Текст книги "Плачь обо мне, небо (СИ)"

Автор книги: Selestina

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 60 страниц)

– В таком случае, – цесаревич украдкой взглянул на младшую графиню Шувалову, приставшую к торговцу восточными сладостями, – мы могли бы сбежать.

– Вы оставите даму одну, в такое время? – нарочито серьезно укорила его княжна, но то, что ей пришлась по вкусу эта мысль, сложно было бы скрыть. Да и она бы сама заявила, что подруга не пропадет, даже если окажется посреди незнакомого города без поддержки, но не хотелось упускать возможность подколоть своего спутника.

– Полагаю, Александр не откажется составить ей компанию: ему явно пойдет на пользу общение с Вашей подругой.

Стеснительность Великого князя, пропадающая лишь в кругу семьи, казалась его близким существенной проблемой, особенно куда более деятельному и открытому Николаю, желающему избавить брата от этой черты его характера. Эллен казалась отличным помощником в столь сложном деле – обладающая долей сумасшествия, она умудрялась раскрепостить любого, и цесаревичу хотелось верить, что его брата эта участь не обойдет.

Воспринимая молчание своей спутницы в качестве безоговорочного согласия, он бросил еще один настороженный взгляд на Эллен и находящегося рядом с ней Александра, покупающего фрейлине сладости, и, пока никто ничего не успел заметить, поманил за собой Катерину, двигаясь в противоположном от торговца направлении – надлежало срочно свернуть куда-нибудь с Невского, но так, чтобы в конце концов придти или на Дворцовую площадь, или к Михайловскому дворцу: все же, бесцельно гулять по вечернему Петербургу, в такие таинственные ночи, не стоило.

Кто знает, какая чертовщина в них творится.

========== Глава семнадцатая. Чуть раньше, чем слишком поздно ==========

Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1864, январь, 11.

Слуга, доложивший хозяевам о прибытии гостя, раскланялся перед оным, впуская его в кабинет, и удалился, прикрыв за собой дверь. Две пары пытливых глаз – одна с кажущимся из-за приподнятых и сближенных бровей жалостливым взглядом, другая с некоторым высокомерием и интересом – воззрились на вошедшего, на что тот лишь усмехнулся, отвешивая короткий приветственный поклон собравшимся. Вопреки обыкновению, отсутствовал еще один человек, но на этом Борису Петровичу сейчас не было нужды заострять свое внимание. Воспользовавшись прозвучавшим приглашением, он устроился в кресле, но говорить не спешил – его роль здесь не так важна. Он на протяжении всех полутора лет в «Земле и воле» был едва ли большим, чем простой пешкой. Или, скорее, королем под ее личиной. Остроженский не метил на место явного лидера, оставляя это Ивану Шамшину – тому самому обладателю высокомерного взгляда, и Николаю Обручеву, в сей момент отсутствующему на собрании. Причина тому выяснилась почти тут же – как оказалась, именно об этом шла речь до появления в кабинете старого князя.

– Николай Николаевич намедни покинул нас, – как всегда крайне недовольным голосом сообщил Василий Курочкин – именно тот, чьими стараниями Борис Петрович завел знакомство с участниками этого общества – почему-то бросая короткие взгляды на Шамшина, устроившегося по левую руку от него.

– Он всегда был темной лошадкой, – цокнул языком Борис Петрович. – Получил высокую должность и переметнулся к царю. Однако от места в штабе Великого князя он отказался, – не преминул добавить старый князь, внимательно наблюдая за реакцией своих собеседников. Курочкин чуть поморщился, в то время как Шамшин никоим образом не показал своего отношения к поступку Обручева, словно бы его вообще не интересовала проблема редеющих рядов.

– А может, он просто подал нам пример? – лишенный тени шутки вопрос Шамшина вызвал у собравшихся искреннее недоумение. И если Борис Петрович предпочитал наблюдать и выжидать, то нетерпеливый Курочкин тут же обернулся к члену центрального комитета.

– О чем Вы, Иван Иванович? – тот самый обладатель жалостливого взгляда немедленно потребовал объяснений. Шамшин как-то тяжело вздохнул, словно бы ему беспрестанно докучали с подобными вопросами.

– Посудите сами, Василий Степаныч, либералы отказали в поддержке, доверившись царю, а крестьянский бунт затих, едва начавшись. В Москве из наших никого не осталось, Герцен медлит, и вряд ли вновь станет толчком к действиям. Все те, кто следовал его идеям, эмигрировали, и недалек тот день, когда и остальные участники либо эмигрируют, либо попадут под суд, так ничего и не сделав. Чернышевскому не сегодня-завтра приговор вынесут.

– К чему Вы клоните, уважаемый?

– Нам ничего не остается, как сложить все свои полномочия и уйти в тень, – подвел итог Иван Иванович, смотря на своих собеседников так, словно бы это они были едва достигшими зрелости мужами, а не он. Старый князь, ничуть не уверовавший в серьезность прозвучавших аргументов, предположил, что Шамшин просто забеспокоился о своем сенатском месте, желая усидеть на двух стульях сразу. Но вслух ничего говорить не стал: успеется. Вместо этого он обратился к до сей поры молчавшему Ровинскому, присоединившемуся к ним несколькими минутами ранее, да так тихо, что его никто и не приметил сразу.

– Пал Аполлоныч, Вы того же мнения? Желаете, чтобы кружок распался, и все благие начинания прахом обернулись?

Ровинский был немногим старше Шамшина, но его по-детски юное лицо скорее принадлежало студенту, нежели человеку, успевшему оказаться под арестом из-за антиавстрийских агитаций, и лишь недавно восстановившему связи со своим университетом для дальнейшего изучения славянских земель, и уже добрых два года находящегося в народнической организации на правах активного ее члена. Вот только эта активность порой сменялась странной неуверенностью и стеснительностью, что забавляло Остроженского, имевшего удовольствие наблюдать за ним.

Получасом позднее, когда все же было принято решение о прекращении деятельности организации, князь Остроженский, откланявшись собравшимся уведомил их о срочных делах и покинул особняк. Надлежало решить, что делать с внезапной проблемой – роспуск «Земли и воли» в его планы совершенно не входил, даже при том, что сам Борис Петрович скорее пользовался силами этого общества, нежели разделял полностью их взгляды. Народная власть? Зачем? Во главе государства должен стоять не народ, а один человек, способный влиять на этот народ. Однако этим человеком должен быть не нынешний Император, и не кто-либо из членов царской фамилии. Романовы изжили себя, потеряли всяческую ясность ума, действуя отнюдь не во благо подданных. Если не пресечь все на корню, Россия умрет в агонии. Поэтому первым должен умереть Александр.

– Борис Петрович, – остановивший его в нескольких шагах от экипажа голос Курочкина звучал как-то осторожно и тихо, но все же довольно уверенно. Старый князь с интересом обернулся к нему, приподняв кустистые брови.

– Чем обязан, Василий Степаныч?

Курочкин покосился на извозчика, который, кажется, даже появления барина еще не заприметил, продолжая дремать, но все же подошел ближе к Остроженскому и еще сильнее понизил голос.

– Даже из тени можно руководить. Неужели эти три года были напрасны?

На лице старого князя расплылась хитрая ухмылка. Поправив цилиндр, он запахнул плотнее полы пальто и сделал приглашающий жест рукой в сторону экипажа: пожалуй, им было о чем побеседовать.

***

Горящее в камине пламя охотно приняло порцию сложенных листов бумаги. Маленькие глазки из-под кустистых бровей с упоением следили за тем, как огонь превращает письма в пепел, пухлые губы довольно изгибались то ли в улыбке, то ли просто в неопределенной линии. Но совершенно точно их обладатель чувствовал себя превосходно, вопреки всему. Главная нестыковка его стройной и выверенной легенды канула в небытие, и теперь уже никому не подвергнуть сомнениям старательно прописанную историю. Он убедит в достоверности всех, кого потребуется, но прежде всего стоит заняться сознанием основной фигурки его шахматной партии. Той, которая позволит ему сбросить с игровой доски и пешек, и королей.

– Вы желали меня видеть, дядюшка?

Девчонки, которая, сама того не осознавая, держала в тонких руках судьбу огромной империи.

Обернувшись, он окинул взглядом показавшуюся в дверях племянницу, за которой он послал с минуту назад. Она прибыла сюда, дабы отдохнуть от дворцового шума, намедни ставшего просто невыносимым ввиду рождения у Великого князя Николая Николаевича второго сына, нареченного Петром. В Николаевский дворец перенесся весь двор, возжелавший засвидетельствовать свое почтение и поздравить молодых родителей, а теперь весь Зимний гудел, обсуждая произошедшее с таким жаром, словно бы появление князей императорской крови случалось раз в столетие. Катерина же, пользуясь тем, что сегодня не ее очередь заступать на дежурство, отпросилась у Императрицы сразу после торжественного обеда. Заодно представилась возможность согласовать с дядюшкой список гостей на свадьбу (ведь торжество должно было состояться здесь), и князь Остроженский выказал искреннее радушие ее визиту. Пора было действовать, и потому чем раньше бы они свиделись, тем лучше. Воспользовавшаяся предложением присесть, Катерина заняла место у большого раскидистого цветка в напольном вазоне и с легким ожиданием, почти полностью затянутым готовностью слушать, замерла, скрестив руки на коленях.

– Помнится, ты о папеньке когда-то хотела больше узнать, – зашел издалека старый князь, вертя в руках натертый до блеска медальон. Дождавшись согласного кивка, он прочистил горло, нарочно медля со следующей фразой – требовалось захватить все внимание племянницы, а потому не стоило спешить.

Катерина, предчувствующая непростую беседу, только едва смяла пальцами плотную юбку. Каждый вздох и каждое движение сейчас ей казались шагами по натянутому над пропастью канату – она не имела права оступиться. Не теперь, когда все слишком далеко зашло, и до удачи или поражения – лишь несколько дней, а может, и недель. Когда от того, насколько верно она поведет себя сегодня, зависит, как скоро удастся избавиться от тяготящей ее роли. Как скоро испарится страх за тех, чьи жизни стали ей важнее собственной.

– Полагаю, сейчас ты готова узнать правду, – наконец, прервал свое молчание Борис Петрович, а внутри Катерины все натянулось до предела, и даже воздух в легких, кажется, застыл. Взгляд зеленых глаз, направленный на перебирающего в пальцах витую цепочку старого князя, был обманчиво-послушен, но на дне зарождалось нетерпение. И страх. – Ты помнишь день, когда твой папенька потребовал отказаться от шифра государыни? Он не желал, чтобы ты оказалась при Дворе, чья нравственная сдержка после смерти Николая Павловича исчезла. Забылся этикет. Он боялся за тебя. Боялся, что ты окажешься в золотой клетке и повторишь судьбу нескольких женщин твоей семьи.

– О чем Вы, дядюшка?

– Юные барышни слишком уж грезят придворной должностью, не понимая, чем она опасна. Они очарованы блеском и красотой открывающихся возможностей, забывая о том, что не все фрейлины удачно выходят замуж. Эта история не вышла за пределы дворцовых стен, но была хорошо известна нескольким людям. То был не слух – чистая правда, – старый князь говорил медленно, словно бы воспоминания причиняли ему боль; впрочем, возможно, так оно и было. – Император с юности отличался пылкой натурой, и даже брак его не изменил: о его фаворитках говорил весь Петербург, тем более после смерти его отца – все волю почуяли. Каждая знала, что эта связь – кратка и ничем не окончится, но почти каждая надеялась на чудо. Особенно если государь становился первой девичьей любовью. Для одной из них все закончилось трагично: твоя тетушка, Ольга Петровна, не вняла ничьим увещеваниям, отдавшись сердцу.

– Какая тетушка? – не своим голосом спросила Катерина, во все глаза глядя на дядюшку, как-то тяжело вздохнувшего и отведшего взгляд.

Она не слишком хорошо знала родственников по матери, а по отцу их было слишком много, чтобы упомнить всех, но ранее о связи кого-либо с царской семьей ей слышать не приходилось. Разве что о дедушке Александре, что был другом покойного Императора, но в том не существовало никакой тайны, да и вряд ли это могло стать поводом для драмы.

– Младшая сестра твоей маменьки, родившаяся спустя полтора года после нее. Она оставалась в деревне – твоя бабушка желала оградить ее от столичной жизни, и потому о ее рождении почти никто не знал. Когда твои родители венчались, Ольга находилась там же, в Тобольске, на попечении родственников. Я просил Марту не вызывать сестру в Петербург, но она возжелала видеть ее подле себя, после того, как родилась ты. Ей было сложно управляться с детьми, а на все предложения взять няньку, она отмахивалась: мол, зачем чужого человека искать, если есть родная кровь. Твоя маменька до сих пор не простила себе того решения: возможно, оно стало роковым. Хотя всего можно было бы избежать, если бы Ольга не приглянулась Императору: у него только родился сын-наследник, и все надеялись, что это станет точкой для монарших амуров на стороне. Увы. Не исполнилось цесаревичу и месяца, как Император увлекся увиденной лишь единожды на четверге у Елены Павловны барышней – твоей тетушкой. Ему было двадцать шесть, ей – лишь шестнадцать, и она была прекраснейшим созданием, ищущим сказки. Государь же искал лишь отвлечения от супруги. Очарованная царем Ольга расцвела: она им бредила, старалась любыми правдами и неправдами свидеться с ним, чему, впрочем, и сам Император потворствовал некоторое время. А потом все закончилось, как и для многих до нее.

Борис Петрович отпил из пузатой чашки уже остывший чай, сделав паузу в своем рассказе. Катерина, догадывающаяся о том, что это еще не вся история, и ее ждет что-то страшное, не решалась даже вздохнуть лишний раз.

– Он просто сменил ее на одну из фрейлин Императрицы, что повергло Ольгу в тоску. Она неделями не покидала спальни, отказывалась от еды и питья и наивно ждала, когда все переменится обратно. Твой батюшка, будучи сердечно привязанным не только к твоей маменьке, но и к ее сестре, не стерпел оскорбления и потребовал от государя сатисфакции, вызвав того на дуэль. Однако она не состоялась – Император отклонил вызов, пользуясь своим высоким положением. Узнавшая о том Ольга, которой передали слова Императора, сказанные им в беседе с твоим батюшкой, понадеявшимся уладить дело миром, решила расстаться с жизнью, не вынеся позора и отчаяния. Она утопилась спустя несколько дней. А через полгода у Марты родилась дочь, которую нарекли в честь твоей тетушки.

– Что сказал Его Величество? – с трудом нашла в себе силы задать вопрос Катерина. Борис Петрович поджал губы:

– Что это было лишь случайной связью, и он ничего ей не обещал. Он даже в ее смерти не раскаялся – словно бы каждая барышня после его адюльтеров должна с жизнью расставаться. Да и что ожидать от человека, в ком текла кровь тех, кто привлекал ко двору дам для особых услуг под видом свиты Императрицы?

Презрительно поджав губы, Остроженский прервался ненадолго, чтобы раскурить трубку. Гостиная заполнилась тонким ароматом табака, но Катерина его почти не чувствовала – только лишь в носу чуть засвербело, но все внимание уже заняли ожившие перед глазами лица, и прочее едва ли имело место быть.

– Папенька так и не простил Императора?

– Считаешь, он заслуживал прощения? – пронзил недобрым взглядом племянницу старый князь. Та лишь тяжело вздохнула, покачав головой. Дядюшка не мог простить государю смерть своей сестры – в этом, безусловно, был резон, и все же.., она не могла этого принять. Что бы ни было в прошлом – потонуло в пепле воспоминаний, да и кого винить в чувствах юной девушки? Можно ли судить сердце?

– Если на нем и лежит вина, то Бог ему судья.

– И остальных членов царской фамилии ты предашь лишь Божьему суду? Ты слишком мягкосердечна. Твой батюшка имел неоспоримые основания ненавидеть Императора и всю его семью: почти полвека назад по Петербургу ходил слух об увлечении Великого князя одной из фрейлин его сестры Анны. Михаилу Павловичу шел всего семнадцатый год, и он был в том возрасте, когда женского внимания не только ищут, но и находят. Младший сын императорской четы, он был хорош собой, образован, обаятелен, и не скован брачными обязательствами, в отличие от старших братьев. Немудрено, что его амурные похождения не скрывались и давали любой барышне повод надеяться на большее, нежели короткая интрижка.

Вопреки необходимости четко следить за каждым словом дядюшки и стараться не упустить возможности повернуть любую фразу – в нужное русло, Катерина и сама не заметила, как увлеклась историей, что разворачивалась перед ее глазами. Что греха таить – она питала слабость к преданиям прошлого, особенно, когда они не были выдумкой. Хотя, кто б за то поручился?

Кому как ни ей знать, сколь сильно любят при Дворе преувеличивать действительность, и то, что обсуждалось как громкий роман, на деле едва ли было парой принятых знаков внимания. Живое воображение рисовало статного юношу, не похожего на своего отца, но взявшего лучшее от матери, что делало его привлекательным не только со стороны титула, но и внешне в глазах дам. Юношу, что не готовился к престолу, но был воспитан и образован не хуже старших братьев, один из которых однажды должен был принять власть. Юношу, по случаю рождения которого Император заложил отдельный дворец, как единственному порфирородному царскому сыну. Юношу, которого любили все, и который отвечал окружающим тем же.

Борис Петрович пожевал губами, опуская руку с трубкой. То, что он подошел к главной части своего повествования, не скрывалось. Одутловатое лицо как-то даже посветлело, но миролюбивость, озарившая его, была обманчивой. Внутри него уже все торжествовало – захваченная историей племянница была именно в том состоянии, когда любое его слово будет исполнено. Взглянув на свою раскрытую ладонь, старый князь ощутил невероятное упоение: до цели оставались считанные шаги.

– Он пошел по стопам своего старшего брата – в возрасте девятнадцати лет увлекся Натальей Голицыной, твоей бабушкой. Она была старше его на восемь лет и имела немало поклонников, несмотря на статус княгини. Знакомство состоялось на маскараде, куда Наталья прибыла без супруга, с которым находилась на тот момент в ссоре. Роман был бурным и давал большие надежды, однако Императрица всячески ему препятствовала, не желая, чтобы младший сын совершал ошибки своего старшего брата – в царской семье «паршивой овцой» стал Константин, вытребовавший-таки развод и сожительствующий с полячкой. Остальных сыновей Мария Федоровна намеревалась воспитать должным образом и устроить их судьбу так, чтобы никто не посмел указать им на ошибки. Но все же, история младшего Великого князя длилась добрых два года, завершившись отъездом Натальи в деревню, где она родила дочь. Новорожденной Михаил Павлович прислал медальон, внутри створок которого хранился его портрет и выгравированные инициалы, а также гарнитур из сапфирового браслета и ожерелья, тем самым признавая свою причастность к рождению этого ребенка. Что и говорить – он даже желал сочетаться с Натальей морганатическим браком, не принимая во внимание настроения своей матери на этот счет, да и брачной клятвы самой Натальи. Твой прадедушка, Михаил Николаевич, такого позора снести не смог – ему хватало слишком похожего на Романовых Алексея, рожденного девятью годами ранее – и потребовал умертвить внучку, поскольку царская фамилия признать ее отказалась и даже дворянского титула Светлейшей княгини Михайловской не дала.

Катерина ошеломленно охнула, во все глаза смотря на дядюшку, крайне довольного произведенным эффектом. Она догадывалась, что неспроста он заговорил о слухах, связанных с царской семьей, но не предполагала, что все окончится именно так. Хриплый голос едва слушался ее, и все, на что хватило сил княжны – выдавить из себя одно только слово. Борис Петрович кивнул, протягивая раскрытую ладонь – овальные створки медальона были плотно сомкнуты, но Катерина уже знала, что увидит за ними. Но не могла в это поверить.

– Царская семья не приняла бастарда, оспаривая его принадлежность к их роду. Михаила Павловича оградили от встреч с княгиней Голицыной, а спустя несколько лет насильно женили на Вюртембергской принцессе Фредерике, принявшей имя Елены Павловны, ныне его вдовы. Брак так и не заладился, по причине отсутствия всяческих чувств у Великого князя. Наталья покинула Петербург, чтобы ничто не напоминало о той истории, и перебралась в Карлсруэ.

Сглотнув, Катерина сцепила пальцы рук.

– Вы полагаете, что папенька мог задумать покушение на цесаревича лишь из желания отплатить Императору такой же болью, что испытал он, потеряв мать и сестру? Что запретил мне принимать шифр для того, чтобы я не повторила судьбы тетушки?

– А ты все еще считаешь, что за такие поступки царской семье должен воздать лишь Божий суд?

– Я не знаю, что должна на это сказать.

И что думать. Внезапная правда, открывшаяся ей, звучала слишком абсурдно. Нет, история и впрямь имела место быть – какой император не имел внебрачных детей? Да не существовало еще на российском и иностранном престоле монарха, от которого хоть одна фаворитка бы не понесла. И уж сколько история имела примеров внезапного появления этих бастардов, намеревающихся завладеть «принадлежащим им по праву» престолом. Однако, слушать об этом от гувернанток или подружек-институток, принимая на веру, или же лично оказаться в подобной ситуации – отнюдь не равноценно. И если батюшка впрямь желал ее оградить от царской семьи, чтобы защитить, зачем дядюшка собственноручно занялся ее определением в фрейлинский штат государыни?

– Ты уже ступила на тот же путь, что твои тетушка и бабушка, – ворвался в ее размышления голос старого князя; Катерина вздрогнула, ощущая себя абсолютно открытой к чужим взглядам, раз ее чувства оказалось столь легко прочесть, – то, от чего желал уберечь тебя твой батюшка, все равно настигло. И теперь только за тобой решение – закончить ли так же, как они, или же изменить все.

Взгляд, поднятый на дядюшку, был замутненным, а голос – сиплым. Но все же твердым:

– Я должна оставить придворную должность?

Борис Петрович покачал головой, не сводя глаз с племянницы. На округлом, мягком лице замерла странная полуулыбка.

– Если цесаревич полюбит тебя столь же сильно, что будет готов даже оставить престол, пойдя по стопам Константина Павловича, то, чего опасался твой батюшка, не случится. Подумай об этом.

***

В голове точно кто-то покопошился, вытряхнул все, перетасовал и забросил обратно – ни одной связной мысли, ни одного уверенного утверждения. Все превратилось в плотный ком, из которого то тут, то там торчали кончики цветных нитей, но потянуть хоть за одну из них не представлялось возможным – не расправится, а лишь оборвется. Внезапно оказалось, что даже о своих родителях она почти ничего не знает: ни о детстве и юности маменьки, ни об обстоятельствах рождения папеньки. Да даже бабушка с дедушкой – Наталья Ивановна и Михаил Николаевич Голицыны – всегда казались ей родными: так сильно они любили и баловали ее и сестер, гордились успехами брата, ни словом, ни взглядом не показали, что папенька им – не родной.

Могло ли все это быть лишь старательно нарисованной реальностью, в которой правды – ни на грамм?

И ведь некого было спросить. Папенька уже не на этом свете, маменьки в России нет, да и вряд ли она знает об этом. Пока письмо дойдет, поздно уже будет – вряд ли сейчас дядюшка станет медлить. Бабушка с дедушкой давно уже упокоились на семейном кладбище, да и дедушка Александр Николаевич, которого она не знала почти, тоже. К кому идти? И стоит ли вообще у кого-то допытываться теперь.

– Ты непривычно тиха сегодня, – голос Сашеньки, готовящейся ко сну, прозвучал мягко, но настойчиво: соседка не стремилась влезть в ее жизнь, однако всегда была готова выслушать, если чувствовала, что это необходимо. Сейчас был явно такой случай. Впрочем, Катерина сильно сомневалась, что стоит кого-то посвящать в эти терзания.

– Скажи, почему ты приняла фрейлинский шифр? – вдруг сорвался с ее губ вопрос. Похоже, слова дядюшки, сказанные о «золотой клетке», все же засели где-то внутри и теперь желали найти выход. Жуковская озадаченно взглянула на нее, словно надеясь понять, была ли шутка в озвученной фразе; перебросив волосы на левую сторону, чтобы продолжить их приглаживать щеткой, она не сводила взгляд с соседки.

– А почему мне следовало отказаться? – не дожидаясь ответа со стороны Катерины, Сашенька продолжила: – Я не смела перечить монаршей воле, да и не желала этого – брат уже учился в гимназии, тянулся к искусству, а что светило мне? Батюшка и маменька умерли почти в один год, мы воспитывались дедушкой, но жить в Германии до конца своих дней я не хотела – тянуло в Россию, о которой столько рассказывал батюшка. То, что милостью Ея Величества меня произвели в фрейлины, стоило принять как высший дар, а не питать сомнения касаемо привлекательности этой должности.

Задумчиво прокручивая на ладони браслет и бесстрастно наблюдая за переливами синих бликов в облагороженных гранях сапфиров, Катерина вдруг вздрогнула, взглянув на ювелирное изделие в своих руках так, словно впервые держала его. Мечущиеся мысли ускорились, но даже едва заметный след от них натолкнул на абсурдную, неясную, но все же идею. Бросившись к тайнику под недоуменным взглядом Сашеньки, княжна не без труда выудила тряпичный сверток и резким движением высыпала на покрывало бумажные плотные прямоугольники. Письма с тихим шорохом разлетелись по постели, а озябшие пальцы тут же принялись перебирать их, будто бы на ощупь желая определить нужное.

«…какая скука – эти приемы, ты бы знала! ..», «…мой друг, в тот тихий вечер…». Все не то, все не то. Ни имен, ни дат, ни фамилий. Все эти строки можно было бы адресовать кому угодно, но ведь было же что-то! Она точно помнила – было. Где-то мелькало кроме загадочного «М» чье-то имя, княжна это точно помнила. Единожды, будто пишущий забылся, что условились они не упоминать этого. Но ей бы хватило.

«…великолепный гарнитур, право, но слишком грубый…», «…видеться безнаказанно. Натали…», «…поэзия сердца не…». Взгляд метнулся обратно к предыдущим строкам. Неужто..?

И впрямь.

“Милая моя! Пред всеми святыми образами готов поклясться, что не имел связи с подругой твоей – все было лишь прикрытием, дабы получить дворцовому обществу пищу для сплетен. Ты не желала огласки, и мне в голову пришло подарить Петербургу “роман”, о котором станут судачить, в то время как мы сможем видеться безнаказанно. Натали любезно согласилась посодействовать этой авантюре, но у нее и в мыслях не было предать своего супруга подобным адюльтером.

Мне жаль, что ты смогла усомниться в искренности моих к тебе чувств.

М.”

Письмо почти ничего не проясняло, но всё же проливало свет на те вопросы, что мучили Катерину всю ночь. Она воскрешала в памяти раз за разом разговор с дядюшкой и не могла отделаться от мысли, что здесь есть какая-то доля фальши. А после строк, прочитанных утром, уверилась: не так все складно, как сочинял Борис Петрович. О той ли Натали говорил таинственный “М”? И мог ли им быть сам Великий князь? Решившаяся на то, чтобы обо всем уведомить Императора, пробежавшись взглядом в пятый раз по строчкам, Катерина решила, что нуждается в помощи цесаревича: кроме него вряд ли кто мог ответить на эти вопросы.

Спешно покидая комнатку, княжна старалась убедить себя не торопиться – не доставало еще показать Его Высочеству свое волнение.

Входя в кабинет почти сразу после стука, Катерина надеялась, что подобным своеволием не вызовет гнева со стороны Наследника Престола. Впрочем, тот, кажется, даже и не заметил её появления, будучи увлеченным какими-то бумагами. Документы различной степени важности загромождали письменный стол темного дерева, и стоило всерьез опасаться, что от неловкого движения все они сдвинутся и опрокинут золотую чернильницу, что приведет к уничтожению некоторых записей. Вот только поглощённый делом Николай вряд ли мог сейчас думать об этом.

– Ваше Высочество, я прошу прощения за визит без приглашения, однако это не терпит отлагательств, – склонившись в глубоком реверансе, княжна опустила голову, признавая собственное своеволие.

Цесаревич, услышавший её голос, был немало удивлен, но разгневанным не выглядел. Напротив, казалось, что он даже доволен подобным шагом с её стороны: морщинка на лбу разгладилась, с лица сошла утомленность. Он и вправду устал от судебной реформы, с которой разбирался по приказанию Императора, и уже был готов просить высшие силы о чем угодно, лишь бы удалось отвлечься, пусть и ненадолго. Похоже, они услышали его безмолвные мольбы.

– Катрин? Вы и вправду мое спасение. Однако Вы выглядите так, словно повстречали всех Гатчинских призраков.

– Ваше Высочество, мой вопрос может показаться бестактным, но всё же: что Вам известно о романе Великого князя Михаила Павловича с Натальей Голицыной?

Николай, от чьего внимания не укрылась какая-то непривычная серьезность и сдержанность княжны, задержал взгляд на ее лице: обычно таком живом и светлом, но сейчас словно утратившим все юные черты – вряд ли Катерина проявляла праздный интерес к царской семье.

– В свое время об этом ходило немало слухов по Петербургу, однако они были фикцией, – после недолгого молчания отозвался цесаревич, откладывая бумаги в сторону. – Наталья Голицына, бесспорно, находилась в хороших отношениях с Михаилом Павловичем, но это не имело ничего общего с сердечной привязанностью. Все было создано лишь для того, чтобы сокрыть роман Великого князя с Аксиньей Перовской, чьей подругой являлась mademoiselle Голицына: именно она поспособствовала принятию той ко двору.

Глаза Катерины невольно расширились: то, что сказал Николай, практически подтверждало письмо, прочтенное давеча. Но тогда дядюшка сильно заблуждается, полагая, будто бы царская семья пред ними в чем-то виновна. Однако, вся ли история оказалась фальшивой? Или просто мастерски были сплетены факты с вымыслом?

– Откуда Вам известна эта история? Я полагала, что за давностью лет уже никто не знает правды.

– Бумага хранит то, что не дозволено хранить людям. Когда-то, играя с Александром в закрытой половине дворца, я нашел дневники своего деда. Возраст был именно тот, когда из любой находки создаешь целую легенду, а уж сердечные привязанности, сокрытые ото всех, как нельзя лучше для этого подходят. Потом как-то все забылось, но дневники так и остались лежать у меня, пока вновь я их не обнаружил перед своим путешествием по России: в дороге перечитал и обнаружил немало того, что упустил, будучи ребенком.