Текст книги "Плачь обо мне, небо (СИ)"

Автор книги: Selestina

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 60 страниц)

Легкий, тихий смех со стороны Императрицы смутил княжну. Непонимающе моргнув, она постаралась сохранить как можно более покорный, но уверенный вид.

– Не стоит извинений, Катрин, – на миг даже показалось, что улыбка, проскользнувшая по тонким бледным губам, была светлой, доброй, понимающей; без грусти. – Графиня Шувалова действительно может быть крайне деятельной, – признала Мария Александровна. – Однако это Ваша свадьба, и сбыться должна Ваша мечта.

Пальцы невольно сжали костяную рукоять веера бессознательной реакцией на последние слова. В ее мечтах давно уже царил хаос, и трепетную радость от скорого замужества в сумасшедшем вальсе кружил безотчетный страх. Что, если она даст ложную клятву перед образами? Что, если и после венчания она не сумеет подарить всю себя лишь одному мужчине?

– Моя мечта – как можно скорее дать согласие на вопрос батюшки и вручить свою судьбу Дмитрию. Остальное не имеет значения.

От внимательного взгляда Марии Александровны не могло укрыться недолгое молчание, предшествовавшее этому признанию. То, как непослушные пальцы дотронулись изящных линий монограммы на радужной пластине, то, как грудь тяжело поднялась на вдохе и дрогнули губы. Сердце сжалось от волны невыносимой боли и вины: она знала, что чувствует ее фрейлина, и частично была сама причастна к тому. Повинуясь ее просьбе, Николай безотрывно сопровождал Катерину везде, не давая ей остаться в губительном одиночестве, защищая от внутреннего холода и внешних недоброжелателей. Все это не должно было стать тем, во что вылилось. И, возможно, стало бы без ее непосредственного участия (чем дальше, тем больше инициативы личной было в действиях сына, о чем свидетельствовал один только веер), но не так скоро. И, быть может, венчание самой Катерины и отъезд Николая произошли бы раньше пересечения какой-то незримой линии обоими.

Императрица прекрасно представляла все то, что овладело ее фрейлиной, и была совершенно бессильна ей помочь. Как была бессильна помочь себе вот уже двадцать лет.

– Принесите мне шкатулку, – коротко распорядилась она, хотя во фразе звучала скорее просьба, нежели приказ.

Катерина безмолвно повиновалась, снимая с трельяжа небольшой ящик светлого дерева, отделанный перламутровыми пластинами. Эту шкатулку, в отличие от прочих, Мария Александровна в руки брала редко, поскольку носила преимущественно жемчуг, который хранился в другом месте. Здесь же лежали одиночные украшения, никогда не составлявшие ни с чем гарнитура, заказанные для единственного выхода или вовсе ни разу не надетые. На благотворительность при необходимости тоже использовались ювелирные изделия именно отсюда.

Приняв из рук фрейлины шкатулку, Императрица откинула широкую крышку, изнутри обитую малиновым бархатом, быстро рассматривая содержимое и, казалось, ни секунды не колеблясь с выбором. Худощавые, с четко прослеживающимися косточками, пальцы подхватили горсть жемчуга и бриллиантов, быстро расправляя её в более отчетливое ювелирное изделие.

– Я хочу, чтобы Вы приняли от меня эту брошь в качестве свадебного подарка – она прекрасно ляжет на то восхитительное кружево, если Вы не решитесь его убрать.

– Ваше Величество.., – дыхание сбилось от одного лишь взгляда на творение неизвестного ей мастера: на серебряной основе в половину ладони в центре расположились крупные жемчужины, обрамленные полукружьями в россыпи мелких бриллиантов, под ними – хризолиты круглой огранки, удерживающие подвески из овальных жемчужин, также окантованные мелкими бриллиантами и оканчивающиеся каплями хризолитов. Прекрасная в своей простоте и элегантности, она могла принадлежать лишь женщине правящего дома, но не ей – дочери опальной семьи, предавшей Царя и Отечество.

– Берите, Катрин.

Подняв голову в ответ на непреклонность Марии Александровны, она медленно качнула головой; широко раскрытые глаза подернулись пеленой благодарности и осознания – она недостойна таких даров. За все, что она сотворила, за все, что могла сотворить, за все её греховные мысли – ей подошла бы ссылка.

– Вы осмелитесь ослушаться приказа Вашей государыни?

– Не смею и помыслить о том, Ваше Величество, – шумно выдохнув, дрожащими негнущимися пальцами Катерина коснулась холода сверкающих камней, медленно, неуверенно снимая корсажное украшение с ладони Императрицы. – Но это слишком щедрый подарок.

– Это меньшее, что я могу сделать для Вас, дитя.

– Ваша милость и забота обо мне – высочайший дар, не сравнимый ни с какими материальными благами.

На строгом лице Марии Александровны промелькнула по-матерински теплая улыбка, ставшая тем, что задело в сердце какую-то давно покрытую пылью струну – тягучий, полный горечи звук. Катерина, повинуясь порыву, приложилась губами к украшенной множеством фамильных перстней холодной руке; ком в горле мешал говорить. Такое же почти ледяное прикосновение пальцев к её виску и короткое «Идите, Катрин», навечно отпечатается где-то под кожей как момент безмолвного благословения и понимания.

Мария Александровна вновь обратилась к неоконченному письму, нехотя притрагиваясь к золоченому перу, но взгляд еще был устремлен к дверям. Ручка в виде лапы хищной птицы, держащей огромный рубиновый шар, ушла вниз; тихий скрип петель и шелест юбок стали последним напоминанием о присутствии княжны в покоях государыни.

Вместе с тишиной вернулось опустошающее чувство одиночества, поселяющееся всякий раз, стоило Марии Александровне остаться наедине с собой. Даже в компании фрейлин, которые не вступали с ней в беседу, а просто о чем-то переговаривались, неся дежурство, дышалось свободнее и легче, нежели в этой выпивающей её по капле тишине. Потому что наступила она не в момент, когда закрылась дверь, а значительно раньше: когда плечи её покрыла горностаевая мантия и на голову возлегла малая императорская корона – её ли падение знаменовало ей эту несчастную судьбу? Когда народ приветствовал новую Императрицу Всероссийскую, а внутри умирала немецкая принцесса. Когда синие глаза супруга, ранее казавшиеся отражением летнего неба, стали холоднее вод Невы в январе.

Как давно они не совершали путешествий вместе? Три года назад посетили Ливадийский дворец, однако постоянным местом летнего отдыха он для Императорской четы так и не стал, уступив Царскому Селу. До того, пожалуй, только при жизни покойного Николая Павловича они выезжали на Лазурный берег, но все же куда чаще Мария Александровна отправлялась отдыхать с детьми или даже в компании нескольких своих фрейлин. У супруга всегда были государственные дела, которые не терпели его отсутствия в Петербурге.

Будучи принцессой, пусть и жившей в тени слухов о своем происхождении и потому не надеявшейся однажды получить столь высокую роль, она была готова к тому, что будет требовать от нее этикет и царский долг. Но как женщина не могла не думать, что её семейное счастье оказалось слишком коротким.

Такой была судьба всех женщин, оказавшихся близко к трону.

========== Глава шестнадцатая. Не разрушай эти рамки ==========

Российская Империя, Царское Село, год 1864, май, 27.

– И к чему только был этот осмотр, – поморщился Александр Александрович, входя в библиотеку – на лице его без всякого сомнения читалось истинное отношение ко всем лекарям, включая Здекауера. После отбытия царской четы графом Перовским было решено провести медицинский осмотр оставшихся в Царском Селе Великих князей, что восторга не взывало ни у младших, ни у старших. Однако Александр Александрович более всех был нетерпим к такого рода процедурам – без лишней надобности с медиками он старался не пересекаться.

– Говоришь так, словно Николай Федорович тебя обязал каждую субботу его посещать и выдал лист рекомендаций. Ты же здоровее всех во дворце, вместе взятых, – вместо приветствия выдал ему Николай, пристроившийся в кресле у окна с какой-то тонкой книжицей. Он и впрямь сомневался, что придворный медик мог что-то обнаружить у брата – его крепкое здоровье отмечалось при каждом осмотре, да и даже без оного заподозрить хворь у крепкого и вечно пышущего румянцем Великого князя было крайне проблематично. Да скорее все покойные Императоры восстанут, нежели он хотя бы простуду схватит. Не то что цесаревич, чью изнеженность тела государь считал необходимым выделить при каждом удобном случае, порой сетуя на то, что должно было случиться наоборот – это Наследнику Престола стоило иметь завидное здоровье, а не его брату, которому светила лишь военная карьера.

– Благо, кроме теплых ванн он ничего мне не прописал, – фыркнул Александр Александрович, опираясь спиной о закрывшуюся дверь и складывая руки на груди. – Зато теперь он будет каждую субботу являться. А тебя, как я понимаю, государственные дела освободили от медицинских осмотров? Или это граф проявил милосердие?

Николай пожал плечами: он и сам не имел ни малейшего понятия, почему Перовский не вызвал его к Здекауеру, в то время как туда были отправлены не только Владимир с Алексеем, но и прибывший с отцом Николай Константинович. Впрочем, вряд ли бы он услышал что-то новое о себе.

– На днях обещались прибыть кузены, – сообщил ему брат.

Николай рассеянно кивнул, показывая этим жестом, что он услышал, но особой заинтересованности не выказал – прежде он бы куда более радостно отреагировал на это известие. Трое старших детей Марии Николаевны, после брака получившей титул герцогини Лейхтенбергской, но оставшейся жить здесь, в России – на этом настоял покойный Император, – будучи сверстниками сыновей нового Императора, являлись частыми их товарищами по играм, что стало причиной крепкой дружбы между ними. Последние два года Мария Николаевна, после кончины своего супруга вступившая в морганатический брак, находилась во Флоренции, вследствие чего встречи с кузенами стали редки и каждый раз приносили огромную радость и Николаю, и его братьям. Однако сегодня отчего-то привычного трепета не было.

Виной ли тому скорый его отъезд, или причина в ином?

– Я-то все гадал, когда увижу тебя в переживаниях из-за барышни, – вновь раздался голос Александра Александровича, теперь уже – насмешливый. Удержаться от того, чтобы поддеть брата, который столько лет старался казаться абсолютно непроницаемым для любых сердечных порывов, было выше его скромных сил.

– О, мое любопытство было удовлетворено раньше – тебя наконец стала занимать не только военная карьера, но и хорошенькие фрейлины. Точнее, фрейлина, – парировал тот, заставляя смутиться. Правда, это не помешало ему продолжить интересующую тему:

– Mademoiselle Голицына все еще не сменила гнев на милость?

Безусловно, он был осведомлен о происходящем между Никсой и Катериной: точнее, о том, что последняя никоим образом не пыталась воспользоваться своим положением, вместо того старательно избегая любых встреч с цесаревичем, а при столкновении была еще более немногословна, нежели дворцовые часовые. В этих действиях её нельзя было укорить: она следовала голосу разума, тем самым вызывая у Великого князя уважение к её персоне. Вот только и видеть таким хмурым брата, даже если он тщательно силился скрывать истинные чувства – не то, чего хотелось слишком привязанному к нему Александру Александровичу. Все эти терзания он ощущал так, словно бы они принадлежали ему самому.

– Упрямство mademoiselle Голицыной безгранично, – с сарказмом отозвался Николай, продолжая медленно скользить напряженным взглядом по страницам научного труда.

– Вы созданы друг для друга, – в том же тоне прокомментировал Великий князь. – Даже не могу представить, чье упрямство на сей раз перевесит.

Почему-то его не отпускала мысль, что это демонстративное молчание обе стороны могут сохранять не один год: Катерина – из желания держать дистанцию, положенную всем придворным, Никса – из чувства противоречия. Стоило, конечно, надеяться, что поездка по Европе развеет его мрачные мысли, но, зная, сколь сильно брат привязан к России, Александр Александрович в этом изрядно сомневался. Оставалось уповать на ту принцессу, которой суждено стать его невестой.

Хотя и в это Великий князь не верил. Он вообще не думал, что династический брак может стать счастливым – родительский пример перед глазами не давал никаких надежд. Он прекрасно осознавал свое положение и обязательства, связанные с оным, однако все равно для него вечным союз мог быть лишь по сердцу, а не по долгу. Иначе же адюльтеры отца (как бы они ни были ему противны) выглядели вполне объяснимо. Никса, конечно, сумеет уверить всех в своей радости – хотя бы ради того, чтобы не расстраивать Maman, но даже он не продержится долго. Год? Два? Пять? Даже если десять – это не вечность.

Александр Александрович, будучи еще маленьким, пообещал во всем помогать брату, быть его опорой и правой рукой, что бы от него ни потребовалось. И если тот сам решится на адюльтер, он до самого конца сохранит все в тайне – потому что все мысли, надежды и чувства они делили на двоих, и счастье брата для него было даже превыше собственного. Хоть и притворства он искренне не выносил.

– Совсем забыл, – вдруг хлопнул он себя по лбу, – я же обещался дяде Коко* отдать до обеда книгу. Дырявая моя голова, – нарочито громко цокнул языком Александр Александрович, стремительно направляясь к выходу из библиотеки. – Это не отнимет много времени, я буду через пять минут.

Цесаревич бросил на него полный подозрения взгляд и, коротко пояснив, что дождется здесь, вернулся к чтению. Что именно мог взять у Константина Николаевича Саша, для Николая было загадкой – их литературные вкусы, мягко говоря, не совпадали, да и отношения их оставляли желать лучшего, но он не стал придавать этому значения. В конце концов, ему и без того было над чем подумать: профессор Бунге не давал расслабиться. И это при том, что обучение как таковое для цесаревича окончилось, и он теперь был вынужден лишь присутствовать на докладах министров у государя, да слушать курсы военной администрации и финансовой теории с политической экономией. И если с предметом Максимовского особых проблем не возникло, то финансы, преподаваемые Николаем Христиановичем Бунге, во многом именно из-за самого профессора, шли куда тяжелее. Научные взгляды его отторжения у цесаревича не вызывали, и даже некоторые предложения, касающиеся государственных вопросов, были ему близки, однако манера преподавания его скорее запутывала цесаревича, нежели действительно давала новые знания. Он задавал такие вопросы, на которые приходилось часами искать ответы в учебниках и научных трудах прошлого, при этом порой, чтобы найти их, приходилось проделать крайне извилистый путь.

Погруженный в распутывание «Системы логики» Джона Милля, Николай едва ли вел счет времени, однако все же расслышал звук открывающейся двери. Он обернулся, намереваясь попенять брату на задержку, и встретился взглядом с вошедшей Катериной: на лице её расцвело удивление. Впрочем, и сам он не ожидал узреть её на пороге, полностью о ней забыв.

– Ваше Императорское Высочество?

Стоит отдать ей должное, удивление не мешало ей сохранять отстраненную вежливость по отношению к нему, склоняясь в книксене.

– Катрин? Вы кого-то искали? – догадываясь по её реакции, что она отнюдь не за книгой посетила библиотеку, осведомился цесаревич, не делая и шага в её сторону – не из нежелания, а из опасения, что она тут же попытается сбежать. Признаться, эти её попытки уклониться от любой их встречи – случайной или намеренной – уже начали раздражать.

– Mademoiselle Мещерская передала мне просьбу Александры Иосифовны зайти к ней в библиотеку.

Николай закрыл книгу, которую держал в руках; ситуация вызывала интерес.

– Однако тетушка сразу после завтрака уехала в Стрельну.

Катерина нахмурилась, складывая руки на груди. Великая княгиня Александра Иосифовна, супруга Константина Николаевича, брата Императора, прибывшая из Павловска вчера, чтобы проститься с царской четой, осталась до вечера вместе с супругом, поэтому сегодня Катерина еще ощущала некоторую степень защищенности в опустевшем дворце – при своей царственной тетушке Николай вряд ли будет настойчиво искать с ней встречи. Но, по всей видимости, Всевышний решил посмеяться над ней.

– Это Вы подстроили, Ваше Высочество? – ровным, абсолютно холодным голосом поинтересовалась она. Зеленые глаза, смотрящие на него в упор, не выражали и грамма тепла.

Николай медленно покачал головой.

– Поверьте, если бы я желал срочно увидеться с Вами против Вашей воли, сделал бы это более… романтично. Mademoiselle Мещерская, говорите? – протянул он, уже догадываясь, откуда ноги растут у этой ситуации. Без брата здесь явно не обошлось. Не зря он подозревал, что «книга дяди Коко» – лишь повод срочно уйти.

Покинув кресло и сделав несколько шагов вперед, Николай заметил, как напряглась Катерина, явно готовясь отступить. Мысленно скрипнув зубами, но внешне никак не выражая своих эмоций на этот счет, он спокойно прошел к двери. С подозрением дёрнув витую ручку, он хмыкнул – что и требовалось доказать.

Катерина настороженно окликнула его:

– Ваше Высочество?..

– Так и есть, – подтвердил цесаревич ее догадку: – Заперто.

– С чего бы Мари так шутить? – недоуменно нахмурилась Катерина, приблизившись к узкому окну, за которым солнце ослепляюще зеленило проклевывающиеся молодые листья на дубах. Она старалась находиться как можно дальше от Николая и не смотреть на него.

– Сомневаюсь, что это была идея mademoiselle Мещерской. Скорее тут замешан Саша.

Это заявление даже заставило Катерину ошеломленно обернуться – такого исхода событий она явно не предполагала.

– Великий князь? Но… к чему ему это? Если только, – зеленые глаза сощурились, – он не действовал по Вашей инициативе.

– Катрин! – возмущенно-обиженно вздохнул цесаревич. – Чем мне Вам доказать, что я такая же жертва обстоятельств?

Она ничего не ответила. Полминуты непрерывного тяжелого взгляда, сопряженного с молчанием, он выдержал стоически, а после все же предпринял попытку сделать шаг к Катерине, но та тут же отшатнулась. Ни о каком разговоре и речи быть не могло. Зря Саша все это затеял.

– Не нужно ничего доказывать, – голос её звучал так же бесстрастно, как и десятью минутами ранее. – Просто скажите, можно ли выйти отсюда как-то иначе.

Николай остановился. Губы едва скривились в горькой усмешке: вот, значит, как все должно было окончиться. Впрочем, а чего он ожидал? И чего ему стоило ожидать? Граф Шувалов воскрес на радость невесте и свадьба вновь в силе. И даже если бы он оказался действительно мертв, это ничего бы не изменило – ему самому пришлось бы обручиться в скором времени. Так какое развитие их история должна была получить? В них были слишком сильны понимания чести и долга, чтобы все случилось как-то иначе.

Он бы желал сохранить хотя бы их дружбу (пусть и это было слишком невыносимо – воспринимать другом женщину, чувство к которой было куда сильнее), но в дворцовых стенах она бы непременно получила статус интимной связи: длинные языки и фантазии фрейлин не имели границ и не знали ничего святого.

А Катерина наверняка слишком устала от сплетен. И вряд ли хотела, чтобы оные достигли ушей её жениха.

Шумно выдохнув, Николай сомкнул пальцы на крае покрытой черным лаком столешницы и скользнул мрачным взглядом с гравюры Екатерины Второй на вставленные в ниши и тянущиеся к потолку книжные шкафы. Оттолкнувшись, он прошел к ним, что-то про себя отсчитывая, и спустя полминуты остановился перед тем, что находился в паре футов влево от центрального. Сняв с четвертой полки два толстых фолианта и потянувшись рукой куда-то вглубь, цесаревич нащупал рычаг и обернулся к Катерине.

– Выход есть. Пра-пра-бабка ценила тайные ходы, один из них шел из библиотеки. Но Вы уверены, что хотите выбраться таким способом?

– Вы можете предложить мне более приятный вариант? – она все же перестала избегать зрительного контакта. – Не думаю, что со второго этажа можно безболезненно выйти из окна.

Оглянувшись, Катерина быстро прошествовала к столику и сняла с него богато украшенный канделябр. Затеплить три свечи было минутным делом, и она сильно надеялась, что их хватит на все их явно не самое приятное путешествие: представить протяженность царских подземных лабиринтов она даже приблизительно не могла. Однако провести лишнюю минуту наедине (что, пожалуй, было страшнее всего) с цесаревичем она не желала. Столь отчаянно, что неизвестные подземелья казались детской игрой.

Увидев её готовность и промелькнувшую во взгляде решимость (кажется, где-то там даже был азарт, что не вызвало ни капли изумления), Николай едва заметно улыбнулся и с усилием повернул рычаг. Стеллаж вместе с квадратом наборного паркета, на котором стоял, медленно, с глухим скрежетом – чувствовалось, что этим способом уже давно не пользовались – уехал вглубь, и из образовавшихся по левую и правую руку щелей пахнуло холодным сырым воздухом. Темнота не позволяла разглядеть ни единой детали, крывшейся где-то там, в неизведанной части дворца, отчего они оба – и Николай, и Катерина – чуть помедлили: любопытство, постепенно овладевающее ими, не успело полностью отогнать некоторые опасения – в конце концов, никто не мог гарантировать, что они выберутся. Но и стучать в запертую дверь было явно бесполезно: если ситуация подстроена Александром Александровичем, он точно позаботился, чтобы никто из слуг как минимум в ближайшие полчаса здесь не появлялся, тем более что дворец существенно опустел с отъездом царской четы.

Цесаревич обернулся, протягивая руку княжне:

– Позвольте мне одну свечу – я пойду вперед. Все же, мы как-то несколько раз гуляли там с Сашей и хоть немного знакомы с этими подземельями.

– Лучше места для прогулок и представить нельзя, – саркастично прокомментировала его фразу Катерина, впрочем, ни капли не оттаяв. – Гувернантки Вам случайно экскурсий не устраивали?

– Говорите так, словно сами никогда не исследовали заброшенных уголков родового поместья, – поддел её цесаревич, явно не беспочвенно: на бледном лице проступил легкий румянец.

Вместо ответа молча вынув свечу из рожка и протянув оную Николаю, Катерина подошла ближе и, едва сдерживая желание первой шагнуть в неизвестность, послушно последовала за ним. Спустя минуту, повинуясь нашедшему парный рычаг на оборотной стороне стены цесаревичу, стеллаж вернулся на свое место, оставляя искателей приключений в почти кромешной тьме: только небольшой круг света у них под ногами, образованный тремя свечами в руках, разгонял этот мрак. Поежившись – то ли от холода, то ли от бессознательной напряженности, которую так просто было не прогнать – Катерина двинулась вслед за направившимся куда-то вперед Николаем, стараясь одновременно держаться в паре шагов от него и внимательно изучать неровную каменную кладку пола, чтобы не оступиться и не запнуться.

Периодически цесаревич предупреждал её о возможных колдобинах и ямах, а также о поворотах, но по большому счету на протяжении первой четверти часа они пробирались по каменному мешку в полном молчании. Узкий коридор, едва ли в сажень шириной, долгое время был абсолютно прямым, и единственной проблемой являлись изменения его высоты – где-то арочный потолок опускался так низко, что приходилось сильно пригибаться, чтобы ненароком не удариться об острые камни. После он несколько раз вильнул влево, а потом Николай отчего-то сам свернул в еще более узкое (пожалуй, в пару аршинов) ответвление. Сыростью отсюда тянуло не так сильно, как из оставленной ими части, но теплее ни на градус не стало. И, вдобавок ко всему, где-то послышался отвратительный писк – то ли мышиный, то ли крысиный. Инстинктивно приподняв юбки, Катерина еще внимательнее стала вглядываться в освещаемый двумя свечами с её канделябра участок пола, дабы ненароком не наступить на бросившегося к ней грызуна – кто знает этих животных, что им в голову взбредет.

Когда Николай внезапно остановился, ничего при этом не сказав, Катерина по инерции сделала еще несколько шагов, тут же ударяясь лбом о его напряженную спину и чудом лишь успев вывести руку в сторону, чтобы не опалить мундирный полукафтан.

– Что там? – хриплым голосом поинтересовалась она, не понимая причин неожиданной задержки и делая шаг назад. Попыток обойти и выглянуть не предпринимала: хотя бы потому, что ширина коридора не позволяла этого сделать так, чтобы не оказаться прижатой вплотную к цесаревичу.

– Лестница, – коротко сообщил тот. – Стойте здесь – я спущусь и проверю, чем она оканчивается.

Катерина нахмурилась, но ничего говорить не стала: бороться с упрямством Николая было бы бесполезно. И без того было ясно, чем бы окончился их новый обмен укоряющими репликами. Он не желал позволить даме рисковать собой, она – тревожилась за жизнь и здоровье Наследника Престола. Аргументы с обоих сторон были неоспоримыми. Внешне спокойно наблюдая, как тот медленно преодолевает узкие ступеньки, постепенно скрываясь где-то в темноте провала, Катерина старалась дышать как можно размереннее и про себя шептала молитву – её намерение никак более не сближаться с цесаревичем и вернуть их отношения в ранг официально-вежливых не мешало искреннему беспокойству за него. В конце концов, она служила короне и имела право на волнение подобного рода.

Минуты, проведенные в одиночестве, показались вечностью: холодная рука стискивала фигурное основание золотого канделябра так, словно хваталась за спасительную соломинку, в то время как негнущиеся пальцы свободной оглаживали края нательного крестика. И до рези в глазах Катерина вглядывалась в зияющую яму перед собой, куда уходила старая витая лестница. Ожидая. И молясь.

Когда чернильная тьма приобрела оттенки серого, а после и постепенно потеплела от огонька свечи, она с облегчением выдохнула и на миг прикрыла глаза, не сдерживая слабой улыбки. Тут же стершейся, стоило Николаю наконец вновь подняться на поверхность – это было не то, что она готова демонстрировать. Не стоит.

– Что там? – повторила она свой недавний вопрос, но уже адресуя неизведанному для нее нижнему уровню. Цесаревич не выглядел встревоженным, что дало ей шанс надеяться на лучшее.

– Спуск к первому этажу: оттуда можно будет выйти в Камеронову галерею.

Представив, какие слухи пойдут, стоит ей появиться с цесаревичем среди оставшихся в Царском Селе фрейлин (именно им отвели эту постройку), Катерина не замедлила уточнить:

– Выхода за пределы дворца там нет?

Николай пожал плечами: когда они с братом здесь бегали (с бо́льшим количеством свечей, бесспорно), они не искали выходов – просто наслаждались возможностью исследовать неизведанное, заодно спрятавшись от учителя. Однажды они даже изрядно напугали государыню, не появившись к обеду: их в тот день слуги с ног сбились искать. Однако о своем тайном месте матери мальчишки не рассказали – решили сохранить это между собой. И только Катерина спустя столько лет оказалась посвящена в этот секрет.

– Должен быть, но я не имею ни малейшего предположения, где он находится.

Молчаливым кивком приняв эту информацию, Катерина подошла ближе к краю и, отказавшись принять руку – тактильных контактов она избегала еще более рьяно, нежели зрительных – дождалась, когда Николай начнет спуск вновь, прежде чем ступить на покатую каменную ступеньку, крепко придерживая юбки одной рукой. Каждый шаг на фут ниже был особенно осторожным и взвешенным, поскольку количество света, выданное догорающими свечами, оказалось недостаточным, чтобы рассмотреть всю лестницу, а от её закручивающегося направления и однообразия узких линий под ногами картинка плыла. В какой-то момент Катерина даже пожалела, что отказалась от поддержки, но все же надеялась сохранить трезвость сознания. В конце концов, опыта в исследовании подземелий и просто заброшенных строений у нее не было, но на кисейную барышню, ни разу не покидавшую маменькиного крыла, она уже не походила.

Взгляд то и дело уходил с темно-серого камня, холод которого пробирался даже сквозь подошву мягких туфель, ощущающих каждую неровность пола, на плечи цесаревича – узкие для мужчины, но даже в такой ситуации сохранившие идеальную осанку. Мысли, вроде бы сконцентрированные на крайне опасном спуске, нет-нет, да пытались упорхнуть в неверном направлении. Будь у нее твердая поверхность под ногами, Катерина бы точно зажмурилась, но делать этого сейчас было категорически нельзя.

Недовольно (в отношении самой себя) выдыхая, она с удвоенным усердием принялась выбирать место, куда можно ступить в следующий момент. Но все же просчиталась – проклятый каблук скользнул по разрушенному краю, осыпавшемуся мелкой крошкой.

Беззвучно схватив губами воздух и взмахнув руками – она даже испугаться не успела – Катерина постаралась податься вперед, чтобы удержать равновесие, но едва ли помогла себе: вместо падения на спину и удара затылком поняла, что сейчас сорвется в пустоту и, что значительно хуже, рискует задеть цесаревича, опережающего её на шесть-семь ступеней.

Каким чудом она не упала, а только на инерции практически пролетела это расстояние, сумасшедше перебирая внезапно оледеневшими и разве что не онемевшими ногами, все же врезаясь в Николая – она даже не поняла. Сердце неистово колотилось в груди, создавая гул в ушах и пульсацию где-то в голове, за которыми обеспокоенный голос цесаревича оказался разобран далеко не сразу.

Привлеченный колебаниями света за своей спиной и каким-то шумом, он обернулся в тот же момент, когда Катерина стремительно соскользнула по лестнице, едва успев вжаться боком в стену и выставить свободную руку – только так ему удалось и замедлить падение Катерины, и самому не сорваться с ней. Пусть и стоял он уже на предпоследней ступени – сила удара могла бы оказаться достаточной для того, чтобы пролететь это расстояние спиной вниз.

– Катрин? – в который раз позвал её Николай, видя, что она едва ли понимает происходящее: кажется, испуг оказался запоздалым, и теперь княжну начало ощутимо потряхивать. Инстинктивно прижав её к себе, он медленно провел ладонью по дрожащим острым лопаткам, четко ощущающимся даже под плотной тканью платья. – Тише. Все позади, – как маленькой, почти по слогам, выдыхая полушепотом в волосы, повторил он ей то ли дважды, то ли трижды – едва ли кто-то считал.

– Простите, Ваше Высочество, – вдруг прозвучал её надломанный голос – ничуть не громче его собственного. Кажется, она все же сумела взять себя в руки, пусть и не слишком уверенно: поднимать голову до сих пор не стремилась, но попытку отстраниться предприняла.

– Вы точно готовы двигаться дальше?

– Я в порядке, – заверила его Катерина и, дождавшись, когда случайное объятие станет не столь крепким, сделала короткий шаг назад – большего не позволяла узкая ступенька. И еще несколько секунд ожидала, пока Николай, никак этого не комментируя, спустится ниже, чтобы вновь создать расстояние между ними. Единственная пара слов, сорвавшихся с её собственных губ после – предложение взять свечу вместо утерянной в момент этого неловкого падения. И не более того.