, а Рен всё еще не чувствует боли.

– Ты же не будешь ходить так, да? Иначе ты не сможешь держать меч, чтобы убить всех повстанцев, – в её голосе нотки детской кровожадности, хотя она ни разу не ребёнок. Эту часть жизни она пропустила.

– Поверь, я могу убить их и так, – косится на нее Кайло. – Запросто. Смотри, – ему даже сосредотачиваться не надо. Мягко и нежно он хватает её за горло с помощью Силы – теперь, когда она не отравлена гниением, чувствуется ярче, чище, – и сжимает, оставляя совсем чуть-чуть, чтобы Рэй могла дышать.

Её лицо краснеет, а глаза лихорадочно блестят, и, если бы он не знал, что это всё же больно, унизительно, то подумал бы, что Рэй это нравится.

Её так легко сломать, она совсем хрупкая. Он отпускает Силу и вздыхает, пока она молотит по его искусственному бедру – и кому больно, в конце концов? – кулачком и заходится от кашля.

– Мог бы предупредить, – сипит Рэй. Её кожа на шее, мягкая, усыпанная родинками, тут же покрывается пятнами. – Вот это было больно!

Она бы и дальше ругалась, но ее внимание отвлекают мед-дроиды. Они сгоняют её с колен Кайло, вынуждая стать в стороне, а сами принимаются обрабатывать распиленное плечо. Пахнет паленой плотью, а Рэй вертится позади них, не в силах удержаться от любопытства.

– Зачем это всё? – она заглядывает через плечо робота.

И правда, зачем, если рано или поздно оно сгниет так же? Его тело, слабое, отвергает Силу. И приходится собирать себя по кускам, чтобы прожить больше, чем пару лет в состоянии овоща.

А затем приносят новое плечо. Черное, гладкое, под поверхностью поблескивают искусственные мышцы, и от восторга Рэй просто заходится.

– А... а можно мне такое? Пожалуйста, Кайло, пожалуйста, пожалуйста... – она канючит, уцепившись за его другую, тоже механическую руку. – Я тоже хочу себе такое. Можно же, да?

Можно? А зачем, если она умрет раньше, чем соберет себя новую? Срок жизни её тела пять, может, шесть лет. И все.

– Однажды, обязательно, – он лжет и водит плечом – вперед-назад – привыкая к новизне ощущений. Да, так намного удобнее, так хорошо, но тогда почему его это не радует? Кайло смотрит на Рэй и всё ещё не может подобрать верного ответа.

Когда Рэй исполняется три, – она мнит себя неуязвимой, практически бессмертной, и ввязывается в любой бой, только бы доказать Кайло, что стоит его, – он впервые видит её кровь.

Это не бластер повстанцев, не чужой клинок, это его собственная ладонь, что бьет её по лицу наотмашь, откидывая назад.

Обычно она с легкостью уклоняется от ударов, тем более в тренировочной схватке – никакого оружия, лишь кулаки, но сейчас что-то не так.

Рэй валится назад, раскидывая руки и ноги, она даже не может подняться. Все её тело ходит ходуном, мелко подрагивая, а из правой ноздри, там, где прошелся его кулак, течет кровь. Красная, как у нормального человека. Его кровь.

– Эй! – он опускается на колени перед её телом. – Рэй... Рэй, очнись!

Ничего не выходит, она никак не успокаивается, продолжая трястись, и белки закатившихся глаз выглядят жутко. Точно она уже умерла.

Сила, которую он пытается направить сквозь её тело, острая, колкая Тьма, способная убивать на расстоянии, не умеет лечить. Она не может срастить лопнувшие сосуды, не заставит Рэй очнуться. Она бесполезна, и Рен, чертыхаясь, взваливает ее тело себе на плечо, несет в мед-отсек, почти бежит, расшвыривая попадающихся навстречу людей.

– Что с ней? – он смотрит, как тонкие полосы лазеров бегут по ее телу – она давно уже не ребенок, эти три года для нее, что половина жизни для него самого, – но не может отделаться от мысли, что совсем скоро увидит его выпотрошенным. Пустым.

– На самом деле ничего, – у дроидов нет чувств, и каждая фраза кажется еще более фальшивой. – Тело клона достигло своего развития. И теперь оно будет саморазрушаться.

– Это можно остановить?

– Нет, – металлическая голова качается из стороны в сторону. – Оно было запрограммировано на это. С самого начала. В более длительном сроке никогда не было смысла, проще вырастить новое тело.

Новое. Действительно, куда проще.

Кайло смотрит на Рэй, она наконец затихла. Уложенная под стеклянный барьер словно труп, испещренная красными полосами, лениво ползущими по груди.

Когда он убил свою мать, Лею, то плакал. О, Кайло рыдал. Он оплакивал не её, себя, время, которое больше никогда не вернется назад. Оплакивал то, что ушло вместе с ее смертью – рваные воспоминания о детстве, обломки счастья напополам с ненавистью.

А сейчас у него нет слез.

Зачем он оставил её себе? Потому что стало скучно, без личных врагов, без ненависти к кому-то особенному, будь то отец, мать или Сноук, потому что ему стало интересно?

Какой может стать часть его, лучшая, не озлобленная, не потерянная?

– Исправьте её. Сделайте все, что сможете.

Он не хочет смотреть на это.

Она всё еще его личный призрак, следующий по пятам, но сегодня Рэй нигде нет, в этот раз она играет с ним в прятки.

И возвращается к Кайло уже ночью. Её лицо – в низком, желтом свете светильников оно до безумия напоминает лицо его бабки, Падме Амидалы, что не удивительно, одна кровь, – кажется совсем чуточку виноватым. Будто она нарочно упала в обморок посреди тренировки.

– Они мне рассказали, – по её голосу не понять, что она чувствует. Слишком он ровный, почти безразличный.

– Рэй...

– Всё нормально. Сначала я подумала, что об этом лучше забыть, никак не думать. Но потом поняла, что не хочу, – она садится рядом, на самый край кровати. – Это было бы жестоко. Времени и так не хватит, да?

– Не на всё.

– А на это? – она тянется к нему, и плечи её слегка вздрагивают. Не как раньше, понимает Рен. Просто кто-то из них двоих еще не разучился плакать.

И он не может отказать ей. Не может даже объяснить, что секс, обычный человеческий секс, больше ничего не значит для него, его тело считай что мертво, оно не чувствует ее прикосновений.

Просто молчит, позволяя ей кричать за двоих.

Он перестает считать дни, когда ей хорошо и когда становится плохо.

Рэй вообще не умеет жаловаться, не привыкла, и она просто встает обратно. Поднимается на ноги после очередного пропущенного удара, стирает с подбородка кровь и возвращается на позицию. Ноги слегка согнуты, плечи в развороте, тренировочный шест вытянут вместе с корпусом.

– Тебе стоит иногда отдыхать, – замечает Кайло, вид её окровавленного лица больше не пугает его, наоборот. В нем есть что-то притягивающее.

Так срастается рассеченная кожа, понимает он, так сходятся волны, разрезанные ветром. Так разглаживается потревоженный песок. И именно так его влечет к ней. В этой жажде нет ничего плотского, слабого, он просто хочет вернуть себе свою же часть.

Рэй всё равно что его рука, та самая, что была отсечена до плеча, Рэй всё равно что хребет, позвонок к позвонку, и Кайло нужно коснуться её. Прижать, позволить слиться в нечто цельное, если надо, затолкать себе под кожу и подождать, пока прирастет обратно.

– Иди сюда, – он подзывает её кивком. – Дай мне, – он вытирает засохшую кровь с подбородка рукавом, – я помогу.

– Ты не жалеешь, что больше не чувствуешь боли? Ничего вообще, – Рэй стоит покорно, морщится, когда он проходится по царапине – она совсем не хочет заживать, одна небольшая ранка, потому что организм уже не поспевает. Но пока еще держится.

– Почти никогда. А что? – когда с подбородком покончено, Рен всё еще остается рядом. Разорвать контакт сейчас всё равно что отрезать себе ноги и попытаться уползти. Возможно получится, но нужно ли?

– Если чувствуешь одно, то и другое тоже... – начинает она нерешительно.

– Нет, так это не работает, – ему стоит сказать ей, что боль никогда не будет иметь ничего общего с тем, что они такое. Боль – простое, понятное чувство. В отличие от засевшей глубоко в подкорке жажды забрать, поглотить. – Оставь, – он отбирает у неё тренировочный шест и бросает на пол. – Тебе он не понадобится.

Для того, что он собирается сделать, им не нужно ничего, кроме них самих.

– Кайло...

Вместо ответа он позволяет ей коснуться его лица. Оно – испещренный морщинами и старыми шрамами кусок живой плоти – единственное, что осталось от маленького Бена Соло до того, как он убил своего отца.

Он снимает с Рэй одежду, и её тело, худое и острое, золотистое, кажется еще более хрупким. По ребрам расползлись цепочки выцветших синяков, царапины и ушибы, вот уж кто совсем не бережет себя.

Рэй вздрагивает, когда он касается её – против жара человеческого тела холод металлических рук кажется почти нестерпимым – но затем привыкает. И сама тянется навстречу его прикосновениям.

Ты часть меня, думает Кайло. Плоть от моей плоти, по тебе, и он ловит под губами тонкую жилку на шее, стремится моя кровь. Твои кости, перехватывает он запястья Рэй, обездвиживая ее, однажды срастутся с моими.

И ты, он усаживает её верхом, позволяя оседлать себя, совсем скоро вернешься ко мне.

Наступает момент, и он становится ею, теперь он чувствует всё, так ярко, будто с него слетела вся металлическая скорлупа, оставив только плоть, будто он снова стал ребенком, который не чувствует Тьмы.

А она становится им, и боль распадающегося тела, тупая, бесконечная боль, уходит.

Что там говорится про пять? Волшебное число, но не для Рэй.

Рэй оно не принесло ничего хорошего, хотя сегодня Кайло не уверен, что завтра наступит хотя бы для одного из них.

За здоровенными иллюминаторами разгораются звезды, разваливаясь на куски. Вспыхивают на мгновение, а затем отдаются в зубах, в кости протяжным нытьем, от которого не избавиться. И медленно гаснут.

Сейчас они с Рэй в безопасности. Но далеко внизу, на поверхности безымянной планеты этого не будет. Там война, последняя его битва за власть.

Там Люк Скайуокер, единственный выживший из их рода. Он потерял всё и пойдет до конца.

– Я пойду с тобой, – говорит Рэй. Она не просит взять её с собой, нет, просто ставит в известность как обычно, и хотя Кайло и самому не хочется с ней расставаться, сегодня он был бы рад переубедить её.

– Там опасно, Рэй.

– Я знаю, – её глаза, все в красных прожилках, кровавых пятнышках на ореховой радужке, смотрят по-прежнему бесстрашно. Опасно? Для нее опасно просто жить, дышать. – И всё равно пойду.

– Но зачем, ты ведь скоро умрешь? – он проводит пальцем по её щеке, и именно сейчас совсем некстати сожалеет о том, что уже не может ничего почувствовать. Её кожа, мягкая, золотистая под низким светом Старкиллера, на ощупь словно бумага, или камень, или стекло. Все эти ощущения, воспоминания ощущений мельтешат в голове, так и не сложившись в какую-то определенную картинку.

– Да, – о, она знает. Это знание в ней с самого начала, не с первого вздоха и стука выращенного сердца, оно сидело ещё раньше.

Когда Рэй была частью Кайло, куском его мяса, кровью и костью. Уже тогда она знала, что однажды умрет. Что ж, ей повезло, она хотя бы увидела своего создателя. У неё есть бог, которому можно молиться.

Она стоит рядом, разглядывая разодранные звезды, и на спокойном лице, в самых уголках губ тень улыбки.

– И это всё еще лучшее, что когда-либо происходило со мной.

====== Awakening (Рэй/Бен Соло) ======

Комментарий к Awakening (Рэй/Бен Соло) Вообще-то это к Хэллоуину, и это по мотивам заявки из рейло-соо, но настолько “по мотивам”, что пусть лучше тут валяется)))

От старого городка прямо таки воняло смертью. Сшибало с ног, как говорил Финн, с опаской переступая черту, отделившую мир нормальных людей от «резервации».

Вообще-то у города было свое имя, Блэк Хиллз, Блэк Фоллз, что-то такое... Поди попробуй разгляди под слоем грязи и копоти. Но Рэй почему-то все казалось, что там написано Блад Фоллз. И это навевало, скажем так, совершенно нехорошие мысли.

– Как думаешь, там еще хоть кто-нибудь живой остался? – она покосилась на дорогу, занесенную осенней листвой – конец октября нагрянул как-то внезапно, вместе с ливнями, ржавчиной прелой травы под ногами и первыми заморозками. Но дело ведь было не только в листьях, ну, в них конечно тоже...

Просто дорога выглядела так, будто по ней уже лет пятьдесят никто не ездил.

Кое-где сквозь трещины в асфальте проросла трава, высокая, по щиколотку будет, и казалось, будто лес напирает на дорогу, собираясь сжать ее в тиски, пока она не лопнет.

– Понятия не имею, – Финн покачал головой и прошелся вперед, шаг-другой, пока Рэй не начала беспричинно нервничать. Нет, причины нервничать у нее были, только вот он-то вполне мог бы о себе позаботиться. И не боялся ни призраков, ни вампиров, ни самого дьявола. – Эй, иди сюда!

Он присел на одно колено и принялся выдирать клочья травы, отбрасывая их подальше.

– Вот.

Рэй могла бы и не наклоняться. Черт, да она за километр увидела бы этот знак, белые каракули на асфальте, заключенные в круг, выцветший, хотя вполне различимый.

Ей стало дурно. Всего на миг. Накатило, вместе с этим отвратительным запахом старой травы, преющей тут уже черт знает сколько.

– Ага, – протянула она стремительно слабеющим голосом. – Оно самое. О господи, мне надо...

Сесть. Упасть. Лечь навзничь, закрыть глаза и притвориться, что всего этого нет.

– Я сейчас, – она развернулась, держась так прямо, как это было возможно на подгибающихся ногах, и понеслась к обочине. Там, за деревом, старым как сам мир, изъеденным наполовину жуками, ее вывернуло наизнанку.

Завтрак и кофе.

Черт.

– Рэй? – донесся участливый голос Финна. – Ты в порядке?

– В полном, – она сплюнула себе под ноги, сожалея, что не может прополоскать рот. – В полном порядке, извини.

Нихрена подобного, дорогуша, кого ты обманываешь. Ты сейчас на ногах еле держишься, а всего-то из-за чужой мазни на асфальте. А что будет потом?

– Это они, Финн, слышишь? – Рэй выпрямилась. Вдохнула, а затем выдохнула, надеясь, что вместе с этим уйдет и страх. – Я уверена. На всю сотню процентов. Да ладно, на три сотни. Это они. Мы нашли их. Звони Лее.

По его лицу было видно, насколько он встревожен. Хорошо, хоть одного из них двоих испугать было не так уж и просто.

– Окей, – Финн вытащил из кармана мобильник и направил на знак, собираясь его сфотографировать, а потом отправить Лее.

Что до Рэй, ей запоминать эти символы – круг и внутри две развернутые, сломанные буквы ПО – было ни к чему. Они горели у нее под закрытыми веками ярким огнем, они сидели у нее в голове уже десять чертовых лет. Они ныли, зудели старым шрамом на коже, под лопаткой.

Первый Орден.

Черт.

Она не слышала, что Финн говорил Лее, так жестикулируя, будто она еще и увидеть его могла. Не слышала и о чем шел разговор с Дэмероном, наверное, единственным человеком, который принимал того со всеми его недостатками. И с работой, с которой он мог однажды не вернуться.

Все это время Рэй просидела в машине, разглядывая термос с остывшим кофе, зажатым у нее между коленей.

Психологи говорили, что во время приступов полагается держать голову как можно ниже и дышать глубоко, давая мозгу приток кислорода. И не думать о прошлом.

С последним выходило лучше всего, она просто никогда не вспоминала свое детство. Вот и все. Часть воспоминаний так просто и стерлась, за ненадобностью. Но кое-что она помнила очень хорошо. Запах крови, тяжелый, густой, покрывающий ее с ног до головы, одежду, всю пропитавшуюся красным, и чужие ботинки, черные, начищенные до блеска.

Кто-то сказал ей, что в глаза монстру смотреть нельзя. Иначе он узнает все. Вот она и смотрела, изо всех сил пялилась на чужие ноги, а вокруг нее раздавались крики и стоны умирающих людей.

Первый Орден не забирал всех, кого попало. Им были нужны особенные люди. Такой они посчитали и Рэй, раз оставили жить. Вместе с клеймом на спине. Почему не укусили сразу?

Она и не знала, Лее она сказала, что скорее всего ее посчитали слишком маленькой и слабой. Слабые не переживали инициации, сгорали за считанные минуты, даже без солнца.

Но что она не сказала никому, ни Лее, ни Финну, хотя он был ее настоящим другом, ни даже своим психологам, так это что она слышала голос.

Голос в голове, не выдуманный, каким обычно оправдываются за проступки дети. Этот голос сказал ей, что он найдет Рэй. Рано или поздно. Он сделает ее свободной. Нужно только немного потерпеть.

А потом...

– Рэй? – Финн вернулся, и вместе с ним в машину вполз запах гнили, такой отчетливый, что ее снова замутило. – Ты как?

– Нормально, – она проглотила кисловатую слюну и сцепила пальцы, чтобы они перестали трястись. – Уже лучше, правда.

– Точно? Я уже сказал, что тебе не по себе, что тебе надо назад, и что ты не обязана... Но Лея настаивает. Она хочет...

– Она надеется, что он все еще живой. В плену. Я понимаю, – взгляд ее скользнул на бумаги, устроившиеся на передней панели, выгоревшие от долгих поездок под жгучим солнцем. Фотографию на первой странице все еще можно было различить.

Бен Соло. Сколько лет ему было, когда его похитили? Пятнадцать? В два раза больше, чем ей. Он уж точно понимал, что к чему, так что должен был сопротивляться. Он мог бы сбежать. Или умереть, когда кровь в нем закончилась. Наверное, любое известие для Леи было бы лучше, чем ничего.

– Мы должны поехать.