Текст книги "Плачь обо мне, небо (СИ)"

Автор книги: Selestina

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 60 страниц)

========== Глава тринадцатая. Ломается хрупко бессильная сталь ==========

Российская Империя, Карабиха, год 1863, декабрь, 25.

В последних числах декабря почти в каждом доме появлялась пушистая зеленая красавица, знаменуя приближение праздника: немецкую традицию ставить елку в Россию привезла еще покойная Александра Федоровна, и постепенно это стало традицией не только во дворце, где отдельно наряжалась елка Императора, Императрицы, каждого из детей правящей четы, а также для малого великокняжеского двора, но и в домах всех слоев населения. Различалась лишь пышность, с которой проводилась подготовка к празднику: где-то вместо деревца даже ставили лишь несколько его веточек, но от духа Рождества не желал отказываться никто. Катерина, привыкшая к ощущению чуда, что рождали все эти приготовления, погружённая в мысли о приюте, начавшем функционировать, пусть и не в полную силу, испросила у государыни разрешения заняться праздником для детей, и теперь с небывалым усердием завязывала ленточку, которой фигурка крепилась к колючей зеленой лапе. Стоящий рядом Николай поправлял лестницу, чтобы усадить на вершину ели натертую до блеска звезду. Все игрушки были вытащены с антресолей, и княжна сильно обрадовалась, что туда в момент уборки не добралась, иначе бы выкинула все ненароком. А теперь, как оказалось, даже эти безделицы пригодились.

Изначально предполагалось, что Мария Александровна с несколькими фрейлинами и старшими сыновьями нанесет визит приюту к обеду, но с самого утра государыне нездоровилось, и её присутствие оказалось под большим вопросом. Цесаревич намеревался было остаться с матерью, но она настояла на его поездке в приют, увещевая в том, что ее самочувствие от его присутствия не улучшится само, да и скорее всего мигрень утихнет к вечеру, поэтому нет нужды волноваться попусту. Взяв с матери слово, что она не будет перенапрягаться и взамен пообещавшись составить компанию княжне Голицыной и вернуть ее во дворец в целости и сохранности, Николай распорядился об экипаже. И уже с обеда вместе с Катериной он занимался украшением большой комнаты, некогда бывшей бальной залой поместья Голицыных, а ныне превратившейся в столовую. Одетая в простое платье, дополненное лишь легким кружевным фишю, княжна любовно расправляла крылья бумажной птицы, что смастерила когда-то маленькая Ольга. Перед глазами вставали картины счастливого детства, в котором каждое Рождество ожидалось с особым трепетом, и улыбка блуждала по задумчивому лицу. Вот только жизни в этой улыбке не было. Цесаревичу же отчаянно хотелось вновь увидеть озорные огоньки в потухших глазах спутницы: ему вообще претила любая грусть и страдание, и будь его воля, он бы давно нашел способ избавить от них свой народ. Но если для тех, кто однажды присягнет ему на верность, Николай пока еще не мог ничего сделать, облегчающее их участь, то хотя бы находящуюся рядом девушку он должен был развеселить.

– Катрин, вы не откажете мне в прогулке?

Княжна с той самой птичкой в руках вздрогнула: тишина, что окутывала её и почти усыпляла, оказалась безжалостно нарушена. Потребовалось время, чтобы осознать, где именно она находится, и что должна делать. Но в повторном вопросе необходимости не было.

– Не думаю, что Вам интересно утерявшее свой облик поместье, – горечь в голосе даже не скрывалась. Бумажная поделка нашла свое место на пушистой ветви, руки потянулись к коробке, где хранились остальные игрушки.

– Я, конечно, не откажусь и от экскурсии по усадьбе, но сейчас мне бы хотелось насладиться верховой ездой. Вы упоминали, что Ваш брат учил Вас держаться в седле?

Такое занятие, пожалуй, мало подходило утонченной и хрупкой барышне, но князь Петр всячески потворствовал интересу сестры к не девичьим увлечениям, и потому Катерина даже на свой шестнадцатый день рождения получила в подарок от брата его любимого скакуна, а в восемнадцать даже приняла участие в охоте. Правда, не сказать, что бы оная прошла удачно: сравниться с мужчинами в сём для нее было сложно, однако удовольствия охота принесла немало. Маменька только укоряла, что не пристало барышне в мужском костюме да на лошади скакать, на что тут же получила ответ – все императрицы Российские в охоте участие принимали, разве что Анна Иоанновна предпочитала ей стрельбу из дворцовых окон. У княгини возражений не находилось, но попыток урезонить дочь она не оставляла, а потому верховые прогулки и, тем паче, охота, происходили в величайшей секретности, когда маменька отбывала из поместья.

– Здесь и лошадей-то не осталось.

Убедившись в том, что на елку было вывешено все, что когда-то убрали в коробку после Рождества, княжна оглядела невысокое деревце, уже увенчанное звездой и готовое предстать перед не ожидающими такого чуда детьми.

– А может, Вы просто боитесь конных прогулок? – поддел её Николай, наблюдая за ожидаемой реакцией со стороны спутницы: Катерина вспыхнула и медленно, с расстановкой произнесла:

– Я обгоню Вас, Николай Александрович, даже если поеду с завязанными глазами.

– Вы так уверены в себе? Готовы на дружеский спор?

– Что предлагаете поставить на кон? – в зеленых глазах уже вовсю разгорелся азарт, убеждая в правильности выбранной тактики.

– Желание.

Встретившиеся руки скрепили рукопожатием договоренность. Решить, где взять коней, было вопросом несложным, как только прогулка приобрела новое значение: стоящая у крыльца карета, запряжённая шестеркой лошадей, сама наталкивала на крамольные мысли. Поддавшаяся на провокацию княжна, застегивающая крючки редингота, уже была готова зайти сколь угодно далеко, и первой двинулась в сторону экипажа, тем самым отвечая на вопрос своего спутника. Распрячь коней оказалось делом хлопотным, если учесть, что никому из них ранее этого осуществлять не приходилось. Тем более – в условиях постоянного опасения, что кучер вернется раньше времени. Но на сей раз, похоже, им повезло, и Катерина вознесла хвалу всем трактирам за время, которое в них могли проводить некоторые мужики. Выводя скакунов за пределы усадьбы, спорщики обменивались заговорщицкими улыбками, которые непременно переросли бы в смех, если бы не необходимость срочно сбежать с “места преступления”, а забираться в седло, сотрясаясь от хохота, было бы крайне проблематично. И если цесаревич сумел бы справиться с этой задачей, то княжне изрядно мешали юбки, и следовало полностью сосредоточиться, чтобы не упасть в грязь лицом. И в снег тоже.

Гнедая лошадь чутко слушалась всех указаний наездницы, и паника, довлевшая над Катериной первые минуты, понемногу растворялась, уступая место азарту, что захватывал с головой ее всякий раз, стоило лишь оказаться в седле. Выбранный маршрут не предполагал особых препятствий, если во внимание не брать снежные сугробы: от ворот, ведущих в поместье, дорога проходила через редкий лесок, а затем слева ограждалась чистым полем, за которым расположилась сама деревенька, чьи жители принадлежали Голицыным. В паре верст от нее протекала речка, сейчас затянутая тонкой корочкой льда. Именно её выбрали финишной точкой, по которой было решено определить победителя. Лошади шли наравне, раскрасневшаяся Катерина, уже ничуть не заботящаяся о своей прическе, из которой выбились передние пряди и теперь хлестали по лицу, подгоняла скакуна, видя впереди заветную серебрящуюся ленту реки. Николай, с не меньшим запалом следящий за скачкой, позволил княжне сравняться с ним, чуть сдерживая жеребца и вновь позволяя тому сорваться в галоп. Дух захватывало от одной мысли о такой скорости, и холодели руки, сжимающие поводья. Но вид блеснувшей финишной точки, словно в насмешку бликующей, уничтожил все преграды. Напряженное тело само склонилось ниже к гриве, а сердце отсчитывало удары до смены галопа на карьер.

Вороной скакун, пришпоренный всадником, вырвался вперед и тут же встал на дыбы в считанных шагах от берега, повинуясь хозяину, что мгновенно обернулся с искренней, счастливой улыбкой победителя. И она яркой вспышкой врезалась в сознание княжны, потому как в следующий миг сменилась гримасой боли, не взятой вовремя под контроль. А потом время растянулось в бесконечную полосу: опустившиеся на землю передние копыта коня, покачнувшаяся фигура Наследника престола, неестественно согнувшегося и тяжело рухнувшего в снег, цепляясь ногами за стремена. Счастье, что скакун не рванул вперед, иначе бы непременно потянул за собой упавшего всадника, и вряд ли даже снег смягчил бы удары.

– Ваше Высочество! – вскрикнувшая в ужасе Катерина резко натянула поводья, заставляя лошадь остановиться, и, путаясь в юбках, спрыгнула в снег, ничуть не заботясь о том, что может ушибиться. Да что её неловкие движения и ссадины стоят, когда Николай, согнувшийся от боли, не двигался, и внутри княжны все разрывалось, оставляя зияющие пустоты. Страх, захвативший её, был разве что сродни появившемуся в момент новости об аресте папеньки. Пронизанный мыслью о жизни близкого человека. И виной. За то, что не уберегла. За то, что потворствовала странному желанию.

Падая на колени в сугроб, совсем не думая о том, что плотная ткань платья скоро намокнет, да и в сапожки забьется снег, Катерина, отринув этикет, вцепилась в цесаревича, силясь помочь ему. Но что могла хрупкая барышня, ежели и врачи-то едва ли облегчили его участь в моменты приступов?

– Простите, простите меня, Ваше Высочество, – сбивчивые извинения дрожащим голосом повторялись друг за другом. Она будто бы не замечала, что именно твердит, и чувствовала лишь всепоглощающий страх. С желанием перечеркнуть весь сегодняшний день, вернуться в утро и отказать Его Высочеству в его просьбе. Или хотя бы не соглашаться на этот безумный спор.

– Катрин, это мне… стоит просить прощения, – Николай едва ли мог без прерываний произнести короткую фразу: боль, исказившая лицо, была столь сильна, что сбивала дыхание и отнимала голос. И всё же, желая хоть как-то успокоить свою спутницу, по чьим щекам уже текли горячие слезы, он постарался выпрямиться. Спина, пронзенная тысячами тонких шпаг, едва ли намеревалась его слушать. Но пугать еще сильнее княжну, чье лицо уже было белее усыпавшего все снега, он не имел права: она и без того по его, и только по его, вине сейчас напоминала государыню, впервые узнавшую о приступах сына. Только с волнением матери ничего не поделаешь – слишком сильна их связь; а лицезреть столь сильную тревогу со стороны девушки, чью роль в своей жизни он до сих пор не определил, было… неправильно.

– Я дала согласие на эту проклятую прогулку, – не согласилась с его словами Катерина.

– Но я на ней настоял, – парировал цесаревич, даже в этот момент сохраняя какую-то горькую усмешку на лице, впрочем, тут же вновь сменяющуюся болезненным судорожным вздохом. – Мне уже лучше, Катрин, – ложь. Чистой воды ложь, но так хотелось успокоить спутницу, поддерживающую его при попытках встать на ноги. Она сама покачивалась и дрожала от пережитого ужаса, но желала быть опорой ему. С благодарностью кладя руку ей на плечо, но стараясь не опираться на слишком хрупкую девушку, Николай всё же выпрямился, пусть и не до конца.

– Вы сможете идти?

– С Вашей поддержкой – хоть до самого Петербурга.

Сочтя ироничный ответ знаком к тому, что цесаревичу и вправду стало легче, княжна сделала маленький шаг в направлении кучкующихся впереди домиков. До деревни было значительно ближе, чем до поместья, тем более что передвигаться придется с остановками. Сесть на лошадь сейчас Катерина боялась, да и не смогла бы она подтянуть в седло Николая. В его же собственных силах она изрядно сомневалась: несколькими минутами ранее он лежал без движения, и восстановиться, даже будь это простой ушиб, столь быстро бы не смог. А проблема была явно серьезнее.

***

Дорога до деревни отняла чуть больше часа, хотя обычным шагом, пусть даже и по снегу, княжна бы добиралась минут пятнадцать, не более. Но сейчас рядом был цесаревич, упрямо старающийся делать вид, что он ничуть не пострадал, и держать привычную царственную осанку. Только на лице его нет-нет, да проскакивала гримаса боли, выдающая истинное состояние. Катерине очень хотелось расспросить его об этом, но она уже не решалась затронуть ставшую запретной тему, чтобы не подтолкнуть Его Высочество еще к какому необдуманному поступку. Получасом ранее, когда она осведомилась о том, не стоит ли им передохнуть, Николай с напускной бравадой заверил спутницу, что абсолютно здоров и попытался сделать несколько широких шагов вперед без её поддержки. Увы, но завершилась его мальчишечья выходка лишь новым приступом боли, вследствие которого задержка всё же имела место быть, а Катерина зареклась задавать вопросы о самочувствии. Наследник престола совершенно не желал демонстрировать свою слабость.

Проглотившая рвущееся с языка замечание о чьей-то несдержанности, недопустимое в общении с цесаревичем, Катерина продолжила путь, держа курс на самый крайний дом, дымок из трубы которого говорил, что хозяева здесь, и если они не глухи к чужому несчастью, согласятся приютить ненадолго. Было бы не лишним и врача вызвать, но найдется ли он здесь, в маленькой деревеньке на тридцать дворов?

На робкий стук с изрядной задержкой вышла дородная женщина с убранными под цветастую косынку волосами и в темной телогрейке. Руки её были облачены в грубые рукавицы со следами угля, а серые глаза чуть навыкат с подозрением изучали внезапных гостей. Впрочем, Катерина вполне понимала незнакомую крестьянку: окажись перед ней на пороге двое в смятой и замаранной снегом одежде, с растрепавшимися волосами, следами слез и отнюдь не приветливой улыбкой, она бы тоже не хлеб-соль предлагала. Стараясь, чтобы речь её выглядела не путаной, и никоим образом не выдала их истинных имен, княжна представилась мелкопоместной дворянкой (Николай вернулся к роли графа Северского) и попросила разрешения остановиться в этом доме. В двух словах пояснив произошедшее с ними, Катерина пообещалась заплатить своими сережками – единственной ценной вещью, что была при ней: денег она не брала, не предполагая, в какую переделку попадет. Хозяйка, с чьего лица так и не сошла подозрительность, всё же впустила гостей, позволив им занять единственную свободную комнату из трех: две другие отводились на спальню и кухню. К чести крестьянки, следить за постояльцами она не стала, да и расспрашивать особо тоже, удалившись во двор, где была занята до их прихода.

Оказавшая помощь в избавлении от пальто и мундира Катерина с сосредоточенным видом ощупывала руку Наследника престола, пытаясь определить возможные ушибы и переломы. К счастью, от них, похоже, Господь уберег. Цесаревич то ли в шутку, то ли всерьез выразил надежду на продолжение “медицинского осмотра” в виде массажа спины, за что был удостоен ответной колкости со стороны своей спутницы, заявившей, что раз у него есть силы выдвигать такие предположения, значит, она явно переживала больше, чем следует, и дальше он справится сам.

– Катрин, только не рассказывайте государыне о нашем приключении, – поморщившись, Николай опустился на постель, стараясь принять как можно более комфортное для спины положение. Сковывающий мундир обрел временное пристанище на подлокотнике старого кресла, куда ранее было определено пальто, и дышать стало легче. Катерина, поправляющая подушку под его головой,в который раз поразилась тому, сколь сильно заботился о матери цесаревич. И препятствовать таким его желаниям не могла.

– Не беспокойтесь – я не менее Вашего не желаю волновать Ея Величество.

– Вы тоже полагаете, что я слишком слаб? – внезапно поинтересовался Николай, но как-то отстраненно. Княжна, не уловившая связи между этим вопросом и их предыдущими фразами, не нашлась, что ответить, и просто присела на край постели.

– Если слабость – испытывать боль, то мы все слабы. Просто кто-то чуть сильнее, кто-то нет. Не испытывает боли лишь мертвец. А Вы живы, Ваше Высочество.

– Император всегда меня называл неженкой, – усмешка, едва проскользнувшая по лицу цесаревича, была какой-то горькой. – Особенно в моменты таких приступов. Как-то даже предложил матери меня в платье нарядить: мол, никто б не отличил от барышни. Говорил, что надо было меня вместо Александра в службу отдать.

– Но то говорил государь, а отец внутри него наверняка переживал за Вас.

Николай только как-то неопределенно пожал плечами. Или, скорее, попытался это сделать – полноценный жест в его положении не получился. Катерина отвела взгляд и хотела бы сменить тему, как ненароком вернулась мыслями к первым репликам:

– Приступов? Ваше Высочество, – на лице, к которому уже вернулся здоровый румянец, отразилось запоздалое осознание, – это не было простым шоком от сильного удара?

– Такое иногда случается при сильном напряжении спины, – цесаревич старался преподнести это как нечто незначительное, но не ощутить перемену настроения своей спутницы не мог. – Потому я и говорил, что Вам не следует винить себя – прогулка была моим желанием, и я знал возможные риски.

– Вы ведете себя как ребенок! Вам стоило бы относиться серьезнее к своему здоровью, – не сдержалась Катерина, рывком поднимаясь на ноги. На лице читался неприкрытый укор, но он поглотил ранее властвовавшую вину, и потому реакция оправдала себя для Николая. В синих глазах промелькнули хитрые искорки, но он старался сохранить серьезность.

– Не так давно Вы извинялись за каждое свое слово, а теперь стремитесь отчитать меня как мальчишку.

– Желаете, чтобы я вернула прежний манер общения?

– Не стоит, Катрин, – случайная вспышка ее гнева, смешанная с заботой, была важнее иного исполнения этикета, доказывая, что княжна еще жива, и подтверждение факта смерти папеньки не подкосило её окончательно. – Вам нужно отдохнуть, – переменил он тему, – Вы можете занять вторую половину кровати.

– Вы обратились не по адресу с таким предложением, Ваше Высочество.

– Не упрямьтесь, Катрин, – нахмурился цесаревич, однако его спутница только покачала головой. – Клянусь, что никто не узнает об этой компрометирующей ситуации, и я не предприму никаких смущающих Вас действий! – раскрывая ладони поднятых вверх рук, он улыбался. И сложно было не ответить тем же, но Катерина всё же сохранила бесстрастность голоса и взгляда.

– Я верю Вам, Ваше Высочество, но сейчас в отдыхе больше всего нуждаетесь именно Вы.

Опустившись в стоящее рядом с постелью кресло, чья обивка за десятки лет была протерта настолько, что украсилась бессчетным количеством заплаток, княжна перевела задумчивый взгляд на лежащий рядом мундир темно-зеленого сукна. Руки непроизвольно коснулись плотной ткани, пальцы дотронулись до золоченых пуговиц, перебирая их одну за другой.

– Вы были посланы мне небесами.

Прозвучавшая в тишине фраза заставила Катерину вздрогнуть и обернуться к цесаревичу, но ни единого слова не сорвалось с её губ: мерно вздымающаяся грудь Николая и его выравнивающееся дыхание говорили о том, что его почти сморил сон. Облегченно прикрыв глаза, княжна откинулась на спинку кресла – организм, существовавший на пределе своих сил теперь требовал отдыха: подрагивающие руки и ослабевшее тело желали покоя. А сознание невольно молилось о здравии Наследника престола.

Она и вправду ощущала эту незримую связь, созданную Творцом. Но не знала, благодарить ли за нее.

***

Задремавшая Катерина проснулась, когда густая тьма укутала деревню и заполнила комнату: свеча почти догорела – еще немного, и огонек бы потух. Николай все еще спал, но, похоже, ему стало легче: поза его сменилась, и он выглядел действительно расслабившимся, почти умиротворенным. Повинуясь случайному порыву, поднявшаяся с кресла княжна коснулась его прохладного лба рукой, чтобы убедиться в отсутствии болезненной испарины, и тихо выдохнула. Ему и вправду стало лучше. Не желая нарушать сон цесаревича, Катерина, прихватив с постели шаль, аккуратно выскользнула из комнаты, загасив догорающую свечу.

Хозяйка обнаружилась на кухне, по уши в мыльной пене: чистые тарелки выстроились в ряд, сверкая влажными краями, пока в большом тазу намывалась стеклянная салатница. В стоящем на печи чане нагревалась вода, предназначенная для последней порции посуды. Княжна, едва ли когда принимавшая участие в подобном действе, замешкалась, наблюдая за приютившей их женщиной. К домашней работе её не приучали: для всего этого существовали слуги, а молодая барышня должна была искусствам обучаться да манеры знать, но никак не полы мести и каши варить. Если маленькая Ольга еще как-то пыталась помочь кухарке пироги защипывать (вдруг ей ухватить до обеда тогда удастся), то старшие сестры в шкуру слуг влезть никогда не пытались. Но жизнь диктовала свои правила, и в ней порой все социальные слои причудливо перемешивались, теряя свои титулы и звания. Неловко смяв края шали, Катерина подошла к Аглае, окликая ту.

– Может, Вам помощь нужна?

– Вы, барышня, вряд ли к этому приучены, – бросив неодобрительный взгляд на её ухоженные руки, и впрямь не знавшие грубой работы, хозяйка отвернулась.

– Никогда не поздно попробовать что-то новое.

– Надо оно Вам, – буркнула крестьянка, впрочем, оторвавшись от своего занятия. Спустя несколько минут Катерине был выдан затупившийся нож с парой зазубрин у края и не так давно отмытый картофель: время близилось к ужину, и раз гостья изъявила желание посодействовать в этом, Аглая решила оное удовлетворить. Правда, пришлось следить, чтобы барышня по неопытности от картофеля одну лишь сердцевину не оставила, исчистив слишком усердно, да пальцы себе все не изрезала. Хотя от последнего уберечься не удалось, и пару раз лезвие всё же соскользнуло на белую ладонь.

К моменту, когда проснулся Николай, на печи уже доходило жаркое, а в самоваре закипел чай, и теперь Катерина разливала его по кружкам, наслаждаясь ароматом смородинового листа. Все это было непривычно ей, в новинку, и, наверное, оттого душа жадно вбирала каждую секунду, каждый запах, каждый звук этого вечера. Вошедший на кухню цесаревич, всё же совладавший с болью и ощущающий себя значительно лучше, задержал удивленный взгляд на княжне, так чудно вписавшейся в этот домашний быт. Темные волосы давно выбились из прически, и она просто переплела их в косу. С плеч то и дело грозился соскользнуть Павловский платок, и приходилось его придерживать. Даже в столь рутинных и не присущих аристократии хлопотах она сохраняла грацию и достоинство, но при этом выглядела настолько земной и настоящей, что не оставалось сомнений в её предназначении создавать уют и тепло. Дарить покой. Невольно подумалось, как счастлив будет её муж и дети, и сколь полон будет её дом самым главным и не зависящим ни от какого титула и статуса – любовью.

– Вам лучше? – наконец заметившая цесаревича, Катерина еле сдержалась от церемониального обращения. Николай кивнул, одновременно с этим отвечая на приглашение хозяйки пройти к столу. Как оказалось, он и впрямь проголодался, и это было явно добрым знаком – аппетит возвращался лишь после затихания приступов. За считанные минуты был окончательно сервирован стол, хоть это и звучало слишком громко для нескольких чашек, вилок да тарелок со скромным ужином. Но даже здесь манеры гостей сохранялись так, словно трапеза происходила во дворце. Первоначальная скованность, повисшая между собравшимися, постепенно истончалась, и уже через четверть часа неловкая беседа, начинавшаяся с обмена дежурными фразами, стала более осмысленной, хозяйка разговорилась, в то время как гости старались контролировать свои фразы, дабы не выдать настоящих личностей.

– Вы только к озеру после наступления сумерек не ходите, – предостерегла их Аглая. Княжна лишь бросила удивленный взгляд на крестьянку, а вот цесаревич сразу решил выпытать причины подобного совета.

– Отчего же?

– Так призраки там являются ночами, – женщина пожала плечами. В ответ на это заявление Катерина со своим спутником обменялась улыбками, однако, заметив, с какой серьезностью смотрела на них хозяйка, растеряла всю веселость.

– Разве это не сказки, сочиненные для излишне непоседливых детей, которых иначе домой не загонишь в положенное время? – осторожно осведомилась княжна, делая еще один глоток из большой кружки со сколом.

– Кому сказки, а кому и быль, – поджала губы крестьянка, принявшись убирать со стола.

– Простите, – примирительно произнес Николай, заметив перемену в настроении хозяйки. – Быть может, Вы расскажете нам эту историю?

Аглая хмуро оглядела своих гостей и отложила полотенце, усаживаясь обратно на стул. Кружка наполнилась смородиновым чаем, а маленькую кухоньку заполнил размеренный глухой голос женщины, что с каждым новым словом становился все увереннее и загадочнее одновременно.

– Во времена моей бабки эта деревня была больше, но даже тогда здесь жили лишь обедневшие дворяне, растерявшие все свое состояние, да крестьяне, принадлежащие князьям Голицыным. Дом на перекрестке, ныне сожженный и облюбованный беспризорниками да юродивыми, считался одним из самых добротных – там купец жил с двумя дочерьми. Жена его померла еще при родах вместе с третьим ребенком, второй раз он жениться не стал, чтя память покойной, растил девочек один. Младшая к моменту той истории уже замуж вышла, за какого-то польского пана, хотела и отца с собой забрать, но он отказался – мол, могила его жены здесь, куда он поедет. В общем, остался, и дочь старшая, Настасья, с ним. Тут да, оказия такая вышла – младшая первой замуж вышла, уж не знаю, почему. Да не в этом дело.

Пришло время – Настасья влюбилась. Вряд ли бы кто против этих отношений пошел – избранник ее уже своим домом жил, да только все смущал её разница в возрасте: ей шел двадцать первый год, а графу тому тридцать пятый минул, и все неженатым ходил. Помолвлен был, по расчету, да со свадьбой не торопился. Встречи между ними были тайными – Настасья не желала, чтобы прознал кто о её романе с графом, пока он сам не решит, что хочет быть с ней: виделись нечасто, условившись оставлять друг другу послания в дупле старого дерева, что у пруда. Пару раз в неделю там обнаруживались свитки, порой вмещающие в себя еще какую безделицу: цветок с поляны, веточку ягод, ленту цветную. Он, несмотря на возраст, влюбился как мальчишка, души не чаял в Настасье, да и она тем же ему отвечала. Пылкий роман был, красивый, но месяцы шли, а все оставалось по-прежнему: она таилась от всех, ждала его решения, граф терзался и сгорал от страсти, но и невесту обидеть боялся.

Дождалась, дурная: отец её, после смерти жены пристрастившийся к картам, все состояние проиграл, и это еще сильнее тяготило девицу, боящуюся признаться графу, что за ней приданого нет никакого. Пока же она медлила, старый купец продолжал последнее закладывать, и по пьяни как-то, в надежде отыграться у старого знакомого, последнее стоящее поставил на кон – дочь свою. Давно в нее тот господин влюблен был, о браке мечтал, да только Настасья-то по любви хотела, вот и отказывала. Говаривали, что споили отца ее нарочно, и все проигрыши были подстроены, да только если б не его страсть к картам, этого б всё равно не случилось.

Настасью к свадьбе готовить стали, через неделю священник в деревню должен был приехать, обвенчать молодых. А девица все не решалась графу своему рассказать о грядущем несчастье. И ведь спасением бы была ей та любовь: реши жениться на ней граф, от нелюбимого бы избавил в мгновение ока. Да только она-то гордой была, рассказать ему о своем положении не желала – боялась жалости его, чтоб любовь ей не убить. А он все медлил, не решаясь помолвку разорвать: все метался да метался, а день свадьбы близился. В невесте видел возлюбленную свою, в поцелуях ее чувствовал другие губы, а все жалел нареченную. Пока та не начала подозревать, что чувства остыли, и уже не из любви он с ней. Доброй она была, понимающей, жаль, что счастья своего так и не обрела: отпустила она жениха своего, чтобы не мучить обоих, бросился он к Настасье, да судьба решила все иначе. В тот день дороги на тракте размыло, кони едва копыта переставляли, чтоб не увязнуть, что уж о прыти их говорить? До деревни граф лишь к полуночи добрался и не нашел своей возлюбленной. Отправился к озеру, где встречи их тайные проходили, да только не успел: утопилась Настасья, чтоб с нелюбимым не венчаться и перед иконами ложных клятв не давать. В дупле, что служило им тайником для посланий, осталось лишь прощальное письмо, обмотанное цепочкой, графом подаренной. Теперь призрак её у озера бродит, да порой в деревню выбирается.

– А что в письме было? – любопытство княжны озвучил цесаревич, пока та пребывала в состоянии легкой задумчивости, будучи погружённой в историю.

– Да не упомню я уже, – Аглая вздохнула. – Не винить себя в её смерти просила, счастья с невестой желала. Так, вроде.

Катерина бездумно сделала еще глоток давно остывшего чая. Перед глазами стояли нарисованные поведанной историей картины, и, кажется, она догадывалась, что могла написать графу потерявшая всякую надежду, но не решившая пойти против себя, девушка. То же, что рвалось бы из-под её пера, очутись она на месте несчастной Настасьи.

Я хочу, чтоб Вы помнили обо мне. И не хочу, чтобы помнили, если эти воспоминания причинят Вам боль. Потому что более всего на свете я желаю Вам счастья.

– Более всех качеств вред наносит гордость, – нахмурился Николай, прерывая размышления Катерины, что тут же обернулась к Наследнику престола.

– Ей стоило требовать от графа немедленно разорвать помолвку?

– Ей не стоило брать на себя решение, которое должны были принять они вместе. Он имел право знать все.

Молчаливый спор, что вели цесаревич и княжна одними взглядами, мог длиться вечно: если Николай смотрел на спутницу с легкой иронией, желая продолжить беседу, то она скорее упрямо и стойко отвечала ему, не намереваясь принимать его мнения.

– И чувствовать себя обязанной ему за спасение, сомневаться в том, что венчались они по любви, а не из сострадания?

– Всем женщинам свойственно подвергать сомнениям искренность и природу чувств?

Намек, проскользнувший в этой фразе, благополучно был не замечен и принят за излишнюю мнительность и привычку искать двойное дно там, где его нет.

– Вам это известно лучше, чем мне, Ва… – Катерина запнулась, чуть было не порушив всю конспирацию этим обращением. И осознав, что вновь перестала следить за тем, что говорит. Прервавшись на полуслове, она опустила глаза, выравнивая дыхание. – Простите. Если Вы позволите, я удалюсь – время уже позднее.

Поднявшись из-за стола и усилием воли заставляя себя воздержаться от требующегося по этикету реверанса, княжна перевела взгляд на хозяйку дома. Та, похоже, поняв все без слов, тут же отложила мятое полотенце, коим натирала гранёный стакан, и жестом пригласила гостью следовать за ней. Проследив за покидающей кухоньку барышней, Николай позволил себе едва заметную улыбку. Как ни посмотри, а это напоминало побег.