Текст книги "Плачь обо мне, небо (СИ)"

Автор книги: Selestina

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 60 страниц)

За спиной оставалось родовое поместье, а в домашней церкви теплилась свеча у иконы Николая Чудотворца, и казалось, будто святой одобрительно улыбается принятому княжной решению.

***

Российская Империя, Семёновское, год 1863, октябрь, 1.

У ворот графского имения крытая повозка остановилась спустя пару томительных часов, за которые Катерина ничуть не расслабилась. Напротив, тревожные мысли в ее голове множились без конца, и потому не сразу княжна смогла осознать, что поданную женихом руку следует принять, пока с его стороны не последовало неоправданное беспокойство. Неизвестный княжне слуга занялся извлечением саквояжей, и увлекаемая Дмитрием вперед по аллее Катерина попыталась хоть на миг позабыть о способах проникновения в камеру к папеньке: она отчаянно желала с ним увидеться и поговорить.

На контрасте с тишиной, встретившей ее по прибытии в Карабиху, жизнь, коей было наполнено поместье Шуваловых, показалась княжне чересчур кипучей. С кухни доносились ароматы пирогов, явно готовых податься к вечернему чаепитию, из-за дверей, ведущих в гостиную, лились звуки клавикордов: наверняка Елена вновь разучивала переписанные у кого-то ноты. Дмитрий предложил невесте отужинать с ним, поскольку с этими сборами у нее наверняка и маковой росинки во рту не было, но сославшаяся на усталость Катерина попросила сопроводить ее до гостевой спальни и предоставить возможность отдохнуть с дороги. Этикет от нее боле никаких действий сегодня не требовал: Елизавета Христофоровна все еще пребывала в Таганроге, а Константин Павлович пока не вернулся из Петербурга, куда утром уехал с докладом. Елена же простит подруге, что оная не заглянула в гостиную и не поздоровалась с ней. Единственное, о чем запамятовала уставшая княжна – инициативность младшей графини Шуваловой: прознав про то, что Катерина в поместье, она не преминула навестить гостью, хоть и Дмитрий просил сестру отложить все разговоры на утро.

– Кому возносить хвалу за твой ранний визит? – начисто игнорируя тот факт, что подруга уже устроилась в постели и отнюдь не ради чтения книги, Елена улыбнулась и притворила дверь. – С Алексея Михайловича сняли обвинения?

– Увы, – отрицательный кивок подкрепил короткий ответ, – государь велел нам покинуть Россию.

– Когда?

– Сегодня. Я сбежала.

– Что ты задумала? – сей вопрос, казалось, Катерина за прошедший день услышала бесчисленное количество раз. И несмотря на то – ответ дать не могла.

– Мне бы очень хотелось в красках расписать тебе старательно составленный план действий, но я совершенно запуталась, Эллен, – растерянно покачала головой княжна, рассматривая икону, полученную от брата на прощанье.

– Ты не государственная преступница, но ежели Император узнает, что его приказа ослушались…

– Я уповаю на его милость и защиту цесаревича: мне нужна лишь одна аудиенция и встреча с папенькой. После я готова покинуть Россию.

В спальне повисло молчание, не нарушаемое даже шумом дыхания: казалось, само время замедлило свой бег, и теперь каждая секунда превратилась в бесконечность. Катерина осторожно выводила линии на раме, в которую была заключена икона, Елена – смотрела перед собой и пыталась решить, как ей помочь подруге. О том, чтобы отправить ее обратно, не шло и речи.

– Подожди немного, – мягко заговорила младшая графиня Шувалова, – пусть гнев государя утихнет. Александр Николаевич справедлив и великодушен: мне думается, ты сможешь побеседовать с ним и добиться свидания с папенькой.

– А что, если папеньку казнят, пока я буду медлить? – тогда все попытки княжны оказались бы тщетны. И это было во стократ хуже возможного царского гнева.

Вновь накрывший спальню купол тишины давал возможность каждой из барышень погрузиться в свои раздумья. И пока одна из них старалась найти правильные слова для ответа на замерший в воздухе вопрос, другая уже твердо решила для себя, что не станет ждать.

Через несколько дней она так или иначе предстанет перед Императором.

***

Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1863, октябрь, 9.

Петербург не зря когда-то стал столицей огромной Империи: свой громкий статус он оправдывал более чем полностью. Достаточно было одного взгляда на эти наполненные жизнью улицы, архитектурные сооружения, среди коих, бесспорно, выделялся Зимний Дворец, чтобы понять – именно здесь находилось сердце России. Горячее, непокорное и умеющее любить. Наверное, такое же, какое билось в груди княжны Голицыной, тайно покинувшей поместье Шуваловых в мундире брата, дабы удостоиться аудиенции у Императора. Катерина точно знала, что Елена предпримет попытку воспрепятствовать ее решению, особливо сейчас, когда она едва встала на ноги после лихорадки: волнения прошедших дней ослабили ее здоровье, и как бы ни старалась княжна сокрыть свое недомогание, на третьи сутки пришлось вызвать доктора. Как только недуг отступил, былые идеи тут же были воплощены в реальность, но из-за слуг, что с излишним рвением выполняли приказы Дмитрия, пришлось вновь пойти на переодевание. Сменить платье на достойное Дворца она намеревалась в петербургской квартире дядюшки Бориса Петровича, куда и держала сейчас путь.

Надвинув козырек посильнее, так, чтобы он почти полностью прикрыл невысокий лоб, Катерина свернула в узкий проулок, с улыбкой изучая каменную кладку под своими ногами. Настроение, как и стоило ожидать, улучшилось уже в момент, когда пейзаж за окном кареты сменился, и замелькали лица прохожих, коих после полудня становилось на улицах все больше. Воодушевленной княжне чудилось, что даже копыта лошади цокают куда более жизнерадостно, будто бы и животное счастливо вновь очутиться в столице. Безусловно, это было не более чем игрой воображения девушки, однако как нельзя лучше описывало ее почти эйфорическое состояние.

Катерина до сих пор не могла взять в толк, отчего папенька когда-то спешно покинул Петербург, уехав с едва прижившейся в столице маменькой, маленькими Ириной с Петром и годовалой Ольгой сначала в село Карабиха, где от дедушки Михаила осталась большая усадьба, а потом и вовсе в Карлсруэ, к не так давно вышедшей замуж тетушке Елизавете. Когда же Катерине исполнилось семь, Алексей Михайлович решил вернуться в Россию, правда, Петербургская квартира продолжила пустовать: князь отчего-то пожелал остаться в поместье.

Вновь в столице Катерина оказалась, когда вошла в число пансионерок Смольного, вслед за сестрой. Будучи совсем ребенком в момент отъезда, она почти не помнила Петербурга, и потому все здесь было как в первый раз. Но это не помешало княжне влюбиться в город и удивиться тому, что папенька не захотел в нем жить: недоумение, занимало детскую головку недолго, но изредка всё же всплывало в памяти. Однако на все вопросы князь отмалчивался. А позднее, когда Катерине исполнилось пятнадцать, и от холеры умер дядюшка Валериан, являвшийся участником декабрьского восстания, тетушка Дарья возжелала продать усадьбу, и оная перешла во владение Алексея Михайловича. Остальные домочадцы с решением главы семьи спорить не стали.

Теперь, с детским восторгом в глазах разглядывая глиняные фигурки, что продавал бедно одетый мужчина в протертом тулупе, она мимолетно жалела, что не взяла ассигнаций, дабы хоть так помочь несчастному, а потом переключалась на манящую вывеску, гласящую о том, что за этими дверьми расположилась кондитерская, и вспоминала, как давно не пробовала тех чудных безе, что Ирина привозила каждый раз, как бывала в Петербурге. Внимание, аки птичка, порхающая с ветки на ветку, уделялось то одному, то другому месту, и если бы кто сейчас осведомился у княжны, где она находится, она бы с удивлением обнаружила, что совершенно перестала следить за направлением, в котором шла, и, кажется, в итоге заплутала. Сворачивая в очередной проулок, Катерина увидела мужчину, что явно был нетрезв: он некрепко стоял на ногах, чуть придерживаясь ладонью за каменную стену, и чем ближе подходила к нему девушка, тем ощутимее становились исходящие от него алкогольные пары, смешивающиеся с запахом пота.

Намереваясь как можно скорее миновать случайного прохожего, княжна чихнула от столь неприятного сочетания запахов, чем и привлекла внимание мужчины. Подняв голову и вперив мутные карие глаза в девушку, он попытался сделать к ней шаг, что-то побормотав заплетающимся языком, и никогда не попадавшую в подобные ситуации Катерину охватил страх. Вместо того, чтобы проскользнуть мимо, она замерла от неожиданности, а затем попятилась назад. И, как только незнакомец еще немного приблизился к ней, наконец, осознала, что на ней нет тяжелого и сковывающего движения платья, и сорвалась с места.

Выбегая на широкую улицу, придерживая намеревающуюся слететь с головы фуражку и попутно отбрасывая от лица выбившиеся из-под головного убора пряди, Катерина оглянулась: вряд ли бы пьяница стал преследовать ее столь активно, но испуганная внезапным интересом незнакомого мужчины к своей персоне, забывшая о том, что она сейчас меньше всего похожа на привлекательную барышню, княжна желала лишь быстрее оказаться в более безопасном месте. Людное пространство вблизи Адмиралтейства подходило как нельзя лучше: даже если не удастся затеряться, то на глазах у стражей правопорядка приставать к ней никто не станет. Ощущая, как в левом боку начинает колоть от быстрого бега, непривычная к таким ситуациям и оттого переволновавшаяся сверх меры девушка в последний раз обернулась, не замедляя темпа.

Судьбоносные столкновения, казалось, решили преследовать княжну: удерживаясь на ногах лишь благодаря реакции незнакомца в простом темном сюртуке, Катерина спешно начала извиняться, но резко замолкла, рассмотрев лицо нежданной помехи на своем пути.

– В… Ваше Высочество, – намереваясь склониться в требующемся по этикету реверансе, княжна уже привычно коснулась руками не существующей юбки, смененной мужскими штанами, как ощутила, что на ее предплечье сомкнулись чужие пальцы.

– Не стоит, прошу, – нарочито тихим голосом обратился к ней цесаревич, – мне бы не хотелось афишировать свое присутствие. Да и реверансы со стороны юноши могут вызвать нежелательное внимание, – не преминул он отметить столь явно бросающийся в глаза прокол.

Вопреки не столь давно сорвавшемуся покушению, Николай продолжил свои прогулки без охраны: он был уверен, что и Император бы поступил на его месте так же*, а вот государыня бы точно воспротивилась, узнай о подобной беспечности цесаревича. После произошедшего Мария Александровна еще пуще стала оберегать сына, но хоть он и старался не волновать ту лишний раз, брать эскорт из охраны ради простой прогулки, тем более в статусе инкогнито, не желал.

– Вам так полюбилась идея Пушкинской “Барышни-крестьянки”, что Вы решились примерить образ Лизы на себя? – с самого детства Катерину отчитывали за то, что она порой забывалась и обращалась к собеседнику как к равному. Не желая срамить родителей, княжна старалась сдерживать себя, но, как и твердила нянюшка, язык спешил впредь разума. Ойкнув, девушка хотела было принести извинения, но приглушенный смех, донесшийся до ее ушей, заставил удивленно замереть.

– Вам же, похоже, не дает покоя “Двенадцатая ночь” Шекспира? – подразумевая в своем ответе переодевания Виолы в ее брата, Наследник иронично усмехнулся, тем самым показывая, что узнал свою случайную спасительницу и в мужском костюме.

– Там, где близнецы, там часто розыгрыш лукавый, – туманно отозвалась княжна, умалчивая о том, что с Петром они внешне почти не имели сходства, и тут же возвращаясь к более насущному вопросу. – И всё же? Что виной Вашему статусу инкогнито?

– Мои причины не в пример более прозаичны и никакой тайны во имя любви в них нет, – вопреки ожиданиям, Наследник улыбался: выдвинутое предположение, судя по всему, его развеселило, – понять народ можно, лишь оказавшись среди него, но не сидя в дворцовом кабинете, – жестом предложив собеседнице продолжить прерванную прогулку вдоль площади и получив согласный кивок, Николай двинулся вперед.

– Стремитесь сблизиться с подданными?

– Считаю, что правитель должен действовать во благо своего народа, и потому это простая необходимость.

– Тогда могу ли я осмелиться на просьбу о защите несправедливо обвиненного?

– Я обязан Вам жизнью и до сих пор не поблагодарил за то. Вы вольны просить, что пожелаете.

– Простите за напоминание о том страшном дне, – опустив взгляд, но не сбавляя шаг, княжна на мгновение замялась, стараясь сформулировать свою просьбу так, чтобы она не прозвучала неуважительно, – но в ходе расследования покушения была установлена вина князя Голицына. Я не сомневаюсь в верности принимаемых Его Императорским Величеством решений, однако хотела бы удостоиться аудиенции. П.., – едва не раскрыв свое родство с обвиненным, Катерина запнулась на полуслове, поправляясь, – Алексей Михайлович не мог быть причастным к этому заговору.

– Не стану любопытствовать о причинах, кои движут Вами в этом странном стремлении защитить обвиненного. Император желал познакомиться с Вами, а его воля должна выполняться. Пусть и с некоторыми коррективами. Не так ли? – в синих глазах промелькнули лукавые огоньки, и княжна всё же не удержалась от неглубокого реверанса, совершенно не беспокоясь о том, как это может выглядеть со стороны.

– Благодарю Вас, Ваше Высочество.

Комментарий к Глава четвертая. По мотивам старых повестей

*сам Император начал выезжать за пределы дворца с охраной только после второго покушения, а Николай мышлением был очень схож с отцом. Что и дало мне возможность предположить о подобном его поведении после случая в Таганроге.

**возвращение цесаревича из поездки по России датировано 19-ым октября, но в силу вплетенного в историю покушения, дата сдвинулась, поскольку подобное событие не могло не изменить последующих событий.

========== Глава пятая. Спасение и приговор ==========

Когда Катерину пригласили на аудиенцию к государю, она уже успела задремать в положении сидя, и потому, с трудом возвращаясь в реальность, пыталась понять, что происходит, и где она находится. Поправляя сползшую на лоб фуражку, княжна проследовала за посыльным и, дождавшись, когда створки высоких дверей распахнутся, вошла в кабинет, где помимо Александра находился и цесаревич Николай, тоже, судя по отсутствующему взгляду, мало интересующийся происходящим. Либо же изрядно утомленный беседой с отцом.

Его Императорское Величество Александра Николаевича столь близко видеть Катерине довелось впервые, и уж тем более говорить с ним не в присутствии десятков лиц: несколько раз государь посещал Смольный институт, а также присутствовал на выпускных экзаменах пансионерок, однако все это изрядно отличалось от сего мгновения. Будь княжна иностранной посланницей, коей надлежало после рассказать своему королю о российском монархе, она бы потерялась в собственных мыслях, поскольку все, что она слышала от папеньки об Императоре, никак не желало сплетаться с лично полученным впечатлением. Тот образ, что прочно закрепился в памяти после бесед с папенькой, не имел ровным счётом ничего общего с человеком, от которого не веяло ни опасностью, ни враждебностью, ни превосходством. Словно бы аудиенцией не Самодержец Всероссийский удостоил, а кто из Светлейших Князей. Да и они порой были более спесивы и холодны: словом, неприятны во всех отношениях. Смотря же на своего государя, Катерина понимала, отчего так открыт к народу Наследник Престола. А если бы позже она делилась впечатлениями с Оленькой, точно бы сказала, что не ожидала столь большого, пусть и неявного, сходства между отцом и сыном, и никогда б не подумала, что Александр Николаевич уже не молод: в свои сорок пять лет он выглядел немногим старше Николая, хоть и придавали ему строгости пышные усы и бакенбарды.

Смотря на Императора, Катерина видела лишь повзрослевшего цесаревича, и оттого невольно расслаблялась: к Его Высочеству ей почти сразу удалось проникнуться расположением, порой даже забывая об этикете.

– Кто же Вы будете, нечаянный спаситель? – с какой-то странной улыбкой осведомился Император, рассматривая незнакомца перед собой. Девушка, понимающая, что государю уже не представиться Васькой Куликом – чего доброго, еще за ложь накажут, стянула с головы шапку, позволяя кудрям упасть на плечи, и склонилась в реверансе, опустив взгляд в пол.

– Княжна Екатерина Алексеевна Голицына, Ваше Величество.

Александр помрачнел, не сводя глаз с ожидающей дозволения поднять голову барышни. Судьба, по всей видимости, желала посмеяться над ним: иного объяснения подобному совпадению государь не находил. Хотя фамилия Голицыных была распространена настолько, что все это могло оказаться простым совпадением. И чтобы убедиться в своих догадках, не преминул задать новый вопрос.

– Кто приходится Вам батюшкой, княжна?

– Алексей Михайлович Голицын, генерал от кавалерии, участник Кавказской войны, Ваше Величество.

Род Голицыных, когда-то претендовавший на Российский престол, а после приближенный к оному, при Дворе был известен и в более позднюю пору: Александр Николаевич, дядя отца Катерины, рос вместе с Великими князьями – Александром и Константином, а позднее стал фаворитом покойного Императора Александра Павловича. Ходили слухи, что государь даже готов дать добро на брак Александра Голицына с сестрой своей, Великой Княжной Еленой Павловной. Но подтверждения они так и не получили. Расположен к князю Голицыну был и сменивший впоследствии на престоле Александра Николай Павлович: он называл князя “вернейшим другом своего семейства”, относясь к нему с тем же доверием, что и его брат. Вполне вероятно, что и дети его снискали бы то же расположение, если бы у князя, опутанного слухами о его мужеложстве, они появились. Но Александр Николаевич Голицын не поддался даже уговорам Императора, до конца своей жизни так и не женившись.

Впрочем, теплого отношения со стороны царской семьи удостоился и его родной брат Михаил, дядя князя Алексея и дедушка Катерины. Глава Ярославской губернии, награжденный орденом Святой Анны и орденом Святого Владимира, пожалованный титулом Светлейшего, проявивший себя в Отечественной Войне, он ничем не запятнал себя в глазах государя. За него это сделал средний сын Валериан, сосланный в Сибирь за участие в декабрьском восстании, а после – на Кавказ. Но, видимо, на этом темные пятна на родословной Голицыных не прекратили появляться. Сын Михаила Николаевича от второго брака – Николай, названный в честь деда, имел неосторожность пойти на конфликт с цесаревичем Константином Павловичем из-за своей старшей сестры Софьи, на весь Петербург обвинив того в непризнании собственного ребенка: как впоследствии выяснилось, к внезапной беременности незамужней княжны ее мимолетный роман с цесаревичем отношения не имел. Николай погиб в битве при Бородино, но в семье полагали, что это была отнюдь не героическая смерть. Единственная девочка в семье Михаила Николаевича от третьего брака с Натальей Ивановной – Екатерина, являвшаяся фрейлиной, за связь с женатым обер-гофмейстером цесаревича Александра была отлучена от Двора и выдана замуж за Льва Салтыкова. Казалось, что в пику привилегированному положению одного князя Голицына, дети другого решили как можно сильнее опорочить себя перед царем.

Особливо часто в кулуарах Зимнего обсуждалась интимная связь Великого Князя Михаила Павловича с побочной дочерью Михаила Голицына – Натальей. Принимая во внимание незамужний статус барышни, рождение девочки, умершей через несколько дней, приписывали отнюдь не Голицыну. Сразу после этого Императрица-мать настояла на браке двадцатисемилетнего сына с принцессой Вюртемберского дома, что мало походило на продиктованный политическими интересами или внезапно вспыхнувшими чувствами союз.

Ироничная усмешка Фортуны уже плясала за прикрытыми на мгновение веками Александра: отец составил план заговора, дочь – помешала его исполнению. И теперь Император не знал, как и реагировать на подобное: судьба всего семейства Голицыных была решена в одночасье, когда задержанный озвучивал имена причастных к покушению. Но спасшую, пусть и невольно, жизнь Наследнику Престола, девушку требовалось отблагодарить. Только мог ли кто-то поручиться за то, что она никоим образом не была причастна к этому делу? Быть может, целью являлось не цареубийство, а предупреждение о нем? Тогда вся эта ситуация тщательно планировалась, и растерянное лицо Голицыной, якобы не способной взять в толк, отчего в комнате повисла тяжелая тишина, лишь хороший спектакль. За такое “спасибо” не говорят, если выражается оно не в застенках Петропавловской крепости.

Все эти мысли были неведомы Николаю Александровичу, изрядно утомившемуся за часы допроса: цесаревич не любил подобных моментов и старался как можно реже при них присутствовать. Он принимал свое предназначение, однако в силу возраста временами надеялся, что миг принятия власти сдвинется на неопределенное время, и потому в его распоряжении еще будет возможность пожить чуть свободнее, чем в роли Императора Всероссийского.

– Вы знали, что Ваш батюшка принимал участие в составлении заговора, приведенного в исполнение в Таганроге?

– О чем Вы говорите? – оборачиваясь к Долгорукову, бесшумно вошедшему в помещение, княжна почувствовала, как все заготовленные слова комом встали в горле.

– О террористическом акте, имевшем место быть на Соборной Площади, ставившем своей целью убийство Его Императорского Высочества Николая Александровича.

– Это… неправда, – охрипшим от ужаса голосом прошептала девушка, отрицательно качая головой и делая шаг назад. – Папенька… Он не мог. Он был предан короне… – бессвязное бормотание затихало, уничтожаясь льдом во взгляде начальника Третьего отделения. То, что сейчас сказал Василий Андреевич, должно быть, ей просто послышалось, потому как не могло быть даже отдаленно похоже на правду.

– Стоило выяснить – какой именно короне он был предан. Как жаль, что мертвые не могут быть привлечены к допросу. Хотя, возможно, Вы знаете.

Эти глаза, кажется, намеревающиеся вытянуть из любого человека даже признание в том, чего он не совершал, страшили сильнее, чем сдвинутые на лице Императора брови: отчего-то начальник Третьего отделения нагонял куда больший ужас. Не в силах даже шевельнуться, Катерина бледнела все сильнее, пока Долгоруков продолжал выстраивать предположения касаемо ее участия в заговоре. А в висках нарастала пульсация, в которой отчетливо слышалось единственное слово: “мертвые”.

Папенька мертв. Его расстреляли. Она зря послушалась Елену, выжидая время. Папеньки больше нет. Папенька. Мертв.

– И Вы осмелились нарушить приказ Его Императорского Величества, оставшись в России, – не преминул отметить шеф жандармов. – Вы знаете, каким будет наказание за неповиновение?

– Василий Андреевич, прекратите пугать девушку, – напомнил о своем присутствии цесаревич, – то, что князь Голицын оказался замешан в этом, еще не клеймит его детей. Как бы то ни было, мы обязаны ей жизнью.

– Николай! – государь одернул сына, однако получил в ответ лишь упрямый взгляд, в котором отчего-то на миг промелькнули жесткие нотки, присущие покойному Николаю Павловичу.

– Papa, Вы сами хотели, чтобы я принимал участие в этом. Так позвольте выразить свое мнение, – вновь обернувшись к Долгорукову, Николай продолжил, – князь Голицын, безусловно, заслужил строжайшего приговора, однако, каким бы ни было решение относительно его участи, применительно к княжне оно должно быть смягченно. И Императрица согласится со мной.

Возможно, упоминать о том, что государыня также желала лично выразить благодарность той, которая уберегла, пусть и случайно, цесаревича от гибели, было излишне рискованно, но судя по едва заметной перемене в лице Императора, фраза достигла цели.

Напряженное молчание, заполнившее комнату после слов цесаревича, можно было разламывать на куски. Быть может, тогда бы Катерина смогла сделать полноценный вдох, а не ловила редкие крупицы воздуха, радуясь тому, что не надела привычного платья: жесткий корсет, старательно затягиваемый служанкой, уже привел бы к обмороку. Что и говорить – мода на такие ситуации определенно не ориентировалась. То, что она стоит сейчас перед государем в мужском мундире, девушку волновало мало: в сравнении с известием о папенькиной смерти иное меркло. Все те фразы, что прозвучали минутами ранее здесь, сеяли панику в душе княжны, не готовой смириться с мыслью о вине папеньки в каком-то страшном заговоре.

– Хорошо, – Александр взглянул на сына, прежде чем обратиться к Катерине. – Где Вы остановились, княжна?

– У дядюшки, Бориса Петровича Остроженского, – не желая впутывать в свои авантюры Шуваловых, она умолчала об их причастности к её побегу.

– Василий Андреевич, пусть Ваши жандармы сопроводят княжну. Приказ остается в силе.

– Слушаюсь, Ваше Величество, – прищелкнув каблуками и отрывисто кивнув, начальник Третьего Отделения выразительно покосился на Катерину, про себя уже начавшую шептать молитву Богородице. – Екатерина Алексеевна, следуйте за мной.

– Отец!..

– Я не отсылаю княжну в Петропавловскую крепость, если Вы еще не поняли, Николай, – прервал протест сына Император. – Она остается в России. Как только дело полностью прояснится, я, как и обещался, учту заслуги княжны. Или же Вы полагали, что я сейчас же произведу ее в фрейлины Вашей матери в знак своей благодарности?

– Никак нет, Ваше Величество, – стушевавшись, отозвался Наследник. Мягко захлопнувшаяся за спиной Долгорукова дверь поставила точку в этом разговоре, но не в истории.

***

Сну в полутьме кареты, неспешно катящейся по переулкам Петербурга, мешали холодные взгляды сидящих напротив жандармов, казалось, вознамерившихся мысленно пригвоздить Катерину к тонкой стенке, вдоль которой она вытянулась, вжавшись в нее столь сильно, насколько это было возможно. Княжна старалась не подавать виду и нарочно храбрилась, отвечая своим сопровождающим не менее бесстрастным взглядом из-под вновь надетой фуражки, но внутри каждая клеточка и каждый нерв были напряжены до предела. В голову даже закралась мысль, что всех членов Третьего Отделения неведомым никому способом превращают в отражения их начальника: Василий Андреевич, бесспорно, страху нагонял куда больше, но и эти офицеры, уже с полчаса не спускающие с нее глаз, не давали Катерине даже вдоха лишнего сделать. Неужто они и впрямь полагали, что она выбежит из кареты, пока та движется, или совершит нападение на служителя закона?

Ей начинало чудиться, что это она выстрелила в Наследника Престола: потому что за единственную попытку против монаршей воли увидеться с приговоренным к казни папенькой удостоиться чести поездки с жандармами Долгорукова было слишком странно. Словно бы у Императора есть и иные причины для гнева на семейство Голицыных. Но судя по рассказам папеньки, долгое время их род был дружен с царской семьей.

Случайное воспоминание о папеньке отозвалось глухой болью, и Катерине пришлось мысленно начать считать постепенно стихающий цокот копыт, одновременно с этим сжимая пальцы рук, дабы хоть немного прийти в себя: не стоило демонстрировать этим бездушным господам, что ее что-то тревожит.

Еще раз покачнувшись, карета остановилась, и один из офицеров толкнул ее дверцу, позволяя увидеть темный камень одного из домов, тонущего в сумеречной мгле. Поданная рука, неестественно белеющая в полумраке, вызывала желание ее оттолкнуть, но княжна всё же нашла в себе силы принять оную, покидая пространство кареты. Следом за ней вышел и замыкающий столь короткую процессию второй офицер. Те несколько шагов, что требовалось сделать до массивных дверей, скрывающих знакомые полутемные коридоры, где отчего-то никогда не горело более двух свечей, показались дорогой на эшафот: как объяснить свой наряд и появление вместе с ней жандармов дядюшке, Катерина не знала. Но, по всей видимости, Судьба решила принести ей свои извинения, поскольку в квартире Бориса Петровича не оказалось: встретивший княжну мажордом доложил, что барин еще утром уехал, а куда – неведомо.

– Доброй ночи, господа, – обернувшись к офицерам, Катерина с вежливой полуулыбкой распрощалась с ними, искренне надеясь, что ей не придется проявлять чудеса гостеприимства с неприятными ей людьми. Жандармы замешкались на доли секунды, впрочем, не делая ни шага вперед, после чего всё же отвесили одновременно короткий поклон на прощанье и растворились во тьме коридора. Похоже, что нести стражу возле квартиры князя Долгоруков им не поручал. И на том стоило его поблагодарить.

– Барышня, да на вас лица нет! – всплеснула руками Глафира, стоило только Катерине, зачем-то свернувшей в сторону кухни, столкнуться с кухаркой. Женщина, от глаз которой не укрылась неестественная бледность княжны, заохала, придерживая девушку и помогая ей дойти до спальни: кликать кого-либо из служанок, тем самым оповещая весь дом, она не решилась. Равно как не стала и расспрашивать о причинах такого состояния: не ее ума это было дело.

– Скажи Ульяне, чтобы чаю мне горячего принесла, с молоком, – останавливаясь у двери и таким коротким распоряжением отсылая кухарку, Катерина проскользнула в спальню и только после этого смогла шумно выдохнуть, расстёгивая ворот офицерского мундира: надлежало срочно переодеться в домашнее платье и убрать волосы, прежде чем возвернется дядюшка.

А еще следовало хотя бы пару строк Дмитрию черкануть, предотвратить возможное беспокойство: ведь сегодня в поместье Шуваловых она уже не вернется. И что-то подсказывало Катерине, что свидеться с женихом сможет уже не скоро.

***

Хоть и венчала голову государыни Марии Александровны императорская корона, внутри она оставалась все той же немецкой принцессой Софией Марией Августой, близкой к народу и сострадательной к каждому вне зависимости от его положения. Тому же учила она своего старшего сына, и радостно было Императрице видеть, что цесаревич не гнушается общением с простыми людьми: матери просили его благословить их детей при рождении, молодые пары – присутствовать на их браковенчании. Ежели случалась возможность, Николай никому не отказывал: народ любил Наследника Престола и желал такого царя. Оттого причины, что побудили князя Голицына задумать покушение на цесаревича, для Марии Александровны были совершенно неясны, быть уверенной в его защите она не могла и всякий раз, когда Николай покидал дворец, государыня переживала сильнее обычного.

О том, что сегодня цесаревич вновь отлучился, отказавшись от охраны, Императрица узнала от фрейлины Ланской, казалось, всегда готовой принести ей дурную весть. За окнами Зимнего уже сгустились сумерки, готовясь погрузить осенний Петербург в сон, напевая ему колыбельную шального ветра, а вестей о Николае никто не спешил доносить. Вместо того собравшиеся в гостиной государыни фрейлины с жаром обсуждали премьеру оперы Жоржа Бизе в Париже, да роман какой-то актрисы с потомственным дворянином, к тому же, женатым. Звонкий щебет и излишне громкий смех Ланской не лучшим образом влиял на головную боль Марии Александровны, но разогнать девушек ей не хватало сил. Не стоило им показывать, как она устала, и тем более давать понять, что ее не отпускает волнение за сына.