Текст книги "Ненавижу тебя, Розали Прайс (СИ)"
Автор книги: LilaVon
сообщить о нарушении
Текущая страница: 57 (всего у книги 62 страниц)
– Тогда зачем она звала тебя? Она считает тебя важнее меня? Ты что, трахал ее, пока вы были вместе?! Ты был с ней? – я накидываюсь на него, а Гарри, которого обескуражили слова, застывает, сделав из себя хорошую мишень, когда мой кулак встречается с его челюстью. Он отходит от меня, вытирая потекшую кровь из носа, а за тем одичавшее смотрит на меня, когда я готов был к новому удару, но алкоголь, что туманит рассудок, пошатнул меня, и я замахиваюсь в воздухе. В толпе послышались крики, а от нас отошли.
Вместо того, чтобы получить мой удар, Стайлс оказывает рядом с секундным мгновением, укладывая меня на лопатки, прижав к полу. Прошипев от зудящей боли головы, которая встретилась с полом, а так же всей спиной, я уже не могу противостоять, только ненавистно смотря на Гарри.
– Ты реально болван, Веркоохен, – рычит Гарри, которого я пытаюсь оттолкнуть, но вместо этого он прижимает меня к полу еще плотнее. – Я твой друг, и я бы никогда не прикоснулся к той, которую ты любишь. А ты ее любишь, брат, я знаю это и вижу. Ведь тот Веркоохен бы, никогда не пошел напиваться из-за девчонки. Он бы никогда не отшил другую. Он бы никогда не был трусом, коим сейчас ты и есть, – проговаривает он, а от его слов, мой гнев становится ярче и грознее, но он крепко держит меня, пока расслабленное тело алкоголем подчиняется ему.
Недалеко показалась охрана, но видя, как мы разговариваем, обескуражено остановилась, не зная, что делать дальше.
– Никогда. Не смей. Называть. Меня. Трусом. Стайлс, – внятно, громко и четко выговариваю я каждое слово, когда Гарри усмехается моей реакции.
– Уже лучше, Веркоохен.
– Уберись с меня, Стайлс, – шиплю я, дернувшись телом вперед, но не больше, чем надо было для того, чтобы встать.
– Как бы ты того не хотел, Нильс, я буду промывать тебе мозги, долго, да так, что ты быстрее встанешь раком, чем посмеешь заткнуть меня. Роуз ждет тебя, так что приводи себя в порядок, стань мужиком, а затем вернись в госпиталь на диван, ожидая ее разрешения.
Я тяжело выдыхаю. Как же он меня задрал!
– Ну, так что? – приподнимает он бровь, вставая с меня, а за тем поддает руку. Охрана расслабленно отходит от нас.
– Как только протрезвею, Стайлс, я так тебе врежу, что очнешься в том же госпитале, – раздраженно выговариваю я, но хватаюсь за его руку, встряхиваясь.
– Полегчало? – смеется он, вытирая кровь, которая не прекращает тоненькой струйкой течь с его носа по губе и подбородку.
– Можно было и без психотерапии, а просто треснуть, – я говорю зло, но на самом деле мне легче, даже дышать стало легче. На самом деле. Я беру свою куртку с пола, натягивая на себя.
– Можно же ударить разок утром? – насмехаясь, спрашивает Гарри.
– Я тебе руку выверну, придурок, – оскалился я, а он кладет руку мне на плече. Подтолкнув к выходу.
– Тебе надо в душ, Веркоохен. Несет от тебя, как от мусоропровода, – комментирует он, идя за мной, пока я безнадежно качаю головой. Но по губам протекает улыбка.
Может, он прав? Просто нужно время, подождать, совсем немного, а за тем я увижу ее? Свою любовь и головную боль? Как же я скучаю, как сердце мое скучает…
Я же лихорадочно и до горячки влюблен, по уши. Просто хотя бы глазком посмотреть, хотя бы немного, чуть-чуть, и прикоснуться разок, к губам. Таким пылающим, горячим, моим…
– Чего застыл? – ворчит Стайлс. – Идем пешком, тебе на пользу, придурок.
Я тихо усмехаюсь и, заплетаясь в ногах, иду за Гарри, в тишине, не переставая думать о той единственной, о той неповторимой и любимой мною девушки.
========== Часть 68 ==========
Нещадное утро наступает быстрее, чем я закрыла свои глаза, отдавшись сну со снотворным, которое убаюкивающее распространилось по телу. Но я вновь чувствую огонь, боль, жжение. С новым утром пришел страх c примесью боли. Не хочу чувствовать свое тело, когда оно пылает, я больше не могу мучиться, это нещадно.
Открыв глаза, когда в плече делали укол, который был знаком по ощущениям, я знала, что это мне поможет, но заскрежила зубами. Кол чувствительный. .
Надо мной был Пирс, озабоченно с жалостью смотря на меня, совсем слабо улыбаясь.
– Еще минуту, – уверяет он меня, а я, отдаваясь ощущением, пытаюсь встать. Не могу так лежать, чувствовать и терпеть, кожа касается постели и это отдается нестерпимым огнем. Когда это исчезнет? Когда мне станет легче? – Тебе лучше лежать, – предостерегает меня доктор, а я не обращаю на это внимания, приложив усилие, чтобы встать, слабо удерживая себя на дрожащих руках.
– Сколько мне еще тут быть? Сколько оно еще будет так нещадно болеть? Пирс, мне очень больно, – почти всхлипываю я, когда лекарство еще не подействовало, еще не забрало то пламя, которое меня охватывает через определенное время препарата, что медленно побежал по венам.
– Я могу поменять обезболивающее на другое. Но чтобы не нанести вред твоей беременности, он обладает особыми препаратами, то есть болезненной процедурой в несколько кубиков, но тогда тебе станет немного легче. Не обещаю, что заберет все ощущения, но ты сможешь свободно лежать.
– Ему точно это не повредит? – обеспокоенно спрашиваю я, опустив глаза в низ, на свой живот.
– Нет. Но тебе нужно много отдыхать, не нервничать и отменно питаться, иначе, ты угрожаешь ребенку выкидышем. Мы же не хотим этого, а, будущая мамочка? – бодро улыбается мне док.
Я нервно сглатываю, боясь представить, что такое возможно. Вправду испугавшись, я выдыхаю, посмотрев на доктора.
– Значит, я могу позавтракать? – через силу, я натягиваю ему любезную улыбку, и он кивает, тут же кинув взгляд на поднос, который уже стоял на тумбе. Но рядом я примечаю три книги, которые связаны голубой лентой. Это отвлекает все мое желание завтракать свежими и пахнущими булочками.
– Точнее сказать, пообедать, – он поддает мне поднос, и я уже прикрываю глаза. Боль притупляется, а я не могу отвести взгляд от книг.
Голубая лента… Книги… Это же он.
– Это мне? – показываю я на стопку, и Пирс кивает. – Можно… посмотреть? – облизывая губы от предвкушения, мое сердце с болезненным ритмом отбивается в груди, когда все три книги символизирует голубая лента. Наш голубой цвет. Наш!
– Гарри передал мне и сказал оставить тут, – проговаривает доктор, а я, когда получаю книги в руки, невольно расстраиваюсь.
– Хорошо. Спасибо, – тише проговариваю я, а Пирс любопытно смотрит на меня, когда я медленно развязываю бант на книгах, который крепко сдерживает их в стопке.
– Роуз, миссис Вуд придет к тебе через час. Надеюсь, ты еще не передумала? – с неудобством спрашивает доктор, а я обреченно подвожу глаза.
– Нет, но если мне что-то не понравится…
– Я ее уже предупредил, она понимающая и очень хороший эксперт, – перебивает меня Пирс, а мне все же не по душе выговариваться психологу. С моими мыслями, можно меня считать уже психически больной, ведь, я люблю человека, которого сейчас боюсь увидеть, услышать или уметь какой-либо другой контакт. – Ладно, отдыхай, я позже зайду.
Пирс тихо шагает к дверям, и выходит, прикрыв их. Я перевожу взгляд на руки, в которых все те же книги. Любопытно развязывая бант, который спадает с книг, я нахожу под ним маленькую открытку.
На открытке изображение голубой розы. Это не Гарри, это Нильс. Это его почерк, это его подарок, это его слова. Открывая, я вижу аккуратный почерк, легкий наклон влево и ровные буквы. От почерка веяло настоящей силой и уверенностью, что отдавалось мне тугим узлом в животе.
«От былого до сегодня, от сегодня к тебе, от тебя к любви…»
Я прикусываю щеку, чтобы не разрыдаться, но откладывая записку, я нахожу три книги: Хемингуэй, Джейн Остин, Харди. Судорожно выдыхаю, улыбнувшись. Первая книга «Старик и море»… Я уверенна, что это Нильс, и только он знает мои любимые книги, любимые слова и меня саму, от чего я невольно таю, печально улыбаясь такому подарку.
Запах топографии ударил в нос, когда я открываю новенькую книгу, и я удивленно изучаю первый белый лист, перед форзацем, что вложен в книгу. Дрожащими руками, я беру его, когда от волнения, меня начинает подташнивать, но сладко лелеять мое сердце.
«Милая моя, любимая, прекрасная моя Рози… Любовь, что в моем сердце, заставляет меня страдать поодаль от тебя, она убивает меня с каждым часом, разрывая мое сердце от тоски, от желания прикоснуться к твоим рукам своими губами… Последнее время, это стало моей мечтой – коснуться тебя своими губами, и не важно где… Я жду тебя, жду, как света во тьме, жду как солнце в ночи, как после боли – надежду, и буду ждать… Я люблю тебя, моя маленькая принцесса, моя любимая и юная мисс Прайс, больше, чем этот мир. Я дышу тобой чаще, чем воздухом… Не оставляй меня одного, я не справляюсь без тебя…
Н.В.»
Я пораженно затаила свое дыхание. Не уследила того, как с глаз пошли слезы. Рука невольно легла на рот, и мое дыхание учащается от волнения. Мой Нильс, моя самый лучший, любимый, мой прекрасный мужчина… Тоже скучаю, тоже люблю, только потерпи, немного, совсем чуть-чуть, дай мне справиться с этим, дай прийти в себя и я коснусь твоих горячих губ и теплыми рукам. Только подожди, мне нужно время.
Слезы разом вырвались из меня, а я со всхлипом, который разнесся по палате, прикрываю рот рукой. Нещадно, эта любовь подавляет меня, решительно и страх помогает ей в этом, но я держусь, держусь, ведь я нужна ему, а он нужен мне. Во мне есть надежда и свет, во мне есть плод любви и греха, который возобновляет меня и заставляет терпеть эту муку, эту каторгу внутри…
Но как мое сердце может все еще так полыхать, когда он подставил меня, когда я испытывала боль из-за его ошибки, когда он даже не смог мне помочь… Невыносимо. Мне невыносимо больно, везде, и будет больно, пока я не найду утешение.
Я боюсь того, что моим утешением станешь не ты, Нильс. Я боюсь, что не смогу обладать собой. Я боюсь, что не смогу быть рядом с тобой…
***
За дверьми стучат, и я тяжело выдыхаю.
Умеренно успокоившись, я осознанно контролирую себя, свои эмоции и свои жесты. «Я ничем не больна, я не чувствую боли, я сильна. Никому не удастся узнать о моей боли, никому не удастся понять меня. Никто не узнает о крике в душке, о боли там же, о ужасе, который я переживаю каждую минуту, вспоминая и вспоминая то, о чем нужно забыть» – повторяю я вновь и вновь в своей голове, пытаясь выстроить барьер меж внешним и внутренним моим миров.
Хочется убежать. Хочется быть одной. Хочется быть сильной.
Приподнимая подбородок выше, я прикрываю глаза, приказывая быть сильной.
– Войдите, – незамедлительно отвечаю я. Двери открываются, и в палату заходит женщина, с порога ярко и жизнерадостно улыбаясь, от чего непонятный ток прошелся по моим венам. Я остаюсь не подвижной, сидя на кровати со свисшими ногами к полу.
– Здравствуй, Розали. Я миссис Вуд, но лучше было бы, если бы ты меня называла Эмбер, – говорит женщина, подойдя ко мне поближе.
– Хорошо, – без лишних улыбок говорю я. Эмбер встает напротив меня, протянув руку. Я непонимающе поднимаю глаза, врезаясь в ее, в такие зеленые и яркие.
На вид, она очень молодая, может, младше тридцати лет. Темноволосая, без макияжа и обычное черное платье с темным пальто в руке, с коричневой сумкой, ничем не отличаясь от обычной женщины. Я не тяну к ней руку, не доверяя своим ощущением, она мне не знакома, и я не буду прикасаться к ней. Ее присутствие и без того накалило воздух до предела.
– Ты не хочешь со мной здороваться, Розали? – удивляется она.
– Я знаю, кто вы, миссис Вуд и чем раньше мы начнем, тем быстрее вы оставите меня в покое, – невольно, мой язык срывается на грубость, а женщина, даже не удивляясь, продолжает улыбаться, но не так ярко, как было до этого, словно, это вызвало интерес.
Интерес? Как же ни так, когда она знает благодаря Пирсу всю историю моей на всегда запомнившийся ночки в доме Хоффманов.
– И только из-за моей профессии ты не хочешь со мной разговаривать, скрыв все под своей грубостью? Давай ты будешь со мной честна, Роуз? – она присаживается на стул, заинтересованно смотря на меня, я в упор не свожу свих глаз с ее.
– Я вообще не понимаю, для чего вы тут, – сдерживаю фырканье, но недовольство проскальзывает и накаляет обстановку.
– Может, для того, чтобы помочь тебе решить твои проблемы? – спрашивает она, намекая на ответ, но я громко выдыхаю.
– А если у меня нет проблем? – прищуриваюсь я. – Я иду на поправку, я общаюсь со своими родственниками, я ем, пью, еще жива, не суицидница, не кидаюсь, не в истерике. Я нормальный человек.
– Нормальному человеку было бы страшно, после того, что с тобой произошло, Розали. И я знаю, что в палату ты впустила только свою бабушку, миссис Прайс и парня, Гарри Стайлса, а вот твой парень все еще в холле. Я не заставляю тебя плакаться, не заставлю ничего делать, против твоей воли… Я только могу поговорить с тобой и найти контакт. Ты можешь задавать вопросы, и то, что тебя волнует, а я помогу, подскажу… – она говорит ласково и тихо, заставляя своей нежной улыбкой завладеть моими чувствами.
– Значит, если я буду ненормальной, вы не засунете меня в психиатрическую лечебницу? – задаю я вопрос, и только потом до меня доходит, как глупо я себя веду.
Но мне действительно странно. Мне плохо. Я расстроена, потеряна, но должна быть сильной. Только эту мнимую силу рушит боль, и я опускаю голову, сжимая руки в замок.
– Я никак не связана с лечебницей для душевно больных, Розали. Тебе нужно высказаться и только, а я попробую направить тебя в нужную сторону…
Я вновь поднимаю свои глаза на нее, и они незамедлительно слезятся, а в горле появился ком. Эмбер сожалеющее улыбается, рассматривая меня. Я стала слишком впечатлительна.
– Знаешь, очень часто бывает тот момент, когда человек отталкивает от себя все и вся, поддаваясь эмоциям и душевным терзаниям, а это съедает его сущность. Это тяжело, это больно и страшно… Ему не с кем поделиться, и он боится любого контакта, не смотря на родственную связь и знакомых людей. Если ты хочешь разобраться в себе прежде, чем тебя поглотит боль или страх, то сейчас самое время начать бороться с самой собой. Тебе станет легче, вот увидишь, – она слегка придвигается ко мне, положив на замок из моих рук поверх свою ладонь, а я задыхаюсь от касания, резво убрав руки.
Необъяснимо, но ее руки приносят мне неприятный осадок, и не только в душе, но и на коже. Хоффманы удерживали меня силой, все делают что-то против моей воли, теперь это повлекло последствия…
Эмбер удивленно смотрит на меня, не понимая, в чем дело.
– Пока… пока не надо касаться меня, Эмбер, – проговариваю я, а миссис Вуд понимающе кивает.
Эти жуткие касания дают о себе знать, обливая меня кипятком. Нет, я не боюсь, ведь Гарри мог меня трогать, но не саму кожу, а бабушку я подпустила, ведь знала, что она мне ничего плохого не причинит.
Вдруг, я действительно стану неуправляемым животным? Чудовищем?
Я не хочу так жить. Почему вся дрянь случается именно со мной? Чем я так провинилась?!
Только вот… Я не знаю, смогу ли вытерпеть касания на своей коже, на спине, на животе, на губах и руках от Нильса. Я не знаю, как реагировать, даже не понимаю того, как именно реагирую я и реагировать ли вообще на что-либо. Все вперемешку, в густую кашу, какое-то болото, что заглатывает меня…
Мне нужно с ней говорить.
– Ты меня плохо знаешь, поэтому не подпускаешь. Твоя боязнь все объяснят и это скоро пройдет…
– Это было и раньше…– перебиваю я ее, и она внимательно смотрит, как я нервно тормошу край больничной рубашки. – Это раньше проявлялось, но менее в интенсивной форме. Нильс, он стал мне очень дорог, и я ему доверила себя, а он помог справиться с этой… я не знаю… я даже не знаю, что со мной происходит! – нервно всхлипываю я, смотря, как дрожат руки.
– Розали, все хорошо, это всего лишь твое воображение. Знаешь, обычно фобии, это самая ухудшенная и потерянная ситуация, которая проявляется после определенных обстоятельств. Ты все внушаешь себе, ты закрываешься, боишься…
– Нет, нет… Все не так. Оно словно огнем ошпаривает, мне больно, мне ужасно больно! – перечу я.
– Ладно, давай не большой эксперимент: сперва, закрой глаза, – говорит она, улыбаясь, а мое тело напряглось.
– Пирс сказал, что ничего не будет, кроме разговора.
– Это не терапия. Пусть это будет тебе проверкой. Тебе нечего бояться, это же не страшно.
– Ладно, – сдаюсь я, прикрывая глаза. Хмурюсь, недовольно ерзаю по постели, боясь неведенья следующих минут.
– Так, расслабься, – командует она, но я наоборот еще больше настораживаюсь. – Розали, если ты будешь противиться, я не смогу помочь тебе.
– Но я не могу, – мотаю я головой.
– Можешь, давай, расслабься. Расскажи мне пока о Нильсе, – просит она, словно отвлекая меня. – Вы же вместе, верно?
– Э-э…Что мне рассказать вам, Эмбер? – спрашиваю я, невольно вздрагивая.
– То, что захочешь, – и я слышу по ее голосу, что она улыбается.
– Он…– говорю я шепотом, задумываясь о нем. – Он очень не любит разговаривать за столом, – выпаливаю я первое, что приходит в голову, – Особенно, когда он сердит или нет настроения, – добавляю я, сама упуская с нутра улыбку на губы. – Он… Довольно экстравагантный, однажды он учил меня стрелять из пистолета, и у меня выходило, – усмехаюсь я. – Он…
– Почему ты не называешь его по имени?
Я выдыхаю, нервно прикусывая внутреннюю сторону щеки.
– Попытайся вспомнить самые яркие моменты, и называй его по имени, Роуз.
– Хорошо…– киваю я, выдыхая, и пытаясь преодолеть себя. – Помню, когда мы ехали на машине и начали ссориться, из-за чего мне пришлось выйти из нее. Представляете, Эмбер, он поехал за мной по тротуару, а потом догонял меня по парку, пока мы не свалились в кучу листьев на землю, – я слышу ее одобрительный смех и постепенно расслабляюсь.
– Продолжай.
– Мы катались на коньках. Нильс был удивителен, когда не контролировал свои движения, меня, себя… Тогда мы здорово покатались, – вспоминаю я, а с помощью закрытых глаз, я вижу эти яркие картинки, его улыбку и смех, озорство в ярких голубых глазах и нашу любовь. – А еще… Он часто учил меня, впрямь как учитель, но иногда его методы были крайне жестокие.
– Розали, попробуй вспоминать только те моменты, когда ты чувствовала себя счастливой, с ним, рядом.
– У нас довольно странные отношения, на самом деле… И каждый день было что-то новое, нестандартное. Нильс однажды провел меня по снегу. Босиком, заставив одновременно поверить в то, что я невиновна в смерти родителей. Тогда стало легче, словно камень с плеч свалился. А еще Нильс заставил меня выпить бутылку конька, когда я нарочно провоцировала его алкоголем. После, я до сих пор смотрю на него с отвращением. Он бывает таким, это его особенность, но мне это нравится… И так же безумно нравится его улыбка, его глаза, сила…
– Ты его любишь? – задает мне вопрос Эмбер, а я на секунду замираю.
– Люблю.
– Пирс сказал, что ты беременна, – настороженно спрашивает женщина.
– Да, это так. Это весьма неожиданно и шокирует, но это мой малыш, – я кладу руку на живот, не пытаясь открыть глаз, чувствуя нечто в животе, что отзывается теплом.
– Ты хотела бы рассказать о нем Нильсу? – от внезапности ее вопроса, я открываю глаза, недоверчиво глянув на нее.
– Не думаю, что сейчас нужное время.
– Ты боишься?
– Сказать, что у меня в животе его ребенок? Думаю, это естественно, ведь после произошедшего я могла бы, и избавиться от него, – недовольно отвечаю я.
– Но ты этого не сделаешь.
– Это грех.
– Или ты его любишь? – она ставит вопросы слишком быстро, не давая времени переварить свою информацию в голове, от чего она говорит со мной довольно вольно, но я не понимаю, чего она добивается.
– Миссис Вуд, что вы хотите узнать? – прищуриваюсь я.
– Боишься ли ты, или любишь своего ребенка и Нильса.
– А есть вариант объединяющее слово двух терминов?
– Страх? – спрашивает она, а я отвожу взгляд. – Мне непонятно, какие ты чувства испытываешь к Нильсу. Если ты его любишь, то почему он еще там? Если боишься, то почему любишь?
– Знаете, Эмбер, жизнь не так сладка, как кажется, а у меня она с особым перцем. Только настает момент, когда все хорошо, и тут же на голову выливают ведро ледяной воды. Только наши отношения с Нильсом стали налаживаться, как я оказываюсь, практически кинута им же. Он говорит о защите, а на мне применяют методы пытки, и хотят убить… Вы бы решились посмотреть в глаза тому человеку, которого любите до безумия, и который почти сломил вас? Единственное, что меня сейчас греет, это то, что во мне. В ту ночь во мне убили большую часть живой души, и мне хорошо, без нее хорошо. Только знаете, моему ребенку никто и никогда не причинит вреда, ни единый скот этого мира не тронет моего ребенка, никто не посмеет отнять его от меня… И это пока что единственная цель моей жизни на этот день…
– А Нильс? Ты собираешься его отпустить?
– Я не знаю, что делать, и делать ли вообще. Боюсь, ведь я сделала одну ошибку, поверив ему, и до ужаса боюсь, что я повторю ту же судьбу, что и прежде. Я достаточно натерпелась от рук людей, которые лишь удовлетворяли свои потребности за счет моей слабости, только вот никто не учел, что я выживу и смогу научиться ненавидеть.
Повисает тишина, и я смотрю на Эмбер, которая опускает глаза, не решаясь смотреть в мои. И я знаю почему – в них только боль, страх и ненависть, что поглощает меня.
Мы оборачиваемся вдвоем на стук двери и видим на пороге Пирса, который взволнованно оглядывает нас.
– У вас тут все хорошо? – интересуется доктор, и я киваю, глянув на Эмбер. – Тогда, думаю, на сегодня достаточно.
– Пирс, дай нам еще минутку, – прерывает она Пирса, который хочет подойти, но с моего разрешения покидает комнату.
– Вам было недостаточно того, что я сказала?
– Ты сама себе проблема, Розали. Ты свою слабость заменяешь злостью и обидой, которая заразила тебя в душе. Ты лжешь не только мне, но и себе, от чего тебе сложно принимать реальность. Когда ты поймешь, что для тебя дороже – тогда найдешь выход, но не стоит на любовь накладывать ненависть, а на людей обиду. Да, жизнь не сладка, и тебе не повезло, но на твои плечи пал груз, и тут, – она указывает на мой живот, – Твой луч света. Просто береги его так, как ты сказала, и подумай о моих словах. Твоя слабость – твой разум, послушай сердце, оно всегда подсказывает безумство, но для ненормальных людей, это и есть норма, – кивает она, легко улыбнувшись мне и поднимаясь со стула.
Взяв пальто и сумку, она вновь протягивает мне ладонь, чтобы попрощаться. Выдохнув и набрав побольше воздуха в легкие, я даю ей руку, и она довольно пожимает ее.
– Тогда, до завтра, миссис Вуд.
***
К трем часам дня ко мне приходит Равена, с которой я остаюсь на три часа, беседуя и выпивая чай с ромашкой, который она любезно заварила. Женщина оказалась на удивление понимающая, умна на лечении с травами, мудра в советах.
С ней было спокойно, слишком просто и легко. Я не могу беспокоиться за то, что она начнет спрашивать о том, что со мной, и что произошло в моей жизни, ведь женщина чувствует, куда нельзя лезть. Единственный вопрос, который она задала, это был о ребенке, и убеждение того, чтобы я подарила ему самую лучшую жизнь вдали от алчных, эгоистичных, циничных чудовищ – людей.
Равена оставляет меня под вечер, предварительно занеся ужин, и попрощавшись, вышла на исполнение своей работы, пообещав, что заглянет как-нибудь еще, принеся новый термос отвара.
Как только тарелки ужина опустели, и я набила свой живот диетической картошкой с парной котлетой, то пришло время для небольшого риска. Опуская ноги, я босыми ногами встаю на ледяной холодный пол, приложив немало усилий, чтобы встать.
Вчера и сегодня мне помогла женщина, медсестра, но сейчас я пробую начать идти сама, и это получается, хоть и не привычно. Я неделю не вставала с кровати, и теперь ноги онемевали от веса моего тела, даже когда оно не было таким сильным и упитанным. Дойдя до белой двери в ванну, я захожу туда, включая свет. Я прохожу внутрь в не очень приятную обстановку, когда весь мрамор был белее снега, как и вся ванная.
Слишком чисто и стерильно, от чего хочется вернуться домой, как можно быстрее. В теплоту, в уют…
Повернувшись в сторону умывальника, я невольно смотрю на свое отражение в зеркале, которое было мрачным и мучительным. Слабо усмехнувшись, я подхожу к умывальнику, открыв кран, пустив поток воды, но все еще смотрю на себя.
Равена была права: я слишком худая, бледная и несчастная. Не произвольно у меня самой к себе рождается жалость. Подняв руки на спину, я развязываю на себе больничную ткань, и та постепенно слазит с меня.
Глаза не могут выпустить слезы, они начинают гореть от недостатка их во мне. На животе видны уже не большие гематомы, залеплена рана. Опускаю руки к животу и аккуратно отклеиваю бинт с пластырем, освобождаясь и разглядывая затягивающуюся рану в боку. Торкаясь пальцем, я вздрагиваю, понимая, что это будет еще один шрам в дополнение к остальным.
Медленно поворачиваюсь в бок, и мои глаза прикрываются, когда меня начинает тошнить от того, что твориться на моей спине. Я знала, что там будет много ран, я знала, что там будет выжжен узор крыльев, ведь отчетливо слышала Хоффмана. Но я, ни как не могла подумать, что это видимые очертания одного кровавого крыла на пол спины останется со мной теперь уже навсегда.
Раны довольно глубокие, но они заживают. С виду, можно подумать, что ее не жгли, а умело руководили розгой, кончик которого кромсал меня, разрывая кожу, пуская кровь и входя в глубь меня, затрагивая сердце. Вокруг покраснения, довольно сильные, все опухшее, слишком отвратительное…
Невольно отворачиваюсь, не в силах больше лицезреть это художество на моей спине, и вскоре вовсе отворачиваюсь спиной к зеркалу. Приезжая в Нью-Йорк, я не думала, что так кроваво поплачусь своей же шкурой, на которой все это не стереть и не убрать. Никогда.
Сделав пару шагов, я оказываюсь около душевой кабинки, в которую медленно залезаю, закрывая дверцы. Боясь, что даже вода причинит мне боль, приходится самой направлять струи воды, которые выбивались из насадки. Аккуратно, медленно, осторожно, все, делая с волнением, когда вода начала обливать мою кожу теплыми струями, обмываюсь. Не давая им попасть на спину, что было крайне сложно, но реально, я смывала с себя всю грязь и угнетающий душок, который давно прилег на меня.
Около получаса сложных действий под теплой водой, я укутываюсь в белый махровый халат, заправившись ремешком. Из тумб, в которых лежало несколько десятков разных мазей, кремов, шампуней на разный вкус и цвет, я беру фен, суша свои волосы, и приводя себя в порядок.
Пусть я и утратила основную, живую красоту с щеками и румянцем на них, а так же блеск в глазах и пухлость губ, не смотря на худощавость, истощение тела, что обрело еще более видные черты ключиц, плеч, бедер и колен, я буду оставаться собой, той же, которая была и раньше, попытавшись скрыть свои недостатки.
Волосы, которые слегка завились на концах после их сушения феном, поправляю сухие локоны на голове. На полочке, у зеркала, я нахожу несколько ароматных кремов и размазываю их по коже, избавляясь от ее сухости. Ран не видно, лицо в порядке, я чиста после душа, боль притуплена обезболивающими, и я начинаю выполнять функции обычной девушки до всего того ужаса, что со мной произошло.
Убрав за собой рубашку, и бинты, я возвращаюсь в комнату, не быстро передвигая ногами. Но, как только я обошла выключенную аппаратуру, то невольно нервно выдыхаю, когда на кровати находится Гарри, перебирая мои книги.
– Знаешь, в чем заключается этикет, Гарри? Например, уроки уважения, когда заходишь только с разрешения в помещение той или иной особы, например, меня, – усмехнувшись, я смотрю, как он разворачивается, быстро положив мой подарок от Нильса на прежнее место, и встал с кровати.
– Я стучался, ты была в душе, – объяснился парень, а после тщательного рассматривания меня, показал свою улыбку. – А ты приходишь в форму.
– Ты что-то хотел? – спрашиваю я, сев на кровать, с заинтересованностью разглядывая его.
– Спросить тебя, не хочешь ли ты прогуляться по парку около госпиталя. Пирс сказал, что это было бы хорошо для тебя и твоего… – он замялся, и я почувствовала, как он смутился, – Твоего ребенка.
– Хочешь меня столкнуть с Нильсом или с остальными кандидатами на мое посещение? Нет, Гарри, это плохая идея, – качаю я головой, против того, что он предлагает.
– Нильс не в госпитале, как и остальные ребята. Я попросил Хольгера, чтобы он занял своего сына на время, а остальные отдыхают в гостинице в пяти кварталах отсюда.
– Хольгер? – переспрашиваю я. – Это же… но как?
– Отец Нильса подключился к нам, когда ты пропала. Он же и помог вам с Нильсом выбраться из дома Хоффманов.
– Они поладили? – удивляюсь я, ведь только припомнить то, как Нильс любит свою мать, как отзывался о ее портрете у себя в доме, как едко высказывался по поводу отца… Это было чудом, что они были вместе, и это искренне обрадовало меня.
– Поладили. Ну, так что? Я принес тебе вещи, – он поднимает с пола сумку, которая стояла в другой стороны кровати и кладет ее на постель, доставая мою зимнюю одежду. – Сегодня не так холодно, как обычно. На улице снег, правда, солнце уже почти зашло.
– Ты даешь мне обещание, что мы никого не встретим, совсем случайным образом? – усмехнулась я.
– Даю слово чести, а теперь одевайся, я подожду тебя за дверью палаты, – кивает он, наигранно разводя руки, словно я важная персона. Он несколько секунд все еще смотрит в глаза, а затем выходит, оставив меня с сумкой на кровати.
***
Через пятнадцать минут, выхожу из палаты в теплом черном пуховике, в сапогах, шапке и хорошо укутанная в вязаном шарфе. Гарри так же собран и оглядев меня, кивает, словно одобряет мою единственную выбранную им одежду.
– Пойдем?
– Да, давай, – киваю я, и Гарри любезно подставляет мне локоть, когда я не отказываясь, захватываю его под руку.
Не спеша мы спускаемся на лифте, и после оказываемся на улице, где усердно начало темнеть, а чистый и свежий воздух заставил меня прикрыть глаза. В палате слишком напряженный воздух препаратов, который проветривается, но все же, остается в помещении, часто вызывая дискомфортные ощущения.
– Совсем забыл, – замешкался Гарри, отвлекая меня от глубоких вдохов чистого воздуха, и я смотрю, когда он вытаскивает из карманов курточки перчатки, давая их мне. – Надень.
– Но, это не мои, – нахмурилась я.
– Я купил их час назад, – сказав, Гарри не дожидается моей сообразительности и аккуратно начинает сам натягивать перчатки на мои уже холодные руки.
– Спасибо, Гарри, довольно мило с твоей стороны.
– А разве я не всегда мил с тобой? – рассмеялся он, вновь предложив мне взять его под руку, на что я соглашаюсь.
