Текст книги "Плачь обо мне, небо (СИ)"

Автор книги: Selestina

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 60 страниц)

– Дуэльная стойка действительно подразумевает вытянутую от плеча руку, – кивнул наблюдающий за ней цесаревич, – но Вам, смею надеяться, вызов принимать не придется, поэтому достаточно уметь из более простой позиции попасть в противника. Времени целиться, вполне возможно, не будет, так что стрелять лучше из упора. Расслабьте руку и начните подтягивать запястье к себе.

Катерина осторожно согнула локоть, стараясь удерживать оружие все так же перед собой. Стоило это сделать, как немалый вес перестал отчетливо давить на напряженные мышцы, и даже, кажется, дрожь ослабла. Однако если б только одно это влияло на удобство управления пистолетом: пожалуй, даже броситься на преступника с ножом было бы легче, и княжна, бесспорно, предпочла бы этот вариант, если бы не присутствовала высокая вероятность наличия огнестрельного оружия у ее противника. Стиснув зубы, она пыталась найти комфортную позицию, то сильнее подтягивая кисть к себе, то отводя от груди.

Николай, намеренно давший ей такую возможность, скользя взглядом по неуверенно колеблющейся фигуре, оценивал стойку, раздумывая над тем, как лучше ее скорректировать: если бы речь шла лишь о дуэльном мастерстве, проблем бы не возникло, но Катерина должна была научиться обращению с пистолетом в движении, в критической ситуации. И это накладывало определенные требования абсолютно на все.

– Вы напряжены, – прокомментировал Николай, – а рука, напротив, слишком свободна, – осторожно накрыв ладонью ладонью ее запястье сверху и надавив, он продолжил, – она должна быть согнута ровно настолько, чтобы создать упор в локте. Чувствуете?

– Запястье не уходит больше вниз? – глухо предположила Катерина, пытаясь как можно точнее определить то, на чем акцентировал ее внимание цесаревич. Тот улыбнулся и, понимая, что стоящая к нему спиной княжна этой эмоции все равно не увидит, подтвердил ее правоту:

– Именно. Если оружие нельзя увести с линии взгляда – положение руки верное.

Ладонь скользнула с запястья вверх; дорожка, что она прошла, отозвалась покалыванием, и все, что оставалось Катерине – молиться, чтобы ее реакция осталась незамеченной. Мягкое давление на плечо и тепло где-то в районе талии, куда легла вторая рука. В том, что это занятие для нее станет мучительным, сомнений иметь не приходилось, но надежда на то, что оно пройдет чуть легче, пыталась теплиться где-то внутри. Там, где билось о ребра сумасшедшее, глупое сердце.

– Не разворачивайтесь боком к цели, – пояснил свои действия цесаревич, – смотрите на нее прямо: держать курс станет намного проще, рука получит дополнительную опору. Равновесие зависит от того, как Вы поставите спину и ноги, – продолжил Николай, отходя от нее, – выведите вперед опорную и немного подайтесь вперед, иначе после выстрела Вы рискуете оступиться и упасть. – Понимая, что сейчас объяснять положение корпуса нет смысла, он добавил: – Попробуйте выстрелить из той позиции, которая сейчас Вам покажется удобной: только прочувствовав отдачу, Вы поймете, как должны держаться.

Катерина сдержано кивнула, будучи полностью сконцентрированной на маячащей впереди круговой мишени; пытаясь представить себя непоколебимой скалой, она все же для пущей уверенности поместила и вторую ладонь на рукоять из березового капа, свободный указательный палец лег поверх уже находящегося на спусковом крючке. Несмотря на то, что перед ней расплывалось картонное безжизненное изображение, внутренняя дрожь отчего-то не унималась, как если бы она целилась в человека или хотя бы зайца. Подавив в себе острое желание зажмуриться, напротив, сильнее распахивая глаза, она резко с усилием нажала на фигурную стальную скобу; тугой ход, защищающий от случайного непоправимого жеста, сейчас был не лучшим выбором.

Неожиданный – как бы она ни готовилась к нему – звук, прокатившийся по помещению, вызвал какой-то тяжелый вздох, и вместе с ним она сделала большой шаг назад, силясь удержаться от падения. Рука еще в момент выстрела ушла в сторону, тем самым смещая линию огня: цесаревич нарочно увеличил долю пороха, чтобы усилить пробивную способность оружия.

Ожидать с первой попытки великолепного результата было бы глупо. При всей своей неосведомленности в некоторых вещах, Катерина не питала иллюзий относительно собственных способностей. Сейчас ее разум занимали новые ощущения, порожденные чем-то, к чему, возможно, она бы никогда не прикоснулась, если бы не череда трагических событий. Непроизвольно оглаживая пальцем шероховатую вязь, инкрустированную золотом, она смотрела на дамасскую сталь ствола и пыталась распознать те эмоции, что будили в ней эти прикосновения. Что-то сродни восторгу, детскому, словно перед ней разворачивалось настоящее чудо.

– Я не уйду, пока не сумею попасть хотя бы в третий круг.

Упрямство, не так часто проявляемой Катериной, сейчас выплескивалось через край и заставляло зеленые глаза разгораться сумасшедшим огнем; ей овладел азарт и желание доказать – себе в первую очередь – что даже женщина может освоить мужское дело. Николай усмехнулся; отчего-то он предполагал подобную реакцию. И не противился ей. Не будь обстоятельства столь страшными, он бы даже предложил княжне позже освоить и фехтование: ради удовольствия – не дела. Но существовала вероятность, что теперь любые упражнения с оружием будут накрепко связаны для нее с угрозой жизни, и вряд ли она сможет наслаждаться ими.

Забирая из ее рук пистолет для нового заряда и отворачиваясь к низкому столику, на котором разместилась деревянная шкатулка со всеми приспособлениями, цесаревич чуть помедлил; кажется, безумие своими накрывающими с головой волнами настигло и его, подталкивая на безобидную и, возможно, даже детскую авантюру.

========== Глава четвертая. Без слова, без жеста, без мыслей ==========

Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1864, апрель, 9.

Апрель помимо приближения Страстной седмицы и праздника Великой Пасхи для Двора знаменовался личными высокоторжественными событиями императорской фамилии, именуемыми «царскими днями» – днем рождения самого Государя Императора, а также Великого князя Владимира Александровича, которому в текущем году исполнялось семнадцать, и Великого князя Сергея Александровича, бывшего на десять лет младше, а также годовщиной бракосочетания Их Императорских Величеств, по случаю которой предполагался торжественный прием и бал. Но отнюдь не он заботил Катерину, вторые сутки пребывающую в крайней задумчивости: она желала поздравить государыню, чувствуя к той невероятную степень благодарности и признательности, однако никак не могла решить, каким должен быть подарок. После долгих терзаний, не укрывшихся даже от фрейлин, было решено посетить Гостиный двор, который отрекомендовала ей Мария Мещерская, не так давно получившая статус свитской фрейлины Ея Величества. Не сказать что бы девушки находились в приятельских отношениях, но отчего-то Катерина прониклась к ней теплом: возможно, виной тому было некоторое отчуждение, что проявляли фрейлины по отношению к Мещерской, возможно, ее очаровательная застенчивость. Вкупе с необычайно мелодичным голосом и великолепным произношением французской речи (как выяснилось позднее, маленькая Мария долгое время жила в Париже и Ницце) это составляло крайне прелестную картину, и потому неприязнь некоторых штатских барышень скорее всего объяснялась опасением увидеть в ней конкурентку. Проникшаяся сочувствием к новой фрейлине, предпочитающей уйти от ссоры, нежели противопоставить что-то обидчику, Катерина порой заводила с ней беседы, стараясь скрасить особо тоскливые и одинокие минуты. И когда возникла необходимость найти достойный подарок для государыни, пребывающая в растерянности Катерина отчего-то обратилась именно к Марии. Та охотно посоветовала заглянуть к Сабурову или Линде, где не так давно появились новые восхитительные флаконы духов.

Ночь прошла почти без сна: полчища мыслей – от безобидных, о предстоящем маленьком путешествии, до совершенно бессмысленных, о том таинственном недоброжелателе – не давали уснуть, и утром, стоило яркому апрельскому солнцу коснуться своими теплыми лучами накрахмаленной наволочки, Катерина поняла, что практически не сомкнула глаз. С трудом совладав со своим дурным настроением, она позволила служанкам затянуть на ней корсет и расправить верхние юбки визитного платья, а к моменту, когда последняя шпилька закрепила старательно подобранные косы, даже подобие улыбки появилось на лишенном привычной свежести лице. Прежде чем отправиться по определенному давеча маршруту, требовалось засвидетельствовать вместе с остальными фрейлинами свое почтение государыне, пробуждающейся в девять часов, еще раз отпроситься до обеда на прогулку (Мария Александровна редко меняла свои решения, и если дала согласие, обычно не забывала об этом, однако и без того часто покидающая дворец Катерина не желала вызвать немилость Ея Величества) и только после этого сменить платье, чтобы наведаться в Гостиный двор. Правда, с каждой минутой желание вновь ждать, пока будет закреплен кринолин, сменен корсаж и все юбки, становилось все слабее; возможно, нет ничего дурного в том, что она совершит выезд в город, оставшись в этом чудном бледно-голубом фай-де-франс – кто из прохожих знает, быть может, ей еще предстоит визит к высокопоставленной особе?

Отказавшись даже от завтрака (чай, разделенный с государыней, в счет не шел), пусть и желудок урчал от голода, когда носа касались чудесные ароматы свежей выпечки с корицей и фруктами, поданой в плетеных корзиночках, Катерина поблагодарила глубоким поклоном Императрицу, подтвердившую освобождение фрейлины до обеда, и выскользнула за дверь, намереваясь забрать бурнус, ридикюль и капор, оставленные в Белом зале, после чего как можно скорее оказаться вне дворцовых стен. Увы. Она успела пройти лишь короткий путь до Собственной лестницы, располагавшейся на половине Марии Александровны, как знакомый – и совершенно нежеланный сейчас – голос заставил замедлить шаг возле гипсовой статуи покойной Александры Федоровны. Понимая, что делать вид, будто она полностью погружена в свои мысли, глупо, Катерина обернулась и неглубоким книксеном поприветствовала подходящего к ней цесаревича. Его внимательный взгляд мельком прошелся по облаченной в закрытое платье фигурке, задержался на подхваченном в руках бархатном бурнусе*, почти полностью скрывшем маленький расшитый бусинами ридикюль, прежде чем с изогнутых в улыбке губ сорвался ожидаемый вопрос:

– Вы без сопровождения, Катрин?

– Это всего лишь короткий променад по Невскому до Гостиного двора, Ваше Высочество – не думаю, что стоит по такому поводу беспокоить все Третье Отделение.

Она старалась, чтобы ее голос звучал как можно более беззаботно и легко, но настроения Николая это не изменило; взгляд его оставался непреклонным.

– Не замечал за Вами излишней беспечности.

– Я всего лишь не вижу необходимости в излишней предосторожности.

Помедлив, цесаревич сделал еще несколько шагов к ней, уменьшая и без того незначительное расстояние; его раздумья были недолгими – решения всегда давались ему быстро.

– Не хотите жандармов – я отправлюсь с Вами.

Мысленным обреченным стоном встретив это заявление, Катерина не удержалась от ироничного комментария:

– Тогда мне точно придется просить милейшего Василия Андреевича выделить своих людей.

– Вы ставите под сомнение мою смелость? – возвращая ей шпильку, сощурился Николай.

– Как я могу, Ваше Высочество? – она округлила глаза в притворном ужасе и уже более серьезным тоном добавила. – Я ставлю под сомнение разум тех, кто имеет наглость совершать покушения на лиц царской фамилии. Я ценю Ваше беспокойство за мою жизнь, – голос против ее воли потеплел, но намерения остались тверды, – однако прошу Вас не совершать необдуманных поступков.

– Оставить эту честь Вам? Не желаю даже слышать об этом: я сию же минуту возьму плащ и отправлюсь с Вами.

В который раз недобрым словом поминая фамильное упрямство цесаревича, Катерина спешно – даже слишком, чтобы это было искренне – пообещалась ждать здесь же, у статуи: только так можно было завершить эту начавшую приближаться к тупику беседу. Дождавшись, когда стремительно удаляющаяся фигура скроется из виду, она бросилась вниз по лестнице, стараясь, чтобы каблучки мягких туфель звучали как можно тише.

За ее нежеланием иметь высочайшее сопровождение крылась еще одна не озвученная причина: слухи. Бесконечные, утомившие ее слухи, коими дворец полнился с пугающей быстротой. Даже то, что в них от правды осталась самая малость, а все остальное являлось лишь плодом восхитительно богатого воображения фрейлин и прочих штатских, не давало успокоения: Катерине осточертело ощущать кожей, как в каждом алькове, за каждыми дверьми обсуждают ее дружбу – возведенную в ранг интрижки – с Наследником престола. Безусловно, она преувеличивала, и пока эти разговоры велись лишь на фрейлинском этаже и порой на половине государыни, но не за горами час, когда весь Зимний переполнится единственной волнующей его новостью, гадая, как долго еще продлится увлечение цесаревича. Порой Катерина искренне и сильно проклинала длинные языки высшего света, не находящего ничего столь же занимательным, как разбор чужого грязного белья и сочинение историй одна другой невероятнее.

Даже не заботясь о том, чтобы тяжелая входная дверь не придавила пышную юбку, она торопливо выскользнула на крыльцо Собственного подъезда и, оглядевшись, бросилась к пролетке, которую только что покинул какой-то господин в гражданском. Сбивчиво пояснив извозчику, что ей нельзя медлить, Катерина вспорхнула на жесткое сиденье и еще раз повторила точный адрес. Конечно, быстрее было бы на тройке, да некогда ей выбирать экипаж – не личную же карету Его Высочества брать.

Оглянувшись на медленно удаляющееся монументальное сооружение дворца, она потуже затянула атласные мантоньерки. Лишь бы успеть отъехать.

***

Ни у Сабурова, ни у Линде Катерине ничего не приглянулось. Бесспорно, владельцы лавочек были мастерами своего дела, и флаконы поражали воображением, стоило только войти в это царство драгоценного камня, позолоты, скульптуры и целого сонма ароматов, но сколь бы прекрасны ни были маленькие нимфы с точеными крыльями, сколь бы роскошно ни сверкали грани рубинов, усыпавших пузатые бока, сколь бы волшебно ни играли хрустальные переливы колокольчиков, все это ничуть не подходило государыне. Все это было слишком вычурно, слишком претенциозно, слишком безжизненно, и Катерина даже невольно спросила себя, о чем она думала, когда согласилась на идею Мари Мещерской посетить парфюмерную лавку – ведь не здесь, совершенно точно не здесь стоило искать подходящий подарок. Вот только где именно – разум не желал ответить. Равнодушно проходя мимо очередной лавочки, Катерина невольно задержала взгляд на маленькой шкатулке, выполненной в форме рояля, расписанного библейскими сюжетами. Лавочник охотно откликнулся на просьбу показать ближе свое изделие, и, когда верхняя изящная крышка была откинута, в воздухе зазвенел колокольчик, да такой чистый, что Катерина не удержалась от улыбки. Попросив упаковать ей вещицу, она отсчитала несколько монет и убрала покупку в ридикюль: пожалуй, половина подарка была найдена. Что же до второй его части, то здесь стоило немного поразмыслить – ровно столько, сколько займет дорога до книжного Ратькова; было решено не брать экипаж, а спокойно пройтись вдоль по Невскому. Опасаться чего-либо на главной улице, которая давно уже получила статус «императорской», потому как все государи любили совершать по ней променады, было бы попросту глупо: городовые и жандармы зорко следили за порядком, и если случалась какая неразбериха, ее источник тут же устраняли.

У нее в запасе еще оставалась пара свободных часов, а потому внезапная идея заглянуть в кондитерскую, что расположилась у Зеленого моста и быстро снискала любовь не только у петербуржцев, но и у гостей столицы, была встречена с одобрением: так кстати вспомнилось, что завтрак сегодня не случился, а устоять перед воздушными эклерами у Вольфа было попросту невозможно. Воодушевленно пересекая канал Грибоедова и переходя на другую сторону проспекта перед Казанским собором, Катерина с живым интересом рассматривала барельефы на величественных зданиях, каждое из которых словно пыталось затмить своего соседа роскошью отделки и глубиной истории, сокрытой в его трещинах и сколах; изредка глаз цеплялся за прохожих, принадлежащих разным сословиям и порой удивляющих своим видом, но все же неустанно возвращался к красоте самого сердца столицы. Ее естества, что не могло наскучить даже тому, кто жил здесь с рождения. Мимолетно осматривая Малую Конюшенную, где в преддверии Вербной недели раскинулся веселый базар, и потому сложно было теперь представить место оживленнее этого, Катерина вздрогнула: прислонившись к светлой стене двадцать шестого дома, женщина, чей возраст было не разобрать, пыталась расстегнуть крючки высокого воротника. Лицо ее было неестественно бледным, а худощавая рука дрожала. Не способная пройти мимо чужой беды, Катерина, не раздумывая, ускорила шаг, подходя ближе к незнакомке и осторожно окликая ту. Женщина расслышала ее лишь с четвертого раза: мутные карие глаза встревоженно бегали, пока пухлые бескровные губы, подрагивая, беззвучно просили о помощи.

– Прошу, успокойтесь, – судорожно перебирая в уме возможные варианты действий, Катерина коснулась затянутой в перчатку ладонью плеча незнакомки. – Я сейчас… – она огляделась, – сейчас найду извозчика и отвезу вас к медику. Вы только потерпите, умоляю.

– Не… н-не нужно… – закашлявшись, женщина помотала трясущейся головой, отчего светлые, тронутые сединой локоны, выбились из-под капора, и, уже чуть спокойнее, повторила, – не нужно… м-медика.

– Но вы же.., – она даже не успела договорить: незнакомка обеими руками вцепилась в ее запястья, с невыразимой мольбой заглядывая в глаза.

– Мне… уже л-лучше. Я живу н-не п-подалеку, – жадно глотая ртом воздух, что ничуть не помогало ей сделать полный вдох, женщина тяжело дышала, но старалась донести свою мысль до случайной спасительницы. – Там м-муж, он пом-может.

– Где вы живете? – понимая, что это единственное, что в ее силах, осведомилась Катерина, поддерживая несчастную за локоть и жалея, что совершенно ничего не смыслит в медицине, а потому не способна никак иначе помочь.

– Т-там, – махнув рукой вглубь Малой Конюшенной, для чего пришлось выпустить одно запястье из цепкой холодной хватки, пояснила она. – П-помогите дойт-ти.

Если бы ей не приходилось следить за состоянием незнакомки, эта короткая дорога не отняла бы более трех минут, но едва стоящая на ногах женщина делала шаг за шагом с таким усилием, что Катерина боялась столкнуться с кем-нибудь из горожан, увлеченно наблюдающих за представлением кукольников, и просто прогуливающихся по улице, но не пытающихся предложить свою помощь. Повинуясь указаниям несчастной, она свернула в какой-то проулок, надеясь, что до конечной точки осталось недалеко. Но стоило пройти половину пути, незнакомка вдруг стала крениться влево, и Катерина поспешила подвести ту к стене, чтобы перевести дух. Сбиваясь с французского на русский и обратно, она попыталась заговорить с женщиной. Та хрипела, держась за грудь, и что-то желала сказать, но голос ее был столь прерывистым и тихим, что слова различались с превеликим трудом. Несчастная просила отдохнуть минуту – это все, что удалось расслышать и связать после многократного повтора; и Катерина, опасаясь худшего, поддерживая ее с одной стороны, а с другой прислонив к стене, послушно замерла, внимательно, даже излишне, вглядываясь в теряющее краски с каждой минутой лицо. Она даже было предложила все же позвать кого на помощь (для чего, правда, пришлось бы оставить на пару минут незнакомку), но получила мольбу повременить – оставалось лишь пройти еще немного, свернуть за угол, и где-то там уже будет родной дом. А муж – он врач, он поможет. В какой-то миг даже показалось, что несчастной стало легче: она сумела глубоко вдохнуть и едва-едва оттолкнуться от холодной неровной стены.

Стоило сделать еще несколько шагов, как женщина, по всей видимости, окончательно обессилевшая, потеряла сознание, падая на брусчатку, припорошенную остатками снега. Испуганно ахнув, Катерина опустилась на колени, силясь привести пострадавшую в чувства: расстегнув верхние пуговицы тафтяного платья, тем самым уменьшая давление на горло, она постаралась отследить биение сердца и, убедившись в том, что произошедшее – лишь обморок, панически ударила ту пару раз по щекам, абсолютно не понимая, что может сделать. Не кричать же на всю улицу о помощи, тем более что за шумом ярмарки ее не услышат. Впрочем, этот вариант стоило оставить в качестве самого последнего и безвыходного. Панически вглядываясь в лицо бесчувственной женщины, она размышляла, подгоняя саму себя и хоть какие-то разумные мысли в своей голове. Запоздало пришло осознание, что в ридикюле должна быть нюхательная соль: при обычных обмороках она хорошо помогала, правда, насколько можно назвать этот – обычным – сложно сказать. Ослабляя жгуты, стягивающие горловину тканевого мешочка, Катерина нетвердой рукой пыталась нашарить маленький стеклянный флакончик, но пальцы постоянно натыкались то на острые концы шпилек, то на шероховатый пергамент упаковки, то на гладкость дерева. Погружающаяся все глубже в омут страха за чужую – во всех смыслах – жизнь, она потеряла возможность хоть как-то следить за тем, что ее окружало. И потому, когда в переулке раздался шорох чужих шагов, совершенно не придала этому значения, потому как не расслышала столь незначительного шума.

Мгновение, в которое ее кто-то грубо схватил за плечо и резко дернул вверх, не успело даже отпечататься в памяти, потому что в следующую секунду ее с той же жестокостью отшвырнули в стену, что была в паре шагов. Дыхание перехватило, но скорее от испуга, нежели от тупой боли в затылке и спине, на которые пришелся удар; с широко раскрытыми глазами она смотрела на мужчину, нависшего над ней – на лицо его падала тень от шляпы, и в поле зрения попадали только пышные рыжеватые усы. Едва Катерине удалось собрать крупицы воздуха в легких, чтобы выдавить из себя хоть пару слов, нижняя часть лица незнакомца пришла в движение.

– Тебе просили передать, что тебя предупреждали. Последний раз был использован.

Шипение, пропитанное таким количеством ненависти, словно впрыснуло парализующий яд в вену: ошеломленная, она замерла и даже не сразу ощутила, что на ее горле сомкнулась сильная рука, затянутая в темную перчатку. Лишь когда попытка сделать новый вдох оказалась провальной, а короткие пальцы надавили на шею, какая-то внезапная ясность, будто в лицо снега пригоршню бросили, нахлынула и заставила осознать – ее желают убить. Слишком яростной была хватка, слишком злы – слова, слишком знакома – фраза, чтобы это было лишь простым запугиванием случайного грабителя, тем более что незнакомца явно не интересовал ее ридикюль. Вспомнив о том, что там должен был находиться пистолет, Катерина постаралась как можно осторожнее проверить свою догадку, но мужчина оказался проворнее: молниеносно перехватив ее ладонь своей свободной рукой, он тут же вывернул кисть. Из глаз брызнули слезы; тяжело сглотнув и потеряв чувствительность поврежденной руки, Катерина грудью рванулась вперед, одновременно с этим стараясь оттолкнуть незнакомца единственной еще повинующейся ей рукой. От неожиданности тот и впрямь незначительно разжал пальцы на ее горле, подарив возможность схватить искусанными губами глоток воздуха, прежде чем, злобно окрестив ее «дрянью», вновь впечатал в стену. От нового удара перед глазами потемнело, а уши заложило.

Что еще говорил незнакомец – она не понимала. Кажется, словно звук замедлился в десятки тысяч раз и прежде чем достигнуть ее ушей, часы успевали отмерить больше сотни ударов. Непонимающе, будто все подернулось туманной дымкой, она едва приподняла голову, не способная даже посмотреть в глаза противнику, и тут же какая-то неведомая черная тень оттолкнула того в сторону. Оставшаяся без поддержки, на ватных ногах она просто сползла по стене на грязную брусчатку. Несколько раз крепко зажмурившаяся и снова распахнувшая глаза, она с трудом вернула себе способность сравнительно ясно видеть. И спустя мгновение пожалела об этом, потому как наблюдать борьбу, развернувшуюся в десятке шагов от нее, хотелось меньше всего.

Для того, чтобы начать здраво мыслить, потребовалось еще две минуты, но ни одно разумное решение не успело прийти к ней, потому что дыхание резко перехватило, когда о брусчатку с глухим звоном ударился окровавленный нож, а мужчина метнулся в сторону противоположного выхода из проулка. Катерина даже не поняла следующих секунд: случайный спаситель рванулся было за нападавшим, но громкий хлопок выстрела, раздробившийся о каменные стены стоящих близко друг к другу домов, заставил застыть на месте и его, и княжну. Незнакомец, успевший изрядно отдалиться, вскрикнул – пуля попала в ногу, но все же сумел, прихрамывая, завернуть за угол. Ошеломленная Катерина опустила взгляд: вытянутая вперед дрожащая рука судорожно сжимала рукоять пистолета, взятого вчера у цесаревича и по какой-то роковой случайности не отданного обратно. Все еще не осознавая, что это именно она бездумно вынула оружие из ридикюля, оказавшегося так близко, Катерина тяжело сглотнула. И перевела взгляд на обернувшегося к ней Николая, в потемневшем взгляде которого сейчас не представлялось возможности прочесть хоть что-нибудь.

– Ваше Высочество?! Вы следили за мной? – ничуть не скрывая своего раздражения, смешанного с усталостью, задала насущный вопрос Катерина, пытаясь совладать с головокружением и подняться на ноги. Для этого пришлось опереться здоровой рукой на стену позади, но все же пересилить слабость удалось.

– Вы скажете, что напрасно? – делая несколько решительных шагов в ее направлении, отозвался цесаревич. – Не вздумай я последовать за Вами, Бог знает, что бы с Вами произошло.

Голос как и всегда звучал иронично и непринужденно, словно бы не по его мундиру расползалось багровое пятно.

Пятно?

Катерина поперхнулась собственным вдохом, забывая о том, что сама еле жива. И ноющая боль где-то в лопатках и голове, и тошнота, и все еще неровное дыхание вместе с шумом в ушах стали совершенно незначительными, неощутимыми, стоило лишь увидеть кровь на темно-зеленой ткани.

– А вместо этого произошло с Вами.

Вместо того, чтобы продолжить короткий спор, он как-то даже слишком спокойно констатировал очевидный факт:

– Если сейчас здесь появятся жандармы, боюсь, у нас будут все шансы узнать Третье Отделение изнутри.

Для нее, потерявшейся в собственных ужасающих и выворачивающих наизнанку эмоциях, прошло уже не менее часа, и она краем сознания удивлялась, что еще никто из людей, гуляющих на вербной ярмарке, не бросился на звуки выстрела (и это если не говорить о стражах порядка). В действительности же минуло не более минуты, и развернувшийся праздник на Малой Конюшенной в некотором роде был даже им на руку, потому что общим шумом сработавшее оружие не так оглушало и тревожило покой горожан. Схватив Катерину за не поврежденную руку, менее всего сейчас памятуя о приличиях и иных нормах морали, что не предполагали подобных контактов с незамужними барышнями, особенно в местах столь уединенных, Николай моментально забрал у нее свой пистолет, пряча за отворот мундира – обыскивать Наследника престола не осмелился бы ни один жандарм – и тем же быстрым движением притянул опешившую княжну ближе, свободной рукой обнимая ее за плечи и прикрывая полой распахнувшегося плаща. Сейчас со стороны они выглядели обычной влюбленной парой, возжелавшей найти минутку спокойствия вдали от столичной суеты. И если кто заглянет в проулок, вряд ли предположит, что выстрел случился именно здесь.

В том и была спонтанная мысль цесаревича, но о том совершенно не подозревала Катерина, испуганно прислонившаяся виском к плотному сукну и борющаяся с желанием вернуть хотя бы минимальную дистанцию между ними. Перед глазами тускло поблескивали золоченые пуговицы и витые шнуры аксельбанта, а в ушах сумасшедше колотилось, отдаваясь грохотом во всем теле, испуганное сердце. Звук дробился, разрастался, и лишь немногим позже она поняла, что он смешивается с таким же неровным биением сердца Николая.

– Экзамен Вы не сдали, Катрин, – вдруг насмешливым шепотом прокомментировал цесаревич, сбивая свою спутницу с толку. – Пуля попала в ногу, а это даже близко не достойный выстрел.

– Я и не имела намерения его убить, – возразила Катерина, умалчивая о том, что вообще не представляла, каким образом вытянула пистолет и решилась на подобное действие: оружие осталось у нее по чистой случайности, она просто не имела еще должного навыка, чтобы даже помыслить о собственной защите. Но жизнь никогда не умела подстраиваться под готовность человека сделать что-либо, и все фатальные ситуации происходили ровно в момент, когда этого желаешь менее всего. Впрочем, это лукавство: куда хуже было бы, не окажись у нее пистолета, или окажись она далеко от выпавшего, когда ей заломили запястье, ридикюля.

Внезапно замерев от случайно пришедшей мысли, она сделала шаг назад – с легким оттенком сожаления от расставания с теплом и защитой, излучаемыми цесаревичем – и осмотрелась в поисках незнакомки. Проулок был пуст. Где-то у противоположной стены тускло поблескивало лезвие ножа, наполовину испачканное начавшей подсыхать кровью, смешавшейся с грязью, островки серого снега, не до конца стаявшего, истоптанные там, где была борьба, разрывали целостность каменной кладки, но никакого намека на то, что здесь лежал человек, не наблюдалось.

– Скажите, что я не сошла с ума, – все так же переводя взгляд с одного участка на другой, медленно произнесла Катерина. – Здесь ведь была женщина? Она лежала без сознания, я не знала, чем ей помочь, когда Вы… когда все это… – она как-то беспомощно развела руками, подбирая слово, – случилось.

– По всей видимости, ее обморок был не настолько глубок, как представлялся.

– Вы хотите сказать, что она его разыграла? Но зачем? Впрочем, – она не стала дожидаться ответа, понимая, насколько глуп был вопрос, вместо этого поднимая холодное оружие, – вербная ярмарка – прекрасный повод поживиться за счет кого-либо из жалостливых горожан, не способных оставить бедную женщину в беде. Достаточно заманить в темный проулок, потянуть время, пока не подоспеет сообщник, и обчистить карманы жертвы.