Текст книги "Плачь обо мне, небо (СИ)"

Автор книги: Selestina

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 60 страниц)

Еще успеет раскрыть глаза и увидеть, как много вокруг нее не менее достойных претендентов на руку и сердце. Взять хоть бы графа Шереметева, который с не меньшей преданностью и любовью, что она адресует цесаревичу, смотрит на нее. Она не хуже – а то и лучше – должна знать, что ей не мечтать о браке по любви, тем более с Наследником Престола, если того не пожелают ее родители. Она должна уметь смиряться и находить в этом счастье.

Иначе душа ее увянет.

Такой была судьба всех женщин. Особенно имеющих высокое положение.

***

Как бы Николай ни старался, ощущение чего-то неотвратимого глушило всяческую радость от приятного вечера в кругу близких ему людей. Это начинало походить на паранойю или же на абсолютно глупую – не пристало ему столько рефлексировать – подавленность, вызванную предстоящим путешествием, но он явственно чувствовал, что эта картина, дорогая ему сердцу, больше не повторится. Останется где-то внутри, теплым воспоминанием, но вновь в жизнь не воплотится. Ни этот звонкий смех Катерины, порой все же не сдерживающейся – его попытки согнать грусть с её лица все же имели некоторый успех; ни воодушевленный настрой Саши, сегодня раскрепощенного более обычного; ни итальянские мотивы каких-то романсов, что на два голоса выводили кузины. Всему этому уже не бывать, и что будет тому виной – он не понимал. А потому желал встать и уйти из зала вовсе: вся эта атмосфера веселья и беззаботности отчего-то сегодня была особенно тягостна. И дело было совершенно не в том, что Катерина танцевала не с ним – приближение скорого отъезда почему-то не радовало. Частично он бы мог соотнести это с нежеланием надолго оставлять родину, которую любил крепко и всеобъемлюще, частично – с вынужденным визитом для сватовства, которое сейчас ему казалось несвоевременным. И, конечно же, имела место быть разлука с Сашей. Однако главная причина находилась где-то значительно глубже и так просто показываться не соглашалась.

– При Дворе становится опасно – то новые Ваши поклонницы, то старые. Я не завидую Вашей будущей супруге.

Возникшая рядом ровно в момент, когда цесаревич все же вознамерился исчезнуть из переполненного огнями и музыкой зала, Катерина как-то шумно выдохнула, словно бы тоже предпринимала попытку побега – правда, причины тому он найти не мог. Но без лишних слов предложил руку, что была тут же принята.

– Вас пугают фрейлины? – притворно изумился Николай, выводя Катерину в мрак ночи, едва расцвеченный китайскими фонариками и бесчисленной россыпью звезд на черном покрывале летнего неба. – Мне казалось, разобраться с ними Вам труда не составляло.

– Ваше Высочество!.. – возмущенным шепотом отреагировала та, сдерживая улыбку. – Это прозвучало крайне… жестоко. Однако, меня тревожат отнюдь не свитские.

– Вы все же ревнуете, Катрин?

– Скорее, сочувствую всем этим барышням. И в особенности – принцессе Ольденбургской. Она еще не осведомлена о Вашей помолвке?

Цесаревич нахмурился. Спрашивать о том, кого ему благодарить за длинный и не к месту развязывающийся язык, не было смысла. Те слухи по дворцу когда-то гуляли едва ли не сильнее, чем сейчас, но уже о Катерине, да и до сей поры не утихли полностью.

– Если Вы боитесь принцессы, смею Вас уверить – напрасно.

Катерина покачала головой, огибая вековой дуб и выходя к воде.

– Не думаю, что у меня есть основания для подобных страхов.

Она говорила о том, что не является никому из барышень соперницей, потому как не претендует ни на что. Он – трактовал это иначе: никто не был соперницей ей.

Особенно Екатерина. Она и вправду была ему дорога, но чувство это имело скорее родственную природу, нежели романтическую. Впервые разглядев ее на балу, когда им довелось вместе танцевать мазурку, он, признаться, заинтересовался юной принцессой. Однако флер довольно скоро развеялся, и образ, созданный при первом взгляде на нее, не сошелся с тем, что он узнал. У них было немало общего, они могли часами беседовать о поэзии Лермонтова, споря до хрипоты, говорить практически обо всем, имея уверенность – все сказанное останется тайной двоих. Николай был готов поддержать уставшую от семейных тягот принцессу, дать ей утешение, но не более. И то, каким преданным взглядом она смотрела на него, лишь сильнее давило на него.

Когда произошел разговор с Императором о визите в Данию с матримониальными целями, он поспешил лично уведомить об этом принцессу, зная, сколь невыносимой станет для нее эта новость, если будет получена из чужих уст. Он искренне надеялся, что она сможет понять – все действительно кончено. Уже давно и без права на возврат. Надеялся, что она не затаит на него обиды и примет судьбу, как вынужден был принять он, беря в руки портрет будущей невесты. Но в момент, когда он изъявил надежду на то, что принцессы – немецкая и датская – сумеют подружиться, в темных глазах напротив он увидел ясный ответ.

И от того, с каким тяжелым чувством эти глаза сегодня неотрывно следовали за ним, утверждался в своем ощущении.

Екатерина не смирится.

Хотелось лишь верить, что она не унаследовала гены своей матери и никак открыто не выразит своих мыслей и желаний. Менее всего он бы желал страданий будущей супруге и пройти тот же путь, что и его мать. Пусть линии поведения цесаревича и Императора были совершенно разными, и цесаревич никогда не стремился найти себе фаворитку. Назвать этим унизительным словом Катерину не поворачивался язык – она была чем-то – кем-то – большим. Той, к кому он бы не посмел даже притронуться, зная, что не имеет прав. Той, кого эгоистично желал бы всегда видеть рядом, до самого конца, но – вновь! – не имел прав.

– Мы думали провести завтрашний день в Сергиевке, – произнес Николай, делая над собой усилие, чтобы выглядеть таким же расслабленным, как и всегда. – Составите нам компанию?

Он ожидал, что Катерина сошлется на усталость или какие-то несуществующие дела (чем могла быть занята фрейлина, чья государыня отбыла из дворца?), как она поступала с завидной частотой, но та вдруг безмятежно улыбнулась, оборачиваясь:

– Почту за честь.

Впрочем, тут же делая несколько шагов, чтобы увеличить между ними расстояние, и медленно двинулась вдоль воды, придерживая юбки светлого платья. Лунный свет играл с драгоценными камнями ожерелья, привлекая внимание к изящной шее, что была едва ли прикрыта несколькими завитыми локонами, спадающими из высокой прически. Николай завороженно изучал её хрупкую фигурку, зябко кутающуюся в полупрозрачный шарф, наброшенный на худощавые плечи. Бледная кожа, казалось, светилась ярче этих бриллиантов (впрочем, он не был уверен, что ожерелье составляли именно они), будто пронизанная лунным светом. И вся она, такая далекая, чужая, казалась видением, до которого нельзя дотронуться – растает дымкой.

Но он мог смотреть. Бесконечно. И хотя бы это право у него никто не отнимет. Наблюдать издалека и быть счастливым просто одним её существованием.

Пожалуй, завтра стоило не только отправить письмо отцу касаемо графа Шувалова, но и уговорить Перовского дозволить ему и Саше остаться на пару дней в Александрии – возможно, уехать туда сразу из Сергиевки, благо, расстояние малое. Даже если граф донесет об этом отцу, он найдет, как объясниться: в конце концов, что дурного в желании последние дни перед отъездом провести наедине с братом, без лишних глаз и ушей, без учителей и наставников, без бдительного ока воспитателя? Ему нескоро теперь придется увидеть родные места, и неизвестно, кому в разлуке будет тяжелее – ему или Саше.

Катерина же, все сильнее отдаляясь от шумного зала, погружаясь в молчание звездной ночи, отражающейся в темной глади озера, отчего-то чувствовала себя абсолютно спокойно – будто бы не она парой часов ранее терзалась противоречивыми мыслями. Словно принятое решение как-то враз утихомирило все волнение, бушевавшее несколько недель. Или же осознание неотвратимого расставания было во всем виновато?

Она с легким сердцем дала согласие на визит в Сергиевку, где поселились Лейхтенбергские, прекрасно понимая, что помимо нее обязательно будут присутствовать и Сашенька с Мари Мещерской, и, возможно, присоединится Ольга Смирнова, постоянно аккомпанирующая юным герцогиням на всех музыкальных вечерах. Наверняка будет кто-то еще из свитских – ей нечего опасаться.

Однако нечто странное, неосязаемое, тревожное все еще не желало отпускать сердце, и она точно знала – это никоим образом не связано с её внутренними терзаниями и глупыми надеждами. Это нечто намного страшнее.

– Отчего-то мне кажется, что я здесь в последний раз, – Николай задумчиво устремил взгляд на терзающего турецкий полумесяц орла, скорее угадывая силуэт скульптуры, венчающей устремившуюся ввысь колонну, нежели действительно видя его, и рассеянно проводя ладонью по шероховатой коре дерева слева.

Катерина, которой владели те же мысли, вздрогнула, но силилась не показать своей тревоги: улыбнувшись, она сделала несколько коротких шагов к цесаревичу.

– В следующий раз Вы нанесете визит Царскому Селу уже со своей невестой.

Действительно, в какой-то мере – в последний. Так, как они стоят здесь сегодня, им уже не стоять. Свободными. Пусть даже иллюзорно.

Потому что осенью под свинцовым небом Петербурга прозвучат пушечные залпы, возвещающие о помолвке Наследника Российского Престола с принцессой одного из Европейских Домов. Зимой он вернется уже совсем в ином статусе, и наверняка вскоре при Дворе начнут формировать малый фрейлинский штат, который будет принадлежать уже новой цесаревне. Быть может, ближе к весне принцесса сменит веру и имя, а после хор Большой церкви запоет ликующие песнопения. Впрочем, еще задолго до того её собственный статус сменится после вопроса святого отца в приходском храме.

Вновь свидятся они уже совсем другими.

Бескрайняя водная гладь, раскинувшаяся перед ними, должна была успокаивать своим безмолвием и совершенством, что не тревожил даже едва проскальзывающий ветерок. Но, казалось, отчего-то пропускающее удары сердце не могло найти покоя ни в чем и только пуще сжималось в каком-то бессознательном страхе. Край бального платья покрылся пылью, ощущающейся даже в мягких туфлях, до обрыва осталось не более полутора шагов, но Катерина едва ли понимала это. Сильнее стягивая края шарфа, наброшенного на открытые плечи, но скорее по привычке, нежели потому, что действительно было зябко, а от воды в ночи – сыро, она тихо выдохнула.

Минуты утекали одна за другой, и до боли в горле хотелось кричать, молить, чтобы небо на востоке не разгоралось красками нового дня.

Но судьба была безжалостна.

Комментарий к Глава восемнадцатая. Шлейф бесследно тающих мгновений

**ведьмой за глаза называли принцессу Терезию, супругу герцога Ольденбургского.

///

Автор честно старался, но все же до конца второй части осталась еще одна опять-слишком-большая глава. Последняя без особого действия и напряжения. Я ничуть не забыла о не-атмосферной составляющей истории. Но для чего последние три спокойных главы, станет понятно ближе к финалу всей истории.

========== Глава девятнадцатая. Неизбежность предстоящих расставаний ==========

И кто-то шепчет мне, что после этой встречи

Мы вновь увидимся, как старые друзья.

© М.Ю.Лермонтов

Российская Империя, Петергоф, год 1864, июнь, 10.

Сколь опрометчивым было согласие присоединиться к цесаревичу и Великим князьям, вознамерившимся нанести визит в Сергиевку, Катерина осознала лишь пару суток спустя. В первый день ничто беды не предвещало, да и второй, в который было решено посетить Знаменское, где жила Александра Петровна, тоже едва ли предполагал какие-то изменения в планах ровно до вечера, когда Владимир Александрович с графом Перовским отбыл обратно в Царское. Возможно, даже просто реши Николай остаться в Сергиевке до утра, как предполагалось, это никак не встревожило бы Катерину, но он вдруг упросил графа Перовского до его отъезда о визите в Александрию. Без свиты. И в целом без лишних глаз – только с братом. Почему граф дал разрешение, Катерина не знала – ей об этом донесли уже позже, когда закладывался экипаж (беседа была приватной), но бессознательно поняла, что это будет самая сложная пара дней, потому что её присутствие и присутствие Мари Мещерской, как выяснилось, тоже подразумевалось.

Хотя, возможно, об этом Перовский не знал – в конце концов, он присматривал только за императорскими детьми, а не за фрейлинами, до которых никому дела не было. Пока они не переходили известные границы.

Потому, делая вид, что короткое путешествие крайне её утомило, Катерина прикрыла глаза и пыталась дремать в полутьме кареты, пока Александр Александрович, вдохновленный и почти окрыленный внезапной возможностью побыть наедине с братом, что-то оживленно тому рассказывал, а сидящая напротив них Мари Мещерская листала какой-то роман. От Сергиевки до Александрии было едва ли более часа пути, пусть даже лошади неспешно шли рысцой, и все это время Катерина питала надежду, что о ней забудут думать хотя бы до утра. А там, быть может, она бы нашла, куда ускользнуть.

Александрия совершенно не воспринималась царской резиденцией – что Фермерский дворец, в котором обычно останавливались Великие князья, что Коттедж, принадлежавший покойному Николаю Павловичу. Двухэтажное белое здание, лишенное какой-либо вычурной отделки фасада, и разве что привлекающее своей архитектурой с эркерами-фонариками, расписанными под солому острыми крышами в духе неоготики, как и все строения, составляющие единый ансамбль. Ранее не имевшая возможности даже представить себе эту летнюю резиденцию, Катерина в первый миг изумленно замерла на усыпанной камнем дорожке, ведущей из Собственного сада Императрицы ко входу восточного фасада. Пройди она мимо, не зная, в чьих владениях находится, скорее всего решила бы, что это особняк какого-то аристократа. Все здесь дышало простотой, уютом, и разве что размеры парка, выполненного в английском стиле, словно в противовес помпезному французскому Петергофу, говорили, что Александрия принадлежит императорской семье.

Цесаревич беспокойно окликнул ее, и княжна вздрогнула; оцепенение сошло и она торопливо продолжила путь. Великий князь, сопровождающий Мари Мещерскую, уже находился во дворце, и потому сейчас тишину парка ничто не нарушало.

– Вам дурно?

Катерина покачала головой, даже сумев улыбнуться уголком тонких губ.

– Напротив, – поравнявшись с цесаревичем, ожидающим ее на террасе, она дождалась, пока перед ней будет распахнута узкая дверь, но помедлила, прежде чем войти внутрь. – Почему Вы решили остановиться здесь?

Он с минуту смотрел в ее задумчивое лицо, словно бы пытался понять, действительно ли ее тревожит этот вопрос, или же сие – лишь мимолетный интерес. И как много он может сейчас рассказать о своих истинных намерениях и желаниях, потворствуя которым, просил у Алексея Борисовича возможности провести здесь несколько дней в компании брата, отказавшись от присутствия большей части своей свиты. Решение «выкрасть» из Сергиевки еще и Катерину, было в некотором роде минутной слабостью.

Отпустив удерживаемую дверь, позволяя ей мягко закрыться, Николай подошел к балясинам, ограждающим террасу.

– До моего отъезда – двое суток, – медленно произнес он, словно пробуя каждое слово и сомневаясь в его уместности. – Мне бы хотелось запомнить не только родные места, но и то, что спустя какое-то время станет мне навсегда недоступно, – обернувшись к жадно ловящей его откровения Катерине, он закончил, глядя ей прямо в глаза, – ощущение свободы.

Она тяжело сглотнула, невольно обхватывая себя руками – холодный ветер с Финского залива, налетающий порывами, вызывал озноб по телу.

– Вы говорите о своей судьбе, как о каторге.

Сказала и сама ужаснулась, каким хриплым оказался голос. И сколько горечи промелькнуло в усмешке цесаревича в ответ на эту фразу.

– Составите мне компанию? – мысль пришла так внезапно, что Николай резко оттолкнулся от перил и приблизился к Катерине, не сразу понявшей, о чем он.

На запястье сомкнулись теплые пальцы, вынуждая последовать за спешно спускающимся по лестнице цесаревичем, даже не ставшим дожидаться ответа. Все еще недоумевающая княжна не стала протестовать, однако желала получить хоть какие-то объяснения. И не дождалась ни единого слова – весь путь, проделанный мимо капеллы и спуском через бескрайний парк, больше похожий на редкий лесок, прошел в полном молчании, и только загадочная улыбка на лице Николая, которую она могла видеть, слегка повернув голову, говорила, что он подталкивает её к личному осознанию чего-то.

Неспроста.

Мурашки под плотной тканью платья с длинным рукавом стали еще более отчетливыми, когда порывы холодного ветра усилились, но зрелище, открывшееся её взгляду, заставляло забыть о всяком неудобстве. Потому что оно не могло не восхищать, не вызывать внутреннего трепета, не заставлять влюбляться секунда за секундой все сильнее.

Перед ней во все стороны распростерлось глубокое гранитно-серое море, отразившее в себе тяжелые дождевые облака. Волны беспокойно накатывали на каменистый берег, то яростно поглощая каждый дюйм, то пугливо отступая и ненадолго затихая, будто пытаясь убедить случайного свидетеля в своем спокойствии. Где-то там, на горизонте слева, едва различимой полосой белели контуры Кронштадта, почти мираж, растворяющийся в синеве чистого неба. Невольно делая глубокий вдох и закрывая глаза, Катерина позволила себе слабо улыбнуться и запрокинуть голову, слушая, впитывая, забирая море в себя до капли. В этот момент едва ли существовало нечто, способное пошатнуть внезапно возникшую внутри гармонию. Даже теплая рука цесаревича, мягко сжимающая её собственную, воспринималась как должное – словно так было всегда.

И, распахивая глаза, шагнула с зеленой травы, из-под сени деревьев, на холодную прибережную гальку, ощущая её неровность через тонкую подошву туфель, но не придавая этому никакого значения. Хотелось с разбегу – в воду, обнять, почувствовать каждой клеточкой, слиться. Она и не знала до этой минуты, что может быть так хорошо.

До какого-то глупого рвущегося из груди детского смеха.

С наслаждением ступая по мелкому песку, порой вынужденная обходить крупные булыжники, Катерина не могла сдержать расслабленной улыбки, вызванной упоением этим спокойствием и безмятежностью. Все тело заполнила неописуемая легкость, словно бы не было этих мучительных месяцев, этих трагических событий, этих потерь. Словно бы впереди не рисовались тяжелые контуры расставания. Не на год – навечно. Бездумно наклонившись, чтобы поднять мелкий камушек и, даже не примеряясь, бросить его в холодную воду, что вновь лениво набегала волнами на каменистый берег залива, Катерина отстраненно проследила за тем, как тот скрылся из виду, уходя на дно. Рядом по колеблющейся глади пропрыгал почти такой же, но брошенный уже другой рукой – уже не сжимающей её собственную. Сознание даже не отследило момента, когда они разделились: это было совершенно неважно.

Не было нужды даже оборачиваться, чтобы понять, кто решил присоединиться к этой детской забаве. В каком-то странном порыве подхватив с берега пригоршню теплой гальки, Катерина запустила еще один камушек, пролетевший чуть дальше первого, но все равно, описав дугу, ушедший под воду. А вслед за ним, словно соперничая (впрочем, почему словно?), ракетой пронесся более крупный, значительно его опережая.

Шумно выдохнув, Катерина едва удержалась, чтобы не отправить в полет сразу весь улов гальки, но вместо этого лишь поочередно кинула еще пару из тех, что лежали в ладони. И была удостоена усмешки за спиной.

– Будете и дальше так кидать, они едва ли пару аршинов пролетят, – сообщил ей цесаревич, подходя ближе: даже сквозь плотный шелк визитного платья она ощущала его тепло. Но прежде чем она сумела ответить на это, руки ее, держащей новый камушек, коснулась чужая рука. Простое осторожное прикосновение заставило внутренне сжаться и разве что не забыть, как дышать.

И порадоваться тому, что лица ее Николай сейчас видеть не мог.

– Ничего подобного, – отозвалась Катерина, готовясь запустить новый камушек, если бы только рука ее не покоилась в чужой ладони, становясь словно бы парализованной. Хотя внутренняя легкость и странно-приподнятый настрой никуда не делись, так и подталкивая на безумства.

– Хотите проверить? – поддел ее цесаревич, разрывая их короткий телесный контакт, за что она была готова возблагодарить Всевышнего.

Вместо ответа Катерина лукаво улыбнулась и подхватила с земли еще пригоршню отполированной волнами гальки; несколько шагов вперед – вода уже почти касается носков мягких туфель, а рука примеряется к броску. Она заметила краем глаза, как именно держал руку цесаревич, и намеревалась повторить этот маневр.

– Выигравший загадывает желание, – бездумно выставила условие, уже уверенная в своей победе. Или просто не сумевшая удержаться, что не сделать маленькое соперничество более острым.

Николай усмехнулся, принимая. И тут же делая бросок, даже не готовясь. Камешек сделал шесть прыжков, наконец соизволив утонуть. Следующий осилил меньшее расстояние, но прочие все же покрыли эту случайную ошибку. У Катерины едва ли имелись шансы – она умудрилась одержать победу лишь дважды, в то время как было проведено двенадцать попыток.

Но даже несмотря на этот проигрыш, она не прекращала тихо смеяться, перебрасываясь с Николаем колкими фразами на протяжении всей игры. Ровно до момента, пока её собственное глупое условие не обернулось против нее же:

– На эти два дня Вы забудете о своем социальном положении.

Жизнь без маски – то, что не мог позволить себе ни один из них. То, к чему порой слишком отчаянно стремилось сердце, чьи агонизирующие крики оставались не услышанными. То, к чему так располагала Александрия.

– К чему эти иллюзии, – севшим голосом отозвалась она, качнув головой.

– Уговор есть уговор, – решительно снимая с её пальца помолвочное кольцо, сообщил цесаревич с мальчишечьим упрямством на лице, тут же отступая, потому как потухшие зеленые глаза вновь вспыхнули, пусть даже негодованием.

– Ваше Высочество!.. – возмущенно задохнулась Катерина, что, конечно же, не возымело должного эффекта на Николая, явно не намеренного отдавать драгоценность.

Подхватив пышные юбки так, что из-под воздушных оборок проглянули не только украшенные лентами носы туфель, но и узкие щиколотки, она бросилась за цесаревичем. Каждый шаг давался с трудом – ноги увязали в мягком прибережном песке, а то и каблуки соскальзывали с мелкой гальки, но раззадоренная Катерина не желала остановиться: напротив, с каждой секундой по ее лицу все шире расползалась какая-то совершенно не приставшая приличной барышне улыбка, в которой проскальзывало коварство. Косы расплелись окончательно, и теперь короткие выбившиеся пряди стремились закрыть обзор, сдуваемые бьющим в спину ветром на лицо. Николай, похоже, тоже с этими абсолютно глупыми бесцельными салочками входил во вкус, порой останавливаясь и оборачиваясь, чтобы подпустить гоняющуюся за ним барышню ближе, а после вновь сорваться с места, меняя направление.

Над Финским заливом разносился смех и редкие подначивающие восклицания, словно бы не существовало больше ничего кроме этой случайной игры и бескрайней свободы, что дарил уходящий день. И становилось так хорошо – как в детстве, когда удавалось улизнуть от учителей в сад, спрятавшись за поваленным деревом и надеясь, что не скоро найдут, заставив вернуться к урокам. Но только так же, как и тогда, где-то глубоко сознание разъедала неотвратимость конца этому веселью.

Катерина и не поняла, когда забежала в воду – только нахлынувшая волна окатила ноги, и в медленно намокающих туфлях стало неуютно. Что, впрочем, было тут же проигнорировано: ей, наконец, удалось поймать Николая. Хотя, судя по тому, как на ее плечах сомкнулись чужие руки, поймали как раз-таки ее, спасая от неминуемого купания, потому как тело по инерции тянуло вперед. Тяжело дыша и с той же беспечно-счастливой улыбкой смотря на как-то неправильно близко оказавшегося цесаревича, она попыталась освободиться, но только еще сильнее ухудшила свое положение. Путаясь в отяжелевших от напитавшей подол воды юбках, делая неосторожный шаг влево, Катерина неловко поскользнулась на отшлифованном упрямыми волнами камне. Взмахнув руками, словно крыльями, постаралась найти опору, но вместо того потянула за собой не ожидавшего этого Николая, с громким всплеском приземляясь в холодную воду. К счастью, удержавшись в сидячем положении.

– Крайне изощренная месть, Катрин, – со смешком прокомментировал ее жест цесаревич, чудом упав на колени рядом, а не на пребывающую в смятении княжну, чьи мгновение назад смеющиеся глаза теперь выражали испуг, а раскрасневшееся от бега лицо стремительно бледнело. Впрочем, хватило одного только колкого замечания, чтобы приоткрывшиеся от неожиданности губы изогнулись в коварной улыбке.

– Если Вы не отдадите мое кольцо, мне придется утопить Вас, Ваше Высочество, – сощурившись, пообещала она вкрадчивым шепотом, против своей воли еще сильнее сжимая ткань его мундира.

– Блестящий план покушения на Наследника Престола, – в том же тоне оценил Николай, так и не разомкнувший объятий, а потому имеющий возможность лицезреть ее лицо в опасной близости. Все еще не утратившее остатки румянца, облепленное влажными вьющимися прядями, отпечатавшееся в памяти столь четко, что, казалось, и спустя десятилетия будет видеть как сейчас эти пронзительно-зеленые глаза, нарочито сведенные к переносице брови и синеющие губы, к которым невольно опускался взгляд. Напряженные пальцы едва ощутимо сжались на худых плечах.

Катерина резко отвернулась, чтобы в следующую минуту звонко чихнуть, прикрываясь свободной ладонью.

– … которому не суждено быть исполненным из-за банальной простуды, – закончил цесаревич, смеясь и вставая на ноги, одновременно с этим вынуждая подняться и княжну.

– Не смейте сомневаться, это мне не помешает, – уверила она его, еще раз чихнув.

– Верю, – кивнул Николай, расстегивая одной рукой мундирный полукафтан и мягко выводя Катерину на берег, – но попрошу все же отложить расправу до момента, когда мы окажемся во дворце и Вы отогреетесь.

Теплая плотная ткань легла на ее плечи, края заботливо сомкнулись чужими-родными руками где-то на груди. Катерина волевым усилием заставила себя поднять голову, чтобы посмотреть Николаю в глаза. И отойти на несколько шагов.

Стоило как можно скорее вернуться. И лучше бы – в Царское.

Где нет этой иллюзии свободы.

Обратная дорога, поднимающаяся в гору, через парк в Фермерский дворец показалась Катерине бесконечной, однако предложение остановиться в Морской караулке, находящейся здесь же, у побережья, чтобы обсушиться, она отклонила, аргументируя тем, что Великий князь и Мари Мещерская уже наверняка их потеряли. Николай, правда, тут же парировал тем, что им явно сейчас не до скуки и не до мыслей о них, но Катерина настояла на немедленном возвращении, ссылаясь на сильную усталость. Все говорило о том, что она желала как можно скорее оказаться в безопасности и просто избавиться от его общества.

Николай уже был не рад, что затеял эту игру – минуты счастливого смеха и легкости быстро сменились уже привычным отчуждением, которое он все чаще замечал за Катериной. Что было тому виной – та проклятая история с гибелью ее жениха, или же все сильнее оплетающие их нити неопределенности и неизбежности – он не мог понять. И как вернуть тот хрупкий и недолгий момент ясности в их отношениях – не знал.

Но отчаянно желал.

– Вы решили устроить ранние купания? – осведомился Великий князь, оглядывая брата и княжну, вошедших в гостиную.

Мария, сидевшая за маленьким фортепиано, даже прекратила игру, которой скрашивала их тихий вечер, и обернулась, чтобы изумленно округлить глаза – наблюдать Наследника престола в таком виде ей еще не доводилось и вряд ли когда-либо доведется.

– Катрин страстно желала испытать воду, не слушая моих предостережений, – с излишне невинным видом объяснился цесаревич, за что заслужил полный наигранного возмущения взгляд своей спутницы.

– Ах вот как, – медленно проговорила она, явно намереваясь что-то сказать, но ее опередил Александр, явно не поверивший брату:

– И не менее страстно желала утопить тебя?

– Вы невероятно прозорливы, Ваше Высочество, – подтвердила его предположение Катерина. – Прошу меня простить – я вынуждена ненадолго отлучиться, – привычно склонившись в быстром книксене, она выскользнула из гостиной. Мария Мещерская, оставив фортепиано, последовала за ней, объяснив это тем, что желает помочь подруге сменить платье – словно бы служанок здесь не существовало.

Лишь только когда дверь во второй раз тихо закрылась, Николай, пристально смотревший барышням вслед (хотя, если говорить начистоту, одной-единственной барышне, что стремительно сбежала, даже не вернув ему мундир), повернулся к брату, почему-то наблюдающему за ним с крайним весельем. Догадываясь, какие мысли посещали его голову – Великий князь был застенчив в обществе, но отнюдь не тих и скучен по натуре – цесаревич поднял руки, демонстрируя полную капитуляцию.

– Клянусь, что не сотворил ничего предосудительного.

– Если ты внимаешь моему давнему совету, то вторую его часть, похоже, ты пропустил мимо ушей, – недоверчиво хмыкнул Александр, – так от тебя все дамы разбегутся.

– Думаю, с тем, что все хорошенькие барышни достаются Алексею, я смирюсь, – заверил его Николай, опускаясь в кресло и бросая взгляд на черно-белые костяные таблички, уложенные кучкой: по всей видимости, здесь и вправду без них не скучали. Впрочем, иного он и не ожидал.

– Если бы так старательно не создавал свой образ холодной рыбы, возможно, был бы намного успешнее.

– К чему мне это, если жениться придется не по сердцу, а по долгу? – покрутив в пальцах отнятое у Катерины кольцо, пожал плечами цесаревич и наконец встретился глазами с братом. – А вот тебе стоит оставить свою скромность, иначе mademoiselle Мещерская окажется обручена раньше, чем догадается о твоей симпатии к ней.

Александр Александрович вспыхнул: то, что Николай догадался обо всем, его не удивляло – да и если бы не догадался, он сам бы вскоре рассказал. Привыкнув делиться с братом каждой случайной мыслью, воспринимающий его как свою неотъемлемую часть, он не имел намерения скрывать свой интерес в Мари. Однако и спокойно говорить об этом тоже не мог: в отличие от Николая, который в равной степени беззаботно шутил на тему собственных чувств и серьезно обсуждал их, когда дело доходило до его сердечных переживаний, а не вопроса любви в целом, к Александру Александровичу возвращалась природная робость, перекрывающая его излишнюю эмоциональность.