Текст книги "Плачь обо мне, небо (СИ)"

Автор книги: Selestina

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 60 страниц)

Он не был глуп. И второй раз с ним та же авантюра не пройдет.

Добро побеждало только в детских сказках.

***

В её фразах – колких, обманчиво спокойных – старый князь видел попытку защиты и демонстрации отсутствия страха. Однако глаза выдавали истинное её состояние: испуг. Тот самый, от которого немели руки. И от которого сейчас её спина была прямее обычного. Девочка еще слишком неопытна, чтобы пытаться уйти от него невредимой.

По крайней мере, на сей раз Борис Петрович не намеревался проигрывать: не для того он спокойно ждал несколько месяцев, совсем никак о себе не напоминая. Не для того проглотил этот чертов ход с мнимой смертью графа Шувалова – не было сомнений, что щенок слишком живуч, чтобы и вправду откинуться. Не для того позволил племяннице спокойно выдохнуть – он не забыл. И не простил ей предательства.

Просто ему не было никакой надобности торопиться.

– К чему благородной барышне марать свои белые ручки? Для этого есть слуги, – Борис Петрович покачал головой, словно бы сама только мысль была до невозможного глупа. – Твоя роль будет куда приятнее.

– И что же на сей раз?

– Ты завершишь спектакль, что провалила однажды, не явившись даже на премьеру.

– Не питаю любви к театру.

– Придется, – уведомил её Борис Петрович, делая шаг вперед, отчего Катерина инстинктивно отшатнулась: к счастью, сидела она посреди постели, поэтому упасть так скоро ей не грозило. – Не хочешь становиться официальной невестой Наследника Престола – станешь его фавориткой. В конце концов, от принцессы всегда можно избавиться, а там и морганатический брак недалеко.

Повисла тишина: князь Остроженский наблюдал за сменой эмоций на лице племянницы, а та пыталась осознать, есть ли границы его бессердечности и сумасшествию. В том, что здоровый человек бы такого не предложил, она не сомневалась. С каждым новым ходом в историю вводились новые лица, которым присваивался статус жертвы, и лишь тот, в ком не осталось ни капли света, мог о таком помыслить. О каком благе Империи могла идти речь, когда то, чего пытался добиться старый князь, должно было залить реками крови эту землю?

Народ, быть может, бунтовал против действий своего государя, но столь жестокая расправа, какой желал Борис Петрович, не возвысила бы последнего в людских глазах. Как он вообще желал править на этом троне из чужих смертей?

– Я не стану этого делать.

– Станешь, – не согласился старый князь. – Ты ведь не хочешь, чтобы вместо датской принцессы померла твоя сестра? Кажется, она к свадьбе готовится? А что если в тот момент она уже ребенка под сердцем носить будет?

– Вы не…

– Не посмею? Не смогу? – прервал её Борис Петрович, с интересом рассматривая тяжело дышащую племянницу. – Ошибаешься.

– Зачем Вам это? – осипшим голосом вдруг спросила Катерина, как-то вмиг расслабившись, что несколько сбило с толку старого князя. – Вас ведь отнюдь не волнует Империя. Вы просто хотите править, но почему?

Тот стиснул зубы: девчонка лезла, куда не просили.

– Получишь власть в руки – поймешь, – отрезал он.

Катерина покачала головой.

– Не пойму. Мне этого не нужно. Мне не было нужно даже место фрейлины – это было Вашим желанием.

– Лжешь, – коротко и остро, а еще – не без доли правды. – Если бы ты не хотела, ты бы не приняла шифра.

Молчание вновь укрыло маленькую спальню, но ненадолго. Борис Петрович заговорил вновь, и каждое слово его – вскрывало заштопанные грубыми нитками раны, что не зажили: только схватились пленкой, а под ней – дурно пахнущий гной.

– И престол так же примешь. Не ради власти, но ради цесаревича. И ради семьи. Ты же не думаешь, что Император однажды вернет их из ссылки? Что их вновь будут чтить так же, как и до того? Что Ольга найдет себе здесь достойного жениха, что Петр сможет вернуть свой офицерский чин и выслужиться? Вспомни, в конце концов, о маменьке, которая не сможет даже упокоиться однажды на родной земле.

Он читал её письма. Это осознание пришло моментально – все те мысли, все те опасения, что не раз проскальзывали в строках, которые адресовала ей матушка, сейчас звучали в этой спальне. И это явно не было простой догадкой старого князя: ему все было известно. И было известно, сколь сильно Катерина ощущала за собой вину – потому что она готовилась выйти замуж, она имела хорошее положение в обществе и при Дворе, её собственные дети наверняка будут обладать привилегиями от царской семьи. А ни её младшая сестра (счастье, что хоть Ирине повезло), ни брат уже не сумеют исполнить ни единой своей мечты. И маменька, когда-то так надеявшаяся, что судьба её детей сложится удачно, до конца жизни будет страдать. Не за себя – за них.

Пусть в этом во всем непосредственной вины Катерины не было, она чувствовала себя не в праве испытывать счастье, когда несчастны её близкие.

– Я и без того вымолю прощения для них, – наконец, она разомкнула пересохшие губы: от анестетика все еще тошнило, хоть и уже значительно слабее. А тяжелая беседа прибавила к и без того ужасному состоянию дурноты.

– Ты наивна, Катерина, – сухо рассмеялся Борис Петрович; и тут же жестко добавил: – У тебя нет выбора. Если ты не соглашаешься действовать так, как я скажу, тебе не за кого будет молить. Разве только за упокой невинно убиенных душ. Либо ты все обретаешь, либо теряешь.

Рука невольно поднялась к груди, пальцы сжали маленький нательный крестик.

Князь Остроженский, от которого не укрылся бессознательный жест племянницы, довольно усмехнулся. Он уже знал, чем окончится эта партия.

***

Дания, Фреденсборг, год 1864, август, 7.

С самого утра сердце шестнадцатилетней датской принцессы Марии Софии Фредерики Дагмары – для всех, просто Дагмар – было не на месте. Впрочем, к чему лукавить? Оно сорвалось в безумный бег еще в момент, когда отец, король Кристиан, объявил всему семейству о предстоящем визите Наследника Российского Престола. Сердце на миг остановилось, а потом забилось так, что если бы кто вздумал тогда его послушать, верно бы испугался за здоровье юной принцессы. Но в том не было необходимости: если бы она и чувствовала себя до той минуты дурно, от слов отца вся хворь бы улетучилась.

К ней вернулась надежда.

Со старшим сыном русского Императора она была знакома еще с детства: ее мать, по происхождению Гессенская принцесса, находилась в дальнем родстве с русской Императрицей, тоже принадлежащей Гессенскому Дому, и потому летом Мария Александровна с детьми порой навещала семью Кристиана, на тот момент только-только получившего титул кронпринца. По происхождению герцог Шлезвиг-Гольштейнский, к тому же, отнюдь не проживающий в роскоши – о каком богатстве могла идти речь, если вся семья из восьми человек (у супругов было шестеро детей) жила на офицерское жалование – он и не думал, что окажется так близко к датскому трону. Впрочем, он о многом не подозревал, как не подозревала и Дагмар о своей судьбе. Родившаяся в Желтом дворце, отнюдь не похожем на дворец в прямом его понимании, никогда не ощущавшая себя настоящим членом королевской семьи, вынужденная не только самостоятельно открывать перед собой двери, но и шить себе платья, заниматься домашней работой, она даже и не грезила о высоком положении. Наслаждаясь редкими беззаботными неделями в замке Фреденсборг, куда семья Кристиана переезжала на лето, она старалась не вспоминать о том, что никакого общего будущего у нее и у русского принца нет. В конце концов, это просто было глупым детским чувством, которое вскоре рассеется, ведь так?

Однако первая любовь если и утихла, то ненадолго: ровно до момента, когда отец (наверняка не без участия деятельной матери) объявил о предстоящей помолвке ее старшей сестры с тем самым русским принцем. Александре было шестнадцать и она действительно могла составить прекрасную партию для российского Императорского Дома. Дагмар было тринадцать и она не завидовала сестре: у них были слишком близкие отношения, чтобы здесь проскользнула зависть. Но что-то острое укололо сердце. И какая-то мимолетная радость от того, что Мария Александровна с сыновьями давно не навещала их; она не знала, как бы смогла смотреть на Николая, зная, что он скоро будет мужем ее сестры.

Но, видимо, судьба оказалась к ней благосклонна.

Внезапное предложение королевы Виктории круто изменило будущее обеих принцесс: официально не помолвленная, Александра оказалась просватана за принца Уэльского Альберта Эдуарда, формально долженствовавшего взойти на трон, но фактически не ожидавшего этого, поскольку власть была в руках матери, не допускавшей сына к решению государственных вопросов. По Европе ходили слухи о том, что его винили в смерти отца, однако правдивы ли они были – никто не мог сказать точно. Александра обвенчалась в Виндзорском замке с принцем Эдуардом, а предприимчивая королева Луиза тут же решила судьбу следующей по старшинству дочери, не желая упускать возможный союз с Россией. Дагмар была готова к династическому браку, но никогда бы не подумала, что ей не придется искать причины полюбить своего жениха. Она уже его любила.

И теперь, в это солнечное августовское утро, юная датская принцесса не могла найти себе места в небольшой спальне на втором этаже, что окнами выходила в сад. Она то садилась за трюмо, прикладывая к себе ленты различных цветов, то внезапно вскакивала на ноги и начинала что-то искать, то в который раз проверяла, не измялись ли юбки простого светлого платья, укрытого черным передником, не выбились ли собранные в прихваченную сеткой косу темные завитки, не слишком ли лихорадочно горят ее карие глаза и оживленное ярким румянцем лицо. Казалось, что время тянется безжалостно долго, и стрелки часов замерли. Только сердце колотится с невероятной силой, разгоняя кровь и набатом отдаваясь в голове.

Заглянувшая к сестре десятилетняя принцесса Тира удивленно проследила за ее быстрыми перемещениями по комнате: это не шло ни в какое сравнение с суматохой, еще со вчерашнего дня царившей во дворце, да и следовало ожидать от энергичной и чувствительной Дагмар, но все же младшая дочь королевской четы не предполагала, что все настолько серьезно. Хотя, пожалуй, всю силу волнения сестры Тира смогла узреть лишь в момент, когда в спальню постучалась одна из служанок, чтобы доложить о приезде русского принца: стремительно поднявшаяся с постели, куда присела секундой назад, Дагмар побелела так, что платье ее казалось сейчас недостаточно накрахмаленным.

– Уже?

Это единственное, что она сумела выдавить из себя. Тира даже опасалась, что сестра сейчас потеряет сознание от эмоционального напряжения, но та все же пересилила волнение и, с глубоким вдохом, расправив покатые плечи, чинным шагом покинула спальню.

Стоя на ступенях дворца, перед которым раскинулась круглая зеленая лужайка, окаймленная брусчаткой, Дагмар завороженно наблюдала за тем, как по выложенной камнем подъездной дорожке приближается тот, чей образ не выходил из ее мыслей уже не один год. Тот, чьи портреты она хранила между страницами пухлого дневника. Тот, кто все же мог стать ее мужем.

– Как он красив, – невольно прошептала Дагмар.

Находившаяся по левую руку от нее и разглядывающая прибывших Тира, расслышавшая эту фразу, только бросила внимательный взгляд на идущего во главе маленькой процессии юношу и вновь продолжила изучение его спутников. Восторгов сестры она не разделяла, но была готова ту во всем поддержать, если потребуется.

***

Проводить по нескольку десятков часов к ряду в тесной карете, равно как и в не менее тесном купе царского поезда, Николай не любил. Но если обычно ему удавалось хотя бы ночь не заметить за некрепким сном, то сегодня и тот не пожелал облегчить его участь – стоило лишь сомкнуть глаза, как в голове начинал звучать монотонный голос Императора, повествующего о важности путешествия, что вошло в последнюю часть образовательной программы Наследника Престола. Словно бы он сам не понимал, что отнюдь не формальные визиты европейским дворам ставились во главе этого вояжа, а матримониальные соображения, которыми ему давно пора уже было озаботиться.

Он знал. И все равно желал оттянуть неизбежное.

Последние несколько часов на пути к замку Фреденсборг прошли в размышлениях о натуре его невесты – он помнил Дагмар совсем ребенком, ей было то ли четыре, то ли пять в их последнюю встречу. После, кажется, maman перестала навещать датскую фамилию – он не интересовался, получая куда больше удовольствия от лета, проведенного в Петергофе и Царском Селе, нежели где-то заграницей. Особенно когда еще был жив его an-papa, и каждый новый день, проведенный с ним, становился тем, что после будет аккуратно уложено в шкатулку памяти и спрятано глубоко в сердце как самое дорогое. И безвозвратно ушедшее.

Спустя пару лет на престоле оказался его отец, и Николаю стало совсем не до мыслей о маленькой девочке, которая осталась где-то в маленьком тихом Копенгагене. И, возможно, если бы не последняя беседа с отцом и не портрет, он бы вообще не вспомнил о ней. Однако с тем, как устроила все судьба, вполне можно было смириться: в конце концов, его невестой станет не какая-то совершенно незнакомая ему принцесса. Хотя, сложно сказать, насколько знакомой считать ему ту, чье лицо почти изгладилось из памяти. Дагмар выросла, и наверняка уже совсем не та, что в детстве. И еще совершенно неизвестно, как воспримет она новость о возможном их браке.

Прямая, поднимающаяся прямо к парадным вратам Фреденсборга, дорога становилась все короче. Бросив взгляд на белые стены Канцелярии – правого крыла, к которому подъезжала его карета – Николай подавил в себе тяжелый вздох и расправил плечи. Копыта лошадей звонко цокали по брусчатке, набатом отдаваясь в голове. Разум пребывал в тумане, и все, о чем сейчас желал бы просить цесаревич – недолгий, но спокойный сон. Однако такой милостью его никто не одарит: сейчас карета обогнет лужайку, в центре которой разместилась высокая скульптура правосудия, и остановится перед главным входом. Даже отсюда Николай мог видеть, что на втором пролете каменной лестницы расположилась вся многочисленная королевская семья.

Его ждали.

Барятинский, находившийся в той же карете, удовлетворенно возвестил: «Приехали!», граф Строганов, также сопровождающий своего воспитанника, только нахмурился, замечая отнюдь не радостный вид цесаревича. Даже при том, что на лице его появилась вежливо-приветственная улыбка, стоило дверце распахнуться, Сергей Григорьевич мог с уверенностью сказать, что искренности в ней ни на грамм.

Впрочем, была ли искренность на лицах датской королевской фамилии, если не брать во внимание явное их удовлетворение фактом возможного близкого родства с сильной державой?

Покинувший карету Николай сощурился от ярких солнечных лучей, которыми жарко делилось августовское утро, и, приблизившись к ступеням замка, поклонился, как того требовали традиции, прежде чем обратиться с приветствием к королю. Однако первой тишину нарушила вышедшая из-за родительских спин маленькая принцесса. Спустившись на пару ступеней, чтобы оказаться на широкой площадке перед последним пролетом, она негромко, но с уверенностью и не скрываемой радостью произнесла с сильным акцентом:

– Доб-ро по-жа-ло-вать, Ва-ше Им-пе -ра-тор-ско-е Высочес-тво.

Королева утопила невольный смешок за раскрытым веером, король одобрительно сощурился. Николай, поднявший голову в момент, когда раздался мягкий девичий голос, говорящий на родном русском, удивленно замер. Принцесса, стыдливо уводящая взгляд и явно не желающая, чтобы кто-либо видел румянец, украсивший ее бледные скулы, присела в реверансе.

Этот ее поступок, такой искренний и бесхитростный, возможно, стал той самой каплей, что первой попала в сосуд имени Дагмар, постепенно заполняющийся, чтобы однажды оказаться вместилищем теплого, светлого чувства, способного излечить полные мрачных помыслов сердце и душу.

***

Официальная церемония представления датскому королевскому двору завершилась спустя полтора часа, казалось, утомивших Николая сильнее, чем предыдущие дни путешествия. Возможно, на него давили обязанности, возложенные отцом, потому как по своей сути эта процедура ничем не отличалась от тех, что проводились в России, а потому была скорее привычно-скучна, нежели действительно сложна.

Едва ли цесаревич запомнил всех, кому был представлен, но сейчас это мало его заботило. Достаточно того, что лица королевской четы – Кристиана и Луизы Гессен-Кассельской – не истерлись из его памяти, особо не изменившись за эти годы, а с наследным принцем Фредериком и его братом Георгом был неплохо знаком ранее. Принцесс же – Дагмар и Тиру было бы сложно спутать между собой: как по возрасту, так и на лицо. Младшая дочь королевской четы имела темные синие глаза и фамильные мелкие каштановые кудри. Она походила на уменьшенную копию своей матери, разве что не имела той жесткости во взгляде. Отчего-то подумалось, что в семье главной была именно королева Луиза, и именно она занималась судьбой своих детей.

Дагмар же… она была похожа на Катрин. И если б только неуловимо! Черты лица, хрупкость фигурки, темнота кудрей – все в ней было живым напоминанием. И лишь глаза: глубокие карие большие глаза, с интересом и весельем смотрящие на него, столь сильно разнились с загадочными зелеными, преследовавшими его всю жизнь. Она была юна и свежа, как восходящее над землей солнце, только-только выпустившее свои лучи на небосвод. Ей было шестнадцать, и она очаровывала всех, кто имел честь лицезреть ее. Всех, включая Наследника Российского Престола, в один момент нашедшего в ней свое спасение.

Следуя за ее тонкой невысокой фигуркой, облаченной в простое светлое платье, на второй этаж, где располагались личные покои королевской семьи, Николай ненадолго даже забыл об усталости. Смущение, преследовавшее Дагмар на протяжении всей церемонии, еще напоминало о себе мягким румянцем, но от былой скованности не осталось и следа – с легкой запинкой она на французском что-то щебетала об истории замка, порой останавливаясь то у какой-то скульптуры, то у большой картины неизвестного цесаревичу всадника, отчего их путь слегка затянулся. Впрочем, уже смирившийся с бесконечностью этого дня Николай никуда не торопился. Да и звук звонкого высокого голоса успокаивал, и порой цесаревич совершенно не вникал в смысл фраз.

Однако, что его определенно радовало – перетекающие друг в друга рассказы Дагмар все же отвлекали его усталое сознание, и хотя бы последние полчаса, что они провели за беседой (хотя можно ли было так назвать её монолог и его редкие односложные комментарии?), он не думал о том, как исполнить данное ему родителями поручение. Он просто позволил себе насладиться отдыхом, зная, что несколько дней у него есть – даже Император не станет требовать от него решения спустя несколько часов после прибытия во Фреденсборг: хотя бы потому, что он настаивал на нежелании настаивать. Показном, но тем не менее.

И королевская семья тоже вряд ли ждет, что он уже завтра за ужином сделает предложение принцессе.

Хотя то, что они приняли его с таким радушием, говорило лишь об одном – Дания яро желает союза с Россией. Николай не видел в этом ничего кроме политики: внимательно следящие за ним глаза королевы Луизы не давали усомниться в её мыслях. По всей видимости, она даже не думала скрывать свои намерения, уверенная, что это никак не станет причиной для разрушения всех её династических планов. Король Кристиан в этом плане был куда менее понятен для цесаревича: его благодушие и вежливость выглядели формальными, какие бы он проявил по отношению к любому гостю с высоким положением. И либо он прекрасно скрывал, что думает в действительности о русском принце, либо и вправду не думал ничего особенного.

Похоже было, что в этой семье всем заправляет королева, и Николаю внезапно захотелось узнать, не переняла ли от своей деятельной и амбициозной матери эти гены Дагмар. То, что сейчас она выглядела истинным ребенком, ничего не значило.

Каждое лицо, принадлежащее правящему Дому, с колыбели учится менять маски искуснее любого актера. Они становятся второй кожей, только сбрасывают оную легче, чем саламандры – хвост.

И отращивают заново – тоже.

Сейчас он не подозревал Дагмар ни в чем дурном, но если только допустить на миг такой вариант, что она после станет полной копией королевы Луизы, это в первую очередь ударит по Марии Александровне – Николай явственно видел конфликт между ними. За себя он вряд ли мог беспокоиться: пусть не в его привычках было вступать в споры с дамами, он не пойдет по пути короля Кристиана, и в тени супруги не останется, хотя постарается максимально сглаживать возможные их разногласия. Но вот мать… ей он меньше всего желал ссор еще и с невесткой.

Вздрогнув, цесаревич бездумно принял какой-то альбом, переданный ему принцессой – он уже думал о ней как о невесте.

Все же, презабавнейшая вещь – воспитание. Даже если какие-то крупицы сознания, взяв в союзники сердце, желали простого человеческого счастья, разум, в который вложили определенные понятия, взращивая их день ото дня на протяжении двадцати одного года, подавлял все. Принимал.

Равнодушно смотря на цветные пятна перед глазами, цесаревич заставлял себя сфокусироваться на потоках зеленого и лимонного, и дать понять, что он внимательно слушает, а теперь еще и так же внимательно разглядывает – кажется, принцесса предложила ему посмотреть этюды, набросанные ей в последний год. Вроде бы она говорила, что любит по утрам рисовать – никакое другое время суток не порождает в ней такой легкости и полета души.

– Вы чудно рисуете, – медленно листая альбом с этюдами, произнес Николай; Дагмар в от комплимента зарделась. – Если б видел эти рисунки Саша, – невольно улыбнулся он; в ответ на удивление, мелькнувшее на лице принцессы, тут же пояснив: – Мой брат. Дело в том, что он питает любовь к живописи, благодаря урокам Тихобразова, и даже писал нашей Maman портрет к дню ангела.

При воспоминании о брате сердце охватила грусть: они не виделись уже более двух месяцев, что показались вечностью. И даже редкие письма, коими они обменивались, едва ли могли скрасить тяжесть разлуки. Пожалуй, с такой же силой Николай тосковал лишь по матери, связь с которой была, возможно, слишком крепкой.

– А к чему лежит Ваша душа? – тут же осведомилась Дагмар, принимая обратно из его рук альбом.

– Боюсь, меня Всевышний талантами не наградил, – цесаревич усмехнулся, вспоминая свои попытки и в живописи, и в музыке, и в поэзии. Не сказать чтобы это как-то угнетало его, но порой болезненно ударяло по самолюбию.

– Вас что-то тревожит? – робко осведомилась она, заметив перемену настроения своего гостя. Тот помедлил, раздумывая, стоит ли открывать правду, или же ограничиться вежливым нейтральным ответом.

– Ваша сестра покинула Данию год назад? – уловив короткий кивок принцессы, Николай продолжил: – Вы тоскуете?

Та задумчиво опустила взгляд на раскрытый альбом и подцепила ногтем плотный лист. Что она могла – или должна была? – на это сказать?

С Аликс они были дружны ровно настолько, чтобы в детстве носить одинаковые платья, тем самым показывая свое единение. Первое время присутствовало ощущение какой-то странной пустоты, неполноценности. Будто оторвали половину сердца, одну руку и ногу. С детства девочки делили одну комнату в Бернсторфе, вместе посещали уроки плавания и помогали друг другу переживать суровый нрав миссис Эдберг, вместе мучились с французским произношением, вместе совершали конные прогулки. Однако Аликс всегда была недосягаема для Дагмар: невероятно красива, невероятно одарена – она одинаково прекрасно освоила пианино и мандолину, восхитительно пела и рисовала. Даже в живописи, несмотря на свой талант, Дагмар не могла сравниться с сестрой.

В какой-то мере отделение от семьи Аликс стало поводом широко раскрыть глаза и понять, что сестра на нее больше не отбрасывает тень своей безупречности.

И все же она тосковала. До слез в первую неделю после отъезда сестры и потери аппетита, хоть и понимала, что это неизбежно. Однажды пришлось бы расстаться, даже будь они не принцессами (какое странное слово – Дагмар до сих пор не ощущала себя в полной мере принцессой), но так хотелось еще чуть-чуть отдалить этот миг. И, возможно, если бы они не принадлежали к аристократии, обе бы вышли замуж здесь, в Копенгагене, и могли бы видеться часто, а не считать версты и мили между своими государствами.

– Пожалуй, – неопределенно качнув головой, наконец отозвалась Дагмар, – если это можно назвать тоской.

Нельзя. Желание вернуться в Россию тотчас же не могло быть порождено простой тоской.

– Обычная тоска не заставляет себя чувствовать так, словно бы ты давно умер.

Принцесса отложила альбом и с абсолютной серьезностью всмотрелась в лицо цесаревича, похоже, избегающего смотреть ей в глаза: он изучал стоящую возле двери гипсовую статую с таким интересом, словно бы в ней можно было найти ответы на все вопросы.

– Вы грустите от расставания с кем-то родным?

Николай едва заметно качнул головой: он уже и сам был не рад, что все же не ограничился вежливым ответом, а затронул болезненную тему. Слишком уж он размяк за последний месяц, словно кисейная барышня какая. Прав был Papa, называя его неженкой, разве что теперь это относилось к его мрачным мыслям, а не физической выносливости – слишком уж затянулась эта меланхолия.

Если бы Катерина была здесь, она бы уже давно сделала не одно колкое замечание касаемо его траурного настроения. И была бы абсолютно права.

Если бы Катерина была здесь, возможно, ему стало бы легче.

Но здесь была только маленькая Дагмар, смотрящая на него с таким участием и тревогой, с такой болью и нежностью, что он, даже не видя этого всего, а лишь чувствуя её пронзительный взгляд, внутри сгорал от отвращения к себе.

– Что Вы делаете, когда Вам грустно? – усилием воли заставив себя обернуться к принцессе, поинтересовался Николай, стараясь выглядеть как можно более нуждающимся в её ответе. В конце концов, это действительно могло помочь.

Наверное.

Ярко-алые губы разомкнулись, но с них не слетело ни слова – Дагмар словно поймала все фразы раньше, чем успела их озвучить, и на миг нахмурилась.

А после – просияла: хитрой, довольной улыбкой.

Стремительно поднявшись с софы, на которой сидела последние минут десять, что они провели за просмотром альбомов, она протянула руку Николаю, не прекращая улыбаться.

– Я знаю, что Вам поможет, – она вся лучилась уверенностью, – я всегда прихожу туда, когда чувствую себя подавленно.

Это воодушевление и горячее желание помочь, делающие её еще очаровательнее (и вместе с тем, отчего-то, еще бо́льшим ребенком), он просто не имел права игнорировать. Отвечая такой же улыбкой и принимая её узкую протянутую ручку, ощущая это тепло, что, казалось, тут же разошлось от контакта их ладоней по всему его естеству, Николай поднялся, изъявляя готовность следовать за принцессой куда угодно.

Та зарделась в смущении от этой шутливой фразы, и тихий смех её, разлившийся в воздухе, был волшебней самой прекрасной музыки.

Комментарий к Глава вторая. Жалеть не смей

Что касается знакомства Дагмар и Николая до встречи в 1864 году – источники, которые были мной изучены, в едином мнении сойтись не пожелали, поэтому могут присутствовать неточности, приправленные авторской додумкой.

========== Глава третья. Вновь повторять твое имя ==========

Я говорю с подругой юных дней,

В твоих чертах ищу черты другие,

В устах живых уста давно немые,

В глазах огонь угаснувших очей.

М.Ю.Лермонтов

Дания, Фреденсборг, год 1864, август, 7.

Сад, что раскинулся подле королевского дворца, впечатлял не меньше, чем оба Царскосельских парка или же многоуровневый Петергофский, огибающий Финский залив. Хотя по своей площади он в несколько раз превосходил их всех. Если говорить начистоту, здесь было несколько садов, спроектированных в стиле барокко, и регулярный парк, который примыкал к дворцу и частично используемый для выращивания овощей на королевский стол. С высоты птичьего полета это произведение ландшафтного искусства походило на маленькое солнце с лучиками-аллеями, расходящимися от Фреденсборга.

А уменьшенная копия этого солнца предстала перед Николаем, когда Дагмар провела его в ту часть, что принадлежала лишь королевской семье и прочим была недоступна для лицезрения. Именно здесь она могла подолгу гулять, или даже, словно бы и не принцесса вовсе, увлеченно возиться с цветами, которые выращивала самостоятельно.

Впрочем, когда первое семечко упало в эту землю, Дагмар совсем не ощущала себя принцессой. Этот титул она носила едва ли больше пары недель, и переезд во Фреденсборг еще не успел дать ей возможности с ним свыкнуться.

И словно ради сохранения частички того маленького уютного дома, что был ей так любим, она еще в первые дни упросила отца дозволить ей разбить небольшую круглую клумбу, напоминающую солнце. Мать, по происхождению ощущавшая себя полноправной королевой, только закатила глаза, когда Дагмар настояла на том, чтобы никто из садовников не занимался этим участком. Королева Луиза уже давно оставила попытки пресечь эти «замашки простолюдинки» в средней дочери. В конце концов, у нее еще были Аликс и Тира, которые куда больше походили на принцесс.

– Maman тогда выглядела крайне недовольной моей просьбой, но разрешение все же дала, – вспоминала Дагмар, присаживаясь возле клумбы и осторожно касаясь кончиками пальцев ярко-алого бутона, что должен был вот-вот раскрыться.

– Почему именно солнце? – рассматривая идеальный круг, осведомился Николай. Он выглядел столь простым, что в сравнении с прочими клумбами и насаждениями, особенно теми, что виднелись по левую руку, в Фигурном садике, казался излишне невзрачным. И если бы не зарево костра, иллюзию которого создавали растущие здесь цветы, мимо него можно было бы пройти, даже не зацепившись взглядом.

Принцесса отчего-то смущенно зарделась, помедлив с ответом. По всей видимости, здесь имело место быть нечто личное.

Как оказалось – и вправду так.

– Когда мы были маленькими, Papa впервые пригласил к нам сказочника. Аликс еще тогда заявила, что он ненастоящий – такой долговязый, худой, высокий, да и молодой слишком. Она настаивала, что сказочник должен быть непременно с густой бородой, носить золотое пенсне и полосатый кафтан, – Дагмар тихо рассмеялась, вспоминая горячность сестры, упрямо доказывающей ей свою правоту добрую четверть часа. – И сказки у него были ненастоящими. Тоже со слов Аликс.

Цесаревич заинтересованно склонил голову, не сводя с нее глаз.

– А чем же сказки его не походили на настоящие?

– В них почти не было принцев и принцесс. И tristhed в них было больше, чем радости. В тот первый вечер он читал нам Ангела, и Аликс после, когда мы готовились ко сну, сообщила мне, что это было до невозможного kedeligt историей. Я же еще дня три не могла изгнать из головы последних строк, – она замолкла, проводя ладонью по самым верхушкам распустившихся цветов, прежде чем неожиданно мягко и лирично процитировать по-французски: – В ту же самую минуту очутились они на небе у бога, где царят вечные радость и блаженство. Бог прижал к своему сердцу умершее дитя – и у него выросли крылья, как у других ангелов.