Текст книги "Ненавижу тебя, Розали Прайс (СИ)"

Автор книги: LilaVon

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 62 страниц)

– Но я затолкаю тебя.

– Попробуй, – пожимаю я плечами, смотря на него с новым вызовом. Нильс сперва, думает о моих словах, но как только я замечаю ухмылку на лице парня, который уверенно начал шагать на меня, я ринулась по дороге, бросаясь в бег. О, конечно он мог затолкать меня в багаж на центральных улицах Бруклина!

Внутри все моментально всполохнуло, щеки оживленно разгорячились, а дыхание сбилось, когда я слишком интенсивно двигалась и вбирала холодных воздух легкими. Я бежала изо всех сил, надеясь, что смогу сбежать от парня, который последовал за мной таким же быстрым бегом. Чувство блаженства и свободы атаковало меня, но я, остерегаясь, постоянно оборачивалась, смотря на Нильса, который с ухмылкой догонял меня, пока я, хохоча, кружила по дорогам парка. Он мог догнать совсем быстро и легко, но сейчас, Нильс словно испытывал меня на марафонском забеге. Похоже, Нильса, это веселило не меньше, чем меня.

Я бежала не долго, всего с минуту, пока не начала запыхаться от быстроты и нехватки воздуха. Я начала замедляться, из-за чего совсем скоро почувствовала, как Веркоохен хватает меня за распахнутое пальто, удержав так, что я врезалась в него спиной, когда парень потянул меня к себе сильным рывком.

– Не вышло, Прайс? – рассмеялся кудрявый, поворачивая меня к себе лицом, а я тяжело дышу, пытаясь прийти в себя. Его хватка слабеет, а я растекаюсь в еще большей улыбке, чувствуя, как тело обволок поток жара. Это было потрясающе, не смотря на холод и усталость.

– Ты – не приговор, Веркоохен. Я могу пробовать снова и снова, – хохочу я, не в силе удержать смех, смотря на сверкающий взгляд парня и его впервые искреннюю улыбку, которую он не задумываясь, рождает на губах.

Я выскальзываю из его рук, но тут же попадаю вновь в плен из-за его слишком отменной реакции, которой он обладает. На этот раз, мы вдвоем отталкиваем друг друга, из-за чего вместе падаем. Веркоохена подводит сама ситуация, когда наши ноги цепляются друг за друга, и я падаю на землю, Нильс же, возвышается надо мной, слишком жестко притулив к земле.

Мои руки крепко обвивают его тело, от рефлекса самосохранения. Мы оба тяжело дышим, красные, с несвойственной улыбкой, валяющиеся на влажных листьях и прохладной земле.

– Ты никогда не сможешь убежать от меня… – выговаривает Нильс, ухватывая меня за талию все крепче и крепче, будто вот-вот я неестественным образом окажусь на окраине города.

– Если же убегу – не найдешь, – говорю я с некой сложностью, зная, что Веркоохена может это злить, но он начинает действительно смеяться, хохоча надо мной. Блестящие голубые глаза, не частая улыбка, ямочки на щеках, растрепанный, уверенный в себе Нильс может быть в моем мире, где мы на данный момент побывали. Он смеялся. Это был прекрасный момент за все наше знакомство.

Разве ему не весело? Разве ему не понравилось играть, бегать, смеяться? Это же дарит радость и чувство, что ты настоящий человек…

– Никогда, Роуз. Слышишь? Ты никогда не убежишь, не спрячешься и не исчезнешь от меня, – его слова приобретают серьезность, но тихая улыбка царит на нем. О, как наивно было думать о том, что он будет вечно руководить мной, как куклой на ниточках. Это не так, и только благодаря чувству обязанности… я все еще пытаюсь наладить с ним отношения, наступая себе на горло, сдержанно следуя его слепым указам. – Ты начала здесь свою жизнь. Нью-Йорк тебя больше не отпустит.

– Я знаю, – расслаблено отвечаю ему, понимая, что в ближайшее время никуда не денусь от него. Тело Веркоохена двигается, и он аккуратно перекатывается по земле, пачкая себя в земле и желтых, частями погнивших, листьях.

– Ты еще так молода, Роуз, чтобы жить в реальном мире, в наших суровых буднях с рутиной ядовитой примеси бесчеловечности.

– Я умею жить, Нильс. Если я не подобна твоим друзьям и твоему нраву, это не значит, что я не человек. У меня есть силы.

Я перечила, ибо знала, что умею и люблю свою жизнь, в независимости оттого, что и кто окружает меня. Возможно, я была сильнее даже Нильса Веркоохена. Не физически, морально.

– Нет. Ты похожа на маленького ребенка, который один во всем мире. Ты боишься опасности, и у тебя есть важные секреты. Но почему ты радуешься жизни, зная, что она так же хранит свои ужасы? Почему ты радуешься, когда знаешь, что твоя жизнь связана с самыми отвратительными людьми? – он не понимал меня. Он недоумевал, отчего злился и кажется, думал, что я могу ему лгать.

– Люди не отвратительны, жизнь делает их такими, – говорю я, ощущая его грудь под своей рукой. – Не все люди отвратительны, большинство хотят, чтобы их таковыми видели. Слишком много масок и ролевых актеров.

– Но я для тебя отвратителен, не так ли? – его лицо сменяется очаровывающей грустью, которая заставляет меня понять, что он открывается мне, тут, сейчас, в парке на холодной грязной земле. Совсем не много, но он говорит со мной, и это действительно так. Черт. Он говорит со мной!

– Нет. Ты не отвратителен, Нильс. Ты и я знаем, кто заставил тебя играть так, как ты сейчас живешь, – качаю я головой, не переставая удерживать улыбку счастья, от того, что мы на пару минут исчезли из реальности. Он открылся. Это был прорыв в наших отношениях, которые встали на нейтральную полосу.

– Почему? Я нахожусь с тобой буквально с несколько недель, но уже смог довести тебя до белой горячки. Почему ты все еще считаешь, что я не отвратителен? Я поднимал руку. Я унижаю тебя. Я критикую тебя. Я нахожу любой повод, чтобы обвинить тебя в нем. Я порчу твою жизнь, а ты считаешь меня способным к нормальной жизни? Ты чокнутая, – он смотрит прямо мне в глаза. Он грустит, он расстроен, можно было бы подумать, что измучен. Только с пять минут назад могла сказать на него «монстр, поедающий меня», или «дьявол, ворующий душу», а сейчас передо мной настоящий Нильса, который затерялся не меньше, чем я. Только, кто из нас потянет ко дну другого?

– Ни разу ты не допустил того, чтобы я пострадала. Ты можешь угрожать, кричать, довести меня до слез, но ты не бросаешь меня мучиться. Ни со слезами, ни с температурой… ни с побоями. Ты не видишь в себе хорошее, но это вижу я, – тихо проговариваю каждое слово, показывая, что он может быть хорошим. Очень хорошим Нильсом Веркоохеным.

– Ты не та Розали Прайс, которую я знал, – качает он головой, скорее всего понимая, что он был не прав, сказав, что я не могла поменяться. Что я надела маску, и я вся та же черствая, холоднокровная Розали. Но это не так. И он это понимает, только уже не хочет принимать очевидное, – Настоящая пай-девочка, – вновь улыбается Нильс, поворачивая ко мне голову.

Он оказывается совсем близко, так, что я слышу его теплое дыхание. Он заметно улыбается, и я чувствую, как он обвивает мою руку своими прохладными пальцами, пока я зачаровано не могу отвести от него взгляда. Нильс приближается ком не своим лицом, отчего в животе совсем спонтанно запорхали десятки бабочек, а я, поддаваясь своим чувствам, прикрываю глаза, чувствуя его близость.

– Вставай, – внезапно произносит Нильс, дернув меня за ладонь, принудив с особой резкостью подняться с земли. Я растеряно смотрю на парня, недоверчиво наблюдая за тем, как он отводит свой взгляд. Всего секунду назад он был крайне близко к моим губам, был таким теплым и знакомым человеком, а сейчас – все вернулось. Мы оказались на расстоянии почти три шага друг от друга. Он хотел держаться от меня подальше…

– Ты только что…– попыталась я заговорить, не понимая, что повлияло на смену его настроения.

– Ничего не было. И не будет, – качает он головой, с несдержанной скоростью устремившись обратно к дороге. Понимаю, что брови сдвигаются к переносице, лицо приобретает обычные черты серьезности и задумчивости, а улыбка медленно уползает в самую глубь его чувств.

«Ничего не было»… Но я никогда не забуду этого мгновения. Мгновения, когда во мне дрогнуло все нутро, когда он смотрел прямо мне в глаза, а его руки нашли уют у меня в ладони. В его же понимании, что «ничего» было то, что он может быть таким настоящим, искренним и радостным Нильсом, с которым мне будет комфортно. В котором я вижу человека.

Стена, которой он загораживается, дала первые трещины. Я безумно рада этому явлению. Пришло время ломать стену молотом, ожидая конечного результата – полного развала, пропустив в его мир яркое солнце и жизнь.

– Прайс, живее!

========== Часть 30 ==========

То, что парень в этот день избегал меня – было очевидно. Все что касается чувств – он избегает, отталкивает, уходит в свою тень. Ему чуждо иметь чувства, что он и я ощутили в парке. А может, он отталкивает меня. Он должен меня ненавидеть. Но я не могу ненавидеть его.

Перед глазами, в воспоминаниях сегодняшнего, часто мелькает парк с темными листьями, в котором мы чувствовали себя сближенными, и были довольны этим феноменом. Я точно помню, как он смотрел в мои глаза, сияя не только улыбкой. Я помню, как его дыхание било меня в щеку, отчего шли мурашки. Я помню, как его губы почти накрыли мои… Мне хотелось попробовать этот поцелуй с Нильсом Веркоохеном, но он обрывает все ниточки, связанные со мной. Он совсем не плохой парень, смышленый, целеустремленный и сильный. Но, его сбило с колеи, когда он обнаружил свою соседку, что раньше была весьма холодна к нему и жестока. Только, даже у сильных и независимых бывает так, что жизнь идет в никуда – беда не проходит одна.

Как только мне миновало пятнадцать после гибели родителей, бабушка мне показала новые границы удовольствия тому, что я еще юна. Все характерные мысли о жестокости, хладнокровии, равнодушии, которые были у меня до этого, ушли куда-то без оглядки, покинув меня. Перед мной была великая Англия, прекрасные возможности, отзывчивые люди и любимая бабушка. Место, где я забывала о существовании всего мира, стала прогулка по Иверлл на восходе и закате. Иногда это место было лучшим для пробежки, чтобы поддерживать себя в хорошей форме и задуматься о минувшем дне, или же дне который наступит, спустив пар, или наоборот набраться энергии и новых светлых эмоций. Да, мне было очень сложно без поддержки мамы и папы, но жизнь не встала на одной точке. Я отдалась обучению бабушке, которая не теряя времени, нашла способы заставить меня чувствовать прекрасное.

Это довольно интересно – почувствовать себя никому не обязанным. И это не о тех чувствах, какие испытывает Нильс: холодная ненависть, мстительность, безумен строгостью и жесткостью, желание поглощать в себя алкоголь, питать в себя никотин, иметь безразличие к окружающим его людям и жизни; скорее все наоборот – нужно научиться улыбаться искренне каждому, и ты увидишь, как прохожий недоуменно смотрит, незаметно для себя растягивая губы в улыбке. Смущаться своих чувств – все одно и тоже, что смущаться себя. Показав слезы, огорчение, поражение – это не предел мнимой «жалости», а лишь та сильная подача эмоций, которые показывают, что ты умеешь жить. Жалок тот, кто не принимает твои чувства, тот, кто не пустит слезу, когда ему больно – потому, что ему плевать, у него бесчувствие. А Нильс… Он чувствует, только выражает это не тоской и печалью, а вспыльчивостью, иногда повышением тона и требованием. Просто он такой человек. Такой одновременно прекрасный и чужой.

В мою дверь раздается три стука, отчего я нахмуриваюсь неожиданным гостям. Нильс не стучит в мою дверь, а заходит, зная, что именно он хозяин положения. Сейчас же я откладываю от себя ноутбук в сторону, поднимаясь с кровати, с настороженностью касаясь ручки двери, открывая ее.

Луи стоял на моем пороге, ярко улыбаясь. Только, сейчас мое сердце отстукивало чечетку, когда в его руках оказались новые белые розы. Я, немного опешив от своего гостя, не могу вымолвить и слова, глотая воздух ртом, не понимая, почему Луи стоит сейчас тут, с цветами. Я просила его об ином.

– Даже не впустишь в свою комнату? – парень с наглой усмешкой опускает глаза на мою пижаму, что была только с тонкой атласной майки и шорт. Его взгляд стал обжигающим, и это мне не нравилось.

– Я не могу. Ты же не хочешь проблем? – голос мой стал слабым и молящим. Против Луи я не имела ничего, кроме того ужасного поцелуя, что стал ни то выигрышным трофеем на глазах Нильс, ни то доказательство чего-то большего, может даже соперничество. Одно помню – было отвратительно!

– Для меня это – пустой звук, Роуз. Я пришел к тебе, и хочу провести вечер в вдвоем. И если ты сейчас соберешься, мы могли бы успеть посетить пиццерию, – Луи не желает отступать, – прими цветы. Они тебе понравились в прошлый раз, – парень протягивает букет, а я будто заледенела. Эти цветы были зверски разломаны Веркоохеным, боюсь, что после этого подарка, он потребует меня проделать то же самое моими ладонями.

– Луи, я прошу тебя, как друга – уходи, пока не поздно, – качаю я головой, чувствуя, как мурашки пробираются по спине, когда я гляжу на правую дверь в коридоре. Она была закрыта, пока еще. – Я понимаю, что у нас были хорошие отношения, но ты сейчас не вовремя. Совсем не вовремя, – почти шепчу я, не желая повышать голос – стены в этом здании совсем тонкие.

– Малышка, аккуратней с выражениями, – палец Луи приподнимается немного выше моего живота в предостережении. – Ты мне нравишься, но не нужно со мной так разговаривать. Я пришел, как друг. Предлагаю тебе просто пойти развеяться и поесть вкусной пиццы, без каких-либо подтекстов.

– Луи, прошу, тише! – мои руки в утишающем состоянии, пытаются сбавить его тон к минимуму. Но сложность в том, что Луи – парень, а его тембр громок даже, когда он тих. – Я не могу, у меня огромная гора литературы и эссе. Пожалуйста, уходи, – взмолилась я, пытаясь как можно быстрее закончить разговор и выставить его за дверь. Только, это Луи, и он не собирается сдаваться так просто.

– Ты пропустила сегодня пары – день у тебя был свободен, ты точно уже все сделала. И ты в пижаме, с чего я могу сделать вывод – ты была под одеялом, ни то читала, ни то смотрела фильм. Кажется, когда я заходил в блок, слышал голос Джима Керри, или мне показалось? – в ответ я стискиваю зубы, прикрывая глаза. Тон его был недовольным и громким, отчего я качаю головой и понимаю безвыходность всей ситуации.

– Я была в госпитале. С Нильсом, – подняв глаза, я обнаруживаю, как сильно нахмурился Луи. – У меня простуда, и по просьбе Нильса я пошла к доктору. Завтра, я мало вероятно пойду в колледж, – объясняю я ему ситуацию, сдержано шепча в ответ.

– Конечно, Веркоохен никогда у нас не упускает лишнего шанса затащить к себе в постель новую девочку, – усмехнулся парень, а я удивленно расширила глаза.

– Что ты такое говоришь, Луи? Ты же знаешь, какие у нас натянутые отношения. Он ненавидит меня, и делает все для того, чтобы я жила тут под его контролем…

– А насколько ты ненавидишь его, а, Розали? – темноволосый парень скидывает розы на пол, и они оказались немой чертой меж нами. – Как сильно ты пытаешься вырваться из его лап? К чему ты прибегала, чтобы уйти от его ненависти? Что ты делаешь, чтобы оставаться настоящей англичанкой в таких условиях? – его голос стал вскрикивать, а я на каждой высоком восклицании подрагивать, взволновано смотря на парня.

– Я… Луи, я не… пожалуйста, хватит, – опускаю глаза в пол, встречая пышный букет роз.

– Ты – его куколка, но ты ему не нужна, Прайс. И ты далеко не первая и не последняя, кто решил помочь бедному одинокому Веркоохену. Но я открою тебе глаза – ему нравится быть таким. Для этого парня легче согнуть кулак и ударить, нежели понять твои чувства. О, да, а чувства у малышки есть, и еще какие сильные! И эту малышку приводит в огорчение, что бесчувственный Веркоохен ничего не замечает? Перестань сочинять сказки, Прайс! Перестань делать из него спасательный круг – он топиться и утопит тебя, когда ты подашь ему руку, – шипит парень, а я понимаю, что мое сердце болезненно сжимается, и возможно из-за правды.

От его слов мои глаза защипали слезы. Мне было ужасно неловко, но я понимала, что Луи говорил мне правду в глаза. Нильс не хочет чувствовать, он не хочет другой жизни, ему не нужна вся палитра, чтобы жить, достаточно только мрака и белой дороги.

– Уходи, – с этим слабым и отчаянным словом вырываются наружу слезы.

– Малышка, ты терзаешь себя. Пойдем со мной. Ты же знаешь, я никогда не сделаю тебе больно. Я – обещал, – Луи протягивает руку, на которую я смотрю без каких либо чувств, как и на него самого. – Ну же, – его ладонь может поместить обе мои руки, и я знаю, что если пойду с ним – он сдержит слово, попытается коснуться моих губ, а когда сделает это – будет руководить расположением, как и раньше.

Моя рука дергается, но все еще в сомнениях. Мне был важен Луи Томлинсон, но Нильс был мне важнее…

– Прайс, кажется, ты обещала приготовить ужин, – голос, что заполнил тишину был ядовитый, яростный, холодный, заставляя морозным ветерком пробраться по моей пояснице и поднять глаза. Луи оборачивается.

Он стоял в спортивных темных штанах и черной футболке, сложив руки на своей мощной груди. Босой и недовольный. Его взгляд пронизывал нас и то, как близко были наши руки, но я отступила, спрятав обе руки за спиной. Желудок затянуло в крепком и ноющем узле, может от волнения, а может и от ужаса своей участи.

– Пусть она сама решает, чем заниматься, Нильс, – с нажимом заговорил Луи.

– Она уже все решала раньше. Не будь дураком, Томлинсон, ты тратишь время. И да, ты прав, она моя куколка, – его взгляд вновь переместился на меня, а я утратила способность дышать. Зачем они так поступают со мной? Я чувствую себя будто на сцене отвратительного театра. – Подними их и выбрось в урну. Сделай это без пререканий, Рози, – настойчивый взгляд Нильса был решительным и предостерегающим.

Я не понимаю, когда ноги согнулись в коленях, но розы оказались в моих руках, я поднимаю их с пола.

Выбросить в урну я была не способна. Оттого решаю протянуть их обратно Луи, замечая, с какой слепой яростью пронизывает меня Веркоохен.

– Я не могу иначе, Луи. Прости, – слезы давно увлажнили мои щеки. Я была ничтожной в его глазах. Он мне нравился, по-настоящему. Он стал первым, кто подкрался так близко, но его оттолкнул Нильс, и заменил его. Чувства к Веркоохену стали острее, что приводило меня в глубокое размышление. А Луи… ему казалось, что это мужская борьба, где он уже проиграл.

Этим днем мне хотелось прикоснуться к губам Нильса.

– Имей в виду, что куклы могут пойти по рукам, Прайс. И в скором времени он откажется от тебя, а ты останешься с разорванным сердцем, малышка. Много ума не надо, чтобы увидеть твои чувства, – и я вновь задыхаюсь, а Луи зло отворачивается, последний раз бросает взгляд на Веркоохена и вылетает из нашего общего блока. От громкого стука дверью, с верху, над дверью, слетела едва заметная бела дымка из маленьких расщелин.

Не успеваю прийти в себя, как Нильс оказывает совсем рядом, гневно сотря мне в глаза.

– Ты… Все эти проблемы только из-за тебя! Ты во всем виновата! Ты решила оставить меня без друзей! – внезапный крик заставляет меня сжаться и заколотиться быстро бьющееся сердце. – Сколько можно мучить меня? Сколько можно ставать у меня на пути? – он с бешенством вырывает букет из моих рук, а я вскрикиваю. Мои ладони были сцеплены в пышный колючий букет, а теперь на ладонях появилась кровь, пока Веркоохен удерживал в своих руках цветы.

Задыхаясь от слез и обиды, мои ладони налились кровью, отчего руки стали подрагивать, а Веркоохен расширил глаза. Он… моментально смягчился в лице, а глаза его округлились. Парень хватает меня за запястье, рывком потащив на кухню.

Встав над умывальником, я надрывно всхлипывала, а Нильс, притулившись ко мне, ополаскивал руки в прохладной воде. Боль была не заметной, меня больше волновали слова Луи и Нильса. Неужели я на самом деле рушу все, к чему прикасаюсь. Разве я так делаю? Я не хотела сломить его дружбу с Луи, и даже с Найлом, но я была виновата, и не могла с этим ничего поделать, рыдая над умывальником.

– Прости. Слышишь? Прости, я не хотел сделать тебе больно, – его шепот был волнительный и тихий над ухом, а я не чувствовала боль. У меня болело внутри. Мне казалось, я могу справится с Нильсом, могу ему помочь, но становится только хуже, а чувства… глубже. – Вот, присядь. Рози, сядь. Я помогу тебе, – он почти садит меня на стул, пока я в замешательстве не хочу замечать его суеты, не понимая, почему все складывается подобным образом. Мне хотелось принести ему радость – пришло разочарование; я хотела сделать ему лучше, когда вышло все едва не моим заключением в блоке; я хотела показать ему мир без печали, и окунулась в него, забыв Нильса в той темноте; Хотела, чтобы он почувствовал, а почувствовала я.

Слезы не уходили, они даже с удвоенной силой стекали по моему лицу, капая на пижаму. Нильс бережно смачивает ранки ватой с антисептиком, с волнением остужая спирт, когда он щиплет порезы.

– Я не хотел, Рози. Правда не хотел. Я не подумал, что пораню твои ладони. Тебе больно? – он заглядывает в мои глаза, с низу, а я растеряно отрицательно качаю головой. Мне не важны раны на руках, он не знал, что они вцепились в шипи, он не виноват.

– Ты правда считаешь меня куклой? Той, бездушной, на веревочках, – всхлипываю, когда его глаза вновь поднимаются в мои, но тут же он опускает их на руки, поочередно став перебинтовывать их.

– О, Роуз, о чем ты только думаешь сейчас? – качает головой Нильс, завязывая крепки бантик на ладони. – Я не играю с чувствами, а тем более с твоими. Для Томлинсона – кукла бездушная вещь, для меня – слово касательно твоей… изящности, миловидности и красоты. Понимаешь о чем я? – он внимательно перематывает вторую ладонь.

– Ты разорвешь мне сердце, Нильс? – едва уловимые слова вылетают с моего разума в голос, а он замирает. Он уже меня разрывает на кусочки, делая мне больно своими словами, действиями, поступками. Мне уже больно, по я все еще здесь, охотно перечу его слову и поддаюсь его требованиям. – За то… Что я сделала. Ты меня ненавидишь, правда?

– Розали, – выдохнул парень, произнося полностью мое имя, будто собирался сказать что-то очень важное. – Я не держу на тебя зла. Ты не такая, как остальные. Иногда это приводит меня в ярость, а иногда в замешательство. То, что ты сразу не выбросила букет в урну привело к ранам. Я очень сожалею об этом, мне совсем не хотелось сделать тебе больно, тем более таким способом. Но… согласись, что послушав меня – ты бы была невредима… – он завязывает второй бантик, закончив перебинтовывать мне ладони. Его руки накрыли мои, а его губы коснулись костяшек, отчего я потрясенно сглотнула. – Мне жаль, что так вышло, – он касается своими губами другой руки, и я не понимаю, что за роль он играет на этот раз.

– Ты мне нужен, Нильс, – выдыхаю я, почувствовал легкое давление его ладоней на мои руки. Глаза парня метнулись на меня, а брови нахмурились. Мое сердце, казалось, сейчас выпрыгнет из груди. – Мне не на кого положится в этом городе. Ты единственный, кто помогает мне. И прошу только об одном – не разорви… – я выглядела жалостливо, и возможно запутавшаяся в чувствах, но его ладони скоро накрыли мои лицо. Теплые, сильные, грубые….

– Я сделаю тебе чай.

***

Утро следующего дня было никаким. Бесцветным. На улице шел сильный дождь, громыхала молния, что и разбудило меня ото сна. Пошевелившись, я чувствую, как неприятно щиплет в ладонях, отчего смотрю на них, едва заметно потерев друг об друга. Сейчас мне ужасно захотелось домой.

Запереться в своей комнате, оградиться от мира, поглаживая пушистого пса, который и день и ночь будет рад моей руке на его шерстке. Мне хотелось послушать бабушку, которая подбодрит веселыми историями, наведаться в питомник животных, зайти в старбакс к ребятам, подпевая вокалисту. Мне хотелось… обыденного дня, просто один чертов день без ничего постороннего. Но, сейчас это было невозможно.

На часах было раннее утро, и я понимаю, что Нильс в своей комнате будет спать примерно к девяти часам – обычно он высыпает в это время. За его тщательный уход время и помощь, мне хотелось его отблагодарить плотным вкусным завтраком. Я ему была благодарна и хотелось это выразить именно так, а не очередными словами.

Занявшись первое время душем, я обдумала свой план действий, а через полчаса стояла у плиты, замыслив приготовить мясо, спагетти и домашнее печенье, чему обучила меня бабушка Мерфин. К девяти, как я предполагала, услышала тяжелые шаги, а после и хлынувшую воду в душе. К тому времени, пока он вышел из ванной комнаты, я убрала кухню и накрыла столовый стол, в ожидании появления Нильса Веркоохена.

– Ты приготовила завтрак, – констатировал парень, от чего я дернулась, не ожидав его услышать в полной тишине. Повернувшись на его голос, я приоткрываю рот и однозначно приобретаю румянец. Он стоял в одном полотенце, что было обмотано вокруг его бедер. Мои губы моментально пересохли, но смочит их языком в этот момент мне показалось слишком вульгарным и не подобающим. – О, – он усмехнулся уголком губ, завидев, как я быстро отворачиваюсь. – Право, не волнуйся так, я сейчас оденусь.

И надо ему только минута, чтобы оказаться за столом в спортивных штанах. Мне отчаянно хотелось попросить надеть его футболку, и это уже было не из-за смущения, а из-за того, что мне хочется смотреть на это тело. Его волосы были влажными, с них капала вода, и капли по одиночке скатывались по его оголенному торсу.

– Когда ты успела все это приготовить? – он, хватает вилку и с небывалой скоростью потребляет пищу, еда не проглатывая ее, от чего я удивленно наблюдаю за парнем, не спеша разделывая мясо ножом. Нильс, забыв обо всех правилах, словно не ел с неделю, хватает ножку курицы руками, похоже, даже наслаждаясь ее вкусом. – Отлично. Очень вкусно. Поставь чайник, пожалуйста.

Пока Нильс с сумасшедшей скоростью сметает еду с тарелки, я ставлю чайник, сразу сделав два кофе.

– Ты очень голодный, – решаю с ним заговорить, когда он тянется к ваза с печеньем, не дожидаясь своего горячего кофе.

– Детка, я – парень, и особой радости в готовке не получаю. Голод заедаю пиццей и бюргерами с колой, так что твоя домашняя готовка равняется ресторанной стряпне, – довольно воркочет парень.

«Детка» – отдается отголосок в моей голове. Я мало заметно улыбаюсь, выключая свистящий чайник наливая воды в чашки, досыпая сахар и добавляя небольшую порцию сливок.

– Нильс… Я хотела с тобой поговорить и попросить о чем-то важном для меня, – пытаюсь начать разговор, отложив тарелку еды, что была почти не тронута, отпив маленький глоток вкусного кофе. Веркоохен весь во внимании, переводит на меня взгляд.

– Сперва я, – он улыбается мне довольной улыбкой. – Как твои ладони?

– Лучше, – пожимаю я пелчами, почувствовав дискомфорт и опустив руки на колени.

– Я могу посмотреть? – он настойчиво протягивает свою руку и я не могу отказать, поднимая одну руку положив ее тыльной стороной к верху. – Нужно сменить. Станет намного лучше, – он развязывает бинт.

– Нильс, я хотела поговорить… – возвращаюсь я к своей теме, а он меня перебивает.

– Мне кажется, что через неделю здесь не будет и следа. Крови нет, поэтому предлагаю лейкопластырь, – Нильс поднимается с места, точно двинувшись за аптечкой на верхней полке.

– Нильс… Со мной и моим руками все в порядке. Только царапины, – проговариваю я, когда он садиться на свое место и достает вату, антисептики и какую-то мазь.

– Да, это не может не радовать, – он мило улыбается, а я не знаю, как обратить внимание на то, что я хочу поговорить с ним и сказать о том, из-за чего он может стать суровым и грубым сегодняшним днем. Только я открываю рот, как Веркоохен начинает говорить со мной, – Хорошо. Даже очень хорошо. Я помажу тебе руки этой штукой – она быстро затянет порезы.

– Нильс, пожалуйста, выслушай меня, – сдаюсь я его напору и прошу о том, чтобы он просто услышал меня. – Я очень устала и мне бы хотелось на ближайшие четыре дня отлучиться… В Англию. Совсем не на долго.

То, что я боялась – происходит уже со слов «отлучится в Англию», когда он холоднеет, а его рука замирает, переставая пачкать мою руку в лекарстве. Он сцепляет зубы, поджимает губы и нахмуривается, пока вторая рука на столе сжимается в кулак.

– Это не так долго, как кажется. У доктора Родригеса я возьму справку, чтобы закрыть прогулы, возьму задания на дом с мистера Бейли, сделаю все дома, а затем…

– Ты никуда не полетишь, Прайс, – цедит он сквозь зубы. Я невольно сглатываю, непонимающе сжимаясь под его грозным взглядом.

– Но… почему?

– Розали, я не отпущу тебя домой, – на отрез рявкает парень, отчего по моей коже пробегают мурашки. Он пугал, а его ладонь в кулаке настораживала. Наступает молчание и он продолжает втирать мазь в мою ладонь, медленно закрепляя лейкопластырем. – Четыре дня тебе никак не помогут. Даже не пробуй сейчас меня переубедить. Ты только рассеешь спор…

– Я хочу домой, Нильс! Разве тебе никогда не хотелось вернуться в свой родной дом, где твой отец и мать, посидеть с ними за ужином? Поговорить, прогуляться по городу? Как ты можешь быть таким черствым? – я набираю напор, не сдаваясь так быстро, как ожидал того Нильс.

Эти четыре дня пойдут на пользу нам двоим. Он – решит вопрос со своими делами, друзьями, с учебой, а я наберусь новых сил дома, обдумаю свои чувства и желания, разгребу все это по полочкам и стану следовать определенному по шаговому плану. Это будут сложные, но вполне не обязывающие ничего четыре дня.

– Нет, – грубо повторяет Нильс, а я чувствую, как от новой обиды на его отказ в глаза набегают слезы. Сдерживая их, я отвожу взгляд в сторону, пару раз моргнув. – Мне плевать на моих родителей – не удачное сравнение. А ты остаешься тут, и только попробуй упаковать чемоданы без моего ведома – я выкину их на свалку. Ты меня хорошо услышала?

Нильс как чертова сталь, которая не поддается быстрой обработки, оказываясь еще прочнее. Почему я думаю, что он так прост, как любой англичанин? Его воспитала Америка… Как он может говорить такое о своих родителях? Эти люди подарили ему жизнь.

Мне кажется, что Америка давит на меня с каждым днем все сильней, или же я стала впечатлительной? Мне нужен тайм-аут.

Набираю воздуха в свои легкие.

– Я предположила, что ты отпустишь меня, потому что понимаешь и уважаешь мои чувства. Ты играешь со мной, то относишься с полной серьезностью к каждой мелочи, часто отвергаешь, затем притягиваешь ближе… От этого можно сойти с ума, и мне, не как девушке, а как Розали Прайс нужно время, чтобы принять все это. Ты сказал, что я не кукла, но ты дергаешь за ниточки создавая свою игру, в которой у меня не самая лучшая роль. Я прошу дать мне немного время, чтобы понять себя саму и мои чувства – это важно для меня, Нильс. Услышь меня, – то, что он услышал, может повлечь за собой не очень хорошую позицию и отдалить его от меня, но я желаю его искренности больше, чем оказаться в Манчестере. На данный момент. – Я знаю и вижу, что тебе нравится играть, Нильс. Но я не могу перебороть себя и подчиняться тому, кого не знаю до этих пор, который скрывает от меня правду, который нечестен со мной, который может в любую секунду сорваться. и задушить меня собственными руками. Я не сбегаю, говорю тебе прямо все то, что чувствую и что мне больше всего желанно. Это не сложно – понять меня.