Текст книги "Плачь обо мне, небо (СИ)"

Автор книги: Selestina

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 60 страниц)

Наблюдая за тем, как племянница непроизвольно сжала резную спинку диванчика, стоящего перед ней, Борис Петрович внутренне поднял бокал коньяка за свою маленькую победу: как он и полагал, Катерина будет ошеломлена, но вряд ли станет оспаривать решение Императрицы и не посмеет проявить неблагодарность к баронессе Аракчеевой, отрекомендовавшей её.

– Я… Благодарю Вас, дядюшка, – неуверенно улыбаясь, словно бы пытаясь понять, какой именно реакции от нее ожидают, княжна коротко поклонилась, – тогда, если Вы не возражаете, я заберу сейчас некоторые вещи.

Дождавшись одобрительного кивка со стороны дядюшки, она спешно покинула гостиную, продолжая прижимать к себе сверток. До последнего она опасалась вопроса о том, что удерживала в руках. Но, похоже, князь предположил, что племянница наведалась в родовое поместье, дабы взять свои платья и прочие девичьи мелочи, ведь в Петербург она прибыла лишь с маленьким ридикюлем, не думая о долгом пребывании вдали от дома. Правда, известие о приглашении ко двору было не совсем на руку Катерине: вряд ли в стенах, обладающих десятком лишних пар глаз и ушей, удастся спокойно изучить свои находки. А сумеет ли она их рассмотреть за сутки – неизвестно. Что-то подсказывало – сия загадка требует времени, и немало.

***

Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1863, декабрь, 4.

Каждый визит в Зимний отпечатывался в памяти Катерины, но сегодняшний, пожалуй, она могла бы выгравировать на сердце, куда позже добавятся еще две даты, определяющие её жизнь. Будут ли они важнее этой – она и сама не даст ответа. Но об одном не пожалеет – о мгновении, когда утонула в штормящем море, умирая и рождаясь под звук пистолетного выстрела.

Ничего не менялось: Мария Александровна, ожидающая её, всё так же была одета в простое темное платье, и всё так же бессознательно прокручивала доставшиеся от матери кольца на безымянном пальце. В будуаре всё так же горело не более десятка свечей, что придавало небольшому – по дворцовым меркам – помещению какого-то домашнего уюта. Всё так же кроме государыни здесь не было никого: даже обер-гофмейстрину отослали легким кивком головы. Ощущая себя той, которую за секунду до смерти помиловали за неизвестные, невесть когда открывшиеся, заслуги, Катерина замерла у входа, не решаясь шевельнуться. То чувство, что охватило её, вряд ли являлось трепетом: скорее легкой паникой от неуверенности – а достойна ли она этого момента? И имеет ли право находиться здесь сейчас? Папенька столь часто говорил, что не место ей среди фрейлин, пусть даже Ея Величества, что княжна уверовала – это не для нее, какой бы ни была причина. И теперь, когда баронесса Аракчеева выхлопотала для нее сей шанс, казалось, что это неправильно, и в глазах Императрицы она прочтет нежелание приближать ту, репутация семьи которой запятнана связью с покушением на Наследника Престола.

Все смешалось в тугой ком, где не удавалось уже найти рационального зерна и отсеять его от глупых и беспочвенных предположений.

– Подойдите ко мне, Катрин, – мягко обратилась к ней Мария Александровна, забирая со столика маленький футляр темно-синего цвета.

Княжна сделала неуверенный шаг вперед, не зная, куда деть руки, и можно ли оставлять взгляд прямым. Не должна ли она его опустить? Государыня понимающе улыбнулась, дожидаясь, пока девушка окажется в трех шагах от нее.

– Возьмите, – бархатный прямоугольник оказался в поле зрения Катерины, всё же опустившей голову, дабы не показаться непочтительной; дрожащие руки потянулись к царскому подарку, но в нескольких дюймах от него замерли, словно бы их сопровождал немой вопрос о дозволенности на прикосновение к заветной вещи. – Берите, берите, дитя, – разгадала её сомнения Императрица. – Вы давно уже заслужили носить его на своей груди. И если не по окончании Смольного, то после того, как Вы спасли жизнь цесаревичу, мне стоило пожаловать Вам эту должность.

– Благодарю Вас, Ваше Величество, – тихо, чтобы не выдать неровности своего голоса, произнесла княжна. Шелест юбок сопроводил новый, едва заметный шажок, прежде чем все еще подрагивающие пальцы обхватили заветную коробочку, чуть позже раскрывая её. На голубой ленте покоился вензель в виде крупной буквы “М”, усыпанный бриллиантами.

– Голицына Екатерина Алексеевна, с этого момента Вы являетесь моей штатной фрейлиной.

Официальное подтверждение из уст государыни прозвучало столь… неожиданно? Впрочем, оно являлось более чем просто долгожданным. Скорее чуть странно: Катерина еще не успела запамятовать, что стоит перед Императрицей Всероссийской, но Мария Александровна, с которой она уже не раз имела честь говорить, в подсознании имела менее царственный образ. И сейчас видеть в ней не только мать русского народа, но и правительницу, пусть и в тени её супруга, было так непривычно. На мгновение задержав дыхание, новоиспеченная фрейлина Ея Величества склонилась в глубоком реверансе, целуя руку своей благодетельницы.

– Я не подведу Вас, Ваше Величество, и докажу, что эта честь была оказана мне не зря.

– Я верю в Вас, Катрин. И верю Вам.

Восемьдесят ступеней стали её личным восхождением на вершину, от которой когда-то пришлось отказаться. Фрейлинский коридор третьего этажа при первом взгляде на него пугал своей протяженностью и количеством дверей. Сопровождавшая Катерину статс-дама сообщила, что здесь более шести десятков комнат, чем привела ту в легкое замешательство: она предполагала, что штат государыни и Великих княжон и княгинь немал, но чтобы настолько?.. Остановка перед одной из высоких дверей дала основание полагать, что именно здесь пройдут последующие месяцы, а, возможно, и годы, новоиспеченной придворной дамы, коей было так странно называть себя. Грубый голос её сопровождающей подтвердил эти подозрения, и на этом графиня посчитала свою обязанность выполненной, поскольку без лишних слов покинула княжну, предоставляя той самостоятельно обживаться.

Толкнув безликую дверь, Катерина сразу же встретилась взглядом с парой удивленных, по-детски круглых серых глаз. От такой неожиданности она чуть замешкалась, прежде чем войти в просторную комнату, названную статс-дамой квартиркой. И только после этого удалось разглядеть обладательницу тех самых глаз: ей оказалась невысокая, ладно сложенная барышня, кажущаяся погодкой самой Катерине, с уложенными на две стороны по ровному пробору волнистыми золотисто-русыми волосами. Светлое платье её с воздушными рукавами и широкой атласной лентой на отнюдь не точеной талии (неужто корсетом пренебрегала?) делало незнакомку похожей на ангела. Едва завидев вошедшую, она определила на невысокий столик письмо, что держала в руках, и сделала короткий шаг вперед.

– Ты новенькая? – сразу же догадалась обитательница комнаты, радушной улыбкой приветствуя гостью. – Мадам Тютчева говорила о тебе, – продолжила она, подходя к не знающей, как отреагировать на поток слов, княжне, и попыталась отнять у нее ридикюль, – Катрин, верно? Или тебе привычнее на немецкий манер – Кати? Впрочем, если желаешь, могу звать тебя Катериной, – безостановочный щебет незнакомки заполнил всю квартирку. Испугавшись столь странного напора, Катерина неосознанно шагнула назад. Казалось, что ее собеседница везде: в воздухе, в стенах, в её волосах и аромате духов. Вроде бы когда-то удалось привыкнуть к говорливости Эллен, способной уболтать любого, но со стороны совершенно чужого человека слышать столько в свой адрес в качестве приветствия еще не доводилось.

– Здравствуйте, – коротко поклонившись незнакомке, княжна всё же отвоевала свой ридикюль, опуская его на стул с атласной обивкой.

– Опустим этот официоз – он еще успеет набить тебе оскомину, – рассмеялась барышня, – меня Александрой нарекли, но при Дворе и дома зовут Сашенькой. Да присядь ты, – заметив, что новенькая соседка все еще со странной опаской поглядывает на нее, она потянула ту за руку в сторону кушетки, вынуждая всё же занять предложенное место, и сама устроилась рядом.

– Рада знакомству, – понимая, что неприлично превращать предполагаемый диалог в монолог с ожиданием её ответов, Катерина произнесла то, что и следовало. Правда, похоже, Сашенька (как же сложно было звать ее так даже в мыслях!) не того хотела. Нахмурившись, она стянула губы в ниточку, что сделало её похожей на обиженного ребенка.

– Право, перестань стесняться! Я же не съем тебя. Расскажи о себе? Кто и откуда, почему о тебе государыня упоминала? Ты же штатская, да?

Далеко не на все вопросы удалось бы дать ответы, особенно на те, что касались Императрицы, но и молчать ей бы не позволили. Подавив усталый вздох, княжна сплела пальцы рук в замок, привычно ища в этом жесте успокоение.

– Да, с сегодняшнего дня я в штате фрейлин Ея Величества. Можешь называть меня Катрин – мне известно, что при Дворе немало французских обычаев: от обращений до одеяний. Не мне это изменять.

– Ты не походишь на недавнюю выпускницу Смольного – почему тебе так поздно вручили шифр?

Пытливость ума Сашеньки рисковала разбить все то нежелание рассказать о себе чуть больше, чем требовалось, поскольку эта девушка не намеревалась отступать. Уже жалея о том, что ей так “повезло” с соседкой (разве что статс-дама ошиблась?), Катерина продолжила давать скупые ответы. Удовлетворяли ли они её собеседницу – сказать было сложно: та в свою очередь рассказывала столько, что Третье Отделение бы восхваляло небеса, появись у них такие словоохотливые преступники. Из живых и бойких речей Сашеньки удалось узнать, что она приходилась дочерью воспитателю самого Императора – Василия Андреевича Жуковского, и свиту государыни пополнила не так давно. Это, пожалуй, было главное, что осело в памяти Катерины: о привычках и детстве своей соседки она не имела желания знать что-либо, поскольку вряд ли бы ей это пригодилось. И лишь из вежливости односложно реагировала на ту или иную фразу.

– Я тебя, наверное, утомила, – спохватилась Сашенька, резко обрывая рассказ о сломанной броши Императрицы и причастности к этому происшествию фрейлины Ланской. – Располагайся пока: через час будет ужин, мы должны спуститься к нему. Если ты не возражаешь, я тебя оставлю ненадолго.

Вспорхнув с кушетки, она преодолела расстояние до выхода и скрылась за дверью, предоставляя возможность оставшейся наедине с собой Катерине, наконец, собраться с мыслями и осмотреться. За мутным стеклом окна, лишенного даже самых скромных занавесок, раскинулась Александровская площадь, присыпанная снегом, и, пожалуй, это было единственным, что радовало глаз. Если кому придворная жизнь виделась полной роскоши и дорогого убранства, то один лишь вид квартирки фрейлин мог развеять все эти представления: разделенная серой деревянной перегородкой комната одновременно служила и гостиной, и спальней для её хозяек. На меньшей половине располагались горничные, приставленные к обитательницам квартирки, на большей властвовали сами придворные дамы. Только “властвовали” – слово слишком громкое для тех, кто не имел даже личного гарнитура: меблировка составлялась из старых вещей, покинувших основные комнаты второго этажа и Императорской половины третьего. Так рядом со шкафом красного дерева соседствовал низкий восточный столик и кушетка в стиле ампир. Разве что отделка стен и потолка выглядела гармонично, пусть и не слишком изысканно и помпезно: без гипсовых скульптур и позолоты. За тяжелыми портьерами скрывались узкие кровати, на одну из которых Катерина перенесла ридикюль в надежде успеть разобрать вещи до возвращения Сашеньки.

В некотором роде, даже её личные покои в фамильном поместье, выглядели богаче, однако она явилась сюда не за более комфортными условиями, а потому даже толики разочарования не промелькнуло в зеленых глазах.

Шанс, что выпал ей, надлежало использовать полностью, и на это ничуть не влияла обстановка квартирки или изящество будничного туалета. Поправляя складки пунцового бархатного платья, лишенного особой отделки, Катерина бросила равнодушный взгляд в зеркало – радость от получения шифра затаилась, и теперь назначение казалось чем-то совершенно пустым. Она знала – всему виной усталость, а значит, не стоило придавать ей значения. Лучше найти Эллен и отвлечься задушевным разговором с подругой.

Правда, оставался лишь один вопрос: как среди этих безликих дверей отыскать нужную?

========== Глава одиннадцатая. Женское общество ==========

Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1863, декабрь, 9.

За несколько дней при Высочайшем дворе Катрин успела познакомиться с остальными штатскими фрейлинами Ея Величества, но заводить дружбу ни с кем не спешила: если не брать во внимание Эллен, теплом к ней прониклась лишь Сашенька Жуковская, порой даже излишне усердствующая в проявлении своего доброго отношения к соседке по комнате. Иные же придворные дамы вели себя менее приветливо, хоть и открыто свою неприязнь к новенькой выражали не многие.

Взять хотя бы Анну Тютчеву – немолодую барышню, коей, как по секрету шепнула ей Сашенька, шел уж тридцать пятый год, а она все оставалась незамужней. Лицом она не вышла, семья её имела материальные стеснения, но образование Анна получила достойное, за что и была оценена Императрицей и даже допущена до воспитания младших царских детей. Правда, дворцовые сплетницы иначе выставляли ситуацию: “государыня не нашла в этой дурнушке соперницы, потому и вручила ей шифр”. Быть может, здесь и имелась доля правды – адюльтеры своего венценосного супруга Мария Александровна переживала болезненно, хоть и на людях либо их не замечала, либо говорила о них с иронией. Но даже если так, среди её приближенных было немало привлекательных барышень, что не давало оснований полагать, будто свой фрейлинский штат она составляла лишь из девиц неприглядного вида. Только вот если государыня с Анной могла часами беседы вести, то многие придворные дамы едва ли словом с ней соглашались перемолвиться: и излишняя прямота суждений, и острота языка, и непростой характер – все это отдаляло любимицу Императрицы от обитателей Дворца. Не сказать, что бы и Катерина составила исключение: скорее она просто держала позицию вежливого общения, дабы не провоцировать споров, но и не беседовать с излишней теплотой.

Ольга Смирнова, напротив, приглянулась Катерине – много путешествовавшая с матерью с самого детства, она знала немало о культуре и истории других стран, была знакома с различными религиозными учениями и мифами, и потому ее мерный, тихий голос с легким французским грассированием столь часто звучал на вечерних посиделках у Ея Величества. Несмотря на внешнюю свою привлекательность, не подчеркиваемую даже пудрой, Ольга сторонилась шумных балов и предпочитала им уединение в своей спальне. Ей шел тридцать второй год, а она так и не вышла замуж, хоть и при Дворе в свое время только и говорили, что о помолвке не столь давно назначенной фрейлины с молодым юнкером из не знатного рода. Отчего не случилось браковенчание, знала лишь близкая её подруга – Мари, дочь самого Александра Сергеевича (Пушкина, прим.авт.), чьими стихами зачитывался весь высший свет; но она с достоинством хранила эту тайну, а после вышла замуж, покинув дворцовое общество. Более ни с кем близких отношений Ольга не заводила, и история со временем оказалась припорошена пеплом прошедших лет.

Если старшие дамы хранили нейтралитет, не одаряя особым вниманием Катерину, то среди её погодок находилось немало тех, кто считал необходимым посудачить о том, за какие заслуги попала в Императорский штат никак не зарекомендовавшая себя особа. И среди всех выделялась Александра Ланская – дочь супруги погибшего поэта от второго брака. Будучи благословленной самим покойным государем Николаем Павловичем, да не обделенная красотой и женскими формами, юная фрейлина как нельзя лучше иллюстрировала все то, что говорилось о женском коллективе, полном яда и коварства. С равной натянутой улыбкой она могла устранить соперницу или донести сплетню государыне, заранее зная, как та отреагирует на новость об очередной интрижке её царственного супруга. Не то, что бы Ланская мстила своей непосредственной благодетельнице – она не имела видов на Александра Николаевича – скорее просто не умела иначе. Это проявлялось даже в том, каким тоном она делилась воспоминаниями об очередном изрядно повеселившем её кавалере, не воспринятом всерьез в силу это чина, титула, материального положения или иных факторов.

– Тот очаровательный корнет… – миниатюрная фрейлина с медными мелкими кудрями задумалась, силясь вспомнить его имя, – Арапов, кажется? Он целый вечер с тебя глаз не сводил! – во взгляде говорившей читалось восхищение: ей льстило водить дружбу, как она полагала, с “жемчужиной” императорского двора. Там, где была Александра, всегда можно было встретить большинство видных женихов столицы, а значит, велик шанс однажды заполучить внимание и её спутницам. Пусть даже самую малость.

– Он так смешно краснел, когда спрашивал, не обещала ли я кому вальс, – рассмеялась Ланская, надкусывая пирожное, аккуратно приподнятое над фарфоровым блюдцем. Нельзя было не признать, что каждый ее жест был старательно отточен и наполнен изящества. А будь здесь кто из видных офицеров, непременно бы добавилось кокетство даже в столь прозаичном действе.

– И что же ты? – нетерпеливость являлась главным качеством прехорошенькой Бобринской, попавшей в штат по рекомендации своей бабушки – в прошлом фрейлины государыни Марии Федоровны, хозяйки петербургского салона, а ныне перебравшейся в киевское имение и посвятившей себя внукам и супругу. Воспитанием Наталья была обязана именно ей, поскольку все внимание ее родителей было обращено в сторону пятерых сыновей. В кругу Императрицы Бобринскую знали как источник шалостей и проказ, а также бесконечных шуток: своим присутствием она всегда могла разогнать тоску, за что и ценилась Её Величеством.

– Позволила ангажировать меня на танец, – все с той же непосредственностью продолжила Александра, опустив сладость на тарелочку.

Окружившие её фрейлины тут же бросились обсуждать родословную офицера, сходясь во мнении, что императорской крестнице, коей являлась Ланская, необходим некто более состоятельный и не с таким смешным деревенским именем – Иван. Катрин, до слуха которой долетала эта непринужденная беседа, лишь поморщилась – такие разговоры её ничуть не интересовали и даже были противны. Ну какое, право слово, имеет значение титул? И что за низость – обсуждать искренность чужих чувств с такой насмешкой? Впрочем, влезать в эти беседы она тоже не намеревалась: боялась сказать лишнего, дабы не навлечь гнева со стороны Ея Величества, в отдалении расшивающей ризу для аналоя в недавно построенный храм. Всё же княжна еще не чувствовала себя в этом обществе столь уверенно, чтобы обмениваться колкостями, пусть даже и с глубоко неприятными ей особами. А потерять шифр на пятый день день пребывания в новой должности было бы слишком глупо.

– За твой брак непременно сам государь похлопочет, – то ли завистливым, то ли восхищённым шепотом протянула одна из фрейлин, – можешь играть с кавалерами на балах как вздумается.

– А тебе, что же, батюшка жениха не найдет? – Александра только удивленно обернулась к говорившей, намереваясь еще что-то добавить, как её тут же прервала другая барышня, охотно поделившись последней сплетней:

– Барон давеча крупно проигрался, теперь на такую невесту никто и не взглянет: приданного-то – три платья да брошь.

На несчастную девушку тут же посыпались лживые слова сочувствия, разбавившиеся негромким голоском Бобринской, напомнившей, что у старого барона осталось доброе имя, которое дороже любого приданого для честного жениха. Если кого это и заставило задуматься, то ненадолго. Тихий гул возобновился уже спустя несколько мерных ударов сердца.

– А у кого-то и доброго имени нет, – сопроводивший эту колкость выразительный взгляд, брошенный в её сторону, Катерина постаралась не заметить: после того, как в её искренности, а также в невиновности папеньки усомнился государь, слышать подобное со стороны окружающих было уже не так обидно. И всё же, фраза, слетевшая с языка Ланской, впилась иглой в кожу. Не больно, но ощутимо.

– Как могли вручить шифр той, чей отец покушался на жизнь Его Высочества?

Намек Александры, похоже, поняли остальные фрейлины, поскольку тут же бросились обсуждать репутацию Голицыных, одновременно с этим недоумевая, как дала трещину слаженная система, и выдвигая предположения о том, что должна была сделать Катерина, дабы попасть во дворец. Княжна, безусловно, догадывалась, что грязные сплетни более чем свойственны любому женскому обществу, но до последнего желала верить, что личный штат Императрицы подобран с большей тщательностью, и если уж не исключает злых языков, то хотя бы гарантирует соответствующий такт в прилюдных беседах.

– Я всегда полагала, что место при государыне получают барышни воспитанные, – ровным голосом отметила Катерина, одаривая безразличным взглядом говорившую, – однако Ваш поганый рот идет вразрез с этим требованием.

Видит Бог, она желала сдержаться, но не могла смолчать, когда разговор коснулся её семьи. И даже если Императрица сейчас ей сделает внушение, она вряд ли пожалеет об этом. Слишком уж прекрасно было лицезреть недовольно пожатые губы на аристократичном вытянутом лице.

– А Вы, – одарив вниманием ту самую барышню, что гадала, с кем из царской семьи княжна Голицына амуры вела, Катерина скользнула взглядом по излишне глубокому для будничного платья декольте, – похоже, не по наслышке знаете, как получить это назначение? Столь быстрый взлет от простой фрейлины до статс-дамы. Не фамильная ли это черта?

Та, кому адресовался сей выпад, побагровела, не ожидая подобного. Особенно намека на роман её бабушки* с покойным Императором. О недолгой связи самой Елизаветы Эммануиловны** с Александром Николаевичем, бесспорно, знали, но мало кто посмел бы связать тот короткий роман и повышение в должности, полученное не так давно. Официальной версией всё же считалось её браковенчание*** с бароном фон Вассерман, фамилию которого она хоть и приняла, но при Дворе не использовала, желая сделать акцент на родстве с самим Петром I. В темных глазах затаилась злоба: если та же Ланская в своих кознях была проста и отходчива, то Нарышкина являлась врагом куда более опасным и мстительным.

– Твой полет будет тоже стремительным, но закончится ударом о землю, – процеженное сквозь зубы обещание выглядело неприкрытой угрозой, и невольно Катрин вздрогнула от тона, коим это было произнесено. Возможно, Нарышкина добавила бы еще что-то, если бы государыня не решила пресечь неприятные ей разговоры.

– Как бы Вам самой не закончить свой полет в Сибири, мадемуазель фон Вассерман, – тихий, но отнюдь не слабый голос положил конец перепалке. Фамилия нарочито была упомянута не девичья, дабы указать на законное место. Мария Александровна, после того адюльтера своего венценосного супруга, старалась излишне не вести бесед со своей статс-дамой, но и понизить в должности ее не могла – не желала лишних пересудов за спиной. И всё же, чаша ангельского терпения её полнилась, и однажды грозилась опрокинуться. Тогда повод устроить ссылку зарвавшейся даме найдется сам.

– Екатерина Голицына была назначена в штат моим приказом за заслуги перед короной. Если кто из Вас желает обсудить мои решения, прошу, – холодный взгляд плавно прошелся по всем, присутствующим в Золотой гостиной. Упавшая на плечи тишина пропиталась ожиданием, и даже несмотря на кажущуюся нейтральность этого предложения, ни одна придворная дама не посмела им воспользоваться: сколь бы мягкой и всепрощающей ни была Мария Александровна, она оставалась Императрицей. А терять свое положение не хотелось никому. Поджав губы, Нарышкина коротко поклонилась государыне и выскользнула за дверь: вроде бы и приняла внушение, но в то же время вины за собой не признала.

Катерина, краем глаза проследившая за статс-дамой, вновь потянулась пером к чернильнице, дабы продолжить заполнение приглашений, порученных ей Императрицей. Рука двигалась неуверенно, и всем естеством владела скованность, из-за чего буквы получались угловатыми и резкими. Она была готова в любую секунду подняться и удалиться по приказанию Ея Величества, но Мария Александровна, похоже, не намеревалась отсылать её из гостиной: словно бы и не было конфликта, государыня вернулась к рукоделию. Беззвучно вознося благодарственную молитву, Катерина вновь обмакнула кончик пера в чернила – за её спиной определенно стоял ангел-хранитель. И ей казалось, что у него были пронзительно синие глаза и венец вместо нимба.

***

С приглашениями удалось покончить лишь к ужину, когда большая часть фрейлин удалилась по поручениям Ея Величества, и в Золотой гостиной помимо самой Марии Александровны и Катерины осталась лишь Ольга Смирнова, наигрывающая на клавесине незатейливую мелодию, да великая княжна Мария, коей не так давно исполнилось десять лет. Ничуть не похожая внешне на мать, разве что своей худобой и болезненностью, она являлась единственной дочерью среди императорских детей, и оттого нередко её баловали все августейшие родственники, а пуще всего любил её отец. Возможно, в силу этого девочка уже показывала характер, капризничая по поводу и без. Впрочем, ангельского терпения её матери хватало на любую выходку Ея Высочества. Вот и сейчас, пока слуги накрывали стол в Золотой гостиной, где Императрица изъявила желание отужинать, великая княжна успела опробовать два блюда и громко осведомиться, почему рыбу подали не с картофелем.

– Мари, нельзя отказываться от пищи лишь потому, что Вам подали не то, чего Вы желали, – как можно мягче укорила государыня дочь, занимая место за столом. Вслед за ней осмелились присесть и Катерина с Ольгой, старающиеся ничем не выдать своего голода: обед они обе пропустили, забывшись в поручениях Императрицы. Великая княжна в ответ на это промолчала, насупившись.

– Подумайте о тех, кому приходится на день делить ломоть хлеба, – в том же тоне продолжила Мария Александровна, вспоминая о людях из бедных кварталов и рассказы покойной Александры Федоровны о войне.

Ее бы воля, она искоренила бы это неравенство, дав каждому возможность жить в достатке. Но даже власть, сосредоточенная в её руках, не позволяла это осуществить. Ведь мало просто раздать денег из казны, что и без того не бездонна – проблемы это не решит надолго. И вряд ли что-то сумеет это сделать. Как только эти мысли завладели государыней, ужин вмиг показался пресным: то, что здесь она наслаждается отменной кухней, а где-то на окраинах столицы большая семья едва-едва пытается утолить голод пустой похлебкой, ничуть не способствовало появлению аппетита. Едва опробовав жаркое, что так любил Император, опять отказавшийся присоединиться к трапезе, Мария Александровна отставила от себя блюдо. Катерина, еще не привыкшая к столь необъяснимым для нее моментам грусти Ея Величества, замерла. Серебряная вилочка, занесенная над заливным, чуть подрагивала в её руке.

В почти вязкой и давящей тишине, где каждый был озабочен своими думами, никто и не заметил, как отворилась дверь, и в Золотой гостиной еще одним членом царской семьи стало больше.

– Maman, Вы вновь не съели ни крошки?

Обеспокоенный и укоряющий голос словно бы выразил мысли, что не способна была озвучить сама Катерина. Но неожиданность фразы привела к тому, что вилочка всё же выпала из дрожащей руки, со звонким стуком ударившись об пол. Осознание собственной неловкости вызвало легкое смущение, и, стараясь не встречаться ни с кем взглядом, девушка покинула свое место, чтобы поднять столовый прибор. Однако в этом стремлении она была не одинока. Прикосновение чужой горячей ладони к напряженным пальцам могло бы стать роковым, если бы ранее его место не занял зрительный контакт. От повторного падения вилочку спасло лишь то, что её удерживал цесаревич. Несколько ударов сердца минули, не отмеченные даже дыханием, словно все вокруг утратило жизнь.

– Простите мне мою неловкость, Ваше Высочество, – голос слушался плохо. Опомнившись, Катерина отвела взгляд и поднялась на ноги, чтобы церемонно склониться в легком реверансе и вернуться на свое место. Злополучный столовый прибор лег на салфетку. Вся ситуация вряд ли продлилась более минуты, но потянувшейся к чайничку княжне чудилось, словно прошел час, не меньше.

– Никса? – Мария Александровна, вырванная из тяжелых дум появлением сына, удивленно, но с радостью обернулась к нему. На опечаленном лице заиграла искренняя улыбка, и ответом ей стала такая же со стороны Николая, подошедшего к матери.

– Вас нельзя оставить одну, – шутливо качнул головой цесаревич, присаживаясь рядом, – что на сей раз стало причиной Вашей задумчивости?

– Ты помнишь князя Черкасского? – принимая из рук своей фрейлины чашку черного чая, осведомилась Императрица у сына. Тот нахмурился, но утвердительно кивнул.

– Его отец принимал участие в обороне Севастополя?

– И умер в госпитале по причине не оказанной своевременно помощи, – закончила Мария Александровна, – заплатил своей жизнью за наши, и не остался отблагодарен.

– Но Императором была пожалована награда посмертно, – не совсем понимая, отчего вспомнила этот случай мать, возразил ей цесаревич, на что получил то ли укоряющий, то ли просто усталый взгляд.

– Что мертвому эта награда? Что почести его детям, оставшимся на руках у бабушки?

– Хотите, я прикажу выплатить им содержание..?

– Я не о том хотела сказать. В госпиталях не хватает людей, оттого нуждающиеся умирают, не дождавшись помощи. Случись война – не приведи Боже, – широкий крест осенил Императрицу, – каждый день кто-то будет терять брата, отца или мужа.

Нетронутый чай остывал в изящной чашке, пока Её Величество медленно, будто боясь каждого слова, озвучивала свои мысли.

– Да что война – и в мирное время людям нужна помощь: оставшимся сиротами детям, лишенным поддержки от родных старикам, всем, кто по какой-либо причине потерял способность жить и существует от ночи до ночи.

– Елена Павловна дала жизнь Крестовоздвиженской общине, которая немало помогла в военное время. Её дело может быть продолжено, если Вы так беспокоитесь об этом, Maman.

– Оно должно быть продолжено и улучшено, – государыня кивнула, – я лично обращусь к Императору с этим вопросом. Если не будет возможности взять средства из казны, я совершу личное пожертвование: бриллианты и сапфиры – просто дорогое стекло.

– Ваше Величество, Вы всегда можете расчитывать на меня в этом вопросе, – Катерина окончательно забыла об ужине, как только разговор принял решающий оборот.