Текст книги "Плачь обо мне, небо (СИ)"

Автор книги: Selestina

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 60 страниц)

Только на давно изъезженном пути уже неожиданно для кучера появились изменения: барин вознамерился завернуть в усадьбу по соседству, принадлежащую уже как полвека графам Перовским. В стенах двухэтажного строения, что разрасталось от десятилетия к десятилетию, проживал не только Василий Николаевич с супругой и сыном, но и брат его по отцу – Лев Николаевич, уважаемый человек и почтенный отец семейства, занимающий место в министерстве внутренних дел. Формально, поместье принадлежало ему, но в силу природного великодушия он позволил брату поселиться здесь, и вот уже без малого десять лет побочная ветвь рода Перовских соседствовала с основной.

– Борис Петрович? Чему обязаны Вашему визиту? – молодой граф удивленно шагнул навстречу нежданному гостю.

В радушной улыбке, сопроводившей приветственное рукопожатие, было что-то фальшивое, но он предпочел не придать этому внимания. Всё же, с князем Остроженским все семейство Перовских было в приятельских отношениях, поэтому появление оного на пороге их имения без какого-либо уведомления можно было принять за простой душевный порыв. Тем более что не так давно их фамилии имели возможность породниться, и вполне верно что, что это еще сильнее сплотило их представителей.

– Да вот следовал в Карабиху – за поместьем приглядывать надобно, и дай, думаю, загляну к старому другу, – неторопливо пояснил гость, промакивая извлеченным из нагрудного кармана платочком лоб.

– А батюшки дома нет – у князя Васильчикова сегодня сына крестят, вот он и уехал. До вечера просил не ждать.

– Какая жалость, – покачал головой Борис Петрович, – тогда не стану прерывать Ваших дел.

Он было засобирался, но Сергей, знающий, что глава семейства его отчитает по всей строгости, ежели узнает, что гость был тут же спроважен, вопреки своим желаниям последовал принятым в их доме правилам гостеприимства. Тут же была кликнута служанка, получившая хозяйские распоряжения касаемо чая, а князю предложено место на новом диванчике, выписанном Верой Иосифовной не столь давно “из самого Парижу”. Борис Петрович для виду попытался отказаться, ссылаясь на множество дел в поместье, но уже через пару минут расстёгивал сюртук, отдавая его в руки слуги и наказывая аккуратнее обращаться с вещью.

– Не так давно вроде самого Григория Ефимыча крестили, а уж сын у него родился, – вспоминая дни минувшие, поделился мыслью гость. Со стороны его собеседника это вызвало лишь вежливую улыбку: с Васильчиковым Сергей близких знакомств не водил, почему и не составил отцу компанию сегодня. И в силу возраста вспомнить о том, как его крестили, не мог. Впрочем, князь Остроженский явно не ждал ответа: почти тут же продолжил свои будто бы пространные размышления.

– А ведь не приключись той беды, глядишь, и вашего с Ириной первенца уже вскоре крестили бы, – заключение сопровождалось вздохом сожаления и быстрым взглядом искоса: достигло ли сетование своего адресата? Судя по тому, как нахмурился молодой граф – бесспорно.

– К чему прошлое ворошить? Даст Бог, Ирина не изменит своего решения, когда Император сменит гнев не милость. Еще обвенчаемся.

Такой ответ не устраивал князя Остроженского: он уже был наслышал о том, сколь обдуманно принимает решения сын Василия Николаевича, но всё же надеялся подтолкнуть того к импульсивному действию.

– А ежели государь не соизволит отменить своего приказа? Замнется дело, да и останется фамилия Голицыных в опале. Не впервой Его Величеству отдавать все в руки Долгорукова: сам-то царь слишком мягок для дознания.

Сергей хотел было что-то сказать на это, но внимание – его и его гостя – было отвлечено шумом, с которым по полу, подскакивая, раскатились в разные стороны цветные карандаши, до сего момента лежащие на столе. Десятилетняя девочка, бросившаяся их поднимать, выглядела столь серьезно, будто решалась судьба всей Империи. Пухлая ручка подпирала подбородок, а высокий лоб был нахмурен. Вкупе с чуть тонкими губами, чьи уголки опускались вниз, это придавало недетской строгости юному лицу, и если бы не малый рост да тонкие косички, она казалась бы старше своего возраста. Ее присутствия князь Остроженский и не заметил: виновница внезапного происшествия сидела тихо, как мышка, у самого окна, скрытая высоким раскидистым цветком, чьи лозы оплели декоративную перегородку.

– Кузина моя, Сонечка, – граф Перовский представил девочку, что тут же склонилась в очаровательном книксене. Неправильное лицо её едва осветила улыбка, но отчего-то менее хмурым оно не стало.

– Прелестное дитя, – не сдержал своего “умиления” Борис Петрович, после чего вернул свое внимание хозяину поместья. – Сергей Васильевич, я бы хотел иметь с Вами конфиденциальную беседу, – намекая на вновь увлекшуюся рисунком девочку, перешел к причине своего визита князь. Молодой граф, пусть и не совсем понимающий, что именно могло понадобиться старому другу его отца, поднялся с диванчика, жестом приглашая гостя покинуть гостиную, дабы проследовать в кабинет главы семьи.

Сонечка проводила их внимательным взглядом исподлобья, и никто не знал, как отразится на ней этот нечаянно подслушанный невинный разговор.

***

Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1863, октябрь, 19.

В доме витали ароматы ладана и мирры, а Катерина, облаченная в простое черное платье плотной ткани, что-то вышивала, сидя у окна: в отличие от сестер она мало интереса проявляла к подобным занятиям, предпочитая им верховую езду или же танцы. Лицо её выглядело осунувшимся, под глазами залегли тени, природный румянец побледнел. Даже волосы её – главная гордость – не имели привычного украшения, будучи лишь собранными в некрепкий пучок. Дмитрий, замерший на пороге, ощутил неясную потребность окликнуть невесту, чтобы увидеть её сияющие глаза, смотрящие лишь на него. Но отчего-то он сильно сомневался, что его визит будет встречен с привычным радушием.

– Кати? – тихо, словно опасаясь нарушить что-то хрупкое, затерявшееся в этой тишине, позвал её граф. Звук растворившегося в воздухе имени всё же долетел до княжны, и, к удивлению гостя, взгляд её потеплел, на миг обретая присущую ей восторженность. Откладывая в сторону старательно расшиваемую ткань, Катерина незамедлительно вспорхнула с кресла, в каком-то отчаянном порыве бросаясь к жениху.

– Я… рада, что ты приехал, – прильнув к Дмитрию и не поднимая головы, почти шепотом созналась княжна.

И, наверное, все то горе, что скопилось в ней за минувшие дни, наконец, нашло свой выход рядом с единственным оставшимся рядом близким человеком. По зеленому сукну военного мундира расползлись темные пятна, а широкие мужские ладони легли на подрагивающие женские плечи, покрытые теплой шалью. Молодой граф готов был хоть ежечасно лично справляться о самочувствии невесты, если бы то не выглядело подозрительно в глазах Императора, и если бы сама Кати не попросила его некоторое время не навещать её. Какие мысли владели ей в тот момент – Дмитрию было неведомо, но он привык не вступать в ссоры с нареченной.

– Расскажи мне, что тебя тревожит.

Тишина, властвовавшая над гостиной, изорвалась в клочья, заполнившись тихими голосами, один из которых перемежался редкими всхлипами и иногда превращался в шепот, а другой лишь твердил что-то успокаивающее. Внутри у Дмитрия бушевали мысли, среди которых главенствовала та, что укоряла его в невнимательности к невесте: он должен был знать, что она сходит с ума от переживаний за папеньку. Знать о том, каким ударом для нее станет новость о его казни, пусть и сам граф узнал об этом лишь сейчас: государь не раскрывал перед ним никаких подробностей дела о покушении на Наследника престола. Даже при том, что Дмитрий являлся доверенным лицом Его Величества, осведомлен он был отнюдь не обо всем, что происходило в дворцовых стенах. А в последние дни центром его размышлений стала судьба Кати, которую он отчаянно желал защитить. Только в этом рвении он совершенно забыл о её собственных волнениях, и теперь корил себя за это.

– Хочешь, сейчас же будет заложена карета в Карабиху?

Уже не плачущая – только всё так же изредка задыхающаяся на длинных фразах – княжна замолкла на полуслове, внимательно вглядываясь в абсолютно серьезные глаза жениха, держащего её руки в своих ладонях. Предложение слетело с уст графа еще до того, как он успел обдумать возможность его осуществления: если Император приказал неустанно следить за Кати, вряд ли ей дозволялось свободное перемещение по России. Но если рядом с ней будет главный её страж, воспротивится ли тому государь, или его удастся умолить? В силу того, что испросить его дозволения они уже явно не успеют, кому-то предстоит покаяние по возвращении в Петербург.

– Ты же на службе, – даже сейчас вместо того, чтобы думать о себе, Катерина беспокоилась за положение жениха, который в поручениях государственной важности был как в шелках.

– Это не то, что должно сейчас тебя волновать, Кати, – запахивая на её груди края шали, Дмитрий улыбнулся. – Собирайся, а я пока переговорю с кучером.

Карета, в которой он прибыл сюда, ожидала у парадной, и следовало уведомить Федора об изменении конечной точки их путешествия: сегодня лошадям придется отдыхать в конюшне имения Голицыных.

Благодарно коснувшись губами чуть грубоватой щеки жениха, Катерина слабо улыбнулась: ей нужна эта пара дней в родном поместье, попрощаться со стенами, помолиться у деревянного креста. И приготовиться к окончательному отъезду в Петербург, потому что до той поры, пока она не разузнает у дядюшки все о папенькиной жизни, она не сможет спокойно покинуть Россию.

***

Не все подвластно Императору Всероссийскому.

Об этом Николай вспоминал в который раз, старательно делая вид, что слушает монотонный голос медика, словно нарочито растягивающего фразы. Ничего нового о своем состоянии цесаревич не услышал бы, а потому не было надобности вникать в чужую речь: и без того ясно – на воды бы ему. Но не до того сейчас, да и если кому и необходимо покинуть Петербург, так это Марии Александровне, что вновь всю ночь провела у постели сына без сна. Государыня провалилась в беспокойную дрему лишь под утро, тот час же проснувшись, как Николай потянулся к графину на прикроватном столике. Право, он не при смерти, чтобы хлопотать вокруг него столь сильно. Когда-то, в его бытность маленьким мальчиком, еще не ведающем о своем предназначении, Мария Александровна так же проводила часы и дни у постели слегшего с лихорадкой Николеньки, опасаясь потерять его, как когда-то свою дочь.

Только сейчас не лихорадка его мучает, а почти ставшие привычными боли в спине, вновь напомнившие о себе. Доктор Боткин твердил о переутомлении и необходимости расслабить спину, а значит, не стоило излишне переживать. Ведь пройдет и это: сутки, двое, и он вновь встанет, забыв о том, что было. А зимой обязательно посетит Ниццу, и хворь затаится надолго. Как же жаль, что не навсегда. И что эти приступы слишком внезапны, слишком несвоевременны – он так хотел поскорее стереть скорбь с лица Катерины, а теперь не имел возможности даже с постели сойти.

Государыня помогла сыну приподняться и подложила ему под спину еще одну подушку, дабы удержать это полусидящее положение. Фрейлина Ланская уже была отправлена распорядиться о подаче завтрака для цесаревича, и теперь навестивший своего царственного больного медик устало напоминал тому о режиме дня, недопустимости каких-либо нагрузок и излишнего движения, и прочих вещах, что давно были оттиснуты на страницах памяти всех членов монаршей семьи. Эти тяжелые моменты случались редко, но Мария Александровна всякий раз тихо проклинала страшный день и императорскую волю. Она любила своего супруга, преклонялась перед ним, но малая часть её сострадательного и великодушного сердца так и не простила Александра, настоявшего на участии наследника в скачках. Царскосельский ипподром в один миг перестал существовать, сжимаясь до единой пульсирующей точки, где без движения лежал слетевший с лошади цесаревич. К нему тут же бросился доктор, и сама Мария Александровна отринула всяческий этикет, памятуя лишь о том, что она – мать, которая едва лишь отошла от смерти дочери, случившейся одиннадцать лет назад, но для нее – словно бы вчера. От волнения она даже не могла понять, дышит ли сын, столь сильно плыло все перед глазами государыни, и лишь поддержка венценосного супруга, почти тут же последовавшего за ней, помогла удержать стать и не потерять сознания.

Те часы и дни, что доктор Боткин выхаживал Николая, вернули Марии Александровне былую тревожность: страх за жизнь сына вновь овладел её естеством. И год от года он лишь множился, вместо того, чтобы утихнуть: минуло лишь три года, за время которых последствия от рокового падения не раз еще дали о себе знать, а жизнь цесаревича вновь подверглась опасности, а сердце государыни – сжалось в ужасе. Бывшей немецкой принцессе, а ныне Императрице Всероссийской чудилось, будто Господь намеренно посылает ей все новые и новые испытания. Она не роптала на тяжесть своего креста, лишь только красивое лицо её теряло всяческие краски, а в густых темных волосах то тут, то там проглядывали серебристые нити.

– Как ты себя чувствуешь, Никса?

Медик уже закончил со своими рекомендациями и удалился, повинуясь монаршей воле. Слуги, доставившие завтрак для Его Высочества, также были отосланы из спальни. И сейчас Николай мог хотя бы на мгновение ощутить себя не цесаревичем, а тем маленьким Николенькой, чьи родители еще не удостоились престола, пока государство находилось в уверенных руках его венценосного деда.

– Не в пример лучше Вашего, Maman, – позволил себе отметить болезненный вид матери наследник, – Вам стоило бы отдохнуть.

– Вы опять не сказались мне о приступе, – в моменты, когда тон голоса становился укоряющим, вновь возвращалось официальное обращение, говорящее о том, что Её Величество недовольна. Цесаревич покаянно склонил голову, только и в следующий раз поступит так же – нет нужды понапрасну волновать мать.

– Я уже завтра буду готовить доклад для Императора: спина почти не беспокоит. К чему Вас тревожить?

– А если бы все оказалось хуже? Вы излишне перенапрягаетесь, Никса.

– Не более чем Вы, – в спорах Николай, пожалуй, готов был составить конкуренцию даже своему покойному деду. – Сколько раз Вы уже отказывались от визита в Ливадию?

Мария Александровна нахмурилась: правоту сына внутри себя она принимала, но показать это ему – не желала. Кроме того, покинуть Зимний и поселиться в новом дворце вдали от Петербурга сейчас – значило остаться одной. Компания фрейлин не убережет от тоски, а ни Император, ни наследник оставить столицу не могут. До конца жизни быть им узниками тяжелой короны, что скорее делает несвободным, нежели дает привилегии. Изредка даже хотелось уберечь от этого любимого сына, только как?.. Да и, казалось, он уже свыкся с мыслью о своем предназначении. Но чем дольше он будет оставаться лишь наследником, тем лучше для него. Быть может, его семейное и личное счастье продлится дольше, чем её и Александра.

– Вот ты женишься, и переедем в Ливадию, оставив государственные дела Его Величеству, – улыбнулась государыня. Эта тема тоже была довольно скользкой: одна помолвка уже сорвалась, и нельзя сказать, чтобы цесаревич пребывал в расстройстве. О новом сговоре пока речи не шло, однако Император уже упоминал о возможной невесте для сына в беседе с супругой, и никто не знал, как на то отреагирует сам Николай.

– Боюсь, Император не согласится с нами, – прокомментировал идею наследник, – да и я еще не готов связать себя узами брака с кем-либо. Вы же помните, я скорблю по разрыву помолвки с Аликс? – шутливо взгрустнув, Николай качнул головой.

– Или просто ищешь ту самую барышню из своих снов? – мягко усмехнулась Мария Александровна, припоминая рассказы семнадцатилетнего сына о незнакомке, чей образ он однажды запечатлел в акварели, проработав над портретом с месяц.

Художественный навык цесаревича оставлял желать лучшего, в отличие от способностей его брата, и потому к тому образу можно было подвести с десяток барышень. Немалую схожесть с портретом имела Аликс, что не так давно обручилась с принцем Эдуардом, но Николай отверг её кандидатуру: являться во снах та барышня не перестала, а значит, к несостоявшейся невесте она отношения не имела. Да и вообще неизвестно, существовала ли незнакомка в реальности.

Её первая с Наследником престола “встреча” состоялась, когда он, играя вечером в прятки с братьями в стенах Михайловского замка, проник на нежилую половину, ведомый каким-то огоньком, похожим на силуэт человека, и звуками клавикордов. Родители потом долго удивлялись тому, как сыну удалось отворить те двери. С интересом изучая интерьер потайной комнаты, девятилетний Николенька заприметил в неверном свете свечи, что он держал в руке, оставленную на столике вещицу. Ей оказалась небольшая книга, после недолгого изучения определенная как томик стихов на иностранном языке. Под обложкой находился женский портрет, наспех набросанный пером – он скорее походил на едва различимый силуэт с почти не различимыми чертами лица. Рядом было выгравировано всего два слова: “Den eneste”*, перевести которые Николай не мог – датский не входил в его образовательную программу. О своей находке цесаревич никому не рассказал, тем более что домашние сбились с ног в процессе его поисков, и стало просто не до демонстрации какой-то безделушки, лишь бы императорский гнев пережить. Хотя причитания Ея Величества, испугавшейся за сына, утомляли сильнее, но из них он смог узнать, что в комнате, которую Николенька выбрал изначально, чтобы схорониться от братьев, рухнула балка. О том, что он едва не оказался там, мальчик предпочел не рассказывать и без того взволнованной матери.

“Вторая” встреча датировалась уже тремя годами позже, когда двенадцатилетний Наследник престола сопровождал государыню на воды. В девочке, что случайно сбила с ног Николая, угадывались те самые черты, но уже более живо и ярко: красоту больших зеленых глаз не передало бы перо, а темных завитков, перехваченных белой лентой, хотелось коснуться. Девочка что-то пробормотала, судя по тону голоса – извиняющееся, и, возможно, знакомство всё же случилось бы, но Мария Александровна окрикнула сына, а спустя несколько мгновений незнакомки и след простыл.

“Третьей” встрече уже был обязан тот злосчастный день, когда цесаревич намеревался отказаться от участия в скачках, повинуясь не разуму, а случайному сну. Сну, где та же девочка просила не садиться на лошадь, и привыкший к редким, но очень похожим на эту просьбам матери, которые впоследствии оказывались вещими, Николай собирался все исполнить. Однако императорская воля оказалась сильнее, и предостережение сбылось. О последующих встречах не было необходимости упоминать: одна лишь отведенная женской рукой пуля говорила сама за себя – его ангел-хранитель обрел плоть и кровь.

– А что, если уже нашел?

Уверенности не было. В такие вещи сложно верить, намного легче решить, что все это – игры подсознания. Но высшие силы столь часто подбрасывали ему новые доказательства, что цесаревич был готов сдаться. Однако все еще оставалась некая доля сомнения.

И лишь зеленые глаза, смотрящие на него с любовью, просили найти.

Когда-то именно эти глаза подарили ему силу жить, сейчас – они облегчали каждую волну боли в спине. Отражение этих глаз он уже встретил, пусть и плескалась в них лишь благодарность. И только время могло показать, кому принадлежала душа его зеленоглазого ангела-хранителя.

И если ей и вправду стала Катрин, то лучше бы ему ошибиться и просто излишне поверить в судьбу, которой нет.

***

Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1863, октябрь, 20.

Покинуть дворцовые стены удалось лишь на следующее утро, когда боль всё же отпустила, хоть и готовая вернуться в любой момент. Вместо того, чтобы после завтрака с матерью встретиться с графом Строгановым, как было условлено, цесаревич вновь сменил мундир на светский сюртук, надеясь потерять внешне всяческое сходство с высокопоставленным чином. Более всего он сейчас боялся, что в своей скорби Катрин способна пойти на отчаянный шаг, который будет стоить ей жизни: хоть и княжна казалась барышней неглупой, в её глазах он не раз успел разглядеть ту решимость, что порой толкает к необдуманным поступкам. И простой визит к Императору без высочайшего дозволения на аудиенцию – самое малое, что могло бы случиться. Однако, все размышления Николая оказались беспочвенны.

– А барышня давеча уехали-с, – старик мажордом развел руками, поясняя, что, дескать, ничем не в силах помочь. Гость нахмурился, но более ничем недовольство от неприятного удивления не выразил. Разве что на следующий свой вопрос желал услышать что угодно, кроме как о побеге Катрин из России.

– Куда?

– Не сказалис, Ваше благородие.

Вряд ли о длительном путешествии она бы не оповестила слуг: хоть кого-то, а уж по остальным бы новость разошлась привычным путем – через сплетни. Значит, отсутствие её не вечно. Правда, стоило прояснить еще один момент, о котором он вспомнил только что – причастность к отъезду Катрин жандармов: Долгоруков мог пойти и на это, раз уж князь Голицын был казнен, а с его дочери подозрения явно не снимались.

– Княжна была одна?

– С молодым графом-с.

Большего старик сказать не смог, поясняя, что всех ему не упомнить с этими чудными именами да фамилиями. Цесаревич намеревался было дождаться княжны в гостиной, однако мажордом сообщил, что это никак невозможно. Не видя необходимости вступать в полемику с преданным хозяевам слугой, Николай откланялся, покидая дом. Возможно, ему пришлось бы пробыть здесь слишком долго – никто не знал, когда ожидать возвращения Катрин – а этого цесаревич позволить себе не мог: к вечеру он должен был подготовить доклад для Императора, и потому заехал в дом князя Остроженского лишь для того, чтобы предупредить княжну – завтра можно отбыть из Петербурга. Теперь придется менять все планы и приехать вновь утром; можно было оставить послание Катрин, но оное могло попасть в чужие руки. Посему, Николай лишь попросил мажордома уведомить барышню о том, что её спрашивал “барон фон Лихтенберг”, и надеяться, что память его в столь преклонном возрасте не подведет.

Только уйти с головой в дела государственной важности получалось из рук вон плохо: гнетущее чувство вины если и покидало цесаревича, то ненадолго. После разум цеплялся за случайное слово, соскальзывающий с документа взгляд – за хмурое небо над Петербургом, и вновь все думы Его Высочества утекали в старое русло. Он горел желанием сделать что-то для Катрин, чтобы стереть скорбь с её лица, и потому порывался покинуть кабинет, чтобы вновь направиться к дому князя Остроженского: вдруг княжна уже возвернулась. Если бы не понимание глупости таких порывов, Николай наверняка уже бы находился на пути из Зимнего. Граф Строганов, от которого не укрылось отсутствующее состояние его воспитанника, успел сделать два замечания за короткий промежуток их беседы, прежде чем предложить сделать перерыв. Место Сергея Григорьевича тут же занял Александр, ускользнувший от Чивилева и не преминувший пожаловаться на до зубовного скрежета тоскливую манеру преподавания своего наставника. Экономические учения второму сыну императорской четы не давались, и каждый урок у Александра Ивановича становился настоящей пыткой. Правда, Чивилева Великий князь хотя бы уважал и порой побаивался, поэтому не решался перечить на занятиях, зато над своим бывшим воспитателем – Перовским – не уставал подшучивать. Особливо часто внимания удостаивались пышные и жесткие усы генерала, торчащие в разные стороны, способные составить конкуренцию усам Его Величества. Легкая на подъем и смешливая натура Александра не могла оставить без забавных комментариев ничего, и на сей раз порция оных досталась Николаю.

– Всё же, что-то в этой барышне есть, раз она сумела завладеть мыслями Наследника Престола, – Александр сощурился, разглядывая брата, что вновь перечеркнул написанное мгновением назад и смял ни в чем неповинный лист. Доклад не желал слагаться в единое логичное полотно, а вечер неотвратимо близился.

– Катрин – мой друг, – увы, фраза была произнесена с абсолютной честностью, и не оставила надежд Великому князю на продолжение подколов. Зато позволила найти новую причину для шутливого комментария.

– Мне кажется, что самое главное от покойного Императора ты перенимать не пожелал.

– Что же это?

– Любовь к хорошеньким женщинам, – назидательно воздел палец вверх Александр. – Мадемуазель Ховрина была так дурна собой, что ты никоим образом не отреагировал на её флирт?

– А? – Николай непонимающе моргнул: он уже и не помнил, кто из фрейлин сегодня оказывал ему знаки внимания, и уж того пуще он не знал их фамилий: достаточно было излишне частых столкновений со свитой матери.

– Даже тринадцатилетний Алексей куда как более обходителен с дамами, – поддел брата Александр, напоминая об отношении барышень к очаровательному четвертому сыну царской четы. Тот, пожалуй, и впрямь мог затмить своих братьев, и им стоило опасаться конкуренции уже года через три: у Великого князя уже сейчас отбоя от поклонниц нет, причем, даже некоторые молоденькие фрейлины всерьез сожалели о юности Алексея, не оставляющей возможности для романа.

– Всё равно выбирать мне невесту будет Император. Бессмысленно и жестоко давать кому-то из них надежду.

В голосе цесаревича не было ни тоски, ни сожаления: он просто принял этот факт, просто оставив себе надежду на то, что отношения с невестой сложатся наилучшим образом. Он будет её уважать, избавив от слухов о своих связях, как это было с его дедом, а она будет любить его. Для императорской четы этого достаточно.

– Тем более стоит хоть раз влюбиться, пока ты еще не обручен! – юношеский пыл Александра в вопросе романтических чувств выглядел забавно, если учесть, что и он не питал особого интереса к женскому полу. – Да и каждая фрейлина знает, что это не более чем коротая интрижка.

С этим утверждением Николай был бы готов поспорить, но знаний о натуре барышень ему недоставало, чтобы дать уверенные аргументы. Зато он точно знал, что некоторые из них заслуживали чего-то большего, нежели унизительной для них роли любовницы. Пусть даже самого Императора.

Например, Катрин.

Комментарий к Глава восьмая. Не обнажай минуших дней

*единственной (дат.)

========== Глава девятая. Солнце на просторах души ==========

Российская Империя, Карабиха, год 1863, октябрь, 23.

В домашней церкви Голицыных, где давно уже не проводилось богослужений, догорала одинокая тонкая свеча, поставленная женской рукой. Это было почти единственное, что Катерина могла сделать для упокоения души папеньки: отец Владимир не приехал бы раньше конца осени, а больше отпеть хозяина поместья было и некому. Да и кого отпевать? Вместо могилы – лишь неровный деревянный крест, где хоть и в двух строках значилось, что здесь нашел последнее пристанище князь Алексей Михайлович Голицын, но на деле – под ним ничего окромя сырой земли не было. Тела государственных преступников не выдают. И Катерина отчаянно молилась за то, чтобы на “жизнь” папеньки в мире ином это никак не повлияло: в ее сознании он всё равно оставался безвинно убиенным. Хотя бы до тех пор, пока она не узнает всей правды. Только временами дознаваться до оной совершенно не хотелось – стоять так и смотреть на трепыхающийся огонек, когда он уже слепит глаза, казалось естественным и правильным. Держать за руку стоящего рядом жениха, перед святыми образами поклявшегося быть с ней всегда, – тем, что залечит все раны. И может не стоило вновь ввязываться в дворцовые авантюры? Кроткий лик Николая Чудотворца, кажется, в ответ на эту мысль утратил свою улыбку, словно бы не одобряя идеи княжны. Но та восприняла это как шутки света и тени.

Чего только ни почудится.

Пустое поместье вопреки всем мыслям Катерины не тянуло из нее силы, а отчего-то позволяло восстановить порушенное душевное спокойствие. Здесь все дышало одиночеством, но не тем, в котором сердце разрывается вклочья. Это одиночество имело привкус спасительной тишины, дающей иллюзию замершей жизни. И если ее колесо вдруг запустить вновь, рядом уже окажутся родные: маменька, папенька, Ирина и Ольга, Петр. А еще она сама вернется на месяцы назад, в наполненный огнями и пузырьками шампанского зал, где ее пальчики будут покоиться в ладони Дмитрия, просящего перед всем светом её руки. Там все было просто и предрешено: спустя несколько месяцев, весной, они обвенчаются, а в мае отправятся в Ниццу – такой подарок молодым решили преподнести Алексей Михайлович и Марта Петровна. Граф Шувалов же, в свою очередь, приказал отстроить усадьбу для молодых в кратчайшие сроки, дабы уже в июле вернувшиеся из своего путешествия дети могли зажить своим домом.

Когда Дмитрий испросил ее руки в присутствии всего семейства, Катерина не могла ответить отказом, хотя бы потому, что, столкнувшись взглядом с папенькой, она вспомнила их недавние разговоры и данное с легким сердцем обещание. Князь Алексей Михайлович учил детей держать данное слово, и потому сопровождающееся румянцем согласие стало ожидаемым для старших Голицыных, а также поводом к искренней радости для графа Шувалова. Робко улыбаясь нареченному в ответ, княжна даже на миг ощутила то же тепло, что обуяло Дмитрия. И никаких сомнений в верности принятого решения не шелохнулось в юной душе. Вполне возможно, что она и не любила Дмитрия так, как Ирина – графа Перовского, не дышала им, не грезила их венчанием. Однако и равнодушной к своему жениху Катерину назвать было нельзя: они были знакомы с самого детства, их семьи давно дружили, отчего и дети практически росли вместе. Дмитрий всегда нравился княжне: живой, веселый мальчик, готовый заступиться и взять вину на себя за ненарочно разбитую вазу или розданные детям-сиротам пирожки, испеченные Глафирой к чаю господам. Он всегда защищал Катерину, приносил ей цветы, сорванные в саду, за что даже однажды был оттаскан за уши папенькой. И если бы кого девушка должна была назвать своим мужем на веки вечные, то кроме как графа Шувалова никого бы рядом Катерина видеть не желала.

Он и сейчас, в столь тяжелый период жизни, оказался подле нее, закрывший глаза на свой офицерский долг перед Императором, поспособствовавший побегу в Карабиху. Вновь доказавший свою верность и преданность любимой женщине, которую ценил и уважал не меньше, чем родную мать. Таких было грешно предать и обидеть – словом ли, делом ли. И Катерина надеялась, что Дмитрий ни разу не пожалеет о своем решении назвать ее своей суженой. Что она сумеет стать достойной женой и матерью его детей. Их детей. Что ни разу ему не придется упрекнуть ее, а его родителям – разочароваться в ней. Этому мирному и счастливому будущему княжна намеревалась отдать свою жизнь, и лишь изредка, отходя ко сну, позволяла себе впустить в сердце сомнения. А достойна ли она такого супруга?