Текст книги "Плачь обо мне, небо (СИ)"

Автор книги: Selestina

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 60 страниц)

– Вы всё еще переживаете за своего батюшку, Катрин?

Участие, коим был наполнен голос цесаревича, заставили девушку удивленно поднять на него глаза: она немало слышала о добром сердце Его Высочества, однако и не предполагала, что тот столь сильно может проникаться проблемами простого человека. Папенька всегда говорил ей о членах императорской семьи так, словно эти люди не заслуживали искреннего уважения, поскольку сами не ценили никого. Но чем чаще Катерина сталкивалась с ними, тем сильнее убеждалась в ошибочности тех суждений: даже Александр Николаевич не вызывал у неё неприятия, хоть и последняя аудиенция оставила не самые приятные чувства.

– Разве могут дети не переживать за судьбу своих родителей, как и родители – за своих детей?

Остановившись у Собственной лестницы, где располагался подъезд для придворных, княжна скользнула взглядом по гипсовой статуе неизвестного юноши, всматривающегося вдаль: ей начинало казаться, что она слишком открыта и непосредственна с Наследником Престола и может вызвать его гнев, если не начнет следить за собственной речью. В потоке приглушенного солнечного света, льющегося из окна, плясали пылинки, и это отчего-то действовало умиротворяющим образом.

– Вы хотели бы увидеться с ним? – понизив голос до чуть слышного шепота, обратился к Катерине цесаревич. Та на мгновение замерла, прежде чем подавить тяжелый вздох.

– Вам известен ответ на сей вопрос, Ваше Высочество. И мне, к сожалению, тоже.

– Если от единственного свидания с батюшкой Вы будете улыбаться, я постараюсь это устроить.

Бросив опасливый взгляд на гвардейцев, недвижимо стоящих у лестницы, княжна качнула головой, отвечая практически одними губами, хоть и с такого расстояния слугам вряд ли был бы слышен тихий шепот.

– Николай Александрович, я благодарна Вам за Ваш порыв, но это может иметь нежелательные последствия для Вас.

– Вы удивительная девушка, Катрин, – словно бы в ответ каким-то своим мыслям произнес Николай, рассматривая горящие решительностью зеленые глаза, – даже в такой момент думаете о ком угодно кроме себя.

– Участь папеньки во сто крат страшнее моей.

– Я не смогу дать Вам обещания, поскольку не в моих силах влиять на жизни тех, кто приговорен решением Императора. Но я сделаю всё возможное, чтобы хоть что-то узнать о Вашем батюшке.

– Я буду молить за Вас небеса, Ваше Высочество, – реверанс сменился прощальным взглядом, где на доли секунды сплелись десятки чувств и мыслей, и спустя мгновение тишины зашелестели юбки, коим вторил мягкий стук каблучков по укрытым ковром ступеням Собственной лестницы. Уголок губ Николая, смотрящего вслед спешно покидающей Зимний Дворец княжне, чуть приподнялся в улыбке.

Даже ангелы-хранители порой нуждаются в помощи.

Комментарий к Глава шестая. В дворцовых кулуарах

*имеется в виду тот факт, что на момент вступления Александра на престол (1855 г) Дмитрию было 14 лет: возраст пусть и сознательный, но недостаточный для того, чтобы здраво оценивать действия Императора.

**кариатиды – женские статуи в древнегреческом облачении, заменяли собой колонны.

========== Глава седьмая. Перерождая сон в рассвет ==========

Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1863, октябрь, 15.

Выкрашенное в светлый цвет одноэтажное треугольное здание ничуть не скрывало своей принадлежности к ансамблю Петропавловской крепости: Секретный дом Алексеевского равелина мог бы показаться простой постройкой навроде тех, что заполняли деревенские улочки и окраины Петербурга, однако столь сильно давил своей мрачностью, что не оставлял сомнений в своем предназначении. Внутренне содрогнувшись, Николай сбавил шаг, каждой клеточкой ощущая могильный холод, что исходил от камня, впитавшего в себя десятки смертей. Казалось – коснись он его рукой, переступи через порог, и чужие мечты и надежды, крики и стоны осядут на плечах, забьются под кожу, заставят захлебнуться в своем отчаянии.

Стены давили. Темные коридоры внутри каменного мешка слабо освещались редкими факелами, а недвижимые офицеры охраны своими стеклянными взглядами не давали сделать и лишнего вдоха. Бурые пятна на полу заставили вспомнить о том, что пытки были неотъемлемой частью тюремного заключения. Но все телесные мучения становились прекрасным способом быстрее освободиться от своей тяжкой участи: пытки моральные, коим подвергались арестанты, были во много раз ужаснее. Здесь не место девушке, какой бы отважной она ни была. Николай не имел сомнений в том, что княжна Голицына бы не упала в обморок от одного лишь запаха сырости или вида обшарпанной металлической двери с маленьким окошком, прикрытым заслонкой. Но по возможности он бы желал избавить её от возможных ночных кошмаров, что снятся каждому посетителю этих казематов.

У соседней двери, имевшей пятый порядковый номер, несли караул часовые, коих впору было принять за статуи. Но та, что приковала внимание Наследника Престола, отчего-то выглядела всеми покинутой.

– Шестая камера, – одними губами подтвердил не высказанное предположение Николай и сделал шаг в том направлении. Один из гвардейцев ожил, преграждая путь.

– Ваше Высочество? – то ли желая увериться в том, что глаза его не обманывают, то ли спрашивая о намерениях Наследника Престола, невесть что забывшего в казематах, обратился к нему офицер.

Вход в Секретный дом дозволялся лишь по монаршему слову, а также начальнику Третьего Отделения. Члены императорской фамилии также имели возможность посещать Алексеевский равелин, пусть и в сопровождении смотрителя, но подобные случаи стали такой редкостью, что не столь давно вошедший в свою должность офицер охраны растерялся.

– Я желаю допросить арестанта номер шесть.

Те, кто делали шаг под своды Секретного дома, навсегда теряли свои имена и принадлежности к роду; стирались безликими номерами, соответствующими порядку их одиночной камеры. Князь Алексей Петрович Голицын занял шестую комнату, оказавшись третьим заключенным. Остальные тринадцать камер пустовали, и четыре были отданы под казенные помещения.

– С какой целью?

– Здесь заключен человек, замешанный в деле по цареубийству. Я желаю лично побеседовать с ним.

– Сожалею, Ваше Высочество, но камера номер шесть пуста.

– В документах не могла произойти путаница? – после недолгого раздумья осведомился Николай, на что получил лишь молчаливый бесстрастный взгляд офицера. – Я требую от Вас ответа.

– Камера номер шесть пустует уже давно, – наконец, соизволил ответить часовой, – арестант номер шесть был казнен по приказу Его Императорского Величества.

– Когда?

– Никак не могу знать, Ваше Высочество.

В его незнании цесаревич изрядно сомневался, но выбивать признание сейчас он не собирался. Не сказав ни слова офицеру, Николай бросил последний взгляд на испещренный полосами металл; внутри все перевернулось и скрутилось в тугой узел: если камеру, которая была отведена князю, никто не сторожил, его и вправду там нет. А уж потому ли, что тело его погребено где-то, или же потому, что его вывезли в другую крепость – ему было неведомо. И теперь надлежало каким-то образом принести эту весть Катерине, чья надежда на свидание никак не угасает.

Тяжелые мысли терзали цесаревича на протяжении всего утра: за завтраком он был напряжен и односложно отвечал на вопросы отца, а забавы младших братьев остались без его внимания. После – едва ли улавливал суть тех фраз, коими беспрестанно сыпал следующий по старшинству из царских детей – Александр: немало восхищённый образом венценосного деда, Николая Павловича, он неустанно занимался военным делом, реформы в области которого и предлагал постоянно отцу. А роли первого слушателя и критика удостоился старший брат, как Наследник Престола и самый близкий друг. Нередко Николай шутил, что лучше бы престол перешел к Александру – даже при отсутствии подготовки к правлению в свои восемнадцать лет он намного лучше подходил для этой роли, хоть и имел предназначение к военной службе.

– Были б Вы девицей, решил бы, что все Ваши думы заняли дела сердечные, – прервав свой рассказ, Великий князь остановился посреди кабинета, где и проходило обсуждение, больше похожее на монолог, едва удостаивающийся молчаливого кивка головы со стороны слушателя. – Однако даже для страданий по разорванной помолвке с той датской принцессой* уже поздно. Хотя, не скрою, на портрете Аликс была мила.

– Помолвки не было: все ограничилось предложением Papa, – цесаревич лишь сделал уточнение, против своего обыкновения не прокомментировав саркастичное замечание брата. Все твердило о крайней степени его задумчивости и обеспокоенности чем-то.

– И всё же, неужто именно женщине я обязан честью видеть столь непривычную для себя картину?

Предположение Александра несло в себе долю истины, но отнюдь не в том ключе, что подразумевал Великий князь. Однако, неспроста французы говорили “шерше ля фамм” – найти женский локон можно было в любом вопросе, стоило лишь копнуть чуть глубже и перестать смотреть на это лишь с позиции романтических чувств.

– Столько сказано о горькой правде, как о лучшем из имеющихся вариантов. А что если эта правда звучит церковным хором по умершему? Может, неведение и впрямь окажется спасением?

С лица Александра слетело всяческое веселье: исчезли ямочки на пухлых щеках, опустились уголки губ, перестали смеяться глаза. В стоящем у окна Наследнике Престола, возможно, никогда не замечалось излишне поверхностного отношения к серьезным вопросам, но и склонности преувеличивать незначительные моменты он не имел. Если в нем просыпались античные философы, и впрямь стоило обеспокоиться.

– Как я могу сделать счастливым целый народ, когда даже для единственного человека не в силах исполнить обещание? Вместо того, чтобы вызвать улыбку, это её окончательно сотрет.

Это было то, чем Николай не поделился бы и с матерью, не желая её расстраивать: не столько своими мыслями, сколько новым напоминанием о том, что должно оказаться в прошлом. Но брату цесаревич мог все это доверить, и испросить совета сейчас было больше не у кого.

– Не все подвластно даже Императору Всероссийскому. А чтобы заставить улыбнуться, не обязательно иметь корону.

Александр говорил словами государыни. Николай был уверен, что обратись он к ней – услышал бы то же в ответ. Но здесь за парой фраз крылся посыл к действию, там – за ними бы следовала просьба оставить все. Мария Александровна догадалась бы, кем были заняты думы её сына.

***

Минуло четверо суток с визита во Дворец, а Катерине чудилось, будто её ожидание длится уже месяц. Все эти дни её разрывало на две половины: одна уверенно твердила, что предложение Его Высочества – злая шутка, ведь Долгоруков же сказал, пусть и не прямо, что папенька мертв; другая принимала на веру слова дядюшки и подкрепляла их обещанием цесаревича, не желая отпускать призрачную ниточку. Пожалуй, сейчас бы в принятии решения помогла бы любая информация, но даже слухи, коими вечно полнился Петербург, крутились вокруг чего угодно, но не покушения в Таганроге. Словно бы и забыл народ, как чуть не лишился своего будущего Императора.

Зато она, наверное, никогда не сумеет это истереть из памяти: событие, что не должно было затронуть её, заставило потерять родных и оказаться в немилости государя. И в излишне теплом расположении – Наследника Престола, чье внезапное появление на пороге гостиной вызвало приступ легкой паники у княжны, лишь получасом ранее сменившей платье на домашнее. Мажордом доложил, что прибыл барон, чью фамилию несчастный старик выговорил лишь с третьего раза, а Катерина вообще не пыталась запомнить. Она еще уточнила, не к дядюшке ли гость: среди её знакомых не числилось иностранцев, но слуга заверил – визитер утверждал, что он именно к барышне.

– Манкируете своими обязанностями, Ваше Высочество? – не преминула иронично осведомиться Катерина, не представляя, что послужило причиной визиту цесаревича в этот дом.

– Княжна, где Ваше гостеприимство? Вот так с порога обвинять гостя, – в том же тоне укорил её Наследник Престола, расстёгивая темный сюртук, но оставаясь у дверей.

– Мне казалось, у Вас излишне много дел государственной важности, чтобы тратить время в разъездах по квартирам ничем не приметных дворян.

– Вы не позволите мне даже присесть?

– Прошу простить мне мою неучтивость, – спохватившись, княжна намеревалась было проявить, пусть и запоздало, гостеприимство, но была остановлена быстрым жестом Николая.

– Этикет не велит садиться в присутствии дамы, – усаживая Катерину на кушетку, цесаревич не сдержал улыбки. И лишь после этого согласился занять место рядом с временной хозяйкой квартиры. – И, прошу, прекратите извиняться и всякий раз кланяться: этого раболепства хватает во Дворце; за его пределами мне хотелось бы иного отношения.

– И всё же, чему я обязана Вашим визитом?

– К сожалению, новость, что привела меня сюда, дурная, – нахмурившись, Николай был вынужден замолкнуть на несколько секунд: столь сильно ему не хотелось гасить последнюю искорку надежды внутри подобравшейся при этих словах княжны. – Катрин, я не в силах сдержать данное Вам обещание. Мне бы очень хотелось, чтобы тому виной была моя трусость или лживость, но отнюдь не невозможность его исполнения. Свидание с Вашим батюшкой не сможет состояться – князь Голицын казнен.

Даже если бы перед окнами раздался пушечный залп, он бы не оглушил Катерину столь сильно. Несмотря на слова Долгорукова, оставалась еще самая малая толика веры в ошибку, что была уничтожена сейчас. Наследнику Престола не было причин для обмана: его эмоции и слова не только выглядели искренними – они являлись таковыми. Это не то, что он мог сыграть. И всё же, снова хотелось взрастить из пепла обожженную зеленоглазую надежду. Тем более что дядюшка уверял – папеньку можно спасти. Как же оказалось, что все тщетно?

– Есть ли какие тому доказательства?

Этот надтреснутый голос не мог принадлежать ей. Но принадлежал. Равно как и неестественно прямая спина и сжатые в ниточку губы.

– Слова офицера охраны, подкрепленные письменно и видом пустой камеры, закрепленной за князем Голицыным.

Крикнуть бы, что офицер солгал, возможно, по приказу Императора – ведь дядюшка же говорил, что никого к папеньке не пускают, может, теперь и его присутствие в тюрьме хотят скрыть. Но сил нет. И нет никакого в этом смысла: сожаление в глазах напротив не оставляет никаких сомнений – все правда. Горькая, дикая, проклятая правда. И оттого становится еще хуже.

Катерина не замечает, как всхлипывает, уже неспособная бороться со слезами. Это прекрасные дамы в романах не плачут, если того не требует сцена, где тут же последует утешение на груди их принца. И плачут они обязательно так осторожно-осторожно, чтобы – упаси Боже! – не оставить разводов на хорошеньком напудренном личике. А она не в романе и далека от прекрасной дамы, её слезам причиной отнюдь не разбитый фарфоровый ангел, и утешения она не ищет. Только пытается выглядеть достойно: нельзя забыть, что перед ней Наследник Престола, а не маменька – дать волю слезам можно позже.

Николай растерянно замер, не зная, что предпринять. Сколь верным всё же было решение отправиться в Секретный дом одному: узнай обо всем княжна там, перед никем не охраняемой камерой, это повлекло бы нежелательные последствия в первую очередь для неё самой. Не ужасов Петропавловской крепости стоило бояться, а известий, разбивающих чужие жизни.

– Я дал Вам ложную надежду, Катрин.

Цесаревич понимал умом, что не по его приказу казнили князя, да и кто бы еще ни являлся участником заговора, его вину подтвердил исполнитель, и потому участь его была предрешена, однако это не стирало странного чувства вины. Возможно, за его предложение помощи, что зажгло в зеленых глазах почти угасшую веру в чудо. Возможно, за то, что не отсрочил приведение приговора, пусть и свершенного без его ведома. Возможно, за вмиг утратившее всяческие краски лицо.

– Это я поверила в то, чему не бывать, – отрицая причастность Его Высочества к её слезам, Катерина медленно поднялась с кушетки, и гость мгновенно последовал её примеру. – Простите мне мое не гостеприимство, Ваше Высочество, но я хотела бы немного отдохнуть.

– Надоедать Вам дольше было бы не вежливо с моей стороны, – застегивая сюртук, цесаревич не сводил глаз с опустившей взгляд княжны, сейчас столь сильно отличающейся от той, какой он видел её в их предыдущие встречи. – Катрин, – на миг возвращая её внимание себе, Николай остановился у дверей с позолоченными ручками и обернулся, – надеюсь, в нашу следующую встречу Вы вновь сможете улыбнуться.

***

Борис Петрович, по обыкновению вернувшийся к ужину, застал Катерину задремавшей в одиночестве в полутемной гостиной. Она сдалась на милость усталости почти сразу, как цесаревич откланялся, и менее всего желала открывать глаза, возвращаясь в могильную тишину, коей был наполнен дом. Даже присутствие дядюшки, удивленного её состоянием, ничуть не изменили настроения княжны: она всё так же выглядела потерянной и разбитой.

– Папеньку казнили, – ей казалось, что она произнесла это одними губами, но звук бесцветного голоса всё же раздался в гостиной.

Борис Петрович замер: осведомленность племянницы, тем более такая ранняя, никоим образом не входила в его планы.

– Кто принес тебе эту весть? – каждый вопрос стоило задавать с немалой осторожностью, дабы суметь впоследствии все обернуть в свою пользу. Князь не сомневался: его партия еще не проиграна. А следующие слова убедили в том, что стоило довести покушение до своего логического финала.

– Его Императорское Высочество.

Говорить о предшествующих тому известию просьбах и обещаниях княжна не стала: отчего-то сейчас это казалось лишним. Это наверняка не то, что одобрил бы дядюшка, но если оно могло помочь встрече с папенькой, Катерина была готова пойти и на это.

– Казнили невиновного, – тяжелый вздох сопроводил “заключение” Бориса Петровича, призванное показать всю ту горечь и негодование, что обуяли князя при “неожиданном” известии.

– Теперь мне нет причин оставаться в Вашем доме, дядюшка, – поднявшись с кушетки, Катерина запахнула посильнее пуховой платок, что лежал на её плечах, но, казалось, совершенно не грел, – утром я покину Россию вслед за маменькой. Спасибо, что были добры ко мне, позволив погостить у Вас.

Она намеревалась удалиться в отведенную ей спальню, но князь явно не желал упускать главную фигуру этой игры. Потерять племянницу – значило утратить все серьезные шансы на отмщение, а этого он не мог себе позволить, пусть и придется пойти на некоторый риск.

– Не ты ли желала найти виновных? И теперь намереваешься оставить все? Не думаю, что твой батюшка гордился бы подобным решением.

Борис Петрович всегда знал, за какие ниточки дергать; именно такие люди стоят у власти в тени тех, кто носит царский венец, и именно им подчиняются все. Такими людьми были фавориты великих Императриц в женский век российской истории, и таким человеком собирался стать князь Остроженский, посадив на престол племянницу. Он не допустит ошибок, свершённых его предшественниками.

– Папенька с честью бы принял приказ своего государя, а я уже запятнала его имя, ослушавшись и оставшись здесь.

– Но всегда можно выйти с гордо поднятой головой. Ты можешь отстоять честь невинно убиенного батюшки. И не только в отношении недавнего инцидента.

Последние слова князя заставили Катерину удивленно обернуться. Борис Петрович являл собой змия-искусителя во плоти, но не это она видела перед собой, а человека, который знал о папеньке намного больше, чем она сама. И, возможно, именно с этим знанием она могла бы распутать не поддающийся её рукам клубочек.

***

Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1863, октябрь, 16.

Ожидающий, когда Император соизволит его принять, Дмитрий отошел к окну, хотя пейзажи утреннего Петербурга его ни в коем разе не занимали. Равно как и взгляды молоденьких фрейлин, прогуливавшихся мимо: их шепотки и легкие знаки внимания оставили офицера совершенно равнодушным, что дало барышням повод обличить его в холодности. Презрительно сморщив носик, одна из них отвернулась, и другие последовали ее примеру. К счастью, спустя несколько минут о них уже ничто не напоминало. Мысли же графа Шувалова занимало пренеприятнейшее поручение государя. Он вновь и вновь клял себя за потворствование невесте: стоило заставить её отбыть с маменькой в Карлсруэ, где она уже не вызвала бы монаршего интереса, о причине которого Дмитрий до сих пор не был осведомлен. Утро каждого нового дня начиналось с надежды на то, что не случится ничего, способного зародить в Императоре сомнений относительно порядочности Катерины. Ради этого он был готов находиться рядом с невестой хоть каждую секунду, но такое рвение в попытке уберечь её вызвало бы немалые подозрения у Его Величества, и потому даже эти встречи стоило обставлять самым естественным образом. Давно ожидавшие своего часа билеты в оперу или визит в цветочный магазин. Что угодно, но Кати должна находиться рядом: только так он сумеет защитить ее честь.

Появление Наследника Престола, покинувшего кабинет Императора, возвернуло Дмитрия к насущным делам: вслед за ним показался и юный офицер со смешными рыжеватыми кудрями, возвестивший, что государь готов принять докладчика. Поприветствовав должным образом цесаревича, граф Шувалов проследовал за посыльным, четко отмеряя про себя дозволенные к озвучиванию фразы.

– Поручик Шувалов по Вашему приказанию прибыл, Ваше Величество!

Государь, для которого беседа с сыном не прошла бесследно, визитера одарил крайне отстраненным взглядом, словно бы запамятовал, какое поручение дал своему адъютанту. Однако заминка вряд ли продлилась более пары секунд: отложив папку с гербовым тиснением, Император отдал все свое внимание офицеру.

– И какие новости на сей раз Вы принесли, граф?

– Княжна Голицына вновь провела весь день, не покидая особняка на Васильевском. Князь Остроженский уехал утром, бесед княжна ни с кем не вела, однако, – на этих словах Дмитрий замешкался, догадываясь, что окончание фразы не вызовет восторга у государя.

– Вы желаете меня заинтриговать?

– Никак нет, Ваше Величество, – тут же отозвался офицер. – Княжна Голицына не принимала гостей, кроме Его Императорского Высочества Николая Александровича. И как я могу судить по тому, что видел, эта встреча стала для неё неожиданностью.

О дальнейшей эмоциональной окраске разговора между цесаревичем и невестой Дмитрий предпочел умолчать: до той поры, пока он сам не разберется в истории.

Император нахмурился. Участие его сына в судьбе всё еще не вызывающей у него безоговорочного доверия барышни порождало новые подозрения. И то ли следовало выслать княжну прочь из России, то ли, напротив, держать её максимально близко и под постоянным наблюдением. Его покойный батюшка, пожалуй, склонился бы к первому решению, сам Александр – считал более разумным и верным второе: барышня еще ни в чем не уличена, если не брать во внимание то, что она ослушалась приказа о ссылке. Но всегда можно это трактовать царской милостью за спасение жизни Его Высочества. Только как быть с ней дальше?

На этот вопрос мягкая натура государя еще долго будет искать верный ответ. Как и на множество иных заботящих его вопросов.

***

Крайне раздосадованный разговором с Императором – в такие минуты он и впрямь видел перед собой отнюдь не отца – Николай лишь сильнее уверовал в верность своей затеи. Быть может, в силу возраста, или же воспитания, в коем главенствующую роль играла мать, тайная казнь князя Голицына виделась ему бесчеловечной. Преступник заслуживал наказания, и ни о каком помиловании речи идти не могло, если подтвердилась его вина, но он был достоин прощания хотя бы с дочерью, раз вся его семья была выслана из России. Цесаревич знал, что матери он может доверить почти все, а занимающую его ум идею она не отклонит, как излишне своевольную. Но вот одобрит ли?

Мария Александровна столь сильно оберегала старшего сына, желая защитить его от всего мира, что иной раз Николаю казалось – его жизнь навсегда ограничится дворцовыми стенами. А в момент, когда на его голову возляжет корона, и рука ощутит тяжесть державы, цепи стянутся еще сильнее: он окажется навеки прикован к трону.

Цесаревич любил мать и беспокоился о ней, но он уже давно вырос, и за свою жизнь может ответить сам. Ради каждой ссадины не следует звать придворного медика, а от обычной лихорадки зимой не умирают. И даже его спина не доставляет столько хлопот, если не пренебрегать поездками на воды. Потому многие опасения Марии Александровны казались ему порой необоснованными, хотя порой Николаю казалось, что всему виной желание матери заполнить чем-то убивающую её грусть. Возможно, именно она усугубляла болезнь. Цесаревич не знал, что происходит с родителями, но предчувствие чего-то страшного его не желало отпускать: их отношения обострились, но не до той степени, когда все застилается черной ненавистью. Просто натянулась эта тонкая ниточка, что звенела при каждом прикосновении; и без того переполненные официальным тоном разговоры стали холоднее и не длились дольше требуемого; помимо встреч в столовой более почти не существовало иных встреч, да и чаще трапезы Мария Александровна устраивала в Малиновом кабинете или Золотой гостиной. Император на них не присутствовал.

Все чаще их союз выглядел простым политическим жестом, пусть и не являлся таковым.

Отворив дверь, Николай к своему облегчению отметил, что в комнате помимо матери не было никого: вездесущие фрейлины, похоже, нашли себе более интересное занятие, или же были отосланы государыней, дабы не усугублять её мигрень. Хотя, судя по спокойному лицу Ея Величества, углубившейся в чтение, головные боли в это утро её оставили.

– Рад видеть Вас в добром здравии, Maman.

Книга, что так увлекла Императрицу, тут же была отложена ради теплого поцелуя. Настроение у матери, похоже, и вправду было прекрасным: улыбнувшись, она предложила составить ей компанию за завтраком, раз сын пожаловал с визитом так рано. Надеясь на то, что неторопливая беседа поможет ему склонить государыню на свою сторону, цесаревич дождался, когда будет разлит по новым чашкам любимый Ея Величества чай (она предпочитала это делать собственноручно, не доверяя даже фрейлинам), и лишь после нескольких отвлеченных фраз затронул мучающие его мысли.

– Вы знали о том, что князь Голицын был казнен?

– Нет, – Мария Александровна нахмурилась, удивленная такому вопросу: она не предполагала, что Николай пожелает вновь вернуться к обсуждению того человека. Однако дальнейшие его речи убедили государыню – всему виной сердечность сына.

– Как государственного преступника, его нельзя даже похоронить на семейном кладбище, да и за давностью свершенного уже некого хоронить.

– Отчего Вы об этом заговорили?

– Княжна Голицына, – цесаревич замялся, не зная, как наиболее верно изложить свою мысль, – она хотела позволить упокоиться отцу с миром, раз ей не довелось увидеться с ним перед смертью. Но ей не дозволили и этого.

– Бедная девочка, – пирожное дрогнуло в руке Императрицы, а сама она отвела взгляд, – все впустую.

– Ей бы хотелось поставить крест на семейном кладбище, чтобы хоть там изредка молиться. Но для этого необходим отъезд в деревню.

– Сейчас Император не разрешит ей покинуть пределы Петербурга, – пусть она и не была согласна с действиями венценосного супруга, но оспаривать их не имела права.

– Поэтому я хочу помочь ей тайно сбежать.

– Николай, Вы сошли с ума? – опустив чашечку с блюдцем на низкий резной столик, Мария Александровна с ужасом посмотрела на сына. – Желаете подставить девушку под удар, когда об этом узнает Император? Сопровождающие Вас офицеры первыми доложат ему о побеге, Вы не успеете отъехать и от Дворца.

– Поэтому мы отправимся без гвардейцев, – согласился с последним утверждением цесаревич, чем вызвал еще большее недовольство.

– Без охраны? Вы уже запамятовали о Таганроге?

– Maman, прошу Вас, – покидая свое место и опускаясь перед государыней на одно колено, обратился к ней цесаревич, – скройте мое отсутствие от Императора. Лишь пара дней.

– Что, если с Вами что-нибудь случится? Нет, Никса, не просите меня, – Её Величество качнула головой.

– Вы ведь знаете, что иначе я сбегу, никому не сказавшись, хоть и не хочется мне волновать Вас.

– Тогда будьте благоразумны и не покидайте Дворца.

– Вы сами учили меня быть сострадательным к своему народу, – возразил ей Николай, не поднимаясь с колен, но заглядывая матери в глаза, – и теперь просите забыть об этом?

– Ты – будущий Император, – с какой-то едва уловимой горечью напомнила ему Мария Александровна, но тон её смягчился и стал тише: сейчас перед собой она видела маленького упрямого сына, – Великий Император, – коснувшись ладонью его волнистых волос, она вздохнула, – но ты не должен забывать о своей безопасности. Не все люди так благосклонны к тебе, не все чтят своего государя. Не так много времени прошло, чтобы волнения стихли.

– Вы помните, что небеса послали мне ангела-хранителя? – синие глаза хитро сощурились. – Хоть и не делает мне чести полагаться на защиту женщины, но пока Катрин рядом, никакая шальная пуля меня не коснется.

Наследник Престола надеялся своей шуткой развеять тяжелые думы матери: бесспорно, искать защиты у хрупкой девушки в случае опасности он бы не стал – ни честь, ни гордость не позволили б ему сделать этого. Но что-то внутри действительно верило – все будет хорошо.

– Может, княжне Голицыной предложить место среди Вашей охраны? – слабо улыбнувшись, отозвалась государыня, тут же возвращая себе былую серьезность. – Я все еще не одобряю Вашей затеи, Николай. Но не могу ей препятствовать.

С жаром целуя руку матери в знак благодарности, цесаревич скорее уловил по тихому шелесту ткани, чем заметил, как другой рукой Её Величество осенила его крестом.

Императрица не одобряла авантюру сына, но благословляла его.

Комментарий к Глава седьмая. Перерождая сон в рассвет

*имелась в виду принцесса Александра Датская, сестра принцессы Дагмар: Александр II планировал женить цесаревича на ней, но это шло вопреки желаниям королевы Виктории. Поэтому в марте 1863 года девушка оказалась замужем за Эдуардом VII.

========== Глава восьмая. Не обнажай минуших дней ==========

Российская Империя, Алексеевское, год 1863, октябрь, 18.

Получить власть над помыслами и действиями племянницы не составило особого труда для Бориса Петровича: воспитанная в строгости, привыкшая доверять родным и уважать опыт старших, Катерина являлась почти открытой книгой для своего дядюшки. Все, что имело хоть малейшее отношение к её батюшке, становилось священным, как и любые слова и намеки о её семье. Стоило лишь упомянуть возможность возвернуть маменьку в Россию и разобраться с несправедливостью, коей была отмечена смерть князя Голицына, как княжна изъявляла готовность забыть все свои прежние решения, дабы следовать идеям дядюшки. Правда, даже с ней стоило действовать осмотрительно: Катерина глупостью не была одарена, и вполне могла однажды сложить все детали в единую картину, найти несостыковки, и тогда все планы Бориса Петровича обернутся против него. А в лучшем случае просто рассеются туманом поутру. Из этих соображений надлежало заручиться поддержкой и иных полезных делу лиц, не менее самого князя заинтересованных в удачном исходе авантюры. Потому и, едва отзавтракав, хозяин квартиры на Васильевском распорядился о карете в Карабиху, словно бы желая осмотреть пустующее поместье. Негоже ему в упадок приходить, ведь сестра-то вернется вскоре.