Текст книги "Плачь обо мне, небо (СИ)"

Автор книги: Selestina

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 60 страниц)

Впрочем, решив в Германии, что больше ему чувства пребывания дома уже не испытать, Николай погорячился – в Суссдике, где проживала Анна Павловна, он на несколько часов вновь обрел недостающий душевный комфорт. Что сама двоюродная бабушка, явно тоскующая по Родине и уже давно почившим в бозе братьям и сестрам, что замок её – маленький, уютный, с портретами семьи и большим парком, так похожий на тот, что находился в Павловске: все окружало теплом, и была б на то его воля, Николай бы остался здесь еще на несколько дней, вместо того, чтобы возвращаться обратно в Скевенинген.

Пять недель тянулись вечностью, и даже когда до третьего числа, когда должна была состояться последняя, двадцать пятая по счету, ванна, осталось не так много, цесаревич уже словно бы не имел сил испытывать должной радости, предшествующей отъезду. Будто бы все, что он чувствовал каждый день, собралось в огромный ком, внезапно принявший вес мраморной глыбы, и навалилось на него разом, придавливая к земле. Безумно хотелось хоть кому-то выплеснуть это, возможно, хоть немного облегчить состояние. Рука порывалась даже набросать пару строк для Катрин (уже не в первый раз, только с таким отчаянием еще ни разу до того) – но даже обещая себе, что письмо не будет отправлено, он не мог этого сделать: словно она на расстоянии могла прочесть все, стоит только ему начать писать.

Он не желал, чтобы она тревожилась о нем. Теперь он совсем не имел прав.

Календарь, перекинутый на новый месяц, говорил, что еще немного, и её судьба будет решена.

И его собственная тоже.

В который раз смяв так и не оскверненную и черточкой бумагу, Николай позволил яростно потрескивающему огню в камине поглотить её. Если бы и чувства можно было так просто сжечь, не оставив даже пепла.

А вместе с ними – и воспоминания.

***

Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1864, июль, 30.

Карета, покачнувшись еще раз, остановилась напротив Гостиного Двора, и Катерина, уже положившая ладонь на ручку дверцы, замешкалась, невольно вспоминая, как весной торопилась сюда, пока её не нагнал цесаревич. Как искала подарок для государыни, как после решилась на прогулку, и к чему оная привела. Как холодели её руки и замирало сердцебиение при виде крови на форменном мундире, как душа сгорала в теплых крепких объятиях, как пальцы не желали держать гладкий ствол длинного пистолета. Все было словно минуту назад – картинки вставали перед глазами слишком ярко, слишком живо, чтобы воспринять за память давно минувших дней.

– Тебе дурно, Кати?

Те же слова – другие воспоминания. Тобольская площадь, августовская прохлада, случайно не снятый платок, крики торговки и абсолютно бессознательный побег. Столкновение, выстрел и новое столкновение – но уже взглядов. И понимание, что роковым тот миг был не только для Николая, который мог быть убит: в тот момент на кровавые ошметки разлетелось её собственное сердце. И даже горячая, смешанная со слезами молитва, не сумела его залечить.

– Не изволь беспокоиться, – улыбнувшись жениху, тревожно смотрящему на нее с противоположного сиденья, Катерина покачала головой и подала знак, что готова покинуть карету.

Дмитрий тут же открыл дверцу и, выйдя, протянул невесте руку. Минута ему потребовалась на то, чтобы переговорить с кучером, и он уже вновь сопровождал Катерину, медленно идущую по направлению ко входу в торговые ряды.

Этой возможности покинуть тягучее спокойствие, царившее в Семёновском, где она ощущала себя мухой, пойманной в янтарь, Катерина радовалась словно ребенок елке. Поводом послужила близящаяся годовщина со дня бракосочетания графской четы, и несмотря на уверения Дмитрия, который уже давно решил вопрос с подарком и даже устроением самого торжества, а потому не видел необходимости невесте отдельно что-то готовить, настояла на поездке в Петербург. Аргументируя это тем, что она пока еще только в статусе невесты, а значит, официально посторонний человек, и правила приличия ей не позволяют оставаться в стороне, она полетела собираться, пока жених распоряжался о карете. Бесспорно, она бы могла и одна отправиться в Петербург (в конце концов, находясь при Дворе, она точно не искала себе компаньонку для прогулок по Невскому), но все те же правила приличия требовали иного поведения, поэтому пришлось согласиться на сопровождение.

Правда, только после того, как Дмитрий пообещал, что на некоторое время оставит её одну уже в Гостином Дворе – она не хотела, чтобы он видел, какой подарок она выберет его матери. Ей хотелось сюрприз, суть которого неизвестна даже ему.

Дмитрий же, зная, что с невестой проще согласиться, чем переспорить её, только махнул рукой, принимая её условие.

Особых идей не было – Катерина знала, что Елизавета Христофоровна, как и многие светские дамы, всегда рада пополнению гардероба, а также коллекционирует красивые флакончики духов, среди прочих драгоценных камней выделяет рубины, и испытывает трепет перед исполнением мазурок Шопена. Однако все это было несколько… обыденно. Катерине же хотелось найти нечто, достойное именно женщины, которой вскорости предназначено заменить ей мать, а потому подарок не мог быть настолько обезличенным: он должен иметь какую-то связь и с дарителем. Все эти милые вещицы наверняка вручат имениннице её многочисленные подруги и прочие гости, которые появятся на торжественном вечере (кто ж пропустит бал, когда оные в уездах так редки?). Она же должна найти нечто иное.

Дмитрий, явно не без помощи старшего графа Шувалова, заказал у самого Тонета комплект мебели для будуара матери – Елизавета Христофоровна питала нежные чувства к простоте и изяществу, которые были свойственны руке немецкого мастера, удостоившегося даже звания Поставщика Высочайшего Двора. Что придумали его младшие братья, Катерина не знала, но от них никто не будет ждать чего-то особенного – возраст позволяет обойтись милыми мелочами.

Она же… Сначала было Катерине подумалось о фортепианной фабрике Мюльбаха, тоже известной своей причастностью к созданию роялей для Императорской семьи, но даже её сбережений от службы при дворе не хватило бы для такого подарка. Тогда же примерно родилась мысль обратиться к Юргенсону для создания сборника музыкальных произведений в единственном экземпляре, который собрал бы самые дорогие сердцу графини ноты. Однако эта идея показалась недостаточно хороша, поэтому её Катерина сдвинула в самый дальний угол – если ничего лучшего ей не удастся сообразить.

Чуть позже подумалось, что можно заказать кофейный сервиз, и над этим было решено подумать особенно тщательно, если из Гостиного Двора она уйдет с пустыми руками.

Впрочем, стоило ей оказаться здесь, из головы выветрилось все, о чем стоило сейчас помнить – разум начал свою игру, которую не затевал уже несколько недель.

Неспешно прогуливаясь между рядами, изредка перебрасываясь парой коротких фраз с женихом, Катерина совершенно не замечала того, что предлагают торговцы, полностью погрузившись в картины прошлого. Только сейчас, очутившись в Петербурге, она осознала, сколь сильно ей не хватало столицы и всего, что осталось в ней. Пожалуй, она скучала даже за вечно утомлявшими её сплетнями фрейлин, без которых было невозможно представить императорский двор. Или же виной всему то, что это осталось где-то в прошлом, которому уже не стать настоящим?

Там, вдали от дворцового блеска и суеты, Катерина вдруг ясно поняла, что по возвращении монаршей четы в Царское Село будет просить у государыни отставку – чем дальше она находилась от всей этой атмосферы, пронизанной минувшим и несбыточным, тем легче ей дышалось. В первые недели – словно все муки усиливались, но после – удавка на шее слабела, и она уже могла не метаться в кошмарах ночами, а просыпаясь, даже порой улыбалась искренне, хоть и слабо.

Время действительно было лучшим лекарем.

Но стоило очутиться здесь, в такой живой и солнечной, вопреки привычному её настрою, столице, как все отринутое вновь захватило её в свой крепкий плен. И принятое ранее решение осыпалось прахом под ноги.

Она не мечтала вновь блистать на балах – этого никогда не было: она не являлась признанной красавицей Петербурга, её руки не просили все лучшие женихи Империи; она не грезила о внимании со стороны лиц царской крови и каких-либо привилегиях, что дарило подобное положение. Она просто понимала, что медленно выгорает вдали от столицы, вдали от Двора. И вряд ли даже смена статуса, ведение хозяйства и появление детей что-то смогут изменить. По крайней мере, сейчас. Разум посетила ясная мысль о необходимости приобретения особняка здесь, в Петербурге, тем более что и для Дмитрия, который явно не оставит службу, это будет наилучшим выходом.

Он ведь тоже слишком предан короне.

– Кати?.. – прикосновение к руке вывело её из непрошенных раздумий.

Обернувшись, она увидела тревогу во взгляде жениха и поспешила улыбнуться:

– Прости. Выбор подарков мне всегда давался особенно тяжело.

Дмитрий вздохнул, похоже, принимая на веру это объяснение. Впрочем, тут же напоминая:

– Я же говорил, что тебе не стоит об этом беспокоиться – я…

И она моментально прервала фразу, что успела набить ей оскомину:

– И я в который раз повторюсь, что слишком признательна Елизавете Христофоровне, чтобы не сделать хотя бы такую малость ради нее.

Обмен мнениями, как и ожидалось, окончился безмолвным дозволением делать все, что ей взбредет в голову, со стороны жениха. Вновь улыбнувшись, Катерина благодарно прильнула к руке Дмитрия, заверяя, что в её желании нет ничего предосудительного. Тем более что она же не сбежала ни свет ни заря втайне от всех, а абсолютно честно рассказала о своем намерении отправиться в Петербург сразу после завтрака и даже была готова изменить время, если для жениха (а ведь она знала, что он будет её сопровождать) оное неудобно.

Сейчас ей совсем не хотелось спорить – это и без того случалось между ними нечасто, но сегодня внутри было как-то по-особенному тепло, и оттого она всеми силами пыталась сохранить это странное ощущение равновесия. Словно бы знала, что его минуты сочтены.

Особенно это подозрение усилилось, когда в поле зрения промелькнул голубой мундир, вызвавший мурашки по коже – нескольких коротких встреч с представителями Третьего отделения хватило, чтобы до конца жизни вздрагивать при одном их упоминании. А стоило только этому неизвестному офицеру направиться в их сторону, Катерина как-то сразу поняла, что он совсем не гуляет здесь, и отнюдь не просто решил пройтись вдоль торгового ряда, а идет именно к ним.

Правда, как приличная невинная барышня, она вообще не выказала никакого интереса и подозрения, подводя жениха к первому попавшемуся торговцу и начиная усиленно рассматривать янтарные украшения. Она старалась, чтобы её восхищение то одним, то другим комплектом, выглядело натурально, но рука все же дрогнула, когда «голубой мундир» оказался слишком близко и обратился к Дмитрию.

Ей даже на миг подумалось, что Император все же переменил свое решение и намерен отозвать своего личного адъютанта обратно, хоть и дал согласие на временную его отставку (ровно до браковенчания). Но, как оказалось после короткой и тихой беседы, в которую она тщетно старалась вслушаться, Дмитрию просто нужно было отлучиться на пару минут, о чем он и сообщил невесте, настоятельно упрашивая её не сходить с места – как бы не потеряться им тут.

Катерина, заверив жениха, что обратится в статую и заодно может поработать на благо торговца, демонстрируя посетителям Гостиного Двора янтарные украшения на себе, настороженно проследила за тем, как тот скрылся в толпе с «голубым мундиром» (правда, обернувшись раза четыре, чтобы удостовериться, что невеста слово держит), а после облегченно выдохнула. И быстро осмотрела ближайшие к себе ряды, выбирая, с какого начать: ей представилась чудная возможность наконец определиться с подарком Елизавете Христофоровне, пока Дмитрия нет рядом.

Стоило бы отправиться в Малый Гостиный Двор, где располагались мастера-мебельщики, однако для этого следовало покинуть основное здание, и наверняка вернуться вовремя она не успеет. Доставлять же беспокойство жениху ей совсем не хотелось.

Вздохнув, Катерина миновала пару лавочек и остановилась возле торговца, предлагающего фарфоровые и стеклянные изделия: скорее бездумно, нежели действительно чем-то заинтересовавшись. Все эти мелочи казались излишне простыми для того, чего ей бы хотелось.

– Не могли бы Вы мне оказать помощь, mademoiselle? – раздался мягкий голос где-то справа, и Катерина с удивлением обнаружила, что обращались именно к ней. Невысокий мужчина лет сорока с рыжеватыми волнистыми волосами и щегольски подвитыми усиками в темно-сером штатском платье, на чьем лице была написана усталость, граничащая с отчаянием.

– Чем могу быть полезна? – возвращая торговцу фарфоровую фигурку и отдавая все внимание незнакомцу, осведомилась Катерина, не испытывая и капли опасения при этой беседе – слишком много посторонних людей, чтобы это хоть как-то её скомпрометировало.

– Видите ли, – он неловко помялся, пожевав губу, – моя супруга… у нее день ангела. Я искал для нее кружева – она так мечтала о них, но мы не можем себе такого позволить. Мне посчастливилось найти их, но кое-что меня насторожило – я столько слышал о них, и помнил об их истинной цене, и потому то, сколько запросил торговец, мне показалось странным. Даже если бы он хотел по какой-то причине уступить товар, это слишком низкая цена.

Катерина слушала его молча, видя, как нелегко незнакомцу дается рассказ, словно он каждое слово пытался подобрать и узнать, подходит ли оное к остальным. То ли раньше ему не приходилось изъясняться так сложно, то ли просто он по натуре был крайне молчалив и стеснителен. На миг вообще подумалось, что ему стоило больших усилий обратиться к ней – абсолютно незнакомой барышне, да еще и выглядящей не в пример состоятельнее: это читалось не только в разнице их платьев, но и в том, как они оба держали себя, смотрели, говорили.

– Дело в том, что я заприметил на Вашем платье такие же кружева, – тем временем пояснял незнакомец, – и потому мне подумалось, что Вы должны бы в них разбираться. Да и молодая барышня всяко побольше моего знает об этом, – он печально усмехнулся и продолжил: – Я имею смелость просить Вас пройти со мной, чтобы удостовериться, что кружева не фальшивые.

Он замолк, напряженно вглядываясь ей в лицо, словно надеялся уловить там какой-то знак, который подскажет ему, как решится его судьба. Катерина же смешалась и с минуту не знала, как ответить: она бы не назвала себя истинной модницей, что с легкостью отличит малины от антверпенского кружева, хотя могла с уверенностью говорить, что на её платье пошли валансьен, а на веере от цесаревича сразу же распознала англетер. Только её платье сопровождалось бесконечными комментариями Эллен, которая знала, кажется, все, что надлежало знать светской барышне, а веер… не распознать брюссельские плетения, о которых мечтали все, было бы слишком странно.

– Я бы желала помочь Вам, monsieur, однако не могу отлучиться, – качнула головой Катерина, – с минуты на минуту вернется мой жених.

Незнакомец, кажется, опечалился еще сильнее: его и без того опущенные уголки губ дернулись, словно бы могли опуститься еще ниже, а глаза заблестели. У Катерины даже сердце кольнуло, столь несчастным он выглядел.

– Это не отнимет более пары минут – лавочка здесь же, на Невском, – мужчина предпринял еще одну попытку и, похоже, даже порывался упасть перед ней на колени – Катерина опасливо сделала полшага назад. Тяжело вздохнув, она обернулась: Дмитрия не было видно.

– Где, Вы говорите, видели кружева? – она силилась вспомнить, кто мог бы рядом продавать ткани, чтобы помочь незнакомцу, не покидая Гостиного Двора, но это было тщетно: она едва ли запоминала все эти мелкие лавочки и прочие заведения, что одно за другим открывались на главном проспекте столицы.

– В Пассаже, – уточнил мужчина, а Катерина расслабилась – до здания напротив было рукой подать, а народу там было, пожалуй, даже больше, чем в Гостином Дворе – его полюбила вся петербургская публика, для которой такая улица-галерея стала диковинкой. Особого внимания, пожалуй, удостаивались даже не магазины, а ресторация и квартирки третьего этажа, где часто проводились литературные вечера. Быть может, если сейчас она на выходе столкнется с женихом, тот сопроводит их, а после они смогут зайти в кофейню и взять тех волшебных пирожных с белоснежным кремом.

– Только мне нужно будет обязательно вернуться сюда же, на Суконную линию, – все еще колеблясь, сообщила Катерина, вновь оглядываясь.

Незнакомец часто-часто закивал, тут же хватая её ручку и склоняясь к оной губами, одновременно с этим горячо благодаря «спасительницу». Та едва заметно напряглась, но ничего не сказала, позволяя вывести себя из битком забитых торговых рядов, где находиться долго ей никогда не доставляло удовольствия – слишком уж шумно, да и духота прелести этому месту не добавляла.

На улице, увы, Дмитрия она не увидела – куда именно он удалился с тем «голубым мундиром», она даже не догадывалась, но уже начала предполагать, что это дело отнюдь не одной минуты. Главное, чтобы жениха не вызвали внезапно непосредственно в штаб на Мойке. Хотя он бы не оставил её так надолго одну. Впрочем… что-то подсказывало Катерине, что при выборе между сердцем и долгом Дмитрий всегда будет склоняться к последнему.

Даже после их венчания.

Продолжая осматриваться на пути к оживленному проспекту, чтобы перейти на противоположную сторону, стоя в тени арки, выводящей из уличной галереи наружу, Катерина совсем упустила из виду своего спутника. И потому совершенно не заметила, когда тот зашел ей за спину, отстав на шаг, и уже отнюдь не неуверенным движением резко накрыл батистовым платком её лицо. Вздрогнув скорее от резкого эфирного аромата, нежели от странных действий, она попыталась было освободиться, но новый судорожный вдох (абсолютно бессознательный) вызвал легкую тошноту, а следующая пара – отозвалась головной болью и ощущением потери контроля над своим телом.

Совершенно не понимая, как такое могло произойти на Невском, где, кажется, невозможно было остаться незамеченным, Катерина почувствовала, как становится абсолютно беспомощной, и, прежде чем упасть в обморок, успела услышать театрально-испуганное мужское восклицание.

Её спутник, бережно поймав обмякшее тело, с круглыми глазами огляделся и застыл на месте, словно не зная, что ему делать дальше. Кто-то из прохожих бросал на него недоуменные взгляды, кто-то даже осмелился поинтересоваться, не нужна ли помощь. Тот, сбиваясь, пояснил, что барышне внезапно подурнело, и попросил поймать для него экипаж – с дамой на руках это сделать было бы крайне сложно.

Уже спустя пару минут открытая пролётка неспешно везла их вниз по Невскому, а мужчина, приложив пальцы к шее бессознательной барышни, проверял, не переборщил ли со временем – платочек надлежало держать у лица не более трех четвертей минуты.

Его отправляли не за трупом.

Комментарий к Часть III. Разорванные грезы. Глава первая. Сердце раскололось и вновь срослось

Приведены реальные письма Александра к брату, а также использованы материалы из путевых журналов О.Б.Рихтера, так что описанные случаи в отношении Николая являются реальностью, а не авторским бунтом тараканов.

========== Глава вторая. Жалеть не смей ==========

Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1864, июль, 30.

В тонком луче света, едва пробивающемся сквозь щель между плотно задернутыми портьерами, укрывающими окно, плясали пылинки. На отполированных поверхностях секретера, прикроватного столика, трельяжа и даже маленького клавесина, стоящего в темном углу, тоже лежала пыль, говоря о том, что опочивальня эта едва ли использовалась часто. Высохший в фарфоровой вазе букет полевых цветов дополнял картину забвения, тяжелым пологом опустившегося на каждый предмет здесь. Только Бориса Петровича, откинувшегося на спинку глубокого кресла, обитого болотно-зеленым подистершимся сукном, это едва ли волновало – он уже привык находиться в помещениях, не блещущих особой роскошью: стоило ненадолго смириться с этим, чтобы в конце в полной мере насладиться достигнутой целью – она станет лишь еще слаще после таких лишений.

Да и в сравнении с тем, как он жил, будучи отроком, находясь в ссылке вместе с семьей, все это было почти царскими хоромами.

Ожидание стало для него таким же привычным, как и утренний крепкий черный чай со смородиновым листом. Давно наскучившим, но иногда крайне необходимым.

Приоткрыв глаза, он убедился, что племянница все еще пребывает без чувств, и мысленно выругался – похоже, до исполнителя не дошло, что на нее слишком остро действует ингаляционный анестетик. Если кому-то могло потребоваться несколько минут, то Катерина падала без сознания через пару десятков секунд – об этом старый князь узнал совершенно случайно, когда племяннице не было и десяти. Кто б мог знать, что информация окажется столь полезной. В тот момент явно никто об этом не думал – за жизнь девочки тогда перепугались все, включая самого князя Остроженского. Не как за главную фигуру решающей партии – как за родного человека.

Даже странно, что по прошествии нескольких лет (чуть более десятка, пожалуй) все эти связи оказались что паутина: такие же отвратительно-липкие, но рвущиеся без права на обратное воссоединение даже без видимого вмешательства.

Он ничего не чувствовал. Ни к сестре. Ни к племянникам.

Он даже порой сомневался, а осталось ли в нем то самое чувство к невесте – которое сподвигло на клятву. Или же он просто нашел образ, что сумел оформить все его намерения и цели воедино? Любил не женщину, но то, что она собой олицетворяла.

Власть. Признание. Силу.

Иного способа доставить Катерину сюда не было: ему крайне повезло, что она вдруг вырвалась из-под опеки своего излишне деятельного жениха и его семейки – сознаться, Борис Петрович полагал, что племянница до самого венчания деревни не покинет. А там все же было сложно выманить её из дома, чтобы никто ничего не заметил. Тут же судьба сама подтолкнула её ему в руки: стоило только от доверенного лица узнать, что она вздумала наведаться в столицу, оставалось только напомнить одному человечку о его долге и намекнуть, что еще одной осечки ему не простят. У старого князя вообще с милосердием было очень сложно. И с каждым днем оное утекало по капле, испаряясь с шипением.

О том, сколь сильно в ней развиты сочувствие, готовность помочь и жертвенность, он был прекрасно осведомлен – сестра желала воспитать дочерей по тому идеалу, что видела перед своими глазами. Это сыграло ему на руку. И то, что Шуваловский щенок куда больше предан долгу, нежели сердцу, он тоже превосходно знал: стоит лишь упомянуть монаршее имя, он оставит и невесту, и мать. Любой добродетелью можно воспользоваться, стоит лишь знать, как.

Единственное, что никакого похищения он не планировал: человеку было сказано мирно доставить ее сюда, и лишь в крайнем случае прибегнуть к выданному средству. Но с этим он позже разберется.

Со стороны постели раздался шорох и приглушенный мучительный стон, и Борис Петрович сфокусировал мутный взгляд на шевельнувшейся фигурке. Подавшись вперед, он сощурился: Катерина понемногу приходила в себя. Если верить часам, она пробыла без сознания около получаса – минут десять её доставляли сюда, и еще примерно двадцать он ожидал её пробуждения. Судя по тому, как искривилось её побледневшее лицо с принявшими синеватый оттенок губами, она сейчас испытывала не самые приятные ощущения – все как тогда.

Явно ослабевшими руками попыталась приподняться и даже сумела это сделать, хоть и очень неуверенно: Борис Петрович за её действиями наблюдал с едва заметной усмешкой. И молчал – ожидал, пока племянница сама поймет, где она и с кем.

Она не разочаровала.

***

Ей было плохо. Это звучало абсолютно никак – просто, без каких-либо уточнений, но зато максимально верно. Ей было настолько плохо, что если бы она могла, она бы вновь провалилась в беспамятство. Тошнота накатывала волнами одна другой больше, и каждый новый вдох, казалось, усиливал их частоту. Совсем же не дышать не выходило – тогда в ушах начинало звенеть еще сильнее. Каждая клеточка, казалось, была пропитана этой тошнотой, а еще – невыносимой мигренью.

Когда ей удалось открыть глаза, она даже не поняла, где находится, и отчего на потолке нет той широкой люстры, которую она рассматривала каждое утро в Семеновском вот уже более полутора месяцев. Но сейчас было явно не утро – меж плотно задернутых штор едва протолкнулся слабый лучик света. И она, кажется, находилась совсем не в Семеновском.

Воспоминания нахлынули слишком внезапно, заставляя мучительно застонать: от отвращения к себе и ситуации, в которой она оказалась. Даже если опустить её проклятую отзывчивость (и пренебрежение настоятельной рекомендацией маменьки не ходить никуда с незнакомцами, особенно с мужчиной, и не столь важно, что вокруг еще целая толпа людей – ему ж это не помешало совершить злодеяние), как можно было оказаться настолько беспечной, чтобы полностью забыть о своем спутнике? Желала как можно аккуратнее ускользнуть от всевидящего ока жениха? Восхитительно! Добилась своего! Как в образцовом романчике – хрупкая и абсолютно глупая героиня поверила в чужую сказочку и тут же оказалась в беде.

Проблема одна – никакой принц её не спасет.

Даже если однажды ему это удалось.

Приподнявшись на ватных руках, Катерина стиснула зубы от усилившегося головокружения и полуобернулась в противоположную сторону от окна. Туда, где легко можно было различить знакомый силуэт в темном кресле с явно старой обивкой.

– Дядюшка?.. – хриплый, дрожащий голос – искреннее удивление на лишенном всех красок лице. Только испуга не было: старательно прятала. Она почти не имела сомнений, кому обязана этим похищением.

Старый князь вольно откинулся на спинку кресла и медленно кивнул.

– Ну здравствуй, Катерина.

Он выглядел крайне довольным, словно бы радовался их встрече. Она о себе того же сказать не могла.

– Зачем я здесь? – голос стал тверже: с тошнотой понемногу удавалось справиться. По крайней мере, пока она концентрировалась на сдерживании внутренней ненависти к собеседнику, прочее становилось фоновым. Незначительным.

– Совсем не скучала по дядюшке? Дурно же тебя матушка воспитала, – с прискорбием заключил старый князь, качая головой. В упор смотрящая на него Катерина, понемногу приходящая в себя, выпрямилась, продолжая сидеть на постели.

– Не смейте её упоминать, – процедила сквозь зубы она. – Что Вам нужно от меня? Вы ведь отнюдь не из великой любви ко мне устроили это похищение.

– Какое похищение? – театрально изумился Борис Петрович. – Господь с тобой, Катерина! Просто не все слуги умеют достойно обходиться с барышнями – я лишь хотел пригласить тебя побеседовать.

Катерину захлестнуло раздражение, что еще сильнее развеселило старого князя: наблюдать за её эмоциями было крайне забавно. Она сомневалась, что сумеет долго держать маску равнодушия и покорности.

– Обойдемся без полагающегося чая и прочих формальностей – к чему эта беседа?

– Ты повзрослела, – уже серьезнее оценил Борис Петрович, одобрительно усмехнувшись. – Вот только стала ли ты умнее?

– Что Вам от меня нужно? – медленно и четко повторила она ранее заданный вопрос, тихо выдыхая и не сводя глаз с лица, которого бы с удовольствием не видела до конца своих дней. Правда, в опасной близости от него казалось, что этот момент наступит куда раньше, чем ей бы хотелось.

– Послушания, – просто сообщил старый князь.

– Вновь станете пытаться вовлечь меня в свои безумные интриги? – губы искривились в горькой полуулыбке. – Не стоит. В этом нет никакого смысла.

Она не собиралась более действовать по его указке – идти наперекор открыто сейчас было нельзя, но и слепо слушать его фантазии… ни к чему. Ей стоило лишь каким-то образом выведать, как вновь найти его, чтобы это уже сделали жандармы. Информации, что находится в их руках, достаточно, чтобы забросить старого князя в самый дальний каменный мешок Петропавловской тюрьмы. А если же нет, она найдет способ еще сильнее очернить его перед лицом правосудия – все, что угодно, лишь бы он уже сгнил в казематах.

– Зря так думаешь, – Борис Петрович поднялся на ноги и неспешным шагом обошел широкую постель по направлению к окну. Встав так, чтобы его некрупная фигура перекрыла последний источник света между сдвинутыми портьерами, он с насмешкой взглянул на не сводившую с него глаз племянницу, вынужденную обернуться. – Ты ведь не хочешь навсегда потерять семью?

Плечи её напряглись, а лицо, казалось, превратилось в восковую маску – он с профессиональной точностью вогнал острую игру в болевую точку, прекрасно зная, куда бить. Катерина могла жертвовать собой, но не подставила бы под удар близких. И это всегда было беспроигрышным ходом.

– Вы не посмеете. Это и Ваша семья.

– Жизнь постоянно требует делать выбор, – старый князь философски пожал плечами. – Ради процветания Империи можно отказаться от личного счастья.

С бледных губ сорвался кривой смешок – Катерина не сдержалась: столь абсурдным для нее был аргумент.

– Когда Вас волновало процветание Империи? Вы же радели только за собственные интересы. Устраивая весь этот театр с Ольгой, заставляя папеньку поверить в принадлежность к царской семье, взращивая во мне какие-то глупые надежды на брак и разрушая уже обговоренную помолвку. Где в Ваших планах было место Империи? Там, где уничтожалась вся царская семья? Вы сошли с ума, если верите в это, – тихо закончила она.

Борис Петрович даже никак не отреагировал на фразы, что друг за другом слетали с её языка с такой уверенностью, словно бы она и вправду уже ничего не боялась. Хотя должна была. Но, возможно, страх уже давно перестал являться главенствующим чувством при встречах с тем, кого она когда-то называла дядюшкой, уступив место отвращению.

– Ты еще слишком глупа. Нет развития без крови. Романовы сгнили изнутри, и пора спалить последние больные побеги, чтобы проказа не перекинулась дальше.

Катерина вздрогнула; глаза её расширились в ужасе. Письмо. Давнее, но отпечатавшееся в памяти так, словно бы она прочла его только сегодня утром. В совпадения не верилось.

– Спалить, – эхом повторила она. – Это… Вы? Это по Вашей вине сгорели конюшни в Царском Селе?

– Жаль, что только они.

– Предлагаете мне теперь продолжить Ваше дело?

Сглотнув подступивший к горлу комок желчи, Катерина мысленно считала до пяти, сбиваясь уже на трех – все внутри лихорадочно колотилось, отнимая всякую надежду на спокойствие. Она уже знала, что эта партия проиграна – она абсолютно бессильна перед старым князем. Ей удалось найти его, но и только. Даже если ей удастся уйти отсюда спокойно, даже если ей дадут запомнить, где именно они встретились, наверняка во второй раз князя Остроженского здесь уже никто не увидит.