Текст книги "Плачь обо мне, небо (СИ)"

Автор книги: Selestina

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 60 страниц)

– Значит, те жандармы… Почему я узнаю о случившемся спустя несколько месяцев? Нет, – вдруг нахмурилась Мария Александровна, – как Вы это допустили? Где были Вы в этот момент?

– Я прошу Вашей милости, Ваше Императорское Величество, – не поднимая глаз, она тяжело сглотнула, – я покинула Великую княжну лишь на минуту, а когда вернулась… – она замолкла, стараясь облачить мысли в верные фразы, – Ее Высочество едва не упала на выставленный княжной Голицыной нож. Волей Его Императорского Величества было решено не ставить Вас в известность…

Коротким безмолвным жестом Императрица приказала воспитательнице дочери замолкнуть, переводя бесстрастный взгляд на Катерину, казалось, обратившуюся в камень с самого момента раскрытия страшной правды. С неестественно прямой спиной та сидела на кушетке, и всю ее почти прозрачную фигурку била дрожь. Она боялась, это было очевидно: по сжатым до прорезавших тыльную сторону ладони синих венок рукам, по едва вздымающейся груди, по утратившему краски лицу. Все ее существо было пропитано ужасом, и Мария Александровна не могла понять, что ей надлежит сейчас сделать и сказать.

Признание Анны Федоровны, до которого она полагала, что слова Ланской – обыкновенная клевета, столь нередкая среди фрейлин, смешало все мысли. Она доверяла Катерине: пусть не так, как находившейся подле нее уже не один десяток лет Тютчевой, но значительно сильнее, чем многим барышням, находящимся в штате. Еще в первую аудиенцию, стоило ей увидеть эти искаженные страданием пронзительные глаза, Императрица прониклась теплом к практически незнакомой девушке, волей Творца ставшей спасительницей ее сына. Еще тогда она поняла, что этот чистый, светлый ребенок не может иметь никакого отношения к произошедшему, даже если бы подтвердилась вина князя Голицына; еще тогда она пообещала взять княжну под свою протекцию. И за все время, что Катерина носила шифр, ни разу еще не возникло мыслей об ошибочности первого суждения. Даже когда государыня заметила, как та смотрит на ее сына, она отчего-то осталась спокойна: это не породит скандала. Не навредит Николаю.

Она оказалась права – Катерина предпочла всячески подавлять в себе вспыхнувшие чувства, даже когда сам цесаревич проявлял ответное тепло, нежели воспользоваться положением.

Нить, что протянулась между столь разными во многом женщинами, крепла день ото дня, вбирая в себя те крупицы одинаковых эмоций и чувств, что их роднили. И теперь чужие ржавые ножницы дворцовых сплетен коснулись грязными лезвиями идеально переплетенных волокон.

В словах Анны Федоровны государыня не могла усомниться – ей не было резона лгать. Но и просто поверить в то, что Катерина сознательно решилась на убийство Марии, не получалось. Ради чего?

– Анна Федоровна, оставьте нас, – глухим голосом обратилась к ней Императрица, и спустя несколько секунд тяжелая дверь отворилась, выпуская покорно принявшую высочайшую волю даму.

Этот звук, похоже, вывел Катерину из оцепенения – пустые глаза, утратившие чистоту зелени, встретились с прозрачной синевой, чтобы увидеть совершенно неожиданную боль.

Не ту, что могла бы сопровождать человека, познавшего предательство. Не ту, что могла бы сбить с ног мать, каждую минуту тревожащуюся за своего ребенка. Но ту, что испытывала государыня, всей душой желающая облегчить страдания своего народа.

Даже после всего она продолжала верить.

Ошеломленная, Катерина резко встала с кушетки, желая броситься вперед. Парализованные страхом ноги отказали уже на втором шаге, соприкоснувшиеся с твердым полом колени не ощутили удара, почти не смягченного пышными юбками. Опустившаяся голова позволила скрыть лицо, по которому уже потекли бессильные, но отчего-то не постыдные, слезы.

Она должна была все рассказать.

***

Но если Катерина могла хотя бы молить о снисхождении, веря, что Императрица будет столь милостива, что в качестве наказания позволит просто отбыть из России, то новому узнику третьей камеры Алексеевского равелина не приходилось даже уповать на Господне чудо – в том, что цесаревич добьется самого строгого приговора из всех, что предусматривались законом, не было сомнений. И даже то, что его преступление не носило характер «государственного», не давало шансов на помилование: при желании Наследник престола позаботится о том, чтобы заключенного казнили как особо опасного преступника. Оставалось лишь ждать, когда его вызовут во внутренний двор для расстрела.

Скорбел ли он? Раскаивался ли?

Скорее, жалел.

Жалел о том, что неверно истолковал слова гадалки. О том, что здоровье матери скорбным известием будет подорвано. О том, что когда-то не сделал и не сказал. Но не о том, что привело его в Петропавловскую крепость.

С самого детства Сергея преследовали высшие силы: он родился болезненным, приглашенный осмотреть мальчика медик заключил, что ребенок едва ли протянет неделю. Графиня Перовская, для которой первенец был слишком желанным – более шести лет она не могла понести, а из двойни второй сын оказался мертворожденным – от переизбытка чувств слегла на трое суток и за эти дни извела мужа своими тревогами и слезами. Горе ее было таково, что предложил бы ей кто сделку с самим дьяволом, она бы решилась на нее без раздумий. Граф Василий Николаевич сдался уже на вторые сутки, распорядившись собрать всех знахарок не только Алексеевского, но и соседних уездов, и тем же вечером ему привели пятерых, среди которых каким-то образом затесалась женщина, которую в родном селе колдуньей за глаза звали, однако умения во врачевании признавали. Что она сделала с новорожденным, так и осталось для всех тайной, но тот не только отведенную ему неделю прожил, но и вступил в отроческий возраст, не встретившись больше ни разу с хворью. И все же, Вера Иосифовна, сдувающая пылинки с сына, беспокойства не уняла – слова мадам Ленорман*, которую она посетила незадолго до кончины последней, цепляли острыми когтями сердце: «Быть тебе матерью через четыре года, но ты переживешь своего ребенка». Стоило только маленькому Сергею хотя бы царапину получить, графиня приходила в ужас и срочно требовала к нему медика. Граф Перовский хоть и считал тревоги супруги беспочвенными, ничего ей не говорил, списывая все на излишнюю привязанность к первенцу. Тем более что кроме Сергея детей у них больше не родилось – младшие сыновья были приняты в семью одиннадцатью годами позднее.

Вскоре оказалось, что и он сам разделяет мнение матери о существовании потусторонних сил: будучи маленьким, он порой рассказывал родителям, что на литургии видел ангела, или же ночью на кухне кошка сливки с крынки лакала, хотя в усадьбе отродясь кошек не водилось. Перед его первой «дуэлью», которую он устроил с соседским мальчишкой для разрешения спора, ему приснилось, что он падает с лошади и получает перелом позвоночника: проверка сбруи перед выходом показала, что ремни действительно были подрезаны так, чтобы седло в определенный момент соскользнуло, что привело бы и к падению наездника. В возрасте пятнадцати лет он сознался матери, что помнит случай из детства, когда носившую под сердцем ребенка графиню душил какой-то мужчина, и он до сих пор не понимает, того ли незнакомца винить в отсутствии у него брата или сестры. Пришедшая в ужас Вера Иосифовна созналась, что ситуация имела место быть ровно перед рождением самого Сергея, и откуда ему стало это известно – не может взять в толк.

Чем дальше, тем больше необъяснимых моментов происходило в жизни юного графа, а после того, как мать ему однажды рассказала о частично уже сбывшемся пророчестве мадам Ленорман (разговор был вынужденным, поскольку графиня уже не знала, как отговорить импульсивного сына стреляться), стал проявлять еще больше осторожности и прислушиваться к знакам свыше.

На одном из светских вечеров в Петербурге Сергею довелось попасть на сеанс какой-то гадалки: та долго крутила его раскрытую ладонь, что-то бормотала себе под нос, даже палец ему уколола, и потом изрекла, что жизнь его зависит от женщины с родимым пятном на левой кисти. Ничего не понимающий молодой граф потребовал объяснений, на что предсказательница лишь отмахнулась от него, мол, ей подробностей тоже никто не дает. Никакие мольбы и угрозы не помогли: единственное, что сумел выбить из нее Сергей – будет эта женщина всегда рядом, и смерть ему не страшна. Увидевший в том возможность обойти пророчество мадам Ленорман и тем самым сберечь здоровье матери, излишне опекающей его, молодой граф воспрянул духом. Правда, все осложнялось лишь непосредственными поисками незнакомки.

Княжна Голицына врезалась в его память с первой встречи на одном из столичных балов – сложно не обратить внимания на барышню, настойчиво просящую подтвердить то, что он ангажировал ее на танец еще до начала торжества. Совершенно ничего не понимающий Сергей, у которого от сбивчивой и быстрой речи кружилась голова, дал свое согласие лишь потому, что отказать пронзительным зеленым глазам, с такой мольбой смотрящим на него, было невозможно. Спустя минуту рядом возник незнакомый ему джентельмен, ради которого и разыгрывался спектакль в одно действие.

Справедливости ради стоит заметить, что новоприбывший, похоже, испытывал некоторые сомнения в правдивости объяснений: все то время, что Сергей вальсировал с уведенной барышней, он не сводил с них глаз – пришлось после танца еще некоторое время демонстративно сопровождать неизвестную особу. Впрочем, нельзя сказать, что граф Перовский был против: возможностью интересного знакомства он никогда не пренебрегал, особенно такого. Старшая дочь князя Голицына, с которым, как оказалось, когда-то был в приятельских отношениях его дядюшка, имела приятную наружность – все в ней, от тугих темных кос, собранных на затылке, до покатых плеч и мягких форм, дышало женственностью и очарованием. Низкий, томный голос не имел ничего общего с жеманно-высокими тонами большинства светских барышень, а необычная форма глаз заставляла думать, что собеседник всегда вызывает у нее некоторые подозрения. За те недолгие минуты, что последовали за вальсом, Ирина успела коротко объясниться со своим спасителем, принеся искренние извинения, вот только Сергей даже и не думал винить ее за столь сумасбродный поступок – скорее желал доходчиво донести до жаждущего внимания незнакомца, что если барышня сказала о занятом танце, следует поверить ей на слово, а не требовать доказательств.

Они расстались, и если Ирина вряд ли вспоминала того, кто уберег ее от неугодного кавалера, Сергей искал ее на каждом светском вечере в столице. Еще и родители начали напоминать ему о том, что пора бы остепениться – двадцать пятый год шел, как-никак. Поиски невесты бы труда не составили, если бы не то проклятое предсказание. Уже отзвенела апрельская капель, отцвела черемуха, и столичная аристократия, изнывая от жары, начала приготовления к одному из главных торжеств – балу по случаю тезоименитства Ея Императорского Величества, что должен был состояться в Петергофе, куда весь двор переезжал с приближением июля. Задумчиво разглядывая плотную карточку, Сергей решил, что если и на сей раз среди множества хорошеньких лиц ему не удастся увидеть Ирину, он обратится к дядюшке.

Однако помощь Льва Николаевича не потребовалась.

В пышном облаке персикового цвета, с веточкой цветов на корсаже, обмахивающаяся полностью раскрытым веером, на котором искусным художником были «рассажены» какие-то пташки среди зеленых стеблей, она сама походила на райскую птицу, неизвестно как попавшую в эту золотую клетку Танцевального зала. Трезвомыслящий наблюдатель бы сказал, что спутницы княжны выглядели эффектнее, но для не замечающего иных дам графа Перовского милее нее не было никого ни здесь, ни, возможно, во всей Российской Империи. То была не любовь, но влюбленность – первичное очарование, столь свойственное юному возрасту.

Сергей с трудом удержался от порыва тут же украсть барышню: некоторое время он лишь украдкой следил за тем, как вокруг нее то появляются, то исчезают кавалеры, как она принимает приглашение на мазурку и кто-то другой так крепко сжимает ее руку в своей. Наблюдал и ждал, призывая себя к рассудительности. И только в разгар бала решился засвидетельствовать свое почтение, заодно представившись и находившейся в тот момент рядом с дочерью княгине Марте Петровне. С ее одобрения он танцевал с Ириной дважды, к неудовольствию некоторых офицеров, ранее пытавших удачу, но потерпевших поражение. Даже не задумываясь о причинах благосклонности княжны, Сергей всячески ухаживал за ней до последней минуты торжества, а перед новым расставанием пообещался нанести визит в Карабиху по возможности и испросил разрешения писать.

Чувство, зародившееся еще на исходе марта, после тезоименитства Императрицы внезапно вспыхнуло, словно костер, раздутый резким порывом ветра: мысли о старшей княжне Голицыной не отпускали ни на минуту, слова изливались на бумагу день за днем, и Сергею казалось, потеряй он возможность говорить с объектом своих дум таким образом, у него отберут воздух. Далеко не все письма доходили до адресата – большую их часть молодой граф убирал в дальний ящик стола, не желая показаться навязчивым или странным из-за своей потребности рассказать абсолютно все, но из тех, что отправлялись с личным посыльным, ответ получали абсолютно все, уверяя Сергея в том, что барышня действительно не против поддерживать с ним эту переписку.

Но все же тем, что превратило сильное и вполне естественное влечение в болезненное и постепенно утрачивающее черты разумного, стала первая встреча, местом которой была беседка у реки, схороненная за высокими зарослями ивняка. Полуразрушенные колонны, оплетенные зелеными лозами, единственная широкая скамья с отколотым углом – вот и все, что осталось от некогда изящного островка уединения, неизвестно кем и с какой целью построенного. Изнуряющая жара наводила на совершенно абсурдную мысль нырнуть в мутную воду, только бы немного освежиться, и ни тень от кружевного парасоля, ни легкость платья не спасали от жгучих солнечных лучей. Но именно это платье, лишенное пышного рукава, и отсутствие длинных перчаток, что не покидали дамских рук на всех светских выходах, позволило разглядеть темное родимое пятно на левой кисти, вмиг воскресившее те страшные слова. И хриплый, насмешливый голос, глотающий последние буквы, опять ударил по вискам, вызывая невыносимую головную боль. И страх.

Гадалка говорила об Ирине, в этом нет сомнений. Вряд ли в Петербурге – да и в Империи в целом – так много барышень с родимым пятном на левой кисти. И если так, то быть ей графиней Перовской. Родители, хорошо знающие ее родословную, не воспротивились, а даже предложили сговориться с Голицыными о браке, однако получили четкий отказ: граф намеревался все сделать самостоятельно. Ему уже набила оскомину излишняя опека.

В решении, принятом за считанные мгновения, не было любви, но было отчаянное желание выжить, и если для того потребуется обвенчаться с барышней, это не самая высокая цена. Осталось лишь добиться и с ее стороны ответного горячего чувства, за чем дело не должно было встать: в переписке Ирина всячески изъявляла свою благосклонность, а потому Сергей осмелился в неспешной беседе вскользь затронуть вопрос характера их отношений. Ответ можно было трактовать как угодно – загадочно улыбающаяся княжна перевела все в шутку, опуская глаза словно бы в смущении. Молодой граф решил не пытать ее излишне и в течение следующих свиданий ни словом, ни жестом не возвращался к этому.

Однако, когда август достиг своего пика, и явившаяся, как было условлено, княжна обмолвилась о том, что князь Алексей Михайлович подумывает перебраться в сентябре в столицу, что означает невозможность новых встреч до самого начала бального сезона, Сергей испугался: Петербург мог стать серьезной преградой их роману, порушив все на корню, ведь он прекрасно знал высшее общество, где имелись женихи куда более привлекательные. И без того не оставляющие его в покое строки предсказания вновь набатом отозвались в голове, затуманивая разум.

Тем более что случилось и подтверждение тем словам: Ирина уже однажды стала его спасением, когда они, вспомнив детские приключения (оказалось, и барышне были не чужды побеги из-под надзора гувернантки), исследовали старую церковь, и на молодого графа едва не упала гнилая балка – каким уж чудом княжна заметила это, он не знал, но если бы она не оттолкнула его в сторону, удар пришелся бы точно в голову и стал бы смертельным.

Прервавшие женскую речь слова о венчании были необдуманны, и даже сам молодой граф от собственной настойчивости ошеломленно замер, но ответ Ирины стер это чувство и ввел в шоковое состояние.

Отказ.

Сергей было подумал, что ослышался, но его худшие предположения подтвердились – княжна и вправду не желала входить в его семью и не видела его своим мужем. На просьбу объясниться, поскольку он принимал ее благосклонность за расположение и наличие ответных чувств, Ирина лишь покачала головой: она всячески старалась сразу поставить границы, которые не должны были пресечься. Ей польстило внимание, но о серьезных отношениях она совершенно не думала.

В иных обстоятельствах Сергей бы принял мнение барышни, перестав ей докучать и ограничившись редкими письмами, которые постепенно бы тоже прекратились. Но преследующие его днем и ночью слова гадалки возобладали над разумом, не оставляя выбора: Ирина должна была согласиться на венчание. Конечно, можно было обратиться к дядюшке, чтобы главы семейств решили этот вопрос, но подобное действие бы сильно ударило по самолюбию. Он должен был все сделать сам.

Если бы у него было время, возможно, он бы просто дал княжне возможность рассмотреть его достоинства лучше, дождался бы ответных чувств. Но все, чем он располагал – несколько суток до отъезда всего семейства Голицыных, и потому он мог лишь действовать – не ждать. Действовать грубо, беспринципно, не считаясь с желаниями дамы: стоящая на кону жизнь и спокойствие матери были бесценны. Что-то ему говорило – он будет ненавидеть себя за такой поступок, и вряд ли Ирина простит его сразу, но она однажды обязательно поймет и обязательно примет его чувства. Он обещал себе – клялся перед образами – что будет ей лучшим из мужей, чтобы искупить собственный отвратительный поступок. Но сейчас у него не было выхода.

Памятуя о том, что честь для рода Голицыных всегда была превыше всего, поставленная на одну ступень с долгом перед Царем и Отечеством, приносящая в жертву даже личные желания и чувства, если это требовалось, он осмелился сыграть на главном принципе княжны. Соблазнить ее. Обставить все так, чтобы со стороны это выглядело не насилием, но и ее собственным желанием, пусть и под воздействием взятого из кладовой дядюшки вина, к которому Ирина была крайне восприимчива. И поутру ему оставалось лишь противопоставлять обвинениям в свой адрес ее же собственные слова, сказанные той ночью.

Расчет был верен: Ирина проклинала его и день их встречи, но дала согласие на помолвку, лишь прося не торопить ее хотя бы с датой венчания. В сравнении с мыслью прийти на покаяние к батюшке брак с графом Перовским казался не самой страшной мукой. Она хорошо знала, что удара по и без того находящейся в шатком положении фамилии Алексей Михайлович не переживет.

Сергей принял ее просьбу – чувствующий за собой вину, он желал как можно сильнее смягчить это неприятное ощущение. Даже родителям было решено не сообщать о договоренности: пока все должны были думать, что между ними развивается роман – иначе скоропалительное венчание бы долго осуждали все кому не лень. А ближе к зиме молодой граф бы официально испросил руки у Алексея Михайловича, после чего можно было бы договариваться о торжестве.

Казалось, все складывается удачно, если бы не внезапный арест князя Голицына и ссылка для его семьи.

Страх, едва отступивший после согласия княжны, вернулся. Предвидела ли это гадалка? Знала ли, что их разлучат? Намекала ли на то, что он должен что-то сделать, если хочет жить? Только он не был приближен ко двору, не мог никак повлиять на решение Императора, не мог просить милости. Он вообще ничего не мог.

Когда в октябре к нему обратился князь Остроженский, как выяснилось, родной дядюшка Ирины, предложив свою помощь с устроением свадьбы, Сергей ухватился за него как за спасительную соломинку, протянутую высшими силами. Вместе они должны были добиться возвращения княжны в Россию, пусть и пришлось бы запастись терпением: Борис Петрович сразу предупредил – такие дела в одночасье не решаются. И Сергей ждал. Выполнял просьбы старого князя и ждал, тем более что по началу ничего богопротивного в этих поручениях не было: до той поры, пока перед ним не встала задача убить сестру своей невесты. Чем помешала князю Остроженскому собственная племянница, молодой граф не стал узнавать – это уже не имело никакого значения.

Единственное, о чем он мог думать – брак, о котором они столько раз в письмах говорили с Ириной. Его собственная жизнь. Спокойствие матери. Ради этого он поставил все на кон.

И проиграл.

Комментарий к Глава седьмая. День за днем – кораблекрушение

*Мадам Ленорман (Мария Анна Аделаида) – известная французская прорицательница, умершая в 1843 году. Предсказывала будущее многим великим лицам (включая Российских Императоров), считалась модной гадалкой, попасть к которой пытались все, хоть немного верящие в дар прорицателей.

Что касается болезни цесаревича – она действительно имела место быть, и доктор Шестов действительно предполагал простуду, однако его квалификация вообще подвергалась серьезному сомнению, поэтому катализатором явно выступила не невинная прогулка во внутреннем дворике. И не простуда там была.

Здоровье Николай действительно перенял от матери, если верить серьезным источникам: вряд ли это будет спойлером, ибо история РИ спойлерит куда сильнее, но туберкулез, с которым жила столько лет Мария Александровна, присутствовал и у цесаревича. Первая дочь императорской четы предположительно тоже получила наследственное заболевание, поскольку умерла от менингита.

========== Глава восьмая. И хлынет мгла, и ночь разверзнется еще бездонней ==========

Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1864, апрель, 19.

Кем бы ни был тот, кто так яростно желал очернить Катерину перед правящей фамилией и в первую очередь перед ее благодетельницей, он идеально рассчитал время: цесаревич, активнее всего выступающий в ее защиту, сейчас не мог даже с постели встать, и об его участии в ее судьбе сейчас говорить не приходилось. Государыня, какой бы всепрощающей ни была, крайне болезненно относилась ко всему, что связано с детьми, особенно со старшим сыном и дочерью, и даже если бы она сумела закрыть глаза на пропажу драгоценностей, то простить покушение на дочь – вряд ли. Имей Катерина сейчас возможность оценить ход мыслей неизвестного, она бы, вероятно, даже восхитилась, однако ей было отнюдь не до раздумий над собственной судьбой и чужими интригами: единственное, о чем она тревожилась – состояние Императрицы, на которую не смела сейчас поднять глаз. Продолжая стоять на коленях в нескольких шагах от нее, закусив губу с такой силой, что рот наполнился солоноватым привкусом крови, она боялась даже сделать лишний вдох. И не знала, что сказать.

Она не намеревалась что-либо утаивать – в том не было нужды. И смысла. Но как начать свое покаяние? Какими словами объяснить причины, которые в тот момент толкнули ее на преступление?

– Какую цель Вы преследовали?

Голос Императрицы был совершенно бесстрастным, как и взгляд, боль в котором сменилась пустотой. Те, кто лицезрел лишь такое выражение ее лица, вряд ли могли предположить, что Мария Александровна способна на искреннюю улыбку и ласковое слово – тонкие поджатые губы и едва сдвинутые к переносице брови вкупе с некоторой неправильностью черт создавали впечатление крайне требовательной, подчас даже строгой и живущей по уму, а не по сердцу, натуры.

– Ваше Императорское Величество, я бы никогда не осмелилась даже помыслить о том, чтобы причинить вред Великой княжне, – с трудом совладав со своим дрожащим голосом, Катерина медленно, почти выдавливая каждое слово, заговорила. – Я не имею смелости просить Вас о снисхождении, но могу поклясться своей жизнью: даже если бы Анна Федоровна не вошла в тот момент, я бы не причинила вреда Великой княжне. Мадам Тютчева должна была увидеть это.

– Я Вас не понимаю, – нахмурилась Императрица.

– Мне стоило во всем сознаться еще раньше, но я… я не желала доставлять Вам поводов для волнений, – тяжело сглотнув, она постаралась вычленить из хаоса мыслей хотя бы одну связную и позволяющую распутать весь клубок. – Мой д… – она запнулась, – …князь Остроженский желал, чтобы я совершила покушение на Его Императорское Величество.

Мария Александровна даже если и желала сохранить это непроницаемое и тяжелое выражение лица, не сумела скрыть проскользнувшего в глазах изумления. Впрочем, все так же стоящая на коленях с опущенной головой Катерина этого не увидела, пытаясь продолжить рассказ.

– Он желал мести. Желал совершить переворот. С моей помощью, – еще никогда слова не давались ей настолько тяжело; ног и рук она уже не чувствовала, и, казалось, что язык вскоре тоже парализует. – Он надеялся, что я… что я… стану Императрицей, – окончание фразы она буквально прошелестела, ощущая, как перед глазами уже рябит и расплывается золотой узор малинового ковра. – Ему было известно о моих чувствах. К Его Высочеству. Я уверена – это он виновен в смерти Дмитрия. Он хотел, чтобы я разорвала помолвку. Чтобы добилась обручения с Его Высочеством.

Ее трясло. Даже сильнее, чем в тот проклятый январский день, когда ей пришлось дать согласие на богопротивные действия. К горлу подкатывал ком, горячий пот липкими пальцами прошелся по спине, обнял за плечи. Тошнило так, что каждое новое слово усиливало это состояние. Она уже не могла даже сделать полноценный вдох, и отнюдь не корсет был тому виной.

– Я хотела рассказать обо всем Императору, но он бы не поверил мне на слово, а доказательств у меня не было. Пришлось лгать – сделать вид, что я готова принять участие в его планах. Я боялась, что иначе он сотворит все, что задумал, чужими руками, и я не смогу никак его остановить. Он… он хотел полностью избавиться от Императорской семьи. Когда он отдал этот приказ, на убийство Его Величества, я… я понадеялась, что смогу наконец вывести его на чистую воду.

– Почему тогда Вы совершили покушение на Великую княжну?

– Он переменил свое решение: желая доставить как можно больше государю, он пожелал начать с Великой княжны. Благодаря Его Высочеству момент моей встречи с его посыльным, передавшим мне орудие убийства, имел свидетелей.

– Постойте, – Императрица тут же прервала ее речь, – мой сын знал…

Она даже не успела закончить свой вопрос, тут же получив отрывистый кивок в подтверждение.

– Без помощи Его Высочества я бы ничего не смогла сделать, но он не знал, что именно я планировала, иначе бы наверняка предпринял попытку отговорить или помешать.

В комнате повисла тишина, густая и плотная, окутывающая коконом и обездвиживающая. Катерина замолкла, стараясь удержаться в сознании, хотя с каждой секундой это делать становилось все сложнее. Мария Александровна устремила взгляд в противоположную стену, на позолоченную резную раму большого зеркала, обдумывая сказанное фрейлиной. В прозвучавших фразах не чувствовалось лжи, и если бы княжна пожелала найти себе оправдание, она бы явно придумала нечто более простое. Да и говорила бы иначе – в этом Императрица была уверена. Но история оказалась настолько запутанной, что она не знала, как ей следует отреагировать.

За одну только мысль о покушении на жизнь Великой княжны ее стоило казнить. Но это было чужим приказом и принятым не в силу схожести мнений. Она желала подставиться под удар и защитить. Это не то, что требовало наказания. Если бы Император не поверил ей, она была бы заточена в Петропавловской крепости и, позже, расстреляна как государственная преступница. Но, по всей видимости, ее невиновность подтвердилась, и потому ее стоило отблагодарить за этот отчаянный шаг. И за преданность.

Мария Александровна умела ценить верность. И умела видеть искренность.

Вернув внимание склонившейся перед ней фрейлине, она еще с минуту изучала ее дрожащую фигуру взглядом, полным горечи, прежде чем подняться с кушетки.

– Встаньте, Катрин.

Уже одно то, что государыня обратилась к ней по имени, заставило Катерину задохнуться. Слабый хриплый выдох сорвался с губ, когда она поняла, что в этом приказе не было ни капли гнева. Из негнущихся пальцев гладкие шелковые юбки выскальзывали, практически парализованные страхом и моральным истощением ноги не желали слушаться, и для того, чтобы подняться с колен, потребовалось более пяти попыток. Наверное, со стороны она выглядела жалко и ни в какое сравнение не шла с той преисполненной внутренней гордости и стати барышней, что несколькими часами ранее холодно отражала колкости Ланской. Но сейчас ее совершенно не волновало, какое впечатление она производит: внутри о железные прутья билась окровавленной грудью птица-надежда и молила о прощении душа.

– Каким бы ни было Ваше решение, Ваше Императорское Величество, я покорно ему повинуюсь. Только прошу Вас, пусть князь Остроженский будет найден и наказан.

В который раз Мария Александровна не могла не поразиться своей фрейлине: вместо того, чтобы просить о помиловании, она искала справедливости. Худощавая рука с множеством колец осторожно легла на склоненную голову: Катерина так и не подняла глаз, то ли не имея сил, то ли ощущая слишком тяжелый груз вины.

– Возвращайтесь в свои покои, Катрин. На сегодня Вы освобождены от своих обязанностей.

Отойдя от своей фрейлины, Императрица медленно прошла к одному из высоких окон, за которым просматривался северо-западный ризалит, где когда-то проживала покойная Александра Федоровна. Дворец давил своими размерами, даже среди десятков комнат было невозможно скрыться и найти уединение; целый штат придворных дам заставлял лишь острее ощущать свое одиночество. Скорее бы уехать в Царское, вздохнуть свободно и, пусть это даже будет иллюзией, но вернуться в ту жизнь, которой они жили до коронации. Без этих бесконечных интриг и сплетен, без страха за жизнь детей.

Хотя глубоко внутри Мария Александровна знала – куда бы она ни отправилась, это будет с ней вечно. До последнего удара сердца.

***

Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1864, апрель, 22.