Текст книги "Плачь обо мне, небо (СИ)"

Автор книги: Selestina

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 60 страниц)

– К чему вообще был весь этот спектакль?

Дмитрий вздрогнул. Казалось, готовый к вопросу – хотя бы потому, что он был ожидаем – в действительности он не знал, как объяснить все те мысли, что побудили на столь жестокий план. Как дать понять, что он сам был не рад подвергать невесту подобному удару. Но не мог отказаться. Потому что в первую очередь он был слугой Империи. И только после – сыном, братом, другом, женихом.

– Князь Остроженский дал мне понять, что если наша помолвка не будет расторгнута, он добьется этого своими методами. Сомневаюсь, что он бы избрал долгие уговоры или даже попытку очернить нас в глазах друг друга.

Катерина не могла не согласиться – Борис Петрович в своих деяниях вряд ли уже делил способы достижения целей на «достойные» и «недостойные». Он мог лишить жизни человека, в этом не было сомнений. Смерть жениха могла быть реальной.

– Но ведь можно было сделать вид, что мы приняли его условия, – не сдержалась она.

– Можно. И дождаться, когда князь начнет подводить все к твоему браку с цесаревичем.

Отчего-то при упоминании подобного варианта развития событий защемило сердце. Как стоило трактовать чувство, появившееся в этот момент, она не знала.

– Не думаю, что ему бы удалось, – уже спокойнее покачала головой и продолжила, – но почему ты согласился на другой исход?

– Я не соглашался, – поправил ее Дмитрий, – я предложил эту идею.

С минуту Катерина смотрела на него ошеломленным взглядом, в котором недоверие и ужас сменяли друг с друга с сумасшедшей скоростью. Она могла выстроить немало предположений, объясняющих причины такого решения жениха, но среди них не промелькнуло и мысли о том, что он мог стать идейным составителем жестокой партии.

– Скажи, что я ослышалась, – хрипло попросила она, хватаясь за какую-то эфемерную надежду.

Зря.

Зрительный контакт прервался, когда жених отвел глаза. Виновато.

– Нам нужно было поймать князя Остроженского. Ты… – ему было не легче, чем ей: подбирать слова, выстраивать фразы, сознаваться, – … ты являлась его главным орудием. Моя «смерть» дала правильный эффект: ты, надломленная ранее пережитым, сломалась окончательно; князь поверил в то, что все идет по его плану. Только слишком быстро догадался, что ты решилась его предать.

Да, не произойди трагедия с женихом, Катерина вряд ли бы тогда смогла замыслить инсценировку убийства Великой княжны, чтобы раскрыть Бориса Петровича. Но это почти не принесло своих плодов, кроме усилившегося подозрения в ее адрес со стороны Императора и всего Третьего Отделения. И это было бесчеловечно. Заставлять ее сойти с ума от череды потерь: батюшки, маменьки, сестер и брата, дядюшки (она лишилась его, когда узнала его истинное лицо), жениха. Заставлять пойти на то, за что до сих пор не могла просить себя. Ужас, перенесенный ей тогда, вина, отчаяние, ярость – были живы до сих пор. При малейшем воспоминании скручивая все внутри в тугой узел.

– Как ты можешь об этом так спокойно говорить? – голос ее почти восстановился, но звучал полушепотом, словно бы потерял всякую силу. А она – желание говорить.

Единственное, чего ей действительно сейчас хотелось – приказать извозчику остановить карету. Внутри становилось нечем дышать.

– Хочешь, я встану перед тобой на колени?

Горькую усмешку не удалось сдержать. Катерина прикрыла глаза: под закрытыми веками плясало раскаяние на лице смотрящего на нее снизу вверх цесаревича.

– Я хочу лишь одного, – ресницы дрогнули, взору опять предстал мужской силуэт на противоположной скамье, скрытый полутенью кареты. – Скажи: это того стоило?

– Нет.

Слово – камнем в воду, шесть кругов – шесть ровных ударов сердца. С губ сорвалось короткое шелестящее «значит, проиграл», не достигшее слуха Дмитрия. Но ей и не было это нужно. Отвернувшись, она вновь сомкнула веки.

Катерина понимала, что считавшийся погибшим жених, вернувшийся живым, все же лучше, чем действительно погибший. Что бы он ни совершил. Как бы отвратительно она себя ни чувствовала из-за этой лжи. Но просто принять и смириться с ситуацией не выходило. Возможно, позже. Когда она не будет так остро ощущать себя преданной. Когда не будет казаться, что ее чувствами и болью воспользовались. Она хотела бы просто взять и забыть, отпустить, перевести свое внимание на что-то еще. Видит Бог, искренне хотела.

Но не могла.

Остаток пути они провели в молчании.

***

Многолетняя традиция династических браков с немецкими Домами, заложенная еще Петром I, находилась под угрозой, и даже не столько из-за самих Домов, сколько из-за положения Российской Империи, в которой она оказалась после проигранной Крымской войны. Парижскому миру, который Александр вспоминал всякий раз с отвращением, было без малого восемь лет, а свои штыки и ружья Европа все не желала опустить. Маскировала яд под улыбчивой полумаской, но не сдавала позиций. Пруссия, столько лет смиренно (пусть не искренне) лежавшая, как верный пес у ног своего хозяина, подняла голову, обнажив клыки. Пока лишь предупреждающе рычала, но грозилась вцепиться в руку дающую. Нет, немецкая принцесса в таких условиях стать российской императрицей не могла.

Стоило искать там, где влияние Пруссии и Австрии ослаблено или вовсе не воспринимается. Не помешал бы союз с Англией, но в такую вероятность Император не верил: еще когда он находился в поисках невесты и при визите в Лондон имел недолгое увлечение королевой Викторией, мысль о возможном их браке была пресечена на корню со всех сторон – не поддержала ее ни Лондонская правящая верхушка, ни родители тогда еще цесаревича. С того момента Англо-Российские отношения особенно обострились, и вряд ли династический брак здесь что-то бы изменил. Непрямое же родство…

Александр хмыкнул, положив перед собой два портрета.

Да, пожалуй.

Маленькая, беззащитная Дания, к которой уже тянула свои длинные руки Пруссия, могла стать хорошим союзником. Не вовлеченная в политические баталии, полная антинемецких настроений, Дания будет польщена тому, что на нее обратила внимание огромная великая Империя – такие разговоры между ними уже велись. Старшая дочь не так давно взошедшего на престол Кристиана IX была замужем, хотя изначально ставку делали именно на нее. Но так даже лучше: супруг принцессы Александры – сын королевы Виктории, а значит, косвенное родство с Англией Россия все же получит. Если средняя дочь датского короля примет российскую корону.

А у Александра были причины полагать, что она приглянется его сыну.

Стремительно вошедший в кабинет Николай явно пребывал в дурном настроении: как бы старательно он ни скрывал своих истинных чувств и эмоций, что у него всякий раз получалось блестяще, Александру порой удавалось заметить какие-то едва уловимые детали, что раскрывали перед ним действительную картину. Вот только спрашивать цесаревича о причинах его мрачности он не был намерен – не для того вызвал. Случись что серьезное, он сам начнет разговор, а сейчас надлежало поднять более значимый вопрос.

– В начале июня ты отправляешься в путешествие по Европе, – уведомил сына Александр, складывая руки за спиной. – Мы с твоей матерью изъявляем надежду, что визиты лучшим Европейским дворам помогут тебе не только укрепить отношения с их правителями, но и найти себе невесту по душе и сердцу.

– Мне кажется, или приоритеты Вы подали несколько в ином порядке, Ваше Величество? – саркастично заметил Николай. – Впрочем, Maman Вас опередила – она говорила со мной о браке еще в день годовщины Вашего браковенчания. Какому немецкому Дому мы на сей раз окажем честь превратить неизвестную принцессу в российскую Императрицу?

– Не паясничайте, Николай, – одернул его государь. – Мы бы желали, чтобы Вы обратили внимание на вторую дочь короля Кристиана, – перебрав лежащие на столе бумаги, он вытянул лежащий среди них потрет в простой деревянной раме и вручил его сыну.

Николай бросил заинтересованный взгляд на изображение юной большеглазой девочки с темными кудрями, убранными атласной лентой, и вздрогнул. Впрочем, эта неожиданная реакция тут же была скрыта очередной остротой.

– Датчанка? Ваше Величество, с чего такие изменения? Вы не смирились с тем, что Аликс была спешно выдана замуж за принца Эдуарда?

– Мы приняли решение оказать поддержку Дании в ее войне с Пруссией.

– Мне стоило догадаться, – хмыкнул цесаревич, – полагаю, выбора у меня нет?

– Ни я, ни твоя мать не имеем намерения принуждать тебя к этому браку, – с внезапной мягкостью произнес Александр, действительно не желающий семейного несчастья сыну, однако понимающий невозможность поставить жизнь частного лица выше жизни монарха, а значит, необходимость сочетаться союзом во благо Империи. – Но из всех претенденток на роль будущей Императрицы Дагмар подходит более всего.

– Особенно тем, что не является немкой, – насмешливо уточнил Николай. – Вы не думали о том, чтобы на русский престол возвести действительно русскую Императрицу? Даже принцесса Ольденбургская была бы куда более привлекательной кандидатурой.

Не сказать чтобы он и впрямь желал видеть подле себя Екатерину, приходившуюся ему троюродной сестрой по матери, которая и намеревалась устроить их брак, не состоявшийся в силу конфликта между Марией Александровной и Терезией Вильгельминой, матерью принцессы. Супруг ее, герцог Ольденбургский, являлся внуком Павла I, поэтому Екатерина вполне могла бы повторно породниться с Романовыми. Николай питал к ней теплые чувства, однако видел в ней лишь младшую сестру, тем более что был хорошо осведомлен о романтическом интересе к принцессе со стороны графа Шереметева, находящегося в его свите. В некотором роде он был даже рад, что переговоры о браковенчании завершились категорическим отказом, хотя стремление принцессы видеться с ним как можно чаще так и не угасло. Порой встречаясь с ней на воскресных обедах, где собиралась вся императорская фамилия, он ловил ее тайные взгляды, переполненные грустью. А со слов графа Шереметева, и балы она посещала лишь ради их не всегда случающихся свиданий.

Волей ли случая или же Провидения в его судьбе появилась другая Екатерина? Столь похожая во многом на первую, но словно бы руками Творца созданная для него, воплотившая в себе те черты, которых ему недоставало в принцессе Ольденбургской.

– Ваше ёрничанье здесь не уместно, Николай.

– Я мыслю во благо Империи. Не этого ли Вы хотели, Ваше Величество?

Александр, не способный укорить сына хотя бы потому, что в его возрасте куда острее реагировал на беседы о продиктованном политическими интересами браке, только завел руки за спину, отворачиваясь. Он понимал, что Николай вряд ли когда будет действовать столь же необдуманно, как и он в юности: цесаревич всегда принимал свое предназначение, и если того потребует престол, он женится на выбранной родителями принцессе. Но будет ли он счастлив?..

Подавив тяжелый вздох, Александр, все так же избегая взглядом сына, произнес:

– В жизни Императора может быть не одна женщина, но как бы дорога она ни была Вам, Николай, не допустите морганатического брака. Не обрекайте страну.

Кому он адресовал это – сыну или же себе – так и осталось неразгаданным. С минуту Николай в упор смотрел на отца, после чего, поборов желание добавить нелицеприятный комментарий к первой фразе, коротко поклонился и вышел из комнаты.

О мезальянсе он и не думал всерьез, потому что это было бы унизительно. Для всех.

А теперь и вовсе не имело смысла.

Комментарий к Глава двенадцатая. Нет кары страшнее, чем быть виноватым

*эпидемия холеры 1852-1861 гг была самой затяжной в России и одной из самых тяжелых для Петербурга в частности.

========== Глава тринадцатая. Звезда в обгоревших клочьях небес ==========

Российская Империя, Семёновское, год 1864, май, 11.

Сколь непростым было возвращение в ряды живых, Дмитрий понял еще в кабинете цесаревича, когда увидел полные ужаса – не радости, как ему думалось до того – глаза невесты. Но в полной мере он осознал всю сложность своего положения, когда за окном кареты мелькнули белые стены фамильной усадьбы Шуваловых. Все было так же, как и до его последнего визита сюда, разве что теперь деревья пробудились ото сна, одевшись в тончайшие платья из свежей листвы, любимые бледно-желтые тюльпаны матери уже раскрылись и явно готовились сбросить лепестки, а от крокусов и вовсе оставались лишь единицы, которые вскоре уберет садовник. Слуги, ощутившие приближение лета, наслаждались теплом – судя по что-то обсуждающим девицам, одна из которых явно возвращалась с водой (коромысло оттягивало своим весом плечо), а другая пыталась удобнее перехватить объемный тюк. Все выглядело так, будто его исчезновение ничего не изменило.

Тройка плавно замедляла свой бег, и с каждой секундой, приближающей карету к остановке, Дмитрий ощущал, как внутри все оледеневает вопреки расцветающей весне.

Становилось страшно.

Катерина, сидящая напротив, то ли задремала, то ли просто избегала разговора: глаза ее были прикрыты, грудь мерно вздымалась, руки напряженно сжимали плотную ткань верхней юбки. Ее прощение он сумеет заслужить, в этом не было сомнений. Впрочем, если не простит, так тому и быть – он виноват. Но реакция невесты – лишь капля в море: то, каким ударом станет известие о фальшивой его гибели для матери, отца, сестры, братьев, было куда страшнее. В стойкости Катерины он не имел сомнений. Стойкость родных же проверять не хотелось.

Когда карета последний раз мягко покачнулась, прежде чем остановить свой ход, Дмитрий невольно напрягся. Снаружи уже доносились грузные шаги Степана, готового отворить дверцу, дабы помочь выйти незнакомому барину. Потянувшись вперед и дотронувшись холодной руки невесты, что тут же очнулась, но не удостоив его и взглядом, он услышал, как со скрипом давно не смазанных петель пропадает последняя грань между иллюзорным спокойствием и столь нежеланной реальностью.

Помедлив, Дмитрий обернулся, чтобы увидеть, как в том же ужасе, что ранее у Катерины, расширяются глаза слуги – лишенного маскировки его было сложно не узнать.

– Свят-свят!.. – осенив себя размашистым крестом, Степан попятился. – Покойник… – сглатывая, пробормотал он.

Догадываясь, что слуга сейчас вряд ли на что-то годен (разве что слух по поместью разнести), Дмитрий покинул душное полутемное пространство кареты самостоятельно и обернулся, чтобы подать руку невесте. На удивление та приняла сей жест, но с такой отчужденностью и столь быстро разорвала их недолгий контакт, что стало ясно – не простила.

Не обращая внимания ни на ускользнувшего куда-то Степана, ни на холодность Катерины, Дмитрий безмолвно предложил ей следовать за ним. Сейчас ему предстояло нечто более страшное, нежели бесстрастность невесты.

И эти мысли не были надуманными.

В столовой, где все семейство Шуваловых собиралось к ужину, витали аппетитные ароматы свежего хлеба, запеченного картофеля и недавно заколотого поросенка, которого наверняка готовила Арина – только ей удавалось даже самое простое блюдо превращать в шедевр, достойный императорского стола. Приглушенный смех Эллен, вступившей в очередную перепалку с Владимиром, которого та никогда не упускала случая поддразнить, сливался с негромким голосом Константина Павловича. Глава семьи то ли журил, то ли хвалил самого младшего из сыновей – так сразу и не разберешь. И одновременно с тем обещал взять с собой на охоту за примерное поведение (если учитель ни о какой провинности не донесет) – это было лучшим стимулом для обоих мальчишек слушаться наставников, потому что иначе с ними совсем сладу не было.

Подошедший к неплотно прикрытой двери Дмитрий, через щелочку узревший столь теплую картину, словно бы из прошлого, до которого теперь – целая пропасть – замер, не решаясь войти. Катерина, по всей видимости догадывающаяся о его состоянии, на миг замешкалась, что-то решая для себя, а после решительно нажала на витую позолоченную ручку. Она всегда делала выбор в пользу движения, а не размышлений. Даже если это было рискованно.

Дверь отворилась бесшумно, и визит нежданных гостей прошел бы незамеченным, если бы переполненная усталостью и равнодушием Катерина не сделала шаг в столовую, одновременно с этим приветствуя хозяев. В её сторону устремились взгляды трех пар глаз – младшие, Григорий и Владимир, были слишком увлечены – и тут же метнулись куда-то за плечо вошедшей княжны.

Всё стихло.

Елизавета Христофоровна побледнела, Константин Павлович поднялся из-за стола, Эллен опустила вилочку, что держала в руке. Проникшиеся внезапно повисшим над ними молчанием, обернулись и Григорий с Владимиром. И первыми соскочили со своих мест, чтобы броситься к брату и лично убедиться – живой.

Возможно, в двенадцать лет было проще поверить в чудо и отринуть смерть.

Только когда тишина рухнула под шквалом счастливых мальчишечьих голосов, наперебой что-то выкрикивающих и вопрошающих, обратившаяся в камень Эллен сумела встать и встретиться глазами с подругой, а Елизавета Христофоровна с хриплым ошеломленным вздохом потеряла сознание. Впрочем, все произошло за доли секунды – просто разум Дмитрия пребывал словно в густой пелене, воспринимая реальность замедленной. Он даже не мог ответить на крепкие объятия: только стоял и, не моргая, смотрел. И не видел.

Константин Павлович тут же вызвал служанку, чтобы та отправилась за доктором, Эллен бросилась к матери, не уделив брату и капли внимания. Катерина, выбитая из оцепенения, тоже поспешила к упавшей без чувств графине, которую супруг уже перенес на маленький диванчик, расположенный у окна. Дмитрий, которого наконец отпустили братья, последним приблизился к матери – ноги его словно не слушались, мешая сделать хоть шаг без угрозы подогнуться. Бесконечно преданный и привязанный к родителям, он не мог не рваться к ним, но тяготящая его вина требовала уйти. Даже при том, что от этого никому лучше не станет. Хотя он уже не понимал, что именно будет лучше и для кого.

С его смертью смирились. Не настолько, чтобы никогда не думать. Не настолько, чтобы боль утихла. Но настолько, чтобы не рыдать при единственном воспоминании, не пытаться отринуть случившееся, не терять рассудок. С его смертью смирились, как смирялись с любым горем однажды.

И это было правильно.

Ноги все же подогнулись, колени глухо ударились о старательно отполированное дерево пола. Сжав в ладонях почти худощавые пальцы матери, обтянутые почти прозрачной кожей, Дмитрий прислонился к ним губами и замер с опущенной головой.

Елизавета Христофоровна пришла в себя намного раньше, чем в поместье прибыл медик: по всей видимости, обморок оказался неглубоким – одной лишь нюхательной соли хватило, чтобы ресницы ее дрогнули и бледное, осунувшееся лицо исказилось в муке. Карие глаза с пожелтевшим белком, что приковали к себе внимание ощутившего движение Дмитрия, вызывая в нем чувство тревоги, медленно сфокусировались на собравшихся подле и так же медленно, но настойчиво отыскали среди обеспокоенных родных – того, кто стал причиной ее эмоционального всплеска.

– Живой, – дрожащим голосом выдохнула Елизавета Христофоровна. Тонкие губы сложились в облегченную улыбку, когда пальцы коснулись теплой шероховатой кожи.

Лицо сына, такое родное, каждую ночь являвшееся во снах, не дающее забыть и вызывающее все новые потоки слез, сейчас было не призраком ее разума, не желающего смириться с утратой. Жесткие темные волосы, едва заметный шрам на виске, напоминающий о детской шалости, две маленьких точки-родинки у переносицы – это не было обманом. Ни в каком из смыслов. И даже то, что смуглая кожа потеряла былую гладкость из-за ожога, не могло сейчас затмить радости от возвращения сына.

Живой, настоящий. Что еще нужно, чтобы ощутить себя вновь счастливой?

Прикусив губу, Дмитрий порывисто обнял мать, прижимаясь лбом к ее острому плечу и чувствуя, как та осунулась за эти несколько месяцев разлуки. В который раз сердце пронзили ядовитые жала вины – это он причина болезни матери. Это его проклятый долг сотворил такое с самым близким ему человеком.

Он боялся разомкнуть объятия и поднять голову. Боялся снова посмотреть в карие глаза.

Глаза, что смотрели на него с любовью и совершенно ни в чем не упрекали.

Совсем не такие, как у невесты.

Стоило ли сейчас вообще думать, заслужил ли он понимания? Стоило ли пытаться решить, не должна ли была эта ситуация внести какую-то определенность и либо сблизить их еще сильнее, либо полностью развести по разные стороны? Стоило ли искать какие-то знаки свыше или же было достаточно просто наслаждаться коротким мигом спокойствия и домашнего тепла, которого он так отчаянно жаждал эти месяцы, что был вынужден носить чужую маску? Маску, что, кажется, была его истинной натурой.

Лицом одинокого человека, положившего сердце на алтарь своего Отечества.

Мать что-то тихо говорила, заботливо пропуская через подрагивающие пальцы отросшие волосы сына, покрывала висок короткими сухими поцелуями, смешивающимися со слезами. Дмитрий же просто недвижимо стоял на коленях, обнимая ее острые плечи и ощущая, какой хрупкой, тонкой, словно бы высохшей, она стала. И с ужасом понимал – он бы ничего не изменил, даже знай, что так все будет.

– Как же так получилось? – присевшая рядом с матерью Эллен задала вопрос, что волновал, пожалуй, всех Шуваловых. Только Константин Павлович бы явно спросил иначе, жестче, а Елизавета Христофоровна вряд ли бы стала требовать ответа от сына, пока тот сам бы не решил все рассказать. Что же до младших, то те скорее просто радовались возвращению брата, нежели хотели знать, почему в январе они узнали о его гибели.

Дмитрий вздрогнул, не зная, как ответить. Несчастным случаем не объяснить: слишком много времени прошло, чтобы любая ошибка могла бы стать оправданием. Даже от самого тяжелого ранения за пять месяцев можно было оправиться. Даже в самом критическом состоянии можно было найти возможность отправить весточку тем, кто тревожился и ночами в слезах молился Всевышнему. Он пропал не на день, не на два, не на месяц. Его не было без малого полгода. И он знал, что его похоронили.

Наверное, лучше бы ему не возвращаться – личина Ягужинского уже стала ему родной.

Или всегда была.

– Того требовало дело государственной важности, – наконец произнес он как можно более обтекаемо: никому не ставя это в вину, не раскрывая полностью причин и решений. Вскользь взглянув на невесту, мысленно испустил вздох облегчения – она явно не намеревалась ставить его в неудобное положение и раскрывать их разговора в карете. Встретив его вопросительный взгляд, она прикрыла глаза: дала понять, что будет молчать.

И хотя бы за это он был ей благодарен.

Елизавета Христофоровна всплеснула руками, что-то пробормотав об опасности службы, Константин Павлович поджал губы, определенно намереваясь позже поговорить с сыном. Однако, ответ, по всей видимости, удовлетворил всех: по крайней мере, допытываться сейчас до подробностей никто не собирался. Но новых вопросов это не предотвратило:

– Это значит, ты ненадолго к нам? – едва воссоединившаяся с сыном, Елизавета Христофоровна обмерла от мысли о новом расставании – они и без того всегда были длительными. Отчасти именно потому она так ждала свадьбы Дмитрия с Катериной: это давало возможность хоть немного насладиться его присутствием дома. А там, глядишь, и меньше бы ему Император стал дела поручать, приняв во внимание семейный статус. Особенно если бы Катерина в тягости оказалась вскоре.

– Не волнуйтесь, Maman, – поднявшись с колен, но не отпуская руки матери, Дмитрий присел рядом на край диванчика. – Я не оставлю Вас до самого выздоровления, – та удивленно разомкнула губы, дабы что-то сказать, но он покачал головой: – Я вижу, как Вы бледны, и знаю, что это произошло по моей вине. Мне никогда не вымолить у Вас прощения.

– По́лно тебе, – тихо проговорила Елизавета Христофоровна, вновь касаясь его волос, – по́лно.

Эта светлая улыбка на её губах, нежность вперемешку с усталостью, тепло, исходящее от рук – всё действовало лучше любых микстур, падая живительным эликсиром на внутренние шрамы. Мысленно благодарящий Создателя, Дмитрий, не дыша, впитывал каждое мгновение, проведенное рядом с матерью, ощущая, как тот неподъемный груз вины, что давил с первого дня вступления в эту жестокую партию, становится самую малость легче.

К ужину семейство Шуваловых так и не вернулось: прибывший доктор осмотрел графиню, сначала было попытавшуюся отмахнуться от него, ссылаясь на то, что ей стало несоизмеримо легче, как только вернулся сын, повторил свои рекомендации, оставил какие-то порошки и удалился, после чего беседа, прерванная его появлением, вновь возобновилась. Младшие – Владимир и Григорий – наперебой рассказывали о своих успехах и даже получили с брата обещание сразиться с ними на шпагах, чтобы проверить, сколь далеко они продвинулись в освоении науки владения холодным оружием; Эллен коротко поделилась новостями о сорвавшейся свадьбе и села за инструмент, не желая более говорить об этом; Елизавета Христофоровна же стремилась поведать обо всем, что произошло в поместье за эти неполные полгода, стараясь не касаться первых двух месяцев траура.

Константин Павлович говорил мало: он не отличался особой словоохотливостью, а сейчас и вовсе лишь давал короткие ответы, когда супруга просила подтвердить или уточнить какие-то детали её рассказа. Глава семьи явно собирался отдельно побеседовать с сыном. Катерина же старалась никак лично в разговоре не пересекаться с женихом: сохраняя приветливую полуулыбку на лице и порой вступая в диалог с Елизаветой Христофоровной, она тем не менее ни единого слова Дмитрию не сказала. Она обратилась в тень, изредка поддерживающую беседу, но никак о себе не дающую знать. Даже когда полчаса спустя служанка по приказу хозяйки принесла чай, Катерина едва ли прикоснулась к своей чашке.

День оказался слишком утомительным, случившееся – слишком внезапным, чтобы тут же поверить и принять. Она чувствовала, что нуждается в тишине и длительном отдыхе, и потому считала минуты до долгожданного отхода ко сну, искренне надеясь, что Эллен не вздумается навестить её перед этим.

– Твоя икона, – доставая из-за пазухи небольшой образ с глубокой трещиной, Дмитрий внезапно обернулся к невесте, потерявшей нить разговора, – спасла мне жизнь. Дважды.

Катерина невидящим взглядом посмотрела на деревянную икону, едва ли вспоминая, как вручила ту жениху в день их прощания. Это было слишком давно. И слишком старательно истерто из памяти, вместе со всем, что стоило забыть, дабы не бередить раны.

– Стало быть, Кати – твой ангел-хранитель, – задорно протянула оставившая инструмент Эллен, подходя к брату со спины и приобнимая его, как делала с самого детства.

– И правда, – восхитилась Елизавета Христофоровна, посылая полный восторга и тепла взгляд невесте сына. – Милая, это не может быть совпадением.

Катерина вздрогнула, внутренне оледенев, но стараясь ничем не выдать своего состояния. Ангел-хранитель? Подушечка указательного пальца невольно коснулась вензеля на изящной пластине веера; темнота карих глаз сменялась штормовой синевой. Для ангела она была слишком грешна своими мыслями и суждениями; и сохранить не могла никого, теряя близких одного за другим.

– Вы предназначены друг другу, – улыбнувшись, подтвердила Эллен, словно не замечая, как сходят краски с лица подруги. Елизавета Христофоровна умиленно вздохнула, переводя взгляд с будущей невестки на сына и обратно. Тот, казалось, отчего-то был не слишком рад поворотом, который приняла беседа, но это могло быть и следствием его усталости – наверняка же прибыл сразу от Императора.

– Полагаю, мы можем возобновить подготовку к свадьбе, если никакие дела государственной важности больше не поставят оную под угрозу срыва?

Вопрос, заданный вполне спокойным тоном, произвел эффект взорвавшейся бомбы: Катерина чудом удержала дрожащей рукой чашечку, силясь не расплескать остывший чай, Дмитрий вскинул голову, и в его глазах Елизавета Христофоровна успела заметить боль. Быстро сменившуюся расслабленным безразличием, но точно существовавшую. Не такой реакции она ожидала, произнося эту абсолютно логичную в условиях давно свершенной помолвки фразу. Нахмурившись, Елизавета Христофоровна оставила тарелочку с восточными сладостями. Но новый её вопрос был предварен словами сына:

– Уже поздно. Я думаю, нам всем не помешает отдохнуть.

– Да, конечно, я сейчас распоряжусь, чтобы вам подготовили комнаты, – подхватывая со столика позолоченный колокольчик, кивнула она, сердцем чувствуя, что что-то между сыном и его невестой произошло. Связанное ли с его длительным отсутствием, или нет, но наверняка серьезное, поскольку за все время, минувшее с момента обручения, они ни разу не ссорились так, чтобы избегать вопросов о свадьбе.

Елизавета Христофоровна никогда не стремилась давать наставления сыну и уж тем более как-то воздействовать на поступки будущей невестки, полагая, что оба уже являются достаточно взрослыми, чтобы иметь возможность разобраться во всем самостоятельно. И потому сейчас не стала расспрашивать о произошедшем, хотя сильно желала знать, что именно стало причиной их размолвки.

А еще потому, что это наверняка уже к утру будет известно Эллен. Выведать же все у дочери особого труда не составит.

Поднявшись с диванчика, Дмитрий поцеловал руку матери и сестре, кивнул отцу и обернулся к невесте, чтобы пожелать и ей доброй ночи – младшие братья выскользнули из гостиной еще во время последнего разговора. Но прежде чем оставить её, он должен был произнести и то, что может стать причиной её бессонницы. Однако если он умолчит, это будет не лучше.

– Завтра утром я возвращаюсь в Петербург.

Полная горечи и какого-то я-так-и-знала усмешка искривила губы. Катерина медленно кивнула, более никак не выдавая того, что расслышала эту фразу.

Дмитрий нахмурился, но не стал ничего добавлять: слова были лишними. У него – поручение цесаревича, которое милостью оного было сдвинуто на целые сутки, и, вполне возможно, это промедление стоило им окончательного поражения. Почему Наследник Престола склонился вдруг к человеческому – не к государственному – он не понимал. Почему счел важным раньше времени снять маски. Дмитрий был благодарен ему за свидание с Кати, которую уже не надеялся увидеть даже издали, но не понимал.

На миг оглянувшись через плечо на все так же безмолвную и недвижимую невесту, сжимающую в руках костяной веер с тончайшим кружевом, он отвернулся и в следующий момент неслышно покинул гостиную.

***

Российская Империя, Бежецк, год 1864, май, 12.

Утро, с приближением лета наступающее куда раньше, чем делало пробуждение намного проще, еще не успело полностью вступить в свои права, а Дмитрий, отказавшись от завтрака, уже самостоятельно, не желая тревожить слуг, седлал коня. Требовалось еще посетить Петербург и взять себе в помощь нескольких жандармов, которых цесаревич обещался отправить с ним для поимки государственного преступника. Маловероятно было сейчас его действительно обнаружить и, вполне возможно, что время офицеров будет потрачено зря, но стоит подготовиться к лучшему исходу: если князь в имении, он наверняка там не один, и тогда ему с легкостью удастся уйти. Несколько часов ситуацию вряд ли изменят – путь слишком неблизкий. И потому в Бежецк Дмитрий прибыл, сменив на почтовых станах лошадей трижды, когда бледное солнце уже закатилось за горизонт, расплескав по небу алые лучи – быть дождю.