Текст книги "Ненавижу тебя, Розали Прайс (СИ)"
Автор книги: LilaVon
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 62 страниц)
– Первой все равно пройдет физкультура, – говорит он, избавляя меня от каких-либо движений, заставив очутиться в его кровати в обуви, которую я максимально близко двинула к краю кровати. Моя грудь быстро вздымается от возмущения, но я пытаюсь молчать, не делая острых углов в данной ситуации.
– И все же, мне лучше уйти.
– Это решу я сам, Розали, – самодовольно проговорил Нильс. Я отворачиваюсь от него, в то время как он наклоняется над моим лицом, легко улыбаясь. Он выбил меня из себя, но хочет вернуть мне настроение или продолжить лютые игры? Это глупо. Зачем он делает то, что не хочет? Веркоохен хотел показать, что манипулирует мной – показал? Я сама это прекрасно знаю, потому что поддаюсь, – Перестань так огорчаться. Это действительно была шутка. Если бы я хотел пройтись по твоему телу, я бы это сделал, но у нас действительно сговоренность и я не могу переступить эту черту и утратить такой ценный кадр в твоем лице.
– Тогда зачем? Это нелепо. Это глупо с твоей стороны.
– Я не предполагал, что ты ставила это условие далеко не из-за нашей близости. Я так понимаю, ты скрываешь иное, – задумался Нильс, отпуская мое запястье. Я обнимаю себя за плечи, думая о том, что это не наилучшей, но правдивый факт, который сказал Веркоохен. Парень подлезает к моим ногам, вновь расстегивая сапоги, и я подтягиваю ноги под себя уже без них.
Становится как-то странно. Обидно до сих пор, и даже отвратительно играть роль марионетки в его игре.
– Ты хочешь контролировать меня, но не можешь контролировать себя самого. Ты не можешь так поступать впредь, – тихо проговариваю я, закрывая глаза, и качая головой.
– Теперь я буду знать, Прайс, что ты и вправду так неприкасаема, – устало, протянул он, – Ложись, на подушку, – говорит он, а я меняю положение из вертикального в горизонтальное. Веркоохен ложится не далеко рядом со мной, и я смотрю на него. Пока тот вновь устремляет взгляд в потолок.
Он практически признал свою вину, не так ли? Значит, он понимает свою неправоту. А это не так уж и плохо. Но, тот факт, что я могла уйти обиженной, не слишком понравилось ему. Или же он понимал, что раз обошел мои правила, я подамся на попятную, отрекаясь от его указов. Так бы оно и было, если бы я подала бы сомнению его слова и уговор.
– Ты бываешь добр, но проявляешь грубость и жестокость, даже, безжалостность. Это только со мной, или со всеми? – спрашиваю я, не понимая, почему я вообще хочу с ним поговорить об этом, тем более в такой момент.
– Ты мне никто, Прайс. Мне плевать даже на то, жива ты или мертва. Твое дело слушать меня, а мое – не проявлять интереса к твоему телу, – холодным тоном заявляет парень, устремив на меня ледяные глаза, со серьезным лицом разглядывая меня.
В этот момент, казалось, что-то нещадно сломилось что-то внутри, когда сердце с болью кольнула, в глаза в момент пустили две дорожки слез. Я была ему крайне безразлична, как и тряпичная старая кукла на чердаке.
– Ты так яро меня ненавидишь, Нильс, – прошептала я, не зная, спрашиваю я или утверждаю сказанное мной. – Ты делаешь мне больно, проявляя свою жестокость ко мне. Поступая со мной так бесчеловечно, ты не сеешь доверия и моего прислуживания твоим наказам.
– Перед тобой я не буду извиняться, не смотря, что я поступил так опрометчиво. Возможно, я и проявляю к тебе более рьяные чувства жестокости, но совсем малость, удерживая границы. Я еще не забыл, с какой именно причины, ты стала исполнять мои требования, и никогда этого не забуду.
Я отворачиваюсь, еще больше расстраиваясь из-за его правдивости слов, что до корней меня завербовали болью и тяжестью. Это бьет сильнее и больнее, чем прежде. Он прав, мне нужно долго работать с нашими сложившимися отношениями, как и над ними. Мне хотелось бы, чтобы он не отталкивал меня, а наоборот привязался, и не хотел бы причинять боль, ни физическую, ни моральную. Но… это так трудно, когда он этого на самом деле хочет этого, даже с жадностью поджидая момента. Я была ему безразлична, как и марионетка, которой он лишь играл в животные игры, истребляя из меня жизненные силы.
Ему было плевать, жива я или мертва…
========== Часть 25 ==========
Мы заходим в аудиторию, где с минуты на минуту должна начаться лекция всемирной литературы профессора Бейли. Около стола профессора я встречаю нашего руководителя группы с той же вежливой улыбкой, как и в первый день знакомства. Нильс оборачивается, словно хотел убедиться, не сбежала ли я, пока шла позади него с почти беззвучными шагами, не радуясь этому дню, что начался с еще той перебранки.
– Прекрасная Розали, рад вас видеть. Снова, на занятиях, – все же решил заговорить со мной Бейли, когда я замечаю его требовательный взгляд остановиться.
– Доброе утро, профессор, – я была удивлена, что мой голос звучал оживленно, в то время, пока я находилась в прострации и в тоже время давящей тяжести. Веркоохен заметно утомил меня всего за час этим утром, и утомляет без остановки каждый день, как должное.
– Я могу полюбопытствовать, почему тебя не было во вторник? Я сдавал ведомость, ты пропустила целый учебный день. Не смогла так быстро адаптироваться? – спрашивает он, подходя ко мне, из-за чего приходиться все же остановиться и неуверенно посмотреть на Нильса, что стоял поодаль. Он не пытается сказать, что это его вина или придумать какую-то свою сочиненную историю, что могла бы меня отгородить от похода к ректору с объяснительной запиской, он приподнимает бровь, ожидая от меня ответа, не меньше, чем сам Бейли.
Я ненавижу лгать.
– У меня было плохое самочувствие, – в какой-то степени это было правдой, что несомненно наступило только после жуткой прогулки по Нью-Йорку на каблуках в морозную и слякотную погоду. Заслуги Нильса Веркоохена прикрываю я сама, когда он предупреждающе оглядывает меня, насторожившись. Конечно же, я не могла сказать правду. Такую тотальную ошибку для себя – я не допущу, по крайней мере, не в этот раз, не провоцируя Нильса на насилие надо мной.
– Вас не было на первых двух парах, прогуливаешь? Скажи, почему тебя не было и во вторник, желательно правду, – тихо спрашивает он, скорее всего не желая, чтобы кто-то услышал о его вопросах. – Мисс Прайс, я отношусь к вам очень хорошо, но если я не узнаю причину вашего отсутствия – отправлю вас к мистеру Вильяму, – говорит мужчина, а я волнительно ищу отговорки в своей голове, когда раньше я применяла их к школьному директору.
– Мистер Бейли просто в тот день меня попросили пойти…
– Это моя вина, – грубо перебил меня Веркоохен, похоже, заметив мою нервозность и точно уж не сладкую ложь, что говорили мои губы. Профессор в свою очередь неохотно повернулся к Нильсу. Могу сказать, что его кандидатура не очень устраивала его, особенно как собеседника, и подсознательно я уже знала, что Бейли известно, кто мой милый клыкастый сосед.
– Твоя вина? – недоверчиво переспросил Бейли.
– У нас на кухне произошел небольшой инцидент – взорвался чайник, пришлось вызывать ремонтные работы и следить за ними, так же помогая им и отмывая кухню. Сегодня я проспал и попросил подождать меня. Первой парой все равно была физкультура и организационный момент в вашей аудитории, вы особо, никогда не говорите ничего стоящего, и в обсуждение вступают лишь итоговые оценки. Достаточно подробно? – его уверенный взгляд заставляет профессора нахмуриться, и я вижу, что он понимает, что это Веркоохен настоящий наглец и лжец, а я лишь последствие его близкого нахождения рядом со мной. Бейли качает головой, и недоверчиво усмехается, похоже, и сам удивляясь как парню удалось выкрутиться из этого положения.
– Значит, во вторник взорвался чайник, а эти утром не смогла тебя разбудить? Роуз, мистер Веркоохен ничего не упустил? – переспросил он у меня, на что я всего лишь оживленно закачала головой из стороны в сторону.
– Что-то не так, профессор? – спрашивает Нильс слишком коварным голосом и уже несколько навязчиво.
– Все в порядке. Занимайте места, сейчас будет звонок, – отходит Бейли к своему столу, отступая.
На этот раз мне не приходится лезть наверх, или же сидеть самой. Голубоглазый парень составляет мне неотвязную среди первых рядов компанию, держа меня подле себя. Видимо, не очень хочет спускать с меня своих холодных глаз. Боится, что я выложу Бейли все карты на стол?
– Разучилась лгать, Прайс? Утром ты этому мастерски обучилась за пару секунд, – его бровь приподнимается, и тот в полуоборота, садится на скамейку, опираясь локтем о стол. Я пытаюсь игнорировать вопрос, и мне кажется, что он все понимает, ведь очевидно, что к вранью я была совсем не готова. Особенно лгать профессору – гнилое дело, – Говори со мной, я не давал команду молчать, – шепчет он угрожающим тоном как своей дрессированной собаке, заставив мой томный выдох выбираться из самого нутра от раздражения.
– Я ему говорила ложь. Я лгала профессору, что не так на этот раз? – оправдываюсь я, стараясь не затевать новый конфликт. Видимо у меня очень плохо это получается, раз его разозленный взгляд стает пуще прежнего. Я лгала о своей болезни.
– Как пятилетний ребенок, пойманный на краже конфет – вот вся твоя ложь, – недовольно и высокомерно прорычал он, а я спокойно отвернулась, видимо, привыкшая к его ежедневной агрессии. Мне всего лишь нужно научиться, не обращать внимания на его иногда такие алчные и жестокие речи. Мне нужно понять, что он специально это делает, чтобы мои нервы все время были на иголках, а я чувствовала себя вечно провинившейся и виновницей его агрессии. Но, разве сейчас мне есть за что каяться?
Надоедливый громкий долгий звонок разносится по помещению, и вся группа залетает в аудиторию, рассаживаясь по свободным местам. Их взгляд любопытно изучают нас с Нильсом, скорее всего, озадачены нашим довольно резким сближением, то есть, что сидим вместе, а не как обычно – каждый поодиночке. Сближения меня и Нильса, это скорее самая нереальная, недописанная история, изобретенная руками автором-неудачником, у которого ничего не вышло с его детской забавой. У нас нет ни начала, ни конца. Он и я – разные. И быть никаких «мы» и существовать даже в десятой параллельной вселенной вместе – невозможно!
– Ладно, ребята, начнем, – говорит Бейли, записывая мелом по доске тему урока. На доске появляется огромные, ровные буквы и по невидимой строке слова, которые я быстро читаю, вдумываясь: «Faith in our lives. 21 century» (Вера в нашей жизни. 21 век.)
– Прямое занудство, – слышу я сзади себя голос девушки, которая недовольно записывает тему в тетрадь, не впечатленная новой лекцией профессора.
– Анна, я все слышу, – усмехнулся Бейли, облокачиваясь руками о свой стол и с интересом рассматривая студентов. Я же вполне удовлетворена его темой, понимая, что, лично мне, будет интересно.
– Мистер Бейли… это же и впрямь… нудно. Мы изучаем философию, для чего она нам здесь? – прохныкала та же студентка, все еще не вдумываясь в свои слова, показательно страдая, и которую поддержала добрая половина группы. Я сдвигаю брови, когда профессор молчит и не говорит ей замолчать, – Мы могли бы пройти что-то интересное. Может, начнем рассматривать Рэй Брэдбери «451 градус по Фаренгейту»? Вы обещали на прошлой неделе! – интересуется она, но я не выдерживаю и смотрю на девицу, которая крутит свои волнистые русые волосы на пальце.
– И как же ты собираешься рассматривать роман, не понимая в чем суть людской веры во что либо? Что по аналогии надежда и чаяние, – пыхчу я, понимая, что ее голова совсем не соображает в лекции Бейли. Веркоохен удивленно смотрит на меня, а мистер Бейли улыбается моим словам, которые слишком громко вылетели из-за моей несдержанности. Я чувствовала себя неуютно, но удовлетворенно.
– Я по роману пойму, что к чему, Прайс. Тем более, к чему там вера? Надежда – возможно, но вера – это иллюзия нашего мозга, что желает и жаждет чего-то большего, чем есть на самом деле, – по-хамски выговаривает она, закатив глаза, словно это я недалекая от темы, а не она. Вот же необразованная девчонка! Я возмущенно повернута к ней, уже сидя в половину оборота.
– Думаешь, от этого что-то поменяется? Возможно это и иллюзия, но она столько же реальна, как и мы. Человек без своей Веры, без надежд – овощ, настоящий нежилец! Если ты этого не видишь, тогда зачем тебе литературный факультет, где сам фундамент знаний и нашей будущей работы состоит из философии, религии и рассуждений личного характера?
– Мисс Прайс, выходите ко мне, продолжим вместе, – воодушевленно говорит профессор, когда Анна решает промолчать, очевидно, понимая, что сказала не то, что следовало, отвернувшись от меня. Я мимолетно гляжу на Нильса, который привстает и выпускает меня из-за парты, пропуская в низ, к мистеру Бейли.
В аудитории царит мертвая тишина, и только мои шаги слышны, пока я спускаюсь по ступенькам к столу профессора, который сложив руки на груди, нахмурившись продолжил:
– Не думал, что когда-либо наученное жизни нью-йоркское поколение молодежи сможет так цинично относиться не просто к своей Вере, а даже и своим надеждам. Ребята, вы напросто погрязли в грязи своей необразованности. Подумайте на досуге, как на вас влияет Нью-Йорк, в особенности Бруклин, и пока есть время – исправляйте свои ошибки…
– Ну конечно! Вы решили поставить нам в пример интеллигентную и обученную англичанку? Да они с трех лет уже знают наизусть книгу этикета, и вычитывают классиков! Это нелепо, профессор, и никак не профессионально предоставлять заокеанскую девчонку нам в пример, когда ее всю жизнь обучали библейским верованиям, – недовольно высказал неизвестный мне парень, в середине аудитории, несколько враждебно осматривая меня с ног до головы. Какой наглец!
– Джей, помалкивай, – внезапно подал голос Веркоохен, повернувшись на парня, который замолчал, но его враждебный взгляд продолжал изучать меня. Что же, я действительно была в центре стервятников, и основанная моя проблема, что я – коренная англичанка.
– Неужели у нас в группе только один здравомыслящий человек? – спрашивает мужчина, качая головой, расстраиваясь, что никто не хочет разделять мое мнение о таких важных вещах, – Роуз, присаживайся, – указывает он в сторону, и я нахожу стул, за его столом.
Зайдя за стол, я присаживаюсь на мягкий стул, оглядывая десятки настороженных взглядов в мою сторону, пока я сжимаю кулаки под столом, стараясь не нервничать и держать себя в руках. Бейли стает у стола, с краю, внимательно изучая своих студентов.
– Что же, у меня к вам назрел вопрос: какую роль играет Вера в нашей жизни, на сегодняшний момент? – профессор смотрит на своих учеников терпеливым взглядом, но он заметно напрягает плечи под облегающим пиджаком, когда видит их незаинтересованность и излишнюю отрешенность. Он точно считает своих студентов неучами – вижу это, когда он качает головой. – Роуз? Расскажешь нам что-то? – спрашивает меня мужчина, а я скрещиваю ноги, слегка качая их от нервов на высоком стуле.
– Как по мне, Вера один из важнейших путеводителей в нашей жизни. Вера всегда играет важнейшую роль, и вы даже можете не задумываться об этом. У каждого из нас она разная и определенно личная, она – единственная; и как по мне, Вера и есть главным составляющим компонентом в жизни, – размышляю я, плавно выговаривая слова, пока Бейли вслушивается в каждое слово. Веркоохен не спускает с меня взгляда, и я знаю, что он так же внимательно слушает меня, как и профессор. Только, как он не был заинтересован, его брови сдвигаются к переносице. – У самой Веры есть очень разные течения, даже разновидности. У одного человека Вера – это религия; поклонение высшему существу, тому же Господу. Для этих людей Вера – жизнь, нет ее – нет человека. У других она связана с той или иной важной целью в жизни. Примером, может служить какая-то тяжелая неизлечимая болезнь. Больной человек всегда обретает Веру, когда его жизнь под угрозой, тогда мы и понимаем, для чего нам она нужна. Так же это цель может быть достижением чего-то большего, может, богатства, или же поиск сокровища того же ЮНЕСКО. Так же, Вера может играть незначительную роль, как, например: вы сидите на экзамене и пытаетесь верить в то, что напишите его удачно. Этих примеров существует столько, сколько и людей на земле. Каждый из нас определяет, к чему именно он будет привязан и с чем связаны его надежды. Нельзя ни во что не верить, это напросто невозможно.
– Замечательные примеры, Роуз, – одобрительно кивает мне Бейли, – А с чем связана твоя Вера? Мне интересно знать, чем наполнены твои надежды.
– Думаю, моя вера в том, что каждый из нас может стать лучше, независимо от вчера, сегодня или завтра. Мир станет от этого только добрее, как и мы друг к другу, – эти слова въедаются в мою голову, и я устремляю взгляд на голубоглазого парня, который смотрит на меня, крутя в руке свою ручку, обдумывая мои слова в первую очередь, – Может быть, когда человек не воспринимает свою Веру и слепо ее не видит, он не понимает своих действий или саму мотивацию всех совершенных проступков. Их судят, но позже, не каждый узнает о том, что с ними произойдет через несколько лет, и какова их Вера в нынешнее время. С самим временем меняется все, вплоть до внутреннего мира человека, – задеваю наши личные отношения с Нильсом Веркоохеным, которые прячу в подтексте и считаю как самый лучший пример, что может сделать Вера с человеком.
Понимаю, что он осознает, о чем я толкую, и вижу это по его пылкому взгляду. Это первый раз, когда он внимательно слушает меня, и если он прояснит в своей голове, что я не враг – докажет и свою Веру. Веру в лучшее. Только, Нильс любить крушить и разрушить все и сразу, и этот момент не был на то исключением.
– Ты глубоко ошибаешься, Розали, – слышу я черствый голос после долгого молчания. Веркоохен решил вмешаться в беседу, чем я уже могу быть взволнована. Его рассуждения выбивали из меня дух уже лишавший всех надежд, а рассуждение о Вере со мной при группе – я понимала свою тотальную ошибку. Я знаю, что Нильс попытается сейчас же опровергнуть все мои слова, мало ли не до последней буковки. Клыкастому чудовищу не нравится Библия, это ожидаемо.
– Ошибаюсь в том, что люди могут измениться? – решаю не давать спуску и показать, что я не та, кем являлась пять лет назад. Все мы меняемся. Все до единого, стоит лишь поменять мир вокруг себя и ты уже в новом образе, играющий очередную роль, но не как актер в театре, а как настоящий человек! Эта роль только твоя, как и жизнь, как и судьба, как и свобода.
– Ошибаешься в том, что каждый имеет веру. Я, к примеру, не верю ни в чертового выдуманного Господа и эти сказочки, что прописаны в старинных книгах; я не болен неизлечимой болезнью – и не буду, а если и так – я не стану верить в то, что что-то ее спасет, когда диагноз смертельный; и, тем более, я уверен в своих силах на экзамене. Так что ты ошиблась по поводу того, что вера является неотъемлемой от нашей жизни. Каждый из нас может справляться без этих… иллюзий и собственного самообмана, – он поднимает голову настолько гордо, что заставил меня думать о его вызове, чего он так жаждал на этот момент. Что же, он настоящий соперник.
Само слово «Вера» в его устах приобретает значение презрения и выдуманного феномена, что весьма расстраивает меня. Нильс Веркоохен должен знать ее, должен жить ей, должен ощущать ее своим чувством, даже представляя собой жестокого парня. Даже бесчувствию есть граница.
– У каждого она разная, Нильс. Возможно, ты этого еще не осознал, но это так. Это то, что у тебя с рождения, это то, что сопровождает тебя рядом всю жизнь, и это то, что будет с тобой, когда придет твоя пожилая смерть.
Бейли увлечен дискуссией, поочередно разглядывая на нас, и сам, рассуждает в голове, кто прав, а кто нет, но дает нам волю оспаривать друг друга. Но разве это не очевидно, что я права? Дискуссия должна была перейти в конец после моих слова, но Веркоохен меняет весь поворот событий.
– Докажи мне, Розали, что у меня была когда-либо эта «вера». Посмотрим, насколько ты уверена в своей теории, – усмехнулся он, будто знает, что я уже проиграла. И теперь это действительно вызов. Я задумываюсь под пристальными взглядами студентов, как и самого парня. Да, он не болен, у него есть деньги, он довольно умен… Но всегда существует один единственный фактор, который опровергает все и вся. И такой, к стати, нашелся в моем кармане.
– Допустим, что ты не всегда был таким уверенным в себе, Нильс. Каждый добивается успеха и независимости сложным путем, что полон барьеров. И скорее всего ты перетерпел то, что не смог бы одолеть каждый. В твоей жизни была сложность, преграда, которую бы бойко переборол. Вера всегда была с тобой, особенно когда ты был ребенком и думал, что будешь делать завтра, со своей завязавшийся проблемой, что была не решаема на то время, – слова даются слишком трудно, но Нильс сидит и сердито пронзает меня своими ярыми глазами. Я чувствую, как его ненависть растет, а глухой звук треснутой ручки, заставляет меня вздрогнуть, сжимая ноги под стулом. Конечно же, я говорила то, что увидела за все время, находясь рядом с Нильсом, и я понимала, что его барьер – я. Он одолел меня и стал сильней. – Все, что нас не убивает, делает нас сильнее, – договариваю свои слова, чувствуя напряжение и ярость, той самой, которой он сейчас душит меня на расстоянии.
Его трудностью в юном возрасте была только одна я. Не решаема. Неизменяемая. Я была мучительницей много-много дней, и я жалею об этом искренне, всей душой. Он должен мне разрешить показать, что все далеко не так, как он считает или видит. Я не та Роуз. У меня есть чувства, есть эмоции, есть непоколебимая Вера в себя! Я не причиню ему больше вреда, как и никому в округе.
– Мои помехи тебя не касаются, Прайс, особенно мое детство и все, что с ним связано. Но я точно знаю, что люди не меняются, особенно когда те являлись той же помехой чужого детства, – черство заговорил парень, глядя строго мне в глаза, а затем развернулся к группе, громко продолжив: – Люди теряют веру! Сейчас двадцать первый век на дворе и твоя мораль о человечности, о высшем небесном Господине, любой или иной любви, а тем более веры не существует. Что мы делаем? На улицах легко могут избить человека, убить, заставить сделать что-либо не по своей воле, а полицейские и пальцем не двинут, высасывая из граждан деньги. И вы серьезно полагаетесь, что обратись человек к вере – все станнит беззаботным, добрым, светлым и хорошим? Чепуха! – последние слова он преподнес профессору, что сложил руки на груди, внимательно выслушивая своего ученика. На этом Веркоохен не остановился: Болезнь? Сейчас не средневековье, Розали, чтобы молиться о выздоровлении, стоя перед иконами на коленях в святых храмах. Мы лечимся за свой счет и средства! Мы в вечных поисках денег, которые спасут нашу и без того жалкую жизнь. Миром правит то, что люди хотят удовлетворения, отдыха, комфорта, легких грязных денег и благополучности. Вера тебе не поможет в том мире, который вокруг нас, ибо каждый готов предать другого, ради своей выгоды. Разве не так, Роуз? – его порыв заставил подняться его на ноги, облокотившись на стол руками, пытаясь доказать студентам, как я была не права. И у него это до ужаса хорошо вышло. Большая часть группы завыла в подтверждение. – Знаете ли, чем я все это докажу? Собой. Именно я буду делать так, как хочу, что хочу и когда захочу. Где мораль такого поведения? – В выживании среди таких же, как и я. Таких же, как и весь Нью-Йорк!
Нильс понимает, что такими видными фактами опроверг мою мысль, оставив меня с несколькими предложениями в кармане. После его речи, меня мало ли не трясло, когда я решалась закончить этот долгий монолог.
– Как бы ты того не желал, твоя юность было складной, так же, как и Вера. Конечно, возможно, что не у каждого верование в лучшее и светлое, в благое дело, но она есть, Нильс, как бы того не отвергал! Каждый из нас хотел бы иметь что-то дорогостоящее, но к этому нужно стремиться. Стремиться с Верой. А дороговизна может быть, как и сама душа, так и картина в миллионы долларов на аукционе! И это уже ваш выбор, что для вас ценнее, – мой отпор слишком легкий, но его хватает, чтобы дискуссия пришла в два разногласия и никто не принимает из нас друг друга адекватно. У нас слишком разные моральные ценности, эти чертовы приоритеты, даже душа принадлежит двум разным мирам!
– Повторяю, Прайс: мое детство тебя не касается! В нем не было никаких помех, кроме парочки недругов и заниженных оценок от учителей! Не лезь туда, куда тебя не просят!
– Единственное, что тебе не по силу, Нильс, так это склонить меня в тот мир, который ты видишь своими глазами – а именно бескрасочный. Мои ценности, желания, надежды, Вера… а в частности и свобода – это мое, оно личное, и я не дам разрушить мои приоритеты, – не могу больше смотреть в его пронзительные глаза и отворачиваюсь, вбирая больше воздуха, нервно поправив выбившиеся локоны за ухо.
– Нью-Йорк тебе не твоя величественная Англия! Тут не театр, а настоящая жизнь, где нужно уметь выживать! И мой тебе совет, милочка, смени свои приоритеты в сторону этого города, – хлопает он ладонью по столу, зверски закричав на меня. В данный момент, когда мы перешли на личные темы, мы существуем только вдвоем, и никого больше. Мое сердце отбивает свой ритм, а нервы вновь на пределе, как и эмоции.
– Нильс, не стоит так ярко высказывать свои эмоции, сейчас лекция литературы, а не…
– А как выживать тем людям, которые не будут идти по головам слабых? Как выживать тем, кто будет справедлив? Как выжить, если ты являешься, может, и слабым физически, но сильным духовно? Разве людей не спасет то, что они смогут выжить с помощью своей мудрости, оставаясь людьми, а не эгоистичными, циничными тварями? Первобытное выживание – вот, что ты предлагаешь! – перебиваю профессора, повысив голос, так же спрыгивая со стола, показывая свою реакцию на то, как он явно унизил меня тем, что я англичанка и как я приближена к силе духу и Веры. Я сильней его, и возможно его кулак ему поможет при драке, при боли – он сломается, как сухой хворост.
– Ответ на твои вопросы прост, Прайс: либо исчезнуть с лица земли, либо подчиняться тем, кто стоит выше тебя. Конец только один – выбор за тобой, – говорит он спокойно, и по его лицу не сверкает улыбка, но глаза злорадствуют моей слабости. Мои живот скручивает от туги стыда, а в горле ком, и я точно знаю, что если скажу еще хоть слово, то эмоции возьмут вверх, а голос в порыве вздрогнет. Но сейчас я должна защититься, я должна показать хотя бы сейчас, что он не прав. Чертовски не прав!
– Тогда лучше исчезнуть и вовсе, – тихо выговариваю я, устремив взгляд прямо в его осуждающие глаза, что полны жесткости и холода. По щекам стекают первые слезы, и я не могу судить его за такие слова, которые он бросил только что на всю аудиторию. В Англии такие же люди, как и здесь, но они светлее, чем та тьма, что поселилась в сердцах этих людей.
– Розали? – обращается ко мне Бейли, очевидно замечая мои слезы, которые уже начали литься потоком. Я нервно дышу, проклиная себя тысячи раз за то, что захотела говорить об этой теме, связывая себя с Нильсом. Я могу думать только о том, что Нильс мог действительно стать дьяволом – падшим ангелом. Он ни во что не верит, как и в меня. Чего я добивалась проверяя его? Чего, черт возьми?
Лишний раз убедилась в его внутреннем чудовище, монстре, дьяволе!
Окончательно сломив себя на этом, я не могу больше бороться. Пробовать что-то новое, это встреча с новым провалом, и я уверена, что Веркоохен приложит все усилия, чтобы затянуть на моей шее кнут, потянув обратно к себе. Сражение было проиграно еще в начале затеи о битве.
– Мне нужно выйти, – шепчу, срываясь с места, и быстрым шагом почти вылетаю из этого помещения под терзающую тишину. Как только двери хлопают, а я оказываюсь в холодном коридоре, мое тело начинает колотить от бешеного адреналина и жуткой обиды, в большей части на себя и свою глупость. Руки предательски дрожат, а безмолвное рыдание выбивается из меня. Я отхожу от двери, пытаясь пройти дальше к светлому окну, а сквозь слезы и свои всхлипы слышу появление того человека, который ненавидит меня больше этой гадкой и грязной жизни.
– Какого черта ты творишь, Розали? Что за театрально представление ты развела посреди аудитории, удосуживаясь упрекать меня? – спрашивает он с яростной злобой, пока я стою к нему лицом. С меня выбивается громкий всхлип, что был ярким примером моего окончательного поражения. Моя внезапная истерика заставляет терять свой извечный контроль.
– Оставь меня…в покое… Нильс. Я хочу побыть одна, – тихо, сквозь дикие слезы и тягость проговариваю я, став рядом с окном. Совсем не соображая, зачем он стоит тут, зачем он пришел после таких громких слов, что ранили меня без ножа. – Что ты хочешь, что? – слабо, но находясь на грани, я начинала сумасшедшем голосом вскрикивать.
– Повернись ко мне, Рози, – приказывает он более мягче, но даже этот мягкий наигранный тон меня не успокоит. Я готова съехать по стене и лечь на пол от бессилия, от утраты силы и стойкости. Веркоохен пробил сквозь гранитные стены дыру. Через ужасное сопротивление, я, все же, поворачиваюсь к нему. Я истощена дискуссией, я распята им морально, сейчас и я теряю Веру, что смогу помочь ему. Эта Вера погружается к нему в адскую клетку под сотнями печатями.
Это все до ужаса невозможно.
Поворачиваюсь, встречаясь с его взглядом, и не могу разглядеть ни единую эмоцию. Он пуст, стеклянный, искусственный. Разве такое бывает? Где его чувства? Где сам Нильс Веркоохен? Затерялся в тех же мучительных терзаниях, как и я? Иронично! Он никогда не будет терзать себя за содеянное, в отличие от меня!
– Я портила твою жизнь. Я знаю, что ты ненавидишь меня. Я ненавижу себя за то, что делала с тобой, и мне сложно с этим жить сейчас… – выпаливаю я, пытаясь показать, что я больше не могу быть какой-то игрушкой и марионеткой, которой он желает руководить лишь щелчком пальцев. Может Англия и есть хорошие театр, но я не одна из кукол. Я – человек, у меня есть сердце, у меня есть разум, чувства, у меня есть жизнь, моя, черт возьми, жизнь как и свобода! – Я испортила все, что только было подвластно мне… Поздравляю, тебя Веркоохен, теперь и тебе подвластна моя жизнь. Играй! – вскрикнула я. – Только перестань мучить меня, – чувствую, как не хватает в легких воздуха, из-за того, что я вовсе не дышу, но это не останавливает мои слезы и припадки. Он довел меня до грани моего собственного самоедства безумия!
