Текст книги "Плачь обо мне, небо (СИ)"

Автор книги: Selestina

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 60 страниц)

– Они сделают то, на что не хватило духу другим, – с каким-то странным предвкушением произнес Борис Петрович, – они создадут новую Россию. И царь будет далеко не единственной устраненной помехой на пути к преобразованиям, если не согласится сам начать их. Народ будет рад, если ему помочь, и мы можем это сделать. Стать новой вехой в истории Империи, возродить то, что утрачено и похоронено, залито русской кровью.

Сжав в ладони крестик так, что его края впились в нежную кожу, Катерина выдохнула и подняла голову, чтобы посмотреть на того, кого столько лет звала дядюшкой, но сейчас не считала сколько бы то ни было родным человеком. На того, кому пожелала сгнить в Петропавловской крепости, тут же испугавшись своих жестоких мыслей. На того, по чьей вине – сейчас она в этом была уверена – семейное кладбище Голицыных пополнилось новым крестом. Изнуряющая, мучительная тишина повисла в кабинете, звеня в ушах и замедляя биение сердца, в котором кто-то прокручивал семь лезвий остро заточенных ножей.

А потом прервалась единственной фразой, стоившей княжне всех оставшихся сил.

– Что я должна сделать?

Механизм был запущен, и часы в Малой столовой Зимнего Дворца начали обратный отсчет.

***

Катерину знобило. Столь сильно, что не помогала и теплая шаль, и согревающий чай, разлитый щебечущей о чем-то Сашенькой, и забота Марии Александровны, распорядившейся получше протопить печь, когда болезненный вид ее фрейлины стал уж слишком явным. Сострадательная Императрица, видя, что девушке не становится лучше, отослала ее отдыхать, наказав не возвращаться к обязанностям до полного выздоровления, но княжна прекрасно понимала, что лихорадка не вызвана простудой – всему виной переживания. Они же, увы, утихать не намеревались. Слова дядюшки, брошенные ей перед уходом, о том, чтобы она не смела никому проговориться об их беседе, иначе для царской семьи все закончится раньше, чем могло бы, набатом звучали в голове. Однако, поблагодарив за милость государыню, она все же последовала указанию, но лишь до вечера.

Когда Петербург в свои объятия приняла январская ночь, и дворец замер, готовясь ко сну, едва различимый неровный стук в дверь, как и было условлено, отвлек княжну от ее тяжелых мыслей.

Пробираться по коридорам Зимнего, вслед за Его Высочеством, было волнительно. Но отчего-то внутри зарождался какой-то теплый огонек, заглушающий страх: не склонная к рискованным авантюрам Катерина сейчас ощущала себя героиней приключенческого романа, хотя самая опасная его часть должна была прийтись отнюдь не на сегодняшний день. В Большой церкви, которой они достигли довольно быстро, на стенах горело несколько оплывающих свечей, но этого хватало, чтобы угадать очертания основных предметов: древних икон, золотого ковчега с господней ризой, подкупольных пилонов. В свете дня бело-золотые стены и потолки, расписанные и изукрашенные лепниной, придавали собору особое великолепие, но даже сейчас, ступив под эти своды, княжна не могла не ощутить того трепета, что охватил ее и не желал отпускать. Делая свои шаги как можно тише, стараясь не стучать каблуками, передвигаться на носочках, Катерина следовала за Николаем к трехъярусному золоченому иконостасу. Обитатели дворца обычно возносили молитвы здесь, в основном зале, но члены царской семьи всегда заходили за алтарь, и сейчас княжне выпала возможность рассмотреть то, что таилось за этими невысокими изящными створками, в которые были вписаны небольшие круглые иконы.

Молельная представляла собой маленькую – по меркам дворца – комнату, вдоль стен уставленную скамеечками, а в самом помещении, для удобства сюда приходящих, на полу были разложены подушечки для коленопреклонения. Ближе к лицевой стене расположилось несколько канделябров на высоких ножках, где горело несколько свечей: похоже, за ними следили постоянно, не давая погаснуть. Николай, на несколько мгновений оставивший свою спутницу, вернулся с парой неизвестно где взятых тонких восковых свечей. Одна из них была передана Катерине, другая осталась в его руках. Без лишних слов благодарно кивнув цесаревичу, княжна подпалила фитиль и опустилась на колени, воспользовавшись кем-то предложенной подушечкой. Николай опустился рядом с ней, так же с зажженной свечой, взгляд его, на миг скользнувший по сжавшейся Катерине, обратился к иконе Нерукотворного Спаса, одетой в золотую ризу.

Молитва даже не отпечаталась в памяти, да и была ли она вообще? Слова едва ли связывались в единые и целостные фразы, и просьбы-обещания сливались в неровный поток, то угасающий, то вновь хлещущий сбивчивым темпом прямиком из отчаянно стучащего сердца. Никто не знал, о чем молить, и чего желать, но если цесаревич просил скорейшего разрешения конфликта без последствий для втянутой во все барышни, то княжна, сжимая в руках свечу и не замечая, как горячий воск стекает на ее побелевшие пальцы, искала защиты для Его Высочества. Перед начавшими слезиться от напряжения глазами огонек превращался в размытый блик, а лицо Спасителя, кажется, оживало. Все вокруг растворялось в небытие, сжималось до маленькой яркой точки впереди, что постепенно расширялась, принимая ее в свои горячие и светлые лучи, окутывая теплом. А призрачный женский хор, похожий на плач, вопреки всему, успокаивал и дарил умиротворение измученной душе.

Едва ощутимое прикосновение к запястью, осторожное, предварило тихое «Катрин», произнесенное совсем рядом. Словно бы в тумане княжна повернула голову, чтобы увидеть обеспокоенное лицо цесаревича, оказывается, уже не впервые окликающего ее, и встревоженного ее неровным дыханием. Как-то запоздало пришло осознание холодной дорожки слез на щеке, медленно стертой непослушной рукой. В ответ на вопрос о ее самочувствии, княжна только неопределенно качнула головой и поднялась на ноги, с трудом отводя взгляд от иконы. От свечи в ее руках осталось чуть больше половины – похоже, они задержались сильнее, чем того желали.

Прежде, чем окончательно покинуть домашнюю императорскую церковь, Катерина замерла у иконы Николая Чудотворца, как и прежде чувствуя единение и родство с его образом. Разум прояснился, будто бы и не было этого потока сумбурных мыслей и метаний, опутавших душу и тело нитей, ведущих к кому-то, намеревающемуся управлять ей. Только знание. О том, какова ее роль.

Господи, прости мне малодушие мое. Но если…

Скользнувший по фигуре стоящего рядом Наследника престола взгляд на мгновение замер, а после вернулся к не так давно обновленному лику святого.

…воле Твоей было угодно соединить судьбу и жизнь мою с царской семьей, до последнего вздоха останусь верна. Во грехе не раскаюсь, но прошу защиты им.

Обручальное кольцо перевернулось камнем внутрь, оплывающая свеча заняла положенное место в позолоченном канделябре, сухие губы перестали шевелиться. Осенив себя крестным знаменем, Катерина отошла от иконы, жестом показывая цесаревичу, что готова идти: надлежало как-то незамеченными вернуться обратно.

– Знаете, я до сих пор многого не понимаю, – произнесла Катерина, когда они миновали Фельдмаршальский зал на пути к Салтыковской лестнице. Несмотря на поздний час, таиться в коридорах уже не было смысла – часовые на постах все равно могли их заметить. – Эти письма… почему они хранились у маменьки, если были адресованы не бабушке?

Николай, для которого тоже было немало белых пятен в этой истории, задумчиво отвел взгляд в сторону: ему и самому не многое было известно, и все, что сейчас оставалось – строить предположения, понимая, что правда погребена вместе с теми, кто вершил ее.

– Михаил Павлович в своих дневниках говорил о том, что на его послания Аксинья ни разу не ответила: столь сильно желала оградить свою честь от чужих домыслов.

– И несмотря на это, он продолжал писать ей? – пораженно выдохнула княжна. Цесаревич улыбнулся.

– Он был влюблен, в той степени, когда одно лишь знание о том, что она есть на свете – счастье. Княгиня Перовская не желала огласки: возможно, потому все, что присылал ей Великий князь, передавала своей подруге – Вашей бабушке. Иного объяснения я найти не могу.

Ничего на это не ответив, Катерина продолжила путь. Мрачные и тихие коридоры дворца наилучшим образом способствовали глубоким раздумьям, и можно было отдаться предположениям и рисованию картин прошлого, оказавшегося столь таинственным и увлекательным.

Когда они вышли в Ротонду, от которой до лестницы было рукой подать, Николай уже намеревался было проследовать напрямик к нужному проему, как нечто в стороне привлекло его внимание: двери, ведущие в Большую столовую, принадлежащую покойной Александре Федоровне, были чуть приоткрыты, и в эту щель пробивался едва заметный свет, словно бы кто-то зажег в большом помещении тонкую свечу. Любопытство не являлось главной чертой Наследника Престола, однако видеть глубокой ночью чье-то присутствие там, где и днем-то кроме охраны не должно никого находиться, было странно. Катерина, удивленная действиями цесаревича, внезапно оставившему ее, нахмурилась, но последовала за своим спутником.

– Ваше Высочество? – осторожно окликнула она его, но была удостоена лишь какого-то взмаха рукой: то ли приглашающего, то ли просто говорящего о том, чтобы она не беспокоилась.

Сохраняя некоторую настороженность, княжна подхватила тяжелые юбки, стараясь ступать как можно тише и легче. Достигнув дверного проема и проскользнув в столовую, Николай резко застыл, и не ожидавшая этой остановки Катерина ненароком столкнулась с ним, едва не потеряв равновесие. Вопреки всему, цесаревич не отреагировал на эти действия за его спиной – его взгляд был прикован к тому, что происходило перед ним, и Катерина, с трудом протиснувшаяся в узкое пространство между Наследником Престола и уже полностью распахнутой дверью, поняла, почему.

Тем, что излучало едва уловимый свет, была отнюдь не единственная тонкая свеча – возле камина, спрятанного между толстых колонн, стояла подтянутая фигура в темно-зеленом форменном кафтане, при шпаге, в белых перчатках. Тронутые сединой волосы, не густые, волнистые, были старательно зачесаны вперед; усы, не пышные, но аккуратные, скрывали всякую мимику губ. Лицо его можно было бы назвать красивым, настолько, насколько это может соответствовать образу зрелого мужчины, главы семьи, если бы не холодные, останавливающие в жилах кровь глаза. Но даже больше их оцепенение вызывало сияние, исходившее от человека. Когда же он двинулся от камина, пришло осознание – перед ними находился призрак.

А когда разум все же вернулся к ошеломленной Катерине, она поняла, отчего вид его – от неестественно прямой осанки до завитков волос – знаком: уже не с парадного портрета, а почти живым, настоящим взглядом ее удостоил Николай Павлович.

Похоже, что цесаревич признал его раньше – на его лице не было изумления: казалось, он даже не удивился мистицизму, творящемуся здесь – неотрывно наблюдая за почившим Императором, он просто чего-то ждал. Покойный дед смотрел на него твердо, но, вопреки предположениям не знакомой с ним Катерины, отнюдь не укоряюще – на миг даже почудилось, что глаза его даже чуть потеплели от этой встречи, а суровость, запечатленная в каждой черточке, словно бы подистерлась. Николай, в душе которого боролись противоречия, не знал – шагнуть ли ему вперед, или же остаться на месте. До застилающих глаза пеленой слез хотелось вновь коснуться родных рук, так редко, но с такой любовью трепавших его волосы, заговорить с тем, к кому уже девять лет обращался лишь в молитвах, получить очередной выговор, но услышать в голосе отеческую нежность и гордость за внука.

Связь цесаревича с дедом была немногим слабее оной с матерью: даже отец не имел такой же духовной близости с сыном. По случаю рождения нареченного в его честь престолонаследника Николай Павлович повелел своим младшим сыновьям принести тому клятву верности, и после матери, на тот момент – еще цесаревны, он был главным человеком в жизни маленького Никсы: те, кто знал сурового Императора, подтверждали, что отношение его к старшему внуку было отличным от того, что он проявлял даже к своим детям. Смерть его, случившаяся, когда цесаревичу было двенадцать лет, стала большим ударом для всех, и в первую очередь, для самого мальчика, внезапно оказавшегося уже официально преемником своего взошедшего на престол отца.

Не знающая, как ей реагировать, княжна только ближе подошла к цесаревичу, хотя они и без того уже соприкасались рукавами. Призрак, все так же молчаливо, сделал еще несколько шагов в направлении внука, а Катерина, в каком-то бессознательном порыве, не удержалась от того, чтобы отдать дань уважения глубоким реверансом – даже будучи лишь бесплотной фигурой, Николай Павлович вызывал желание повиноваться: если кто и был хозяином Империи среди русских правителей, то именно он.

Несмотря на то, что покойный монарх молчал, поднявшая голову княжна готова была поклясться, что он усмехнулся. Впрочем, не этому сейчас стоило уделить внимание: призрак пристально смотрел на цесаревича, словно бы желая что-то сказать, затем поднял руку и коснулся его волос. Точнее, бесплотные пальцы просто замерли где-то у виска, а после были так же легко отняты, но по коже Николая прошелся холодок, а губы дрогнули. Ему стоило немалых трудов сохранить самообладание и… улыбнуться.

Спасибо.

Единственное слово, то ли почудившееся Катерине, то ли вправду прозвучавшее в тишине столовой. Покойный Император с сожалением отступил, бросил взгляд на золоченые часы с держащей в руках арфу нимфой, и растаял. Комната погрузилась во тьму, но прежде, чем это произошло, княжна непроизвольно посмотрела в том же направлении, что и Николай Павлович. Сорок две минуты первого. Эти цифры врежутся в ее память, но изгладятся на некоторое время, прежде чем вновь всплыть перед глазами. Спустя год она поймет, о чем предупреждал случайно встреченный признак. Но даже узнай она раньше, вряд ли бы смогла что-то изменить.

Вопреки всем ее уверениям в том, что она способна одна подняться по лестнице и пройти по коридору, Николай настоял на сопровождении и, лишь когда на расстоянии протянутой руки оказались белеющие створки дверей, ведущих в комнатку, согласился оставить княжну. Наигранно-серьезно укорив его в детском упрямстве, Катерина тихо поблагодарила своего спутника и намеревалась было уже проскользнуть в образовавшуюся щель – дабы не будить давно почивающую Сашеньку, как на ее предплечье сомкнулась чужая рука.

– Вы точно не передумаете, Катрин? – шепот был настолько тихим, что еще несколько шагов, и слова оказались бы не различимы. Подавив тяжелый вздох, не оборачиваясь, княжна только качнула головой, вызывая ответную фразу о ее упрямстве. Теплые пальцы перестали сжимать предплечье, и несмотря на скрадывающие звуки ковры, коими был выстлан каменный пол, удалось различить удаляющиеся шаги.

Помедлив, Катерина осторожно притворила за собой дверь.

========== Глава девятнадцатая. Полоса крови под рассветом ==========

Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1864, январь, 17.

Что делать дальше – не знал никто. И что предпримет князь Остроженский – тоже. Тайный агент цесаревича в лице «кухарки Евдокии» несколько раз на дню передавал сведения о наблюдении, но в них не было ничего интересного. После того разговора Борис Петрович дома почти не покидал, ни с кем не виделся, и особых подозрений не вызывал. Но Катерина понимала – он не забыл о своих намерениях и планах, не сдался, и вряд ли просто ждет, пока ей пожалуют титул Светлейшей. Однако, станет ли он просто вести все к помолвке или нет – вот что теперь не давало покоя. Да и в чем ее смысл? Ведь если даже Их Императорские Величества приняли бы этот спектакль во благо короны, то народ последующим объявлением о том, что все затевалось только ради поимки государственного преступника, вряд ли бы успокоился, узнав, что Наследник Престола на самом деле все еще не обручен. Нет, об этом и речи идти не могло. Вот только что после возможной свадьбы пришлось бы ждать следующего хода Остроженского, что сейчас – ничего не изменилось. Ни то, ни другое не приближало к разрешению проблемы. Порой возникала греховная мысль подстроить гибель старого князя, однако рука не поднималась просто отнять жизнь у человека. Даже если не своей рукой – только лишь поспособствовать тому. Это все еще звучало слишком страшно. Но не страшнее слов Бориса Петровича об уничтожении царской фамилии.

Все чаще думалось, что следует рассказать обо всем Императору, а не пытаться найти выход самостоятельно, и даже если государь не поверит в то, что она не являлась соучастницей, он будет осведомлен и, возможно, не допустит беды. Но прежде чем просить об аудиенции у Его Величества, следовало обсудить все с цесаревичем, хоть и столь часто наведываться к нему без приглашения казалось (да и было) явно дурным тоном. Только в сравнении с той трагедией, что могла случиться, пренебрежение приличиями выглядело безобидно и ни чьей жизни не угрожало.

Этим и оставалось успокаивать себя, пока ноги сами несли раздираемую сомнениями княжну в юго-восточный ризалит дворца.

– Увлекаетесь живописью, Ваше Высочество?

Не ожидавшая увидеть в кабинете Великого князя, Катерина удивленно замерла в дверях, но любопытство пересилило, и ноги сами подвели ее к мольберту с растянутым на нем холстом. Александр смутился столь явного внимания со стороны внезапно вошедшей фрейлины – о его пристрастии к искусству знали немногие, и каждый раз открывать кому-то эту тайну было… страшно. Робкая натура второго сына царской четы порой излишне проявляла себя, ожидая насмешки или упрека в столь не мужском занятии. Однако, княжна, напротив, завороженно разглядывала линии и мазки, образующие единую картину.

– Я могу ошибаться, но это портрет Ея Величества?..

– Мне не сравниться с Винтерхальтером, – неуверенно начал Александр, – но ничего более разумного на ум не пришло, – он как-то неловко развел руками, видимо, предвидя критику в свой адрес. Но это было совершенно не в привычках княжны, да и она действительно не считала полотно непривлекательным: стилизованное под итальянские изображения Мадонны с младенцем на руках, оно как нельзя лучше отражало милосердную натуру Марии Александровны, полную всеобъемлющей любви и сострадания.

– Вы талантливы, Ваше Высочество. Я не берусь судить о технике исполнения, но в рисунке есть душа, а это ценнее любого мастерства.

– Вы к Николаю? – смущенный похвалой Великий князь решил перевести тему, пока он еще не потерял способности изъясняться связно: что и говорить – в общении с дамами он явно не имел особого опыта, да и стеснительности ему досталось за всю императорскую семью.

– Да, я желала побеседовать с Его Высочеством. Прошу простить, что осмелилась придти без приглашения.

– Вам оно и не требуется, Катрин, – раздался за ее спиной голос цесаревича: он посмеивался, стоя в дверях. – Оставьте эти экивоки – Вы всегда желанный гость.

Обернувшись, княжна лишь иронично взглянула на вернувшегося хозяина кабинета, прежде чем поприветствовать его книксеном. Великий князь с интересом наблюдал за этой сценой: застенчивость ему ничуть не мешала подмечать самые незначительные, как большинству казалось, детальки. И сейчас он был готов с уверенностью заявить, что княжна Голицына перестала быть одной из фрейлин государыни для его брата: на мелькающих в свите матери дам он не смотрел так, и подобных знаков внимания ни голосом, ни жестами не оказывал. Что же до небезызвестной барышни, то она, казалось, всячески заставляла себя не переходить ту черту, что проводилась для всех без исключения свитских.

– Желанные гости должны с добрыми вестями прибывать, а о себе я этого сказать не могу, – бросив выразительный взгляд на вновь увлеченного рисованием Великого князя, Катерина посмотрела на Николая, без слов осведомляясь, стоит ли ей говорить в его присутствии. Тот отрицательно покачал головой: посвящать брата в столь серьезные проблемы он желал менее всего. Указав ладонью на приоткрытую дверь и тем самым предложив провести беседу в ином месте, цесаревич дождался, пока княжна выскользнет из кабинета, и, пояснив Александру, что вернется через несколько минут (чтобы он уведомил об этом графа Строганова, которому была назначена встреча), последовал за ней.

– Если вы не возражаете, мы поговорим в библиотеке, – как только кабинет остался позади, обозначил их маршрут Николай.

– На самом деле, нет нужды обходить половину дворца ради беседы, – перебирая пальцами пластины веера, Катерина искала правильные слова. – Я лишь хотела посоветоваться с Вами, Николай Александрович.

– Тогда зачем вы столь яро указывали на моего брата глазами? – иронично поинтересовался цесаревич. – Желали просто остаться со мной наедине?

– Вы обладаете способностью читать мысли, Ваше Высочество? – нарочито приглушенным тоном отозвалась княжна, загадочно улыбаясь. Но эта маска продержалась лишь несколько секунд, после которых она, рассмеявшись, отвела глаза, дабы успокоиться. – Я просто не хотела вызвать ненужных вопросов со стороны Его Высочества. Ничуть не подозреваю Великого князя в любопытстве, однако не думаю, что стоило рисковать.

– И какого же совета вы желали у меня спросить? – оставив эту тему, перешел к насущному Николай, все тем же прогулочным шагом следуя вдоль по коридору и изредка поглядывая на свою спутницу, с лица которой до сих пор не сошла улыбка, что демонстрировала едва заметная ямочка на правой щеке.

– Кати! – голос Эллен, так некстати оказавшейся здесь, навел на мысль о том, что сегодня все желает воспрепятствовать ее планам. То ли высшие силы намеревались непрозрачно намекнуть, что не стоит переходить к этим действиям, то ли ей просто категорически не везло.

– Внушения гувернантки на тебя явно не имели влияния, – оценив ее возбужденный вид, Катерина качнула головой. – Скольких ты уже сбила на пути сюда? – намекая на то, что чинно прогуливающиеся барышни не краснеют, словно после длительного бега, и имеют более аккуратную прическу, она улыбнулась. Та, которой предназначался шутливый укор, только закатила глаза и, заметив с весельем во взгляде наблюдающего за ними цесаревича, поспешно присела в реверансе.

– Ее Величество желала видеть тебя, поэтому я и торопилась.

– Срочное поручение? – уже более серьезным голосом осведомилась Катерина, на что получила лишь неопределенный жест плечами. – О, письмо? От кого? От прусского принца? – внезапно хитро поинтересовалась она, указывая на белый прямоугольник в руках подруги. Та изумленно приложила ладонь к губам и вдруг рассмеялась.

– А я и забыла, представляешь? На пути сюда посыльный доставил, от маменьки.

Младшая графиня Шувалова поддела конверт заколкой, раскрывая его и вытянула из него сложенный втрое лист бумаги. Брови нахмурились, когда взгляд скользнул по первым строкам, однако сменились неестественной бледностью, стоило дойти до основной части послания.

– Эллен, Эллен! – заметив, как подруга в ужасе округлила глаза, а руки ее мелко затряслись, Катерина кинулась к ней. – Что произошло? Что-то с Елизаветой Христофоровной?

– Д-Д… Д-Дмитрий… – она перевела обезумевший взгляд на стоящую рядом княжну.

Губы подрагивали, голос отказывался повиноваться. Рука, держащая злополучное письмо, безвольно упала на колени. Исписанный неровным почерком графини листок соскользнул по гладким юбкам на пол. Николай, не вмешивающийся в диалог, напрягся: Шувалова, конечно, порой была излишне эмоциональна, но разыгрывать отчаяние и ужас бы не стала. Не сейчас и не перед ними.

– Что с ним? Эллен! Не мучай, прошу!

– Д-Дмитрия… – казалось, она сейчас потеряет сознание – столь бледным было лицо и обескровленными – губы, – …у-у-убили…

Первой мыслью, и, наверное, даже единственной в те минуты, было то, что свадьба отложится – сейчас жених не приедет, задержится еще сильнее, чем ожидалось. И вроде бы она сама желала повременить с венчанием, но как-то это неправильно.

А потом пришло осознание – Дмитрия убили. Не свадьбу переносить следует – отпевание заказывать.

И появилось едва оформившееся предположение о том, что небо решило отобрать у нее всех. Сначала папеньку, затем маменьку и сестер с братом, теперь жениха. Высшие силы давали ей крест один другого тяжелее, словно пытаясь найти предел ее стойкости. В памяти всплывали маменькины наставления: «не ропщи на Господа – он воздает по заслугам и не посылает испытаний, что нельзя вынести». Смирение – то, чему учила ее маменька, и то, от чего порой хотелось избавиться: вдруг стало бы легче.

После долгих попыток привести подругу в чувства, удалось узнать о произошедшем в Москве, где находился на тот момент по поручению Его Императорского Величества граф Шувалов. Согласно словам Елизаветы Христофоровны, узнавшей о трагедии утром, Дмитрий просто попал под руку как адьютант государя, однако Катерина имела искренние сомнения в том, что это было случайностью. Революционные кружки в последнее время стали появляться все чаще и чаще, и очередное такое общество, организованное студентом-вольнослушателем Ишутиным, имевшее крепкую связь с польскими революционерами, своими антиправительственными агитациями вызвало интерес со стороны Императора, но это задание не предполагало подобного исхода. И после того, как жених рассказал цесаревичу о беседе с Борисом Петровичем, в которой дядюшка недвусмысленно намекал на необходимость разорвать их помолвку, все это выглядело более чем странно.

Катерина бы даже не удивилась, узнай, что с этими «террористами», как их назвала Эллен, имел определенные связи князь Остроженский – уж точно не государя винить в случившемся.

Несмотря на то, что внутри все уничтожалось черным пламенем, сердце, не замедлившее своего хода, настаивало на выяснении правды. Какой бы та ни была.

***

Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1864, январь, 18.

Каким чудом Катерина не бросилась к дядюшке в тот же вечер, когда узнала о трагедии – неизвестно. Возможно, в том была заслуга цесаревича, насильно заставившего ее остаться в комнате и придти в себя: получасом ранее он те же требования озвучил Эллен, хотя младшая графиня Шувалова и не порывалась бежать куда-либо, будучи слишком подавленной. Известие о гибели брата ударило по ней слишком сильно: бледная, неживая, она едва ли могла передвигаться самостоятельно и, казалось, абсолютно утратила силы – навестившая ее утром Анна Тютчева застала ту же картину, что и вечером. О состоянии фрейлины было доложено Императрице, и та распорядилась о замене для дежурства.

Катерина же, словно в противовес подруге, ощутила какой-то болезненный прилив сил: всю ночь она ворочалась, боясь лишь, что своими метаниями разбудит Сашеньку, а утром, едва над Петербургом забрезжил рассвет, кликнула служанок, чтобы те помогли ей со сборами. Отказавшись от завтрака и только лишь показавшись на глаза государыне ради просьбы отпустить ее до полудня, княжна, ничуть не заботясь о приличиях (не о том ей сейчас думать следовало), срывающимся голосом назвала кучеру адрес, пряча мерзнущие руки в муфту. И всю дорогу вперемешку с молитвами про себя подгоняла лошадей: торопиться было уже некуда, но просто ехать, наслаждаясь путешествием, не представлялось возможным – хотелось взглянуть в глаза тому, кого она, кажется, начинала искренне и от всего сердца ненавидеть.

Пожалуй, сегодня Катерина решилась попрать все нормы приличия: бросив мажордому, что ей по срочному делу к дядюшке, она не стала даже дожидаться, пока старик оповестит Бориса Петровича о ее визите – стоило слуге лишь распахнуть дверь, как княжна ворвалась в кабинет, тут же натыкаясь на осуждающий взгляд из-под сведенных к переносице бровей. В иной ситуации, безусловно, она бы стушевалась и устыдилась своего поведения, но не сейчас, не когда все мысли занимали лишь обстоятельства гибели жениха, столь неугодного старому князю. И даже то, что в кабинете помимо самого Бориса Петровича находилась его гостья, не могло остудить пыла. Варвара Львовна, до сего момента наслаждавшаяся новым сортом чая, специально для нее заказанным князем Остроженским, поджала губы в ответ на бесцеремонный визит и хотела было сделать внушение появившейся в дверях барышне, однако ее опередил сам хозяин дома.

Нахмурившись и отложив перо, которым что-то старательно выводил на бумаге, он оценил нездоровый румянец на лице племянницы, излишнюю бледность и странный огонек в ее глазах, и с нарочитой мягкостью осведомился:

– Катерина? Что-то стряслось? На тебе лица нет.

Фальшь. Заливающая легкие и вызывающая противную сладость на языке фальшь была единственным, что видела в этих участливых фразах княжна. Ей стоило огромных усилий сохранить самообладание (если о нем вообще можно было говорить) и сделать несколько шагов по направлению к кушетке, чтобы рухнуть на нее, продолжая смотреть в глаза старому князю. И только когда слабость в ногах перестала беспокоить, смененная ощущением поддержки, сухие, искусанные губы разомкнулись.

– Дмитрия убили.

Кажется, она даже не прошептала – прошелестела. И от нового озвучивания страшной истины осознание опять затопило мысли, перехватывая дыхание. Сумасшедший взгляд, вцепившийся в Бориса Петровича, старался прочесть каждую крупицу эмоции, но тому следовало воздать должное – он мастерски играл выбранную роль: ни грамма неположенной реакции. Театрально расширив глаза, он на мгновение замер, после чего потянулся развязать узел шейного платка, словно бы внезапно ему стало дурно от полученной вести.

А Катерина поймала себя на мысли, что ее руки тянутся сомкнуться на этой короткой шее, чтобы оставить синие следы. Вздрогнув от собственных желаний – Господи, не дай дойти до греха! – она наконец опустила взгляд и, неожиданно для себя, всхлипнула. Баронесса Аракчеева, до сего момента молчаливо наблюдавшая эту сцену, вдруг охнула и что-то запричитала. Катерина ее совершенно не слышала: треволнения прошедших суток дали о себе знать – слезы, такие долгожданные, потекли по щекам. Столь сильно, искренне и отнюдь не романтично она не плакала со дня, когда цесаревич рассказал ей о казни папеньки.

– Борис Петрович, я приношу свои соболезнования, – обратилась к хозяину дома Варвара Львовна, покачав головой. – С Вашего позволения, я откланяюсь – в такой момент Вам стоит побыть наедине с племянницей. Прошу простить, что стала невольной свидетельницей этой сцены, – дождавшись, пока старый князь облобызает ее ручку, баронесса бросила последний жалостливый взгляд на беззвучно рыдающую Катерину и покинула кабинет: присутствовать здесь сейчас было бы не этично.

– Какое горе, – вздохнул Борис Петрович, промокнув платочком лоб, – жаль, жаль, граф был так молод, так талантлив.