Текст книги "Плачь обо мне, небо (СИ)"

Автор книги: Selestina

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 60 страниц)

Не рухнула после свадьбы.

Николай же, сделав вид, что запамятовал о важной встрече, довольно быстро откланялся, стараясь не прервать своим уходом этой беседы – что было более невыносимо: видеть неискренность или слышать неотвратимое – он не знал.

И выяснять не намеревался.

Комментарий к Глава четырнадцатая. В двух шагах от рая

*Подразумевается Алексей Андреевич Аракчеев, пользовавшийся привилегиями в царствование Павла и Александра, но больше известный при последнем (так самая «аракчеевщина»). Были ли в действительности у его отца родные братья – неизвестно, поэтому вся ветвь от Петра Андреевича вымышлена.

========== Глава пятнадцатая. Сжимается сердце вежливой ложью ==========

Российская Империя, Карабиха, год 1864, май, 23.

Понять, сколь сильной была тоска по родным стенам, сколь болезненно новое свидание с ними, сколь мучительны воспоминания о светлых днях, проведенных здесь, Катерина смогла, лишь войдя вслед за Императрицей в прихожую старой усадьбы. Мария Александровна решила совершить визит в приют, а Катерина оказалась в числе немногих фрейлин, пожелавших сопровождать её. Впрочем, её собственные надежды касаемо этого маленького путешествия были вполне понятны: лишенная всего родного – разве что жених вернулся, наконец – она тянулась к каждому крошечному напоминанию о семье, пусть и знала, какой мукой будет оживление старых картин в памяти. За те неполные девять месяцев, что она находилась при Дворе, будучи оторванной от родных, давящее чувство, вызывающее слезы едва ли не каждую ночь, поутихло, и даже сны, наполненные милыми сердцу моментами детства, перестали являться ей, но это отнюдь не означало, что тоска по семье прошла, и порой не воскресало желание хоть на минуту увидеть их и обнять. Даже если бы это была последняя минута в её жизни.

Впрочем, умирать она сейчас точно не думала, поэтому нарушение монаршей воли и побег заграницу не рассматривался. У нее было слишком много обязанностей перед царской семьей, покойным папенькой и даже собой.

И было ожидание свадьбы, которое должно вызывать у нее полет души.

Рядом с Императрицей Катерина пробыла недолго: буквально до момента, пока начальница приюта не приняла предложение побеседовать в кабинете, и фрейлины (в количестве четырех человек) не оказались предоставлены сами себе. Испросив у государыни дозволения пройтись по поместью, Катерина пообещалась вернуться через полчаса и быстрым шагом направилась на второй этаж, где когда-то располагались спальни. Справа от лестницы – детские, слева – половина родителей. И именно туда, куда когда-то доступ маленькие княжны не имели, а потому попасть в маменькин будуар почиталось за рождественское чудо, она и держала свой путь. Потому что только там еще осталось что-то от родового гнезда – все прочие помещения подверглись немалым изменениям.

Однако ноги невольно подвели её к двери, за которой скрывалась комнатка, которую она делила с сестрами когда-то. Опомнившись, Катерина уже было отпустила круглую ручку с остатками серебряной краски, но какой-то тихий, тоскливый звук, раздавшийся по ту сторону, заставил её задержаться и аккуратно толкнуть дверь, чтобы в образовавшуюся щелку бегло оглядеть скудно обставленную спальню на десять кроватей. Одну из них заняла маленькая девочка, сидящая сгорбившись и скрыв лицо в ладонях. Судя по тому, как подрагивали её острые плечи, она плакала, стараясь это делать как можно тише, но все же не способная полностью сделать свое горе незаметным.

Да и вряд ли она ожидала, что кто-то сюда войдет.

Неслышно притворив за собой дверь, Катерина приблизилась к ребенку. Её появление оказалось совершенно незамеченным – ровно до момента, пока металлические пружины старой кровати с тонким матрасом не скрипнули, выдавая присутствие нежеланного гостя. Девочка вздрогнула, поднимая большие серые глаза, покрасневшие от слез – по всей видимости, плакала она давно: даже на лице появились красноватые пятна.

– У тебя все хорошо? – мягко дотронувшись её плеча, обратилась к ней Катерина. Та всхлипнула, но снова лицо руками закрывать не стала.

– Madame Кюри от… отчитала меня, – она громко шмыгнула носом, – перед всеми. И сказала, что такой… такой неумехи даже в служанках никто держать не станет. Я… – девочка снова всхлипнула, глотая слезы, – мне письмо не дается. А вчера нитки спутала и порвала.

Катерина осторожно провела рукой по светлым волосам, забавными колечками вьющимся у самого лица. Девочка была чистым ангелом: хрупкая, с белой кожей и россыпью светлых веснушек, вздернутым носиком и высоким лбом – сложись её судьба иначе, возможно, когда бы она достигла брачного возраста, кавалеры бы проходу ей не давали.

– Не обижайся на нее – она желает тебе добра. Без болезненных ошибок нет движения вперед, – тихо проговорила Катерина. – Кто был по-настоящему несправедлив, так это одна из наших классных дам, – с губ её сорвался легкий вздох: – помнится, однажды она заставила двух девочек без передника целую неделю стоять за черным столом лишь за то, что они недостаточно хорошо убрали волосы в прическу. При ней даже вздохнуть лишний раз боялись – о шалостях даже помыслить не могли.

Девочка, казалось, начала успокаиваться: она уже не всхлипывала так часто, плечо под рукой перестало дрожать. Катерина же, смотря куда-то в сторону над светлой головкой, невольно воскресила перед своими глазами воспоминания, которые намеревалась больше никогда не трогать. Не то чтобы время, проведенное в стенах института, оставило от себя тяжелый отпечаток – в нем было немало прекрасного, но все шесть лет, что она числилась среди воспитанниц Смольного, она испытывала сильную тоску по родителям. Они вернулись в Россию, только когда ей исполнилось семнадцать – за год до выпуска.

– А письмо не столь сложно, как кажется, – ободряюще улыбнулась она. – Возможно, я могла бы тебе чем-то помочь?

Девочка, еще раз шмыгнув носом, слезла с постели и присела возле маленькой тумбы, чтобы изъять из её ящика многострадальную тетрадь.

Спустя полчаса Катерина, испытывающая надежду, что её еще не хватились, вспомнила о том, ради чего поднялась сюда. Бросив взгляд на выводящую округлые аккуратные буквы девочку, уже полностью успокоившуюся и даже, казалось, повеселевшую, она наказала продолжать и поднялась на ноги – время близилось к пяти, если небольшие настенные часы были точны. Стоило поторопиться.

К её превеликой радости, проход в тайную комнатку, что располагался в спальне маменьки, начальница приюта не стала закрывать: придерживая юбки, Катерина протиснулась сквозь небольшую щель, образованную приоткрытой дверью, и звонко чихнула – пыль, собравшаяся в воздухе, тут же забила нос. Затеплив огарок свечи, оставшийся в небольшом глиняном подсвечнике, стоящем на секретере слева от входа, она притворила за собой дверь и огляделась. В комнатке осталось все в точности так же, как при последнем её визите, что подтверждало отсутствие какого-либо интереса со стороны работниц приюта к тайнам старого поместья. Впрочем, даже если бы кто-то из них решил сюда наведаться, вряд ли бы нашел что-то интересное – все, что представляло какую-либо ценность, Катерина успела забрать. Именно поэтому сейчас она особо ни на что не надеялась, но если представилась возможность наведаться сюда, стоило еще хотя бы раз все осмотреть – возможно, она упустила что-то.

Поочередно она выдвинула ящики комода, верхний полностью опустошенный еще зимой, прочие не содержащие ничего мало-мальски интересного кроме хозяйственных книг и нескольких брусков мыла, завернутых в бумагу. Кажется, их кто-то привозил маменьке – по крайней мере, они выглядели скорее как подарки, нежели как простой запас для обыденных нужд. Скатерть на круглом столике в центре украсилась новыми дырами, которые наверняка прогрызли мыши – следы их пребывания можно было заметить даже в одном из углов комнатки. Пейзаж Нижнего парка на маленькой настенной картине в раме темного дерева уже почти не читался за большим слоем пыли и плотной паутиной.

Что она вообще надеялась найти? Указатель со стрелкой и точным местоположением старого князя? Глупость! Тот в поместье Голицыных бывал столь редко, что от него и вещей-то никаких здесь не осталось, а уж думать, что в тайной маменькиной комнатке можно найти что-то, принадлежавшее покойной Вере, было верхом безумия. И даже если бы так, вряд ли оно каким-то образом помогло бы делу.

Насколько Катерине было известно из рассказа Дмитрия, в свою очередь узнавшего это от цесаревича, Вера не покидала родового поместья в Бежецке, исключая тот фатальный для нее выезд в Петербург. Она даже не числилась в институте – молодую барышню ежедневно посещали учителя: баронесса Аракчеева решила, что дочери должны обучаться на дому. Идея закрытых пансионов ей слишком сильно претила, чтобы отдать хоть одну из девочек, особенно младшую, на несколько лет под чужую опеку и не иметь возможности видеться с ними.

Таким образом, если бы что-то и могло быть найдено, то не в имении Голицыных, никак не связанном с покойной невестой князя Остроженского. А если же искать в ином направлении – прочих его знакомствах… так Катерина не знала, за что именно зацепиться. О связях дядюшки ей мало было известно. Даже было бы точнее сказать, что совершенным образом ничего.

И отчего-то сейчас ей думалось, что даже маменька ни о чем не ведала: теперь, в свете новых обстоятельств, казалось, что старый князь не был откровенен даже с родной сестрой.

Ради любопытства она даже заглянула в хозяйственные книги, что выглядело абсолютно бессмысленным действом. Рассеяно пролистав две из них, вынутые наугад, со вздохом отложила – все не то. Зябко поежившись, с опаской посмотрела на догорающую свечу – от нее осталась едва ли пара дюймов, а значит, вскоре она рискует остаться совсем без света. Запасных же в комнатке найти не удалось – возможно, их здесь и не держали. В конце концов, замена свеч была обязанностью слуг, не имевших сюда доступа.

В последний раз дотронувшись до витой ручки секретера, Катерина опустила на него подсвечник. И, отворив дверцу, задула свечу.

Но прежде чем покинуть комнатку, зачем-то обернулась, чтобы скользнуть взглядом по облупившемуся рисунку противоположной стены и ошеломленно расширить глаза.

Порой, увидеть нечто, находящееся под носом, можно, лишь с расстояния в несколько десятков шагов.

***

Российская Империя, Царское Село, год 1864, май, 26.

Катерина надеялась, что сумеет избежать встреч с цесаревичем до самого его отъезда, и когда до неё дошла весть о сборах императорской четы на воды, она вознесла в молитвах благодарность Всевышнему за то, что пытка её окончится раньше времени. Однако, в последний день, предшествовавший этому событию, оказалось, что не все фрейлины будут сопровождать государыню. Вдобавок ко всему, в Бад-Киссенген отбывают только Император с Императрицей, младшие Великие князья Сергей и Павел, и Великая княжна Мария.

Это было даже страшнее – Большой Дворец оставался Николаю и его младшим братьям, которые вряд ли станут ему в чем-либо препятствовать. Надежда же на то, что цесаревич окажется слишком занят уроками и государственными делами, даже не смела появляться – она была тщетна.

Часть фрейлин была отправлена собираться к отъезду, прочие же счастливо выдохнули, предвидя недолгую свободу от обязанностей. Катерина, находящаяся в числе последних, радости не изъявляла, но и упрашивать государыню дать ей разрешение на сопровождение не стала, поскольку ранее уже просила о возможности остаться, дабы подготовиться к свадьбе. Подобные перемены решения вызвали бы лишние подозрения, поэтому приходилось старательно делать вид, что грозящийся опустеть Двор никоим образом её не заботит. Возможно, она могла бы даже уехать в Семёновское, но что ей делать там, когда Дмитрий по поручению государя находился где-то в Вятской губернии и должен был вернуться только к середине июня? Изо дня в день обсуждать французские романы с Эллен или путешествовать с Елизаветой Христофоровной с одного званого обеда на другой? Увы, все это мало её прельщало. И при прочих равных, возможно, даже вызывало меньший интерес, нежели возможность насладиться прелестью царскосельских парков.

По всей видимости, тоску ей скрыть удавалось из рук вон плохо – Сашенька Жуковская, отделившаяся от кружка фрейлин, занятых сборами Императрицы, затеяла игру в салочки с присутствующими здесь же младшими Великими князьями – семилетним Сергеем, выглядящим не по годам серьезным, и четырнадцатилетним Алексеем, часто навещающим мать и пользующимся вниманием молоденьких придворных дам. И в эту забаву Сашенька не преминула вовлечь и Катерину, задумчиво перебирающую книги, в ответ на вялое сопротивление бросив, что несколько минут погоды не сделают. Тем более что находящаяся в своем будуаре Императрица за ходом работ не следила. К веселью минутой позднее присоединилась и молоденькая Гагарина, вступившая в должность фрейлины месяцем ранее, и очаровательная Кавелина, дочь попечителя Императора, благодаря которому когда-то в Дармштадте и состоялась первая встреча монаршей четы. Не удалось увильнуть от игры даже паре фрейлин, обычно избегающих подобного «глупого баловства»: то ли виной тому была обезоруживающая улыбка Алексея Александровича, то ли громкий веселый смех, заполнивший гостиную государыни.

Катерина сама не заметила, как тоже поддалась общему настрою, позволив себе улыбнуться, перебегая дорогу mademoiselle Кавелиной, погнавшейся за Сергеем Александровичем, тем самым принимая огонь на себя. Не то чтобы её так уж увлекла игра, но не признать некоторого очарования такой минутной шалости было сложно. Уворачиваясь от рук водящей фрейлины, она резко отступила к дверям, чтобы попасться совершенно в другие руки. И, развернувшись, тут же отпрянуть, словно одно лишь прикосновение было смертельным.

Даже сквозь плотный фай платья касание оставило тлеющие ожоги на бледной коже.

Спешно склоняясь в книксене, зная, что за ней это действие повторили и остальные фрейлины, Катерина не смела поднять головы, даже когда выпрямилась. Мелькнула было мысль покинуть гостиную, но её обязанности еще не были окончены.

– Вы вновь избегаете уроков? – с явным упреком обратился вошедший цесаревич к братьям, действительно сбежавшим от своих наставников – они явно пользовались атмосферой легкой суматохи во дворце, зная, что сегодня маленькая шалость может сойти им с рук.

– Мы играли с mademoiselles в салки, – совершенно серьезно возразил Алексей, словно бы это могло стать весомым оправданием. – Не желаете присоединиться?

– Увы, – развел руками Николай, краем глаза отметив, как Катерина вернулась к книгам, – я здесь по делу.

– Вы совершенно не умеете веселиться, – последовало обиженное заявление, на которое цесаревич только покаянно кивнул. Хотя выдать шутливое предложение это ему не помешало:

– Можем поменяться местами: с радостью забуду о своих обязанностях. Хотя Вашу роль дамского угодника принимать, – он изобразил крайнюю степень задумчивости, – нет, пожалуй.

– Ваша невеста зачахнет от тоски рядом с Вами, – бросил Алексей, возвращаясь к игре и требуя того же от придворных дам.

Катерина, получившая возможность ускользнуть от всеобщего веселья, вопреки всему тоже присоединилась: пристальный взгляд Николая, подаренный ей, заставлял подумать о вероятном разговоре, который бы возник, вздумай она оказаться незанятой. При прочих равных салочки казались куда менее сложными.

Цесаревич, и вправду несколько секунд не спускавший глаз с княжны, силящейся казаться веселой, резко отвернулся и пересек комнату, чтобы оказаться у дверей будуара матери. Мгновение – и тяжелая створка, повинуясь его жесту, подалась вперед.

***

Появившийся в дверях слуга, возвестивший о визите цесаревича, заставил Марию Александровну отложить в сторону пергамент и подняться из-за стола. Она думала закончить начатое еще до завтрака письмо к королеве Дании, своей дальней родственнице, но строки никак не складывались, и уже не первый лист был скомкан и отправлен прямиком в сердце горящего камина. Порой все эти государственные дела, пусть и сопряженные с теми, что требовала от нее роль матери, излишне утомляли, и даже научившейся за столько лет действовать против своих желаний Марии Александровне порой было крайне сложно собраться с мыслями и силами.

– Я рад, что смог увидеть Вас до отбытия, Maman, – Николай, приветственно целующий руки матери, улыбнулся; уговоры не прошли даром – Императрица согласилась отправиться на воды, не дожидаясь наступления лета. Его опасения, заключавшиеся в том, что она будет оттягивать момент до самого его отъезда из России, а потом и вовсе останется в Царском, оказались напрасны. Видимо, голос разума, подкрепленный его просьбами и рекомендациями доктора Маркуса, одержал победу.

Впрочем, возможно, свою роль сыграл и недавний разговор с отцом (Николаю безмерно хотелось верить в это), которого он просил обратить внимание на ухудшение здоровья матери и сопроводить ее в Киссенген, тем более что государственные дела сейчас не требовали непосредственного присутствия государя в России, а возникающие вопросы цесаревич был готов взять на себя. В конце концов, еще в детстве он выражал горячее желание помогать отцу, желая поскорее вырасти, особенно когда умер Николай Павлович. По всей видимости, Император внял его просьбе, поскольку несколько дней назад был отдан приказ начать сборы. Но что сильнее удивляло Николая, так это отъезд его младших братьев – Сергея и Павла – и сестры. Делал ли это отец нарочно или же просто помнил о том, с какой неохотой Мария Александровна разлучалась с детьми?

Как бы то ни было, дворец грозился опустеть, пусть и всего на несколько дней – ровно до прибытия его кузенов: детей тетушки Марии Николаевны, ныне проживающей во Флоренции, куда он надеялся нанести визит осенью.

– Твое путешествие тоже не за горами, – отозвалась Мария Александровна, предлагая сыну присесть и невольно касаясь левой рукой надетых вместе колец, оставшихся ей как память о матери – столь частый жест, выдающий её волнение.

– Я бы с бо́льшим удовольствием повторил предыдущее, нежели перенес эти бесконечные визиты Европейским Дворам, – на лице цесаревича действительно радости от предстоящего вояжа не наблюдалось, и что было тому главной причиной – оставалось лишь гадать.

– Это из-за mademoiselle Голицыной?

Удивление в глазах Николая, вызванное внезапным вопросом, не было фальшивым – это Императрица поняла сразу. И одновременно с этим вдруг осознала, что искреннего ответа не получит: не потому, что сын желает что-то утаить от нее – она и между строк умела прочесть его. Но потому, что он не был склонен говорить о своих внутренних метаниях, с самого детства четко осознав свое положение и ожидания, что него возложили.

Он всегда старался не разочаровать тех, кто верил в него – родителей, подданных. Особенно – родителей: покойного Императора, мать. Он чувствовал их любовь, видел их стремление сделать из него достойную замену отцу, возможно, даже лучшую чем он сам, и намеревался поступать и даже мыслить так, чтобы им гордились. Правда, демонстрировать упрямство ему это не мешало, и порой (что кривить душой – в детстве так довольно часто) он получал выговор не только от учителя, но и от матери, пытающейся объяснить упорно стоящему на своем маленькому Никсе, что с чужим мнением и старыми порядками тоже стоит считаться. Если он не желал учить французский, он заявлял, что остальным державам придется заговорить по-русски; если он не принимал что-то в придворном церемониале, он требовал, чтобы это изменили. И никогда не желал признать своей неправоты, порой споря до слез.

Но при этом он всегда желал соответствовать представлению матери об идеальном Наследнике Престола, потому научившись даже от нее – самой родной и близкой – скрывать мысли и чувства, недостойные его высокого статуса.

Единственным, кто мог услышать все без утайки, являлся Саша.

Брат, наверное, был той отдушиной, той частью его сердца, что оставалась живой и неподвластной всем этим требованиям долга. Во многом совершенно непохожий на него самого – непоседливый, не любящий учиться, застенчивый вне семьи, порой неуклюжий, но поразительный в своей честности деяний и суждений, с чистой душой и ясным умом – он был ему дороже всех. И единственный из всех видел в нем не Наследника Престола (хоть и признавал этот факт, и не раз говорил, что всегда будет ему помощью после коронации), а обычного человека – для остальных же Николай, каким бы любимцем ни был, являлся в первую очередь воспреемником трона.

И потому ответ, что он дал бы Саше, отличался от того, что озвучил бы остальным – даже матери – хотя, ни один из них не был ложью. Только лишь разной степенью важности.

– При чем здесь Катрин? – словно бы совершенно не понимал, по какой причине та была упомянута, осведомился цесаревич. И тут же продолжил: – Я не хочу оставлять Россию. Пробыть так долго вдали от Родины, вдали от Саши, – он качнул головой, даже не завершая фразу – все и без того было ясно. К его радости, хотя бы с матерью он разлучался лишь на несколько месяцев – летом они должны были свидеться на водах, после – в Дармштадте, а после визита во Флоренцию Николай надеялся вернуться в Россию. Брат же должен был остаться здесь, согласно его учебной программе, и не было никакой возможности изменить это расписание.

– Время быстро пролетит, – мягко улыбнулась Мария Александровна, – тем более что тебе будет совсем некогда тосковать – ты ведь помнишь, что должен навестить короля Христиана?

– Ни Вы, ни Papa не даете мне об этом забыть ни на минуту, – насмешливо сообщил цесаревич, поднимаясь с кресла и делая несколько шагов по направлению к изящному фортепиано, расположившемуся у северной стены. Рука бездумно коснулась лакированной крышки, ощущая прохладу старательно обработанного дерева. – Не извольте беспокоиться, – с шутливым полупоклоном уверил он мать, – Ваши желания я усвоил в точности: Россия получит союз с Данией.

– Никса!.. – с тяжелым вздохом сделала ему внушение Императрица. Она и сама была не рада, что вопрос о браке получил именно такое развитие: не то чтобы она не понимала, что все союзы в Императорских Домах носят преимущественно политически угодный характер. Но и ставить сына перед фактом необходимости связать две страны, не давая ему права выбора, она не желала. Увы, ситуация складывалась так, что более подходящей кандидатуры на роль будущей Императрицы не находилось, но то, как ситуация выглядела сейчас, ей, как матери, совершенно не нравилось.

Вторую дочь короля Христиана она помнила крайне смутно: последний раз, когда ей довелось видеть девочку, той было едва ли пять-шесть лет, а то и меньше. Как и все дети её возраста, она отличалась живым бойким характером, любовью к подвижным играм и некоторой мечтательностью, свойственной барышням, растущим в любви и неге. В отличие от многих европейских принцесс ни Дагмар, ни её сестры – Аликс и Тира – не испытывали с колыбели тяжести королевской доли: они вообще вряд ли себя ощущали особами голубых кровей, вынужденные делить спальню на троих и даже шить платья самостоятельно.

Какой она выросла – не задумывающаяся о бриллиантовом венце, не готовящаяся стать супругой Наследника Престола (первоначально в невесты ему прочили Аликс) – Мария Александровна не знала. Но если хотя бы вполовину осталась такой же яркой и жизнелюбивой, ничуть не поумерив своего вольного нрава, она будет полной противоположностью и самому Никсе, и Императрице, и всему российскому Двору.

Хорошо бы встретиться с Дагмар раньше, чем Никса окажется в Копенгагене, но вряд ли это возможно для нее сейчас. И, в конце концов, это ничего не даст: если Императором было решено, что России нужен союз с Данией, любые неудовольствия невесткой со стороны Императрицы пройдут незамеченными – воле монарха не мог перечить никто, включая его супругу.

И все же обручение цесаревича должно было состояться как можно скорее, и не только ввиду необходимости династического брака как такового: от внимательного взгляда и чуткого сердца Марии Александровны не могло укрыться отношение сына к её фрейлине, день ото дня становящееся все серьезнее. Она не думала всерьез, что Никса бы вдруг пошел против правил и традиций, или же отказался бы от престола – этого можно было ожидать от кого угодно, но не от него. Однако чем крепче становилась незримая связь между ними, тем больнее будет позже разорвать её, а сделать это однажды придется.

Катерина ей нравилась: принадлежи она любому Европейскому Дому (пожалуй, кроме Английского), она бы стала прекрасной партией, против которой Мария Александровна ничего бы не имела. В ней сочетались острый ум, превосходное воспитание и умение держать себя, терпение и смирение, сильная натура и женское очарование. Бесспорно, являясь лишь фрейлиной, она не имела никакой подготовки к роли Императрицы, но не было причин сомневаться – она бы освоила и эту сложную науку.

Увы, Катерина являлась лишь потомственной дворянкой. И потому любые отношения между ней и Наследником Престола надлежало прекратить.

– У тебя есть две недели, – тихо оповестила сына Мария Александровна. Тот молча кивнул, продолжая бездумно изучать рисунок на крышке инструмента.

Любая история имеет свой конец. Даже если отчаянно хочется, чтобы она длилась вечно.

Не всем желаниям свойственно сбываться.

***

Игры окончились довольно скоро – Сергея отыскал учитель музыки, за Алексеем пришел учитель географии, и оба Великих князя, выражая явное неудовольствие, были вынуждены вернуться к урокам, а фрейлины – к прерванным занятиям. Катерина, окончившая с поручениями, данными ей Императрицей, не знала, чем себя отвлечь. Попробовала было предложить свою помощь в сортировке вещей, но её заверили, что в этом нет необходимости. Уйти же в комнату не позволяла совесть – словно бы она уклонялась от своих обязанностей. После пары минут молчаливого созерцания трудящихся (впрочем, кто-то просто обсуждал последние сплетни или читал) фрейлин, она уже было подумала навестить Императрицу и разузнать, нет ли к ней новых поручений, как двери, ведущие в будуар, вновь распахнулись, выпуская цесаревича.

Тот отчего-то выглядел даже еще более уставшим, нежели до визита к матери – этого не было видно в идеальной осанке и положении головы, но читалось в складке между бровей и потемневших глазах.

Стараясь смотреть на него как можно меньше, Катерина тут же отвернулась, спешно беря в руки какую-то безделушку со стола – словно бы она крайне увлечена делом.

Впрочем, это было напрасно: Николай даже не удостоил её взглядом, спешно пролетев через гостиную и покинув её в считанные секунды. Это в который раз дало понять, что между ним и Марией Александровной произошел не самый приятный разговор, поскольку в иных случаях цесаревич бы не преминул хоть на минуту, но добиться внимания Катерины, невзирая на тех, кто находился рядом.

Тревожно сжав пальцы на фарфоровой пастушке, она опустилась на маленький пуфик, составивший комплект изящному туалетному столику. Зеркало в богатой деревянной раме, украшенной столь искусно вырезанными и окрашенными цветами, что те казались почти живыми, отразило бледное лицо с сошедшимися к переносице бровями и поджатыми губами. Невидяще смотря на саму себя, Катерина продолжала оглаживать большим пальцем гладкую эмаль фигурки. В голове мелькали и растворялись в хаосе мыслей предположения изменившегося не в лучшую сторону настроения цесаревича.

Однако слишком долго предаваться этим пустым размышлениям не вышло – оно и к лучшему: Императрица вызвала её к себе.

Катерине хотелось верить – этого для того, чтобы отдать приказ тоже приступить к сборам в Киссенген, но, увы, в том не было смысла. Она слишком долго просила Марию Александровну позволить ей остаться в России (когда еще предполагалось, что путешествие состоится в июле), чтобы теперь умолять об обратном.

Как оказалось, разговор пошел о другом.

– Как продвигается подготовка к Вашему браковенчанию, Катрин? Вы точно не желаете сдвинуть его на зиму? – мягко осведомилась Мария Александровна, когда склонившаяся в книксене фрейлина выпрямилась и, повинуясь безмолвному жесту, заняла место подле нее.

– Обстоятельства и без того сыграли против нас. Я… – голос сорвался, разлетевшиеся птицами мысли никак не желали собраться воедино, – мне страшно, – созналась Катерина, все так же не поднимая глаз. – Я боюсь, что случится еще что-то ужасное, вновь делающее невозможным наш брак. Может ли быть, что Его воля – не венчаться нам вовсе?

– Не позволяйте этим мыслям овладеть Вами, Катрин, – коснувшись холодной тонкой рукой плеча своей фрейлины в ободряющем жесте, Императрица продолжила: – ни Вы, ни граф Шувалов ничем не прогневили Создателя, чтобы он воспротивился вашему союзу. Ваши чувства чисты и искренни, и могут заслужить лишь благословения. Все эти тревожные мысли посещали каждую невесту, но будьте уверены, что в день, когда Вы принесете друг другу свои клятвы, все прошлые переживания Вам покажутся смешными и надуманными.

Наконец поднявшая голову Катерина увидела, что в глубине прозрачно-голубых глаз, обращенных куда-то в сторону большого зеркала, поставленного над камином, сквозит давняя тоска. Словно бы эта беседа пробудила давно похороненные в истерзанном сердце воспоминания. Невольно задержав дыхание, она снова ощутила болезненную необходимость сделать что-то, хоть немного отгоняющее тень с лица государыни. Но прежде чем она смогла разомкнуть сухие губы, мерный, с легкой хрипотцой от частого кашля, голос Марии Александровны вновь зазвучал в будуаре, и в нем уже не было ни капли грусти, будто бы растаяла она туманом на рассвете. И лишь глаза твердили об обратном.

– Когда будет готово Ваше платье? – интерес, проявленный в нежданном вопросе, не был наигран, но причинам такого внимания Катерина объяснений не находила, как и причинам личного присутствия государыни на примерках.

– Послезавтра должна быть портниха, но не думаю, что это последний ее визит. Моя бы воля, я бы уже давно завершила ее работу, но Эллен настояла на том, чтобы переделать лиф, а потом изменить фасон рукава и отделку нижней юбки. Боюсь представить, какой спор разгорится в процессе выбора украшений! Порой мне кажется, что отмена собственной свадьбы на ней плохо сказалась – так активно она включилась в руководство моей. Ее даже Елизавета Христофоровна урезонить не смогла, – внезапно осознав, что она слишком заговорилась, Катерина испуганно прикрыла ладонью губы. – Простите, Ваше Величество, я…