Текст книги "Плачь обо мне, небо (СИ)"

Автор книги: Selestina

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 60 страниц)

Голод, едва успокоенный чаем, затих – сотни, тысячи судеб могли вскоре получить шанс, и это заставляло все внутри трепетать. Отчего-то княжна уже была уверена в успехе предприятия, не принимая во внимание то, что до момента, когда выйдет указ, должно пройти еще не мало времени. Столь важные вопросы в один момент не разрешаются. Фраза сорвалась с губ до того, как Катерина поняла, что она принадлежит ей. Все это время княжна вслушивалась в разговор между государыней и цесаревичем, и тема, что была затронута, не могла не волновать её. В каждой семье имелись потери: не обошли они и Голицыных. Будучи ребенком, Катерина не задумывалась о войне, но сейчас, находясь на пороге замужней, взрослой жизни, боялась и помыслить о том, что не вернется Петр, Дмитрий, или даже ее дети.

– Ваше Величество, я могу позаботиться об увеличении количества сестер милосердия в Общине, – Ольга также не решилась оставаться в стороне. Мария Александровна с благодарной улыбкой кивнула фрейлинам, принимая их помощь.

– Надеюсь, теперь к Вам вернется аппетит, – цесаревич облегченно вздохнул, – я не хочу вновь видеть в Ваших покоях медиков.

Николай не упрекал мать в её сердоболии – он и сам был немногим менее чувствителен и отзывчив: в то время как Александр желал совершенствовать военную мощь державы, он навещал приюты, не зная, чем еще помочь сиротам. Но здоровье Ея Величества он ценил более всего, и эта её болезненность восприятия проблем, что нередко сказывалась не лучшим образом на состоянии государыни, изрядно беспокоила цесаревича. Он, наверное, отдал бы корону и титул лишь за то, чтобы вернулось время, когда в голубых глазах еще не царицы, а вчерашней принцессы не таилось усталости и печали. Когда её мягкий смех звучал под сводами дворца чаще, а отец разделял с ними трапезы и свое свободное от государственных дел время.

– Я полагаю, наше имение могло бы послужить на благо короне и отечеству, – Катерина, всерьез увлеченная мыслями о благотворительности, с какой-то отчаянной решительностью взглянула на Императрицу. – Мы можем разместить в нем тех, кто остался без крова над головой.

Решение пришло столь стремительно, что княжна не успела осознать, отчего вдруг ухватилась за него, как за последнюю соломинку. Отчего вдруг стало так важно что-то сделать для людей, за которых болела душа Ея Величества.

– Катрин, я ценю Вашу самоотверженность, но это последняя память о Вашей семье, – сердце Марии Александровны сжалось, когда она встретилась взглядом со своей фрейлиной: было видно, как нелегко дались ей те фразы. И с какой искренностью она их произносила.

– Главная память навсегда со мной, – прислонив ладонь к груди, там, где неровно билось сердце, она замолкла, чтобы собраться с мыслями и продолжить, – а имение пустует, в то время как могло бы быть полезным. Да и маменька писала недавно, что желает остаться в Карлсруэ.

Здесь, княжна, конечно же лукавила: письмо от Марты Петровны и впрямь пришло намедни, о чем её уведомил Дмитрий (он же и передал заветную весточку), но радости от пребывания вне России княгиня не изъявляла. Вот только иначе бы убедить государыню в окончательности принятого решения не удалось бы, а Катерине очень хотелось сделать что-то для своей благодетельницы. Пусть даже такую малость. Да и самой ей, возможно, требовалось отвлечься.

– Будьте покойны, Катрин, Вам это воздастся сторицей, – после недолгой паузы согласилась Императрица, на чьих тонких губах промелькнула улыбка. И что-то теплое шевельнулось в душе её фрейлины.

Николай, наблюдающий за этой картиной, не мог не отметить, что не зря он упрашивал Марию Александровну вручить шифр Катрин: она и впрямь могла стать добрым ангелом их семьи, и если не склеить уже разбитое, то не дать трещинам пойти дальше. Государыня, обретшая поддержку в лице новой фрейлины, кажется, смогла отвлечься от мрачных мыслей, направив энергию в деятельное русло. Сама Катрин, кажется, тоже прониклась изложенной идеей и на время забыла о семейной трагедии. Если бы и дальше между ними складывалось взаимопонимание, возможно, цесаревич сумел бы при помощи княжны Голицыной уговорить Императрицу перебраться в Ливадию. Отчего-то не существовало никакой подозрительности, что проявлял Император в отношении Катрин: Николай полностью и безоговорочно верил ей и в нее, не видя ничего дурного в очаровательной барышне с такими родными зелеными глазами из снов.

Та, что спасла его не раз, не могла нести в себе угрозы для него и всей царской семьи. Это цесаревич знал точно.

Комментарий к Глава одиннадцатая. Женское общество

*имеется в виду связь Марии Нарышкиной с Александром I, длившаяся 15 лет. Был ли это морганатический брак – неизвестно, но роман прервался в силу неверности дамы.

**у единственного дожившего до взрослого возраста сына Марии Антоновны – Эммануила, к слову, считавшегося ребенком от Александра I, детей ни в одном из двух браков не было. Поэтому Елизавета – лицо вымышленное.

***звание статс-дамы получали лишь замужние фрейлины, а также супруги крупных чинов: гражданских, придворных или военных. Это было следующей ступенью после камер-фрейлин, которыми становились незамужние и задержавшиеся в фрейлинах барышни.

========== Глава двенадцатая. С мечтой о близком пробужденье ==========

Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1863, декабрь, 13.

Идея о возрождении Крествовоздвиженской Общины настолько захватила Катерину, что вот уже третий день она, как только выдавалась свободная минутка, всю себя посвящала этим мыслям. Родовое поместье Голицыных было решено сделать приютом для сирот, и теперь предстояло подготовить его к этому: изменить направленность некоторых комнат (зачем детям малая столовая, если есть большая? А ту можно сделать дополнительной спальней), продать дорогую мебель из некоторых помещений, но взамен нее приобрести более простую и в большем количестве: одних лишь кроватей и тумб понадобится немало. А помимо этого ведь и уборную нужно сделать общей, увеличив количество умывальников, и лазарет, коего никогда не было в усадьбе, сделать. Дела, внезапно навалившиеся на Катерину, да и не только на нее, но и на всех, кто принимал участие в этой затее, сильно обрадовали княжну. Она было порывалась и штат постоянный пополнить, ведь персонал для нового приюта еще требовалось набрать, но в ней нуждались во Дворце, и идею пришлось отбросить, как невозможную. Впрочем, просто навещать порой детей и помогать нянечкам в их работе, ей никто не запрещал.

Натягивая перчатки, Катерина покинула «квартирку», попросив занятую своим туалетом Сашеньку напомнить государыне, если вдруг та спросит, что она отправилась в Карабиху, забрать некоторые вещи. Мария Александровна, с благодарностью принявшая жест своей фрейлины, все же настояла на том, чтобы княжна навестила имение перед его передачей в государственную собственность и увезла все, что посчитает нужным. После некоторых раздумий Катерина поняла, что если украшения и платья для нее не представляют ценности, то последний раз наведаться в тайную комнатку маменьки и попробовать найти еще что-нибудь, связанное с теми же письмами, стоит. Пообещавшись Императрице, что она отлучится ненадолго, и к вечеру постарается возвернуться, княжна получила в свое распоряжение целый выходной, и ранним утром начала сборы, отказавшись от завтрака.

Внизу, возле ворот, ее уже ждали. Но не один лишь заказанный экипаж, о котором с Ее Величеством договаривалась Катерина: рядом, вытянувшись, словно на смотре, и заложив за спину руки, стоял граф Шувалов. Недоверчиво отступив шаг назад, всматриваясь в знакомую фигуру, княжна, забывая о приличиях, привитых ей гувернанткой в институте, сорвалась на бег, чтобы через несколько гулких ударов сердца сомкнуть ладони за спиной у жениха и ощутить крепкие объятия в ответ.

– Дмитрий! Как ты тут? – все еще не веря в его возвращение, Катерина коснулась ладонью его щеки, впрочем, тут же перекладывая руку ему на грудь: этот жест оказался слишком откровенным для нее, хотя, чуть смущенная, она не отвела глаз и продолжала в упор смотреть на жениха, счастливо улыбаясь. Они не виделись более месяца, и, оказалось, что разлука – мучительна. Нельзя сказать, что Катерина излишне в чем-то на него полагалась, или тяготилась одиночеством, но до недавних пор Дмитрий всегда был рядом, настолько, что в любой момент она могла свидеться с ним, поведать обо всем, что тревожит, или, напротив, о том, что наполнило сердце радостью. Одни лишь разговоры между ними имели немалую важность для ее души. И когда вдруг он исчез по распоряжению Императора, и разве что пару раз отослал ей весточку, дабы она не волновалась излишне, стало как-то пусто и тоскливо. А еще ее мучила неизвестность.

– Его Императорское Величество приказали прибыть с докладом, – он улыбался, радуясь встрече не меньше своей невесты, но в этой улыбке крылось что-то страшное. Что-то, из-за чего Катерина чувствовала – не к добру это возвращение. Впрочем, мрачные мысли она упорно старалась сейчас от себя отгонять.

– С тем делом еще не покончено?

– Увы, – граф Шувалов качнул головой, все так же не отпуская княжну. – А ты, как всегда, забываешь о правилах?

Прекрасно зная, о чем говорит жених, Катерина отвела глаза: да, молодой барышне не пристало выходить без сопровождения, даже если она замужем. Но что такого страшного в поездке до родного имения? У выхода из Дворца везде стража, дорога до Карабихи изучена настолько, что опасаться разбойных нападений просто смешно, а в усадьбе нет никого, кто мог бы причинить ей вред. Хотя, конечно, зерно истины в этом всем было, но его княжна предпочитала не замечать и уповать на отводящую беду руку Богородицы.

С укором покачав головой в ответ на молчание невесты, где ясно читалось ее отношение к некоторым правилам, вследствие которых барышни выглядели во всех смыслах инфантильно, Дмитрий отстранился, вызвав тем самым полный непонимания взгляд. Спустя секунды в нем промелькнула тоска человека, готового к новой разлуке.

– Я не могу отпустить свою невесту одну, – непреклонным тоном оповестил он ее, а Катерина нахмурилась: Дмитрий никогда не оспаривал ее решений, неужели близость венчания давала о себе знать? – Поэтому я буду сопровождать тебя в поездке до имения.

– Как ты узнал, что я направляюсь в Карабиху?

– Болтливость моей сестры порадовала бы жандармов Третьего Отделения, – с усмешкой «сдал» он Эллен, а княжна в который раз не знала, благодарить подругу или же сделать ей выговор. Приняв поданную ей руку, она поднялась в карету и дождалась, когда жених последует за ней. Плотно захлопнулась дверца, и экипаж, покачнувшись, начал свое движение.

Дорога до родовой усадьбы Голицыных прошла в почти ничего не значащих беседах, где темы плавно перетекали одна в другую. Единственное, чего избегал Дмитрий – рассказов о государственном поручении и происходящих в Тобольской губернии беспорядках, каждый раз меняя мысль так, чтобы переключить внимание невесты на что-то иное. Катерина принимала это, но самой себе делала пометку: окольными путями допытаться самостоятельно. Она не любила, когда что-то утаивается. То же касалось загадок, собравшихся после смерти папеньки, и не желающих разгадываться: дядюшка молчал, говоря о том, что еще не время, а сама княжна пока лишь собирала детальки одну за другой, но цельная картина складываться не желала. Посетовав на скопление скелетов в шкафу их рода, Катерина достала из юбок прихваченное с собой письмо и протянула его жениху. Надежда на то, что Дмитрий сумеет что-то прояснить, почти не дышала, но попробовать стоило. Правда, взяла заветный лист с собой она по другой причине: быть может, удалось бы найти еще что-то, связанное с этими вещами, и по почерку, сравнив его, смогла бы установить личность автора.

Граф Шувалов, приняв сложенную втрое бумагу, развернул ее и цепким взглядом вчитался в столь аккуратные цепочки слов, что складывалось впечатление, будто писавший десятилетиями оттачивал искусство каллиграфии. Хотя, возможно, так оно и было.

«Родная моя,

не передать словами моих чувств, когда мне доложили о твоем отъезде и передали твое письмо. Отчего ты сама не сказалась мне? Боялась, что вознамерюсь остановить тебя? Но тебе же известно, что я никогда бы не пошел против твоей воли.

Помнишь, когда-то давно тебе пришлось уехать по просьбе твоей матушки? Мы не виделись три дня, а мне чудилось, что промелькнули годы. Но тогда я и представить не мог, что нам предстоит более долгая разлука. Не думал, что так мучительно – не иметь возможности прикоснуться к тебе, обнять, услышать твой смех, посмотреть в твои глаза. Если бы не… Впрочем, бессмысленно представлять, как бы сложилось все, будь мы в иных обстоятельствах.

Я буду жить мыслями о нашей встрече. Когда бы ей ни было суждено статься.

М.»

Среди всех писем, написанных таинственным «М», это было самым длинным, хоть и, также, не вносило ровным счетом никакой ясности. Вновь нет имен, вновь нет дат, вновь нет опознавательных знаков. Даже то, что сложено оно было на русском языке, не давало прав утверждать, что автором являлся не аристократ какой-нибудь: уж очень слог был искусен – крепостным такой неведом.

– Ни на одном конверте не было имени того, кому адресовались строки? – после старательного изучения бумаги осведомился Дмитрий. Его спутница качнула головой.

– Возможно, ей передавал лично поверенный человек. Что странно – ее ответных писем я так и не обнаружила. Правда, прочесть успела далеко не все.

Увы, в дворцовых стенах остаться наедине с собой более чем на пару минут невозможно, а посвящать в то, в чем сама еще совершенно не разобралась, кого бы то ни было, Катерина не желала. Достаточно причастности к этой загадке Дмитрия.

– Возможно, они хранятся у него.

– Если она вообще на них отвечала.

Предположение не было лишено смысла: каждое письмо таинственного «М» переполнялось отчаянием, даже если это было всего несколько строк. Казалось, словно переписка односторонняя, однако что-то не давало ему прервать все, и новые строки выходили из-под пера даже несмотря на отсутствие ответов барышни. Или же это все придумало лишь живое воображение Катерины, даже не заметившей, как загадка посланий из прошлого захватила ее всерьез. Дознаться до личностей обеих сторон этого «диалога», понять, что их связывало, и отчего такой тоской сквозило от каждой буквы, стало отчего-то очень важно. Хотя, возможно, она просто убегала от реальности, которая давила со всех сторон, и готова была забыться в любой, даже самой незначительной, мысли, где на самом деле не существовало никакой тайны.

***

В интригующих историях прошлого была не прочь покопаться не только Катерина, но и ее дядюшка – правда, его намерения вряд ли были столь чисты, и он силился не столько распутать все ниточки, что протянулись между ним, Голицыными и царской семьей, сколько максимально упрочить их. А значит, стоило позаботиться и о том, чтобы никто не посмел обвинить его в фальсификации, для чего приходилось не только изучать найденное, но и уничтожать некоторые из обнаруженных сведений. То, что прямых доказательств не существовало, одновременно и усложняло все, и облегчало дальнейшие ходы. Конечно, он, возможно, не сумеет убедить полностью тех, кого следует, но и противоположная сторона не будет уверена в его лжи – подтвердить или опровергнуть эти слова некому: все, кто знал что-либо достоверное, уже давно отпеты.

– Варвара Львовна, голубушка, просьба у меня к Вам есть, – дождавшись, пока разливавший чай слуга удалится из гостиной, Борис Петрович перешел к главной части их беседы, начавшейся не так давно. Баронесса Аракчеева, наслаждающаяся ароматом свежезаваренного напитка, медлила с ответом, и хозяин квартиры ничуть ее не торопил – в таких делах важна неспешность. О трепетной любви своей гостьи к чаю он знал не понаслышке, и умело использовал это, нарочно заказав несколько новых сортов специально для столь полезной ему дамы.

– Надеюсь, не место себе при Дворе выхлопотать желаете, – распробовав поданный напиток, отозвалась Варвара Львовна и тут же потянулась к вазочке с засахаренными фруктами: так чай, по ее мнению, становился во сто крат вкуснее.

– Что Вы, что Вы, куда уж мне. Отслужил свое, – махнул рукой князь Остроженский. – Вещицу одну из Дворца забрать надобно.

– Уж не царский ли венец Вы захотели, милейший? – и без того напоминающая птицу баронесса со сведенными к переносице бровями, круглыми глазами и по-орлиному загнутым носом нахмурилась, отчего взгляд ее стал еще более пугающим.

– Голубушка, как Вы могли подумать такое? – размашисто перекрестился старый князь. – Вещицу малую, сестре моей принадлежавшую, вернуть хотел.

Варвара Львовна, если и не поверила, то виду не подала. Черты лица ее смягчились, правда, не настолько, чтобы тут же потерять всякий страх в общении с ней, и перестать старательно подбирать слова. То, что с Борисом Петровичем она порой и имела общие дела, не означало ее полной осведомленности в его мотивах: скорее они помогали друг другу как давние знакомые, но не вдаваясь в причины, побудившие договориться о том или ином деле. По крайней мере, пока ничего преступного против Царя и Отечества не затевалось. Становиться пособницей в грязной истории баронесса Аракчеева не стала бы даже за толстую пачку крупных ассигнаций. Хотя ее приближенность ко Двору манила многих.

– Полагаю, забрать ее следует тайно, иначе бы Вы ко мне не обратились, Борис Петрович?

– Редкой проницательностью Вас Господь одарил, голубушка, – с излишним восхищением проговорил старый князь, желая лестью прикрыть свои намерения.

– И как же узнать эту вещицу?

– Я Вам сейчас все-все ее приметы подробно изложу.

Не по-мужски пухлые губы Остроженского изогнулись в хитрой улыбке. Он уже почти праздновал прибытие к нему в руки главного подтверждения сплетенной легенды: если баронесса Аракчеева обещалась что-то исполнить, сомнений в успехе дела могло не возникать.

***

Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1863, декабрь, 15.

Привезенные из Голландии розы источали невероятно сильный аромат: будь здесь один цветок, им бы можно было наслаждаться, но от нескольких тысяч едва раскрывшихся бутонов кружилась голова и мутнело сознание. Перебирая жесткие стебли и срезая нижние листья, чтобы после разместить новую порцию цветов в напольном вазоне, Катерина старалась отвлечься мыслями от своей дурноты. Эллен, помогавшая ей с утра, упорхнула по поручению государыни к кондитеру, а фрейлина Смирнова, целый час развлекавшая историями античного Рима, в силу недомогания отпросилась у Ея Величества, на что внимательная и сердобольная Мария Александровна не могла ответить отказом. Свободной оставалась лишь Катрин, да Анна Тютчева, с которой даже терпеливой княжне было сложно находить общий язык, и потому за общей работой они обе предпочитали молчать.

Тишина не тяготила, но за разговорами было проще коротать время и не замечать столь удушающего аромата прекрасных цветов, иначе же мысли начинали крутиться возле дурноты, все усиливающейся с каждой минутой. Проклинающая розы Катерина уже была готова тоже сослаться на недомогание, дабы отпроситься у государыни на воздух, но как-то не хотелось оставлять всю работу на одну лишь камер-фрейлину. Быть может, Высшие силы сжалились над ней, услышав горячие мольбы, потому что в гостиную Ея Величества без стука вошел цесаревич, за которым увязалась и Великая княжна, в чьем расписании случился перерыв до прихода учителя, и девочка надеялась провести это время с матерью. Долго убеждать себя в том, что подслушивать чужие разговоры – моветон, не удалось – разум, готовый зацепиться за любую возможность отвлечься, обострил слух, и Катерина постаралась разобрать суть тихой беседы, прервавшейся смехом Великой княжны, тут же начавшей с упоением зачитывать государыне сонет на французском, дабы похвалиться своими успехами. Как только она завершила выступление, раздались синхронные аплодисменты, и мягкий голос Императрицы исправил несколько ошибок, прежде чем выразить одобрение.

Наблюдая за этой сценкой, княжна не сдержала пропитанной горечью улыбки – всё так напоминало ей о доме и счастливом детстве, которого уже не вернуть, что сердце сбивалось с ровного ритма. И вроде бы не было в ней склонности ностальгировать попусту, но, по всей видимости, поездка в родовое имение дала о себе знать: Катерина забрала лишь детские вещи, что хранились в маменькиной спальне, статуэтки Ирины, которые не смогла оставить для продажи, хоть и выручить бы за них можно было немало, и папенькин любимый портсигар, с которым он не расставался никогда. Это все еще хранило тепло рук и давало возможность ощущать близость самых родных людей, не терять надежду на новую встречу. А теперь вот, сердце невольно ловило знакомые моменты в минутах чужого счастья: в звонком голосе десятилетней Марии, кружащейся по гостиной вместе с Николаем – она упрямо старалась доказать ему, что учитель танцев ошибся сегодня; в умиротворении на лице Ея Величества, прижимающей к себе прильнувшую дочь, и ласково треплющей волосы старшего сына; в каком-то свете, исходящем от всех трех фигур, сейчас кажущихся не людьми – святыми. И этот свет был целебным: душа успокаивалась, а из улыбки уходила горечь, сменяясь тихой грустью.

Жаль лишь, что отрадная сердцу картина длилась недолго: Великой княжне надлежало вернуться к занятиям, а Наследника престола ожидал министр финансов, которому была назначена аудиенция. Сильный аромат, исходящий от роз, вновь напомнил о себе, и малодушные мысли о побеге не преминули явиться. Впрочем, их опять отогнали, и виной тому был никто иной, как цесаревич: прежде, чем покинуть Золотую гостиную, он задержался возле сидящей с цветами Катерины.

– Вы будете сегодня на спектакле?

Она удивленно подняла голову: вопрос Его Высочества был неожиданным, и она не совсем понимала, о чем он. Увидев замешательство на лице княжны, Николай поспешил объясниться:

– Сегодня в Александринском театре ставят Островского, а после спектакля будет благотворительный вечер у государыни, на который уже разосланы приглашения. Вы непременно должны пойти – почти все фрейлины Ея Величества будут сопровождать Императрицу. Тем более, Вы принимаете непосредственное участие в возрождении Общины.

– Простите мне мою неосведомленность, Ваше Высочество.

– Скорее это мне следовало сначала рассказать Вам, а потом задавать вопрос – похоже, что Maman еще не всех уведомила.

– В таком случае, я непременно буду.

На несколько секунд задержав взгляд на ее лице, цесаревич едва заметно улыбнулся и откланялся. А Катерина, продолжившая срезать листья с толстых стеблей, даже не поняла, когда именно уколола палец: боль едва ли отвлекла ее мысли, отчего-то оставшиеся там, в ничего не значащем диалоге.

Поставленная впервые четыре года назад, в декабре, “Гроза” почти сразу же удостоилась внимания критиков-публицистов и получила крайне противоположные рецензии: молодой демократ Добролюбов утверждал, что этого протеста против произвола уже давно стоило ожидать, и героиня пьесы Островского сделала то, что не хватает духу совершить народу; к нему присоединялся и Писарев, а вот экспрессивный Григорьев активно оспаривает взгляды своих оппонентов, выдвигая на первый план не суть драмы, а то, как именно её подал автор, как раскрыл поэтично жизнь народа. И не только литературные критики с жаром обсуждали пьесу – не меньшее внимание ей уделил простой люд, и то тут, то там в театрах собирались кучки, готовые обменяться взглядами на сюжет. Хотя, всех ли волновал именно он? Сплотившиеся фрейлины Ея Величества в количестве шести человек с большим энтузиазмом восхищались игрой обаятельного Степанова, чей Борис покорил немало девичьих сердец, и лишь двое всё же затронули ключевой вопрос драмы, поддавшись общим настроениям и найдя в том камень преткновения.

– Жаль её, – покачала головой Сашенька, завязывая мантоньерки, – бежать ей с Борисом надо было.

Выросшая в любви и ласке, она искренне сочувствовала героине пьесы, и даже если не старалась найти в произведении глубокие мысли, чтобы пуститься в рассуждения о проблемах современного общества, всё же ощущала, сколь нередки были подобные случаи для молодых барышень. Её немного детская непосредственность и чувствительность остро отзывались на подобную несправедливость, что почти всегда удостаивалось колкости со стороны некоторых фрейлин.

– Душечка, Вы романов начитались? – Ланская картинно вздохнула, словно поражаясь наивности Жуковской.

– А что, ей стоило терпеть, по-Вашему?

– Elle est stupide*, – оценила происходившее на сцене Ланская, обмахиваясь веером, – была бы умнее – и со свекровью ужилась бы, и муж бы не маменьку, а жену слушался.

В её позе и манере речи было столько превосходства, что ни у кого и сомнений не оставалось – она и впрямь знает, о чем говорит. Вот только уважения за такие речи удостаивалась не всегда: мало кто из барышень публично признавал подобное лицемерие.

– О, Вы, mademoiselle, непременно бы сумели, – Катрин с какой-то смесью сожаления и пренебрежения взглянула на императорскую крестницу. Та едва ли удостоила говорившую ответом, поскольку ведущую роль вновь перехватила Жуковская.

– А любовь как же? – не унималась Сашенька, ничуть не готовая принять позицию Ланской, казалось, предвидевшей этот вопрос – ответ её был лишен предварительных раздумий:

– А к слову “любовь” любовник ближе чем муж, не так ли? – поделилась своим “блестящим” знанием языка Ланская, и своими планами на замужество, по всей видимости, тоже. Если в начале столетия даже мысли о браке по расчету вызывали возмущение в обществе, то в его второй половине взгляды начали меняться, и хотя это всё так же не поощрялось, разговоры о подобном уже не пресекались немедленно, а барышни, не питавшие романтических чувств к супругу, не осуждались, если они не выставляли это напоказ – личная жизнь по прежнему оставалась тайной.

– Ce qui se fait de nuit paraît au grand jour, mademoiselle Lansky**, – в том же тоне уведомила её Катерина, – ни один адюльтер еще не остался незамеченным, даже в царской семье.

Прежде, чем императорская крестница успела ответить ей новой шпилькой, к кружку фрейлин подошли Николай и Александр: Великий князь тут же обратил все внимание на себя, заговорив о статье Добролюбова, вышедшей почти сразу после премьеры пьесы, пока цесаревич, ничуть не желающий повторять участи брата, жестом предложил Катерине покинуть это порядком надоевшее ей общество. Хотя, если говорить начистоту, неприятной ей была лишь Ланская со своим излишне прагматичным взглядом на жизнь и брак, чего воспитанная в иных порядках княжна не могла принять. Точнее, она бы ничего и не сказала, если б не завязался столь серьезный диалог, и со стороны его зачинщицы не расходились волны насмешки над теми, кто искренне сочувствовал героине пьесы.

– Вы спасли меня, Ваше Высочество, – выдохнув, произнесла Катерина. Николай понимающе улыбнулся.

– Фрейлина Ланская?

В ответ на столь моментальную догадку княжна замедлила шаг, чтобы взглянуть на идущего рядом цесаревича.

– Она и Вас утомила?

– Мне кажется, во всем Дворце не найдется человека, который бы считал её образцом порядочности и невинности. А тех, кто наслаждается беседами с ней, можно пересчитать по пальцам.

– Я заранее выражаю искреннее сочувствие тому, чьему дому хозяйкой она станет, – бросила Катерина, качнув головой. В том, что из Ланской выйдет такая же мать, держащая всю семью в кулаке, как Кабаниха, она сомнений не имела.

– О, это определенно будет какой-нибудь барон или граф, в почтенном возрасте, которого она очарует до такой степени, что он вместо слуги ей чай подавать станет.

Картинка нарисовалась столь яркая, что не расширить её того сильнее было бы досадным упущением, а недостатком воображения княжна не страдала. Хотя бы на столь невинный диалог, что не покинет пределов их тесного круга из двух человек, она имела право. Вряд ли хоть слово из беседы достигнет ту барыню в странной шляпе, что явно кого-то ожидает на резном диванчике.

– И она непременно на каждом светском приеме будет говорить о неземной любви к нему, во что, конечно же, никто не поверит, – фраза была произнесена нарочито с придыханием и легким сочувствием, хотя уголки губ Катерины уже подрагивали, как и зеленые глаза лишились своего холода.

– Особенно его дети от первого брака, – поддержал игру цесаревич, вдохновенно расписывая будущее императорской крестницы, – им придется называть маменькой ту, что вряд ли окажется их старше. Они будут пытаться всячески открыть отцу глаза на его новую супругу, но он уже слеп от своей любви.

– В конце концов, он перепишет все завещание на нее, оставив детей обездоленными, и на следующее утро по нему уже отслужат панихиду.

– Вы жестоки, Катрин, – усмехаясь, оценил её вариант Николай, – она еще немного поживет с ним, чтобы иметь возможность посещать приемы в сопровождении столь знатного супруга. Ведь после его кончины ей придется блюсти траур: это накладывает табу на все светские вечера, а такая барышня как она следит за своей репутацией, чтобы попрать все нормы.

– И несмотря на то, она будет тайно иметь связь с каким-нибудь офицером.

– Драгуном! Чем не принц на коне?

Едва сдерживающая смех Катерина после этого воодушевленного замечания уже, не таясь, рассмеялась, и столь заразительно, что Николай сохранять серьезность тоже не имел возможности. Впрочем, дабы не навлечь на себя осуждающие взгляды, пришлось почти сразу успокоиться, и лишь заговорщицкие улыбки, коими обменивались собеседники, напоминали о случайном и кратковременном отхождении от правил. Удерживая раскрытый веер так, чтобы он слегка прикрывал ее губы, княжна едва заметно подалась в сторону цесаревича.

– Не думала, что Наследник Престола может обсуждать барышню за её спиной, – в голос нарочно был добавлен легкий укор, но веселье в зеленых глазах выдавало настоящие эмоции. Николай, так же чуть склонившись к своей спутнице, понизив голос, вкрадчиво пояснил:

– Готов поспорить – не к ночи помянутая барышня сейчас с не меньшим удовольствием сплетничает о нашем уединении.

С тихим смехом Катерина сложила веер, едва дотронувшись его краем до плеча цесаревича в немом, но шутливом предупреждении. А в зеленых глазах читалась благодарность за эти спокойные минуты, позволившие забыть о причинах для грусти и впервые за долгое время искренне рассмеяться.

Комментарий к Глава двенадцатая. С мечтой о близком пробужденье

*она глупа (фр.)

**шила в мешке не утаишь, м-ль Ланская (фр.)