Текст книги "Ненавижу тебя, Розали Прайс (СИ)"
Автор книги: LilaVon
сообщить о нарушении
Текущая страница: 55 (всего у книги 62 страниц)
– Вы на что намекаете? Она не говорит? – встрепенулась Мерфин, нахмурившись.
– Девушка пережила не просто стресс, а настоящую каторгу. Она в шоке, ее мозг еще не до конца принял ту информацию, что она в безопасности. Розали некое время может вести себя своеобразно – отдалиться, молчать, не подпускать к себе… Что она и делает. Мои помощницы не могут к ней прикоснуться, как ее сердечный ритм ускоряется на мониторах, – он двусмысленно смотрит на меня, словно уже глазами говоря: «видишь, это твоя вина, ваше рук дело», но я выдерживаю этот взгляд, пока
Пирс вновь не обращается к Мерфин. – Думаю, пока что вам не стоит находиться с ней в тесных объятиях. Она все еще в ужасе.
– Я..поняла вас, я буду осторожной. Надеюсь, она сама не отказалась от посетителя?
– Она не отказалась. Мисс Прайс не ответила ни на один мой вопрос.
Я судорожно выдыхаю. Гарри находится так же в небольшом замешательстве, как и мы все. Мерфин явно понимает, в чем дело – видно по ее глазам, что понимает. Она знает ее диагноз, повреждения, и синхронно этому, проводит анализ с психическим уровнем.
Вдалеке, в самом темном углу сплывает тот факт, что раньше она боялась именно касаний из-за Финна и его дружков, которые замучили девушку, побили, изуродовали ее понимания о ласке и рук человека. Мои пальцы сжимаются в кулаки в тот момент, когда тело вздрагивает в неприязни. Она забыла об этом со мной, дав разрешения на то или иное касания по ее телу. Она дала мне волю на ее коже, она дала себе свободу рядом с моими руками. Доверила себя мне.
А сейчас отказываясь от касаний медсестер… Сердечный ритм ускоряется, она напугана. Она в шоке и растеряна, Розали боится, вновь. Господь, да что же ты с нами делаешь?
Пирс кивает, понимая, что сейчас ему лучше уйти, чтобы дать нам время очнуться от нового больного диагноза, который он дал, увидев своими глазами. Мерфин резко поднимается, а я перевожу на нее на понимающий взгляд. Ее рот то открывается, то закрывается, как у немой рыбы, что выбросили на берег. Ее лицо показывает десятки эмоций, и единственное, что я замечаю – шок, поражение, ошеломление и скрытый страх в глазах за ее внучку.
Она вновь садиться назад, потупляя взгляд на полу, а я переглядываюсь с Гарри. У меня нет смелости, чтобы спросить что-то, поэтому немо прошу Гарри заменить меня, что он и делает.
– Миссис Мерфин, вы что-то знаете об этом… То, что сказал Пирс? – тихо спрашивает Стайлс, а ее взгляд врезается в меня так проницательно, что мои легкие останавливают свою работу, так же, остановив поток воздуха. Сердце ушло куда-то в пятки, но яро отдает резкими стуками в висках. Руки вновь затряслись, от чего пришлось сдерживать свою реакцию, но смотреть в ее карамельные глаза.
– Знаю, Гарри, – оповещает она моего друга, но, ни разу не свела своего взгляда с меня. Она бесстрастна, словно под воздействием шока, да так, что ни единый мускул не дрогнул на ее лице, только приобретая бледные оттенки кожи. – Если ее реакция не измениться с нужными препаратами, прописанные доктором, если психотерапевт будет для нее пустым звуком, как и я сама… Если она не подпустит сейчас к себе кого-то, то боюсь, что ее ранее проявляемая начинающая стадия страха прикосновений, перерастет во что-то иное, большее…
– Иное? – нахмурился Гарри, а прикрываю глаза. Все шло к черту, все шло туда, откуда и появилось, что ситуация усложнилась, когда раньше можно было что-то исправить, то сейчас можно все погубить одним лишь диагнозом.
– Фобия, – вылавливаю я суть, выговаривая это слово вслух. Гарри окидывает меня удивленным взглядом, словно не веря, что такое возможно. Но это так. – Раньше она потерпела боль от рук одних недоумков, которые… Она боялась касаний, я помог ей это преодолеть, а сейчас… Она пережила тоже самое, только хуже. Явно у этого есть название, я не знаю…– быстро проговариваю я, замечая, как двое слушают меня и это заставляет меня нервничать.
– Гаптофобия, на почве чего может развиться антропофобия, андрофобия или гетеро и генофобий… Число исхода фобии может быть довольно большим. Но смысл остается прежним – она может испугаться контакта с ее кожей, мужчин, близости с мужчинами… Нильс, – окликает она мое имя, пока я нахожусь в таком ужасе, как и все. – Ты сделал мою внучку почти психически неуравновешенной. Подтвердись мои опасения – ты ее никогда больше не увидишь, я даю тебе слово, – заявляет Мерфин, а меня бросает в жар.
Миссис Прайс поднимается с места, отдаляясь от нас и заходя в отделение под наблюдением Пирса, который идет за ней.
– Ты мне не говорил о ее страхе.
– Он пропал через несколько недель после нашего знакомства. Она просто доверилась мне и… перестала бояться, убрала эти грани меж мною и собой. Все было хорошо, слишком хорошо для реальности.
– Но если он боялась, значит, вы не были еще вместе?
– О чем ты говоришь, Гарри?
– Она доверилась тебе? Она разрешила тебе быть с ней в близости? Если это страх, как говорит Мерфин… То ты действуешь на нее иначе. Ты можешь сам ее вернуть в это состояние стабильности.
– Фобия не как не пересекается с постелью, Гарри. Я лишь комфортно расположил ее к себе, чтобы нам было вместе хорошо, а она по влюбленности убрала все страхи, доверив свое тело. После это переросло в наше воссоединение и я рад этому. Если она была вод воздействием нашей мании друг к другу, то она быстрее обретет все перечисленные Мерфин термины страхов, нежели подпустит меня…
– Ты любишь ее. Почему ты хочешь ее так легко отпустить? – удивился Гарри.
– Нет… ты меня не так понял… Я ее никуда не смогу отпустить, пока не обеспечу ее безопасностью, уходом и заботой. Я буду пытаться держать ее как можно крепче…– я задумываюсь. Я ведь действительно готов ее никуда не отпустить, словно зверушку, как бездушную куклу. – Господи, какой я эгоист. Мне ее не хватает так же, как и воздуха… Мне ведь, уже плевать на ее чувства, противостояние, желая вернуть в Нью-Йорк, уже обдумывая то, как будет комфортно ей, а не мне. Я просто чудовище. Почему она этого не видела?
– Видела, Веркоохен. Прекрасно видела, но ты же, знаешь ее. Знаешь, что она видела больше, что знала о тебе больше, чувствовала больше. Раньше и мне казалось, что ваш тандем выдуман, что она крутит тобой, вертит. Но в Англии она угнетала себя, питалась страхом за твою жизнь, каждую минуту думала о том, чтобы вновь увидеть тебя, часто доводя меня до внутреннего воя. Мания… Нет, она в тебя влюблена так же, как и ты в нее.
– Тандем, – повторяю я его слово, от которого затрагивает сердце.
Для меня любовь – пустое словно, ведь оно исчезло с матерью… Но с Розали все чувства вернулись, обострились, затрещали по швам, когда я видел ее, находился с ней, трогал ее. Не отрицаю того, что сперва, мне хотелось довести ее до сильнейшей депрессии, управляя ею, манипулируя, сделав из нее безвольную куколку.
Хотелось ее задеть, уколоть, сделать больно эмоционально, чтобы она падала каждый раз, как делал это я. Меня съедала месть и отмщение, ведь она была не такой, как раньше. Хотелось вывести ее на чистую воду, увидеть сущность, узнать то, зачем она надела эту маску хорошей девочки.
Хотелось… Но с первыми слезами, с первыми ее извинениями, испугом и несколько проявляемым страхом я оступился. Не верил до последнего, думая, что это новый ее проворный план отравить мою жизнь. Что она разом скинет все козыри или же воткнет в спину нож.
А в реальности произошло то, что она нуждалась во мне, как я в ней. Оказалось, что она мне стала дорога. Этими глазами, которыми она каждый день ненавидела, восхищалась, любовалась и вновь ненавидела. Все шло по кругу. Ее мысли сводили с ума, она верила в силы Господа, а я ненавидел ее гардероб из странных, самых обычных и однотонных вещей. Ее всегда трясло до мурашек и доводило до эйфории одно лишь касание на затылке, и это сводило с ума меня. Она хотела бороться со мной, а я хотел только одного – чтобы это сокровище досталось мне, которое должно было охранять таинственное чудовище.
Чудовище исчезло, потеряв свое величие, сущность демона, чувства дикости, связав в оковы и приклонив. Ее слезы ставали для меня мучением, ее страхи отдавались жалостью, и хотелось тут же ей помочь, заставить забыть об этом раз и навсегда. Ее слова предавали важности, и я впитывал все в свой слух, потом в мозг. Глаза сканировали ее каждый миг, находя в ней то, что видел только я, по самые уши влюблен в ее живую натуру, чистую, частично искалеченную душу. Она могла меня понимать, могла любить, могла губить мой всегда контролируемый контроль. А так же вызывать его, умеряя лишь словами и нежностью.
Постель. Я должен был превратиться в зверя, я знал, что должен был, но она… Она его отогнала в угол, загнала своим светом вглубь, осветила меня. Я был нежен, впервые наслаждался чувствительным девичьим телом, впитывая ее запах, принося ей удовольствие, обеспечивая ее теплом. Она была словно первая в моей жизни девушка, потому что иных мой разум не воспринял.
Все впервые было с ней и это удивительно. Я был влюблен ни в ее тело, ни в сексуальность, ни в то… совсем не в то, во что влюбляются самцы в период сумасшествия. Я влюблен в ее душу, в глаза, в улыбку, в ее свободу, характер, который менялся с гибкой соломинки, до не пробивного старого дуба… Я влюблен в нее, просто влюблен, не зная значение «любви», вот только чувства мои реальны, и я не могу применить другое измерение этого термина.
Задумавшись на довольно долгий срок, я не сразу замечаю, как к нам возвращается Пирс, без Мерфин. Я подрываюсь, желая услышать заветное – «иди к ней».
– Она с Мерфин? Что-то случилось? – я сразу обкидываю его вопросами, изрядно занервничав. Тот качает головой, но я замечаю, этот чертов настороженный взгляд.
– Нильс, успокойся. Пирс, она разрешила на его посещение? – теперь Гарри задает доктору вопрос, встав рядом со мной, неотрывно глядя на него.
– Разрешила, – кивает он головой, а я задыхаюсь своими чувствами и этим воздухом, как будто у меня были впервые легкие и рот. – Но, не вам мистер Веркоохен. Она зовет к себе вас, Гарри, – заключает он после, а я в онемении и удивлении кидаю взгляд на Гарри, который не меньше ошарашен, чем я.
– Меня? – недоуменно повел мой друг. – Это какая-то ошибка, вы, наверное, ошиблись, док.
– Нет, я не ошибся. Когда захотите, тогда и пойдете, – кивает он и быстрым, размерным шагом идет вновь в отделение, скорее всего возвращаясь к своей пациентке.
Он неуверенно наблюдает за моими эмоциями, пока я раздражаюсь и очерствело, смотрю на Гарри. Какого черта он? Почему не я? Почему она не позвала меня?
– Нильс… скорее всего она хочет что-то узнать, а потом пригласит тебя, наедине…
– Убирайся, – полушепотом говорю я, но чувствую, как руки сотрясаются от того самого чудовища, который затуманил мой рассудок. Ревностно смотрю на него со злобой, не соображая, почему она хочет видеть его, а не меня. Она же ей никто!
– Нильс, – Гарри пытается дотронуться до моего плеча, но я отхожу, разворачиваясь к нему своим лицом. Я явно забываю о том контроле, о котором вспоминал. Он просто исчезает, не понимая, какого черта именно он.
– Убирайся! – оглушенным ором, который яро рвался наружу, вылетает на моего друга, который растерялся. Не знаю, что я подразумеваю под этим словом, и куда его посылаю, значительно ненавижу его за то, что он идет к ней, а не я. Понимаю, что он не менее ошарашен, как я. Знаю, что он сам ничего не понимает, но ничего не могу поделать. Зависть душит меня с ревностью и не осознанием того, что произошло. Я сижу тут, живу в этой больнице, а она зовет вместо меня Гарри!
Он не двигается, а я уже понимаю, что руки чешутся, желая что-то сотворить дьявольское. Дыхание напрочь сбитое, и я неуравновешенно смотрю, как к нам поспешила медсестра, которая сидела до этого и из далека наблюдала за нами.
Срываясь с места, хватаю свою курточку. Я ухожу сам, пытаясь побороть в себе эту ненависть, жуткую ярость, злобу на все, что я вижу перед собой, что чувствую.
– Нильс, – раздается мое имя, а я не обращаю внимания. – Нильс! – Гарри пытается привлечь мое внимание, но я не даю ему этого, ускоряя шаг и почти выбегая из этой чертового заведения с ужасным запахом.
Хочется исчезнуть отсюда, быстро, мгновенно. Мысли путаются, и как только в лицо ударяет порыв ветра я глубоко дышу, так часто, как только можно. Мне становится мгновенно плохо, в глазах мутнеет, ноги подкашиваются.
От потери равновесия из-за слабости, я скольжу по ступенькам, удерживаясь за перила, присев на холодные ступени, чувствуя эту горечь, эту слабость в себе из-за нее. Не понимая. Ни черта не понимаю, и это меня раздирает из внутри!
– Сэр, давайте я вам помогу. Вам плохо? Что у вас болит? – рядом со мной оказывается какой-то парень в белом халате, хватая меня за плечи, но я бойко их сбрасываю.
– Отвали от меня, – фыркаю я, оттолкнув его. Тот в свою очередь не понимая, что лучше оставить меня, вновь приближается, вглядываясь в мои глаза.
– У вас шок, дайте я посмотрю, – заключает он, доставая из кармана на груди фонарик и направляя мне его в глаза. Дыхание замерло, сердце остановилось. Мои пальцы вновь в кулаках, а я, больше не контролируя себя, набрасываюсь на этого недоумка, распуская кулаки в воздухе, оставляя удары на его лице от вторжения в мое личное пространство, где я находился со своим чудовищем наедине, и которое обратило внимание на этого парня.
Кровь, чьи-то крики и ужас в его глазах. Я потерял себя мгновенно, забывая, кем я был и что делал. Я только выпускал пар, с наступившей катастрофой для ближайшего окружения.
Комментарий к Часть 66
Эх… как-то печально все получается -.-
========== Часть 67 ==========
POV Rosalie Price
Боль. Жгучая, резкая, такая, что пробудила мое сознание, когда я простонала что-то невнятное, неизвестное мне. Пошевелившись на мягкой постели, я открываю глаза. Слезы рекой скатились по щекам, а дыхание трудно выбилось из меня. Мой взгляд погружен в белый потолок, а тело совсем отказывается подчиняться мне.
Я не могу подняться. Страх, который сковывает мое сердце, заставляет перевернуться, этим самым задав мне еще больше боли. Там, сзади. Все всполохнуло, словно меня пронзили тысячи лезвий. Изо рта вырвался не стон боли, а настоящий крик, когда я, задыхаясь от этого чувства, взмолилась.
Вокруг пиликают эти ужасные аппараты, руки адски дрожат, а на левой руке, в вене находится игла, вливая в меня через капельницу жидкость. Где я? Что это?
Сил нет. Тошнит. Очень тошнит, словно я сейчас выверну свой желудок наизнанку. Мне плохо.
От бессилия, откинувшись обратно на кровать, с горла вновь прорезался крик, хриплый, совсем сиплый и умоляющий помощи. Мне больно, мне ужасно больно. За что? За что мне так больно?..
Около меня оказываются несколько женщин, они говорят, и говорят, но я не слышу. В ушах шум, в глазах слезы и воспоминания, которые резво запеленают реальность. Помню все, помню и окунаюсь в то прошедшее, когда мне больно. Мне страшно. Я не хочу тут находиться. Мне страшно, очень страшно. Они прикасаются, и мне больно.
Их руки трогают меня, они касаются спины, и я шиплю. Вновь крик, мои руки обретают силу, и я отталкиваюсь, пытаясь нанести вред этим женщинам, лишь бы они меня не касались. Мне же больно!
– О, милая, потерпи. Сейчас вколю тебе обезболивающее, и все пройдет. Потерпи.
Но я не могу остановить себя, задыхаясь. Одна из них, которая стояла сзади, приподнимает больничную рубашку на плече, быстро запуская в кожу иглу. Я выворачиваюсь в руках второй женщины, которая что-то говорит, но я своим криком затыкаю ее. Мой живот. Там так сильно болит, там все горит не меньше, чем на спине.
– Тише, милая, ложись, давай, – они вдвоем укладывают меня на место, пока третья приподнимает одеяло, невозмутимо глядя на мой живот. Я опускаю взгляд, замечая, как из-под бинта сочится еле-еле заметные струйки крови. Господи, что это?
– Подай мне антисептик и бинты. Рана еще не затянулась, шов расходиться, – проговаривает одна из них, снимая прежнюю повязку. Я прикрываю глаза, пытаясь овладеть собой, но мне не позволяет эта жгучая боль, она такая сильная, что незамедлительно искажает тело пуще прежнего. В белоснежную комнату заходит мужчина средних лет, и я с дрожащим и гневным взглядом смотрю на него, сдерживая крики и стоны от болезненных ощущений.
– Лейла, как у вас тут дела? – обращается он одной из женщин, и та, которая делала мне укол, отчитывается.
– Очнулась, как видите. Я дала обезболивающее, раны ее еще не зажили. Вырывалась, открылись швы на животе.
Третья женщина, которая быстро и умело уже обматывала рану бинтом, покосилась на доктора, сказав, что заканчивает. Мои пальцы рук грубо сжимают одеяло и постель, когда доктор подходит со стороны капельницы и легко улыбается, как бы дружелюбно.
– Я вытащу это, – говорит он, аккуратно вытаскивая из вены иглу, и прикладывая ватку. Чтобы он не трогал меня, я сама загибаю руку, прежде сделает это доктор. – Вы свободны, – говорит мужчина медсестрам, и присаживается на стул у кровати.
Я чувствую, как по телу проходит моментальная легкость и некоторая слабость, и я прикрываю глаза. Спина отпускает боль, но ее осадок все еще саднит и эту боль не убрать. Как будто режут, жгут, издеваются. Больно, ужасно больно до черных точек перед глазами
– Я доктор Пирс, твой лечащий доктор. Поставлю тебя в известность, что ты поступила к нам в начало двенадцатого ночи, с неделю назад. Ожоги на спине, рана в нижней части живота у бедра, жизненно-важные органы не задеты, – читает он с листа бумаги, часто поглядывая на мой обескураживающий вид.
Я тут четыре дня? Я сцепляю зубы, пытаясь отключить свой мозг, который автоматически заставляет меня напряженно окунуться в то, что произошло, не принимая того ада.
– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает он меня, а я только смотрю на него, поджимая губы. Как я себя чувствую? Что за дурацкий вопрос? У меня все жжет, от основания до внешней части! У меня болит, мое тело изнемогает! Меня покалечили, черт возьми! Мне больно! Мне… все еще страшно.
Доктор продолжает смотреть на меня, словно думает, что я ему отвечу. Но у меня нет желания разговаривать, тем более отвечать на такие очевидные вопросы.
– Когда ты прибыла сюда, тебя принес парень. До твоего восстановления, я вызвал полицию, но ее отозвали. Если ты хочешь на кого-то подать заявление, то я тебе помогу. Жизнь и безопасность пациента мне важнее всего, – говорит Пирс, а я нахмуриваюсь.
Я ничего не помню, никого. Только боль, только боль, которая прожигала меня словно до самых костей. Я перевожу взгляд на белую дверь, дав понять, что я не собираюсь сейчас ни о чем говорить.
– Розали, я понимаю, что тебе тяжело сейчас что-то делать, говорить или давать ответы на мои вопросы…– я перевожу свой взгляд, тяжело выдыхая через нос, и он замолкает, отводя свои глаза от меня прочь. – Ладно. Я могу хотя бы узнать: ты помнишь, что с тобой случилось?
Я тяжело сглатываю. Он вынуждает с ним говорить, а с моих глаз вновь вырывается новый поток слез. Помню ли я то, что меня держали в доме, как собаку, как животное? Помню ли я то, как они пытались со мной так же говорить? Помню ли я то, как мое сердце терзалось, а разум ненавидел? Помню ли я то, что один из этих ублюдков чуть ли не изнасиловал меня? Помню ли я то, как меня привели вниз? Помню ли я то, когда я чувствовала его рядом, смотря в его сожалеющие глаза, когда во мне был замерший лед? Помню ли я то, как из-за этой притягательной, новой, жизни высасывающей любви я обнимала его, желая, чтобы он меня защитил? Или же помню ли я то, как его избивали, а за тем словно снимали из меня шкуру живьем, пока я молилась Господу, чтобы умереть от этой худшей участи? Я все помню, это сложно не запомнить!
– Розали, мне нужно знать. У тебя может быть амнезия, и тогда нужно принимать препараты для восстановления мозговой части. Ты можешь кивнуть, или покачать головой. Розали, ты помнишь, что случилось? – Пирс настойчиво смотрит на меня. Помедлив, я сдаюсь и осторожно киваю головой.
– Уже лучше. Теперь скажи, после обезболивающего тебе легче?
Я прислушиваюсь к ощущением, и теряюсь в ответе. Спина не болит так, как прежде, но я слышу боль, она словно в моей голове, словно вселилась в мозг. Тело было тяжелым и находилось в странной атрофированной от всех чувств и ощущений прострации. Но так же у меня нещадно болело сердце, истекало кровью, гнило полностью и молниеносно.
Пирс ожидает ответа, и я пожимаю плечами.
– Ты кричала. Думал, ты проснешься к вечеру, но ты кричала же, из-за боли?
Я немо вновь киваю головой, а он, с жалостью смотрит на меня, протянув руку к моей, но я убираю ее. Хватит, не хочу никаких касаний. Эти женщины испытали меня на прочность, и я не хочу, чтобы у меня сейчас что-то заболело еще.
– Думаю, что еще несколько дней тебе будут вкалывать обезболивающее со снотворным, чтобы ты быстрее восстанавливалась, и тебе не было так нещадно больно. Сейчас уже утро, и всем носят завтрак. Я предупрежу, чтобы тебе занесли его в палату. Есть какие-то особые предпочтения? – Пирс вновь спрашивает меня, а я не реагирую.
Мне все равно, что есть. Я просто хочу побыстрее выбраться отсюда. Мне не приятны больницы. Пирс устало выдыхает, не зная, как меня привлечь к разговору.
– Я позову твою бабушку, хочешь?
Мой резкий взгляд вновь находит его. Бабушка Мерфин тут? Я хочу ее видеть. Я хочу, сейчас. Оживленно закивав, я вижу, как он приподнимает уголок губ. Мне нужна поддержка.
– Нам нужно будет еще немного обсудить… твое состояние и у меня есть одна новость, которую я сообщу вам. Подожди, я позову медсестер, чтобы навели порядок и подали завтрак, а сам позову твою бабушку. Мы скоро.
Пирс быстро выходит их комнаты и на замен ему, влетают трое женщин. У кровати собирают кровавые бинты, убирают шприцы и вату, мне на вене клеят лейкопластырь, отодвигая шторы, запуская утреннее солнце в палату и открыв одну часть окна, когда холодный воздух прошелся по спине, а я прикрываю глаза. Легче, немного стало легче дышать, но не существовать.
Через десять минут передо мной находится картофель с парной котлетой, апельсиновый сок и плитка шоколада. Не успеваю я, и притронуться к завтраку, как в палату заходит бабушка с доктором Пирса, озабоченно и нервно оглядывая меня.
По моим губам расползается улыбка, когда я вижу, что она жива и здорова.
– О, дорогая, моя маленькая и любимая Роуз, – мягко говорит она, в миг, оказываясь около меня, но не решается обнять меня. Я не упускаю улыбку, и протягиваю свои руки, давая разрешения, и ее тревога рассыпается. Ее губы касаются моих щек и лба, когда он что-то бубнит, а с глаз ее спускаются пару слез, но она радостно и облегченно выдыхает.
– Я пока оставлю вас, – Пирс выходит из палаты с женщинами и мое внимание полностью принадлежит бабушке.
– Господи, как же я рада тебя видеть, Розали, девочка моя. О, спасибо, Господи! – она подводит глаза к потолку, не переставая улыбаться и в тот же момент плакать.
– Бабушка, – мой слабый, сиплый голос пробивается из недр боли и льда, когда я вижу ее рядом. Она моя любимая бабушка, моя радость, мое лучшее воспоминание. Я люблю ее, сильно и по-настоящему.
Она вновь облегченно выдыхает, пуще прежнего и открывает глаза, в упор, глядя на меня.
– Так, давай я тебе помогу. Тебе нужно поесть! – с заботой говорит она, оббежав меня, и сев на стул, где ранее был Пирс и присаживается ко мне ближе. Я разрешаю ей кормить меня с ложки, и мне так проще, ведь мои руки онемели, и я их почти не чувствую. – Как же я испугалась, как же мое сердце сжималось от всего того, что произошло. Как же я рада, что с тобой все хорошо.
Я принимаю от нее ложку картошки, уже натягивая улыбку. В сердце екает, и я вспоминаю, когда видела ее в последний раз с Гарри. Становится тяжело на душе, становится противно и нещадно больно в сердце.
В сознании проявляется он. С глазами, цветом океана, в которых я тону, с любовью, с которой он на меня смотрит, с руками, которые тянуться ко мне… Он. Только его имя заставляет ускорить ритм сердца в трижды, а кровь горячо расплавлять вены. Живот затянуло туго, но я, переборов себя, ем с бабушкиной помощью, медленно пережевывая еду. Он тут? Меня кидает в жар, но это остается незамеченным бабушкой, которая увлеченно и заботливо кормит меня.
– Гарри, – произношу я имя того, о котором я знаю меньше всего. В тот вечер, его могли убить. – Он…
– Жив, тут, в больнице. Они… Он тут, все время, – слышу, что не выговаривает имя одного человека, вижу, как она его ненавидит. И слышу то, как все сжимается, начиная пульсировать. Раны отзываются болью. Мне вновь становиться больно и страшно. Бабушка не помогает мне расслабиться как раньше, мне становится одиноко и пусто.
Не могу видеть его, не сейчас. Мне нужно подумать, понять, что я чувствую к нему, ведь тогда мой разум и сердце ненавидели его, а сейчас… любят? Такое невозможно, я ненавижу его. Он допустил это все со мной, он виноват, и ни кто другой. Он обещал, и соврал мне. Он лжец, самый настоящий лжец! Он же обещал! Обещал, что мне не будет больно! Обещал… Но я жива, я цела. Только мое сердце разбито, моя душа покалечена, а изуродовано тело. Я стала жалкой, я упала с небесной высоты в ад, и я не знаю, как выбраться с этой дыры.
– Давай, ешь.
Бабушка уже запихивает мне в рот кусок мясной котлеты, когда я нахмуриваюсь. Я совсем запуталась в своих мыслях и чувствах. Я ждала спасения, я ждала свободы, я ждала новой жизни, а взамен ничего не получила, только потеряла. Не могу так, больно и страшно…даже глядя на бабушку, вспоминаю то, что было, то, как я страдала и то, как все повернулось. Слезы, они стоят у меня перед глазами.
В палату незаметно проскальзывает Пирс, пока бабушка продолжает меня кормить.
– Я хочу увидеть его, – тихо, совсем беззвучно произношу я. Бабушка хмурит брови и отводит взгляд, а Пирс застрял в дверях.
– Хорошо, позовите его.
– Кого? – недоуменно поддал голос доктор. – Мистера Веркоохена?
Но я нервно качаю головой. Только не его, не сейчас, не сегодня. Жмурю глаза, и прикрываю рот рукой. Пирс оказывается около меня, а я чувствую, как крутит внутри мой живот, а в следующие мгновенье все, что я ела, оказывается на подносе, который подставил Пирс.
– Так… Так, успокойся и не волнуйся. Это нормальная реакция на еду, в твоем состоянии…
Но реакция была не на еду. Я не чувствовала тошноты до этого имя, которое было произнесено в слух. Я не нервничала до этого, я была расслаблена. Руки сжимают постель в калак, зубы стучат друг об друга, тело трясет и меня резко знобит.
Доктор убирает поднос в сторону, вынимая следом из тумбы плед, накидывая мне на плечи. Бегло бегает взглядом по палате, а за тем, увидев открытое окно, спешит его закрыть. Но мне плохо из-за другого… мне плохо из-за него. Мне плохо от всего, что было, мне только плохо… Так сильно, так страшно, так больно и холодно.
– Что с ней? – бабушка невольно вскрикивает.
– Что вы с ней обсуждали?
– Ничего. Совсем ничего. Она была в порядке! – кричит она, а Пирс шикает.
– Розали, все хорошо? Ты можешь сказать, что у тебя болит?
Я качаю головой. Со мной все в порядке, все в порядке… Я порядке.
– Только Гарри. Пожалуйста, – шепчу я, когда губы дрожат, а он сильнее укутывает меня в плед.
– Гарри Стайлса? – уточняет Пирс, я слабо киваю. Он выпрямляется и быстро выходит из комнаты.
– О, как же ты… О, Роуз, – мямлит бабушка, дотронувшись к моей руке и которую я быстро вырываю, пряча под плед. Мне не хочется быть грубой с ней, мне не хочется ее расстраивать, но так получается, и она, поджав губы, отворачивается к окну, проливая новые слезы. От этого мне становится только хуже.
Пирс возвращается, прикрывая двери.
– Нам надо обсудить еще одно дело, – замялся доктор, а позже подошел к больничной койке. Бабушка даже не повернулась, только шмыгнула носом.
– Я хочу, чтобы вы наняли ей психотерапевта, – резко выговаривает бабушка, повернувшись к Пирсу, но не ко мне. – Сегодня же, доктор. Я не желаю, чтобы моя внучка шарахалась от каждого человека, как от огня!
Пирс смотрит на меня, и незаметно кивает моей бабушке, но это не стает незамеченным для меня.
– Нет, – перечу я, и впервые мог голос был громок, уверен, но все еще дрожащий. Я не позволю незнакомому человеку вытаскивать из меня боль, не в это раз, бабушка. Ничего не изменится. Я знаю, что в порядке. Просто мне нужно время.
– Розали, тебе это нужно! – указывает мне бабушка, и тут же грозит пальцем. – Ты хочешь, чтобы было как раньше? Ты хочешь жить в страхе, хочешь чувствовать боль? Да к тебе не то, что я, к тебе даже Нильс не прикоснется! Тебе нужен доктор, который поможет, тебе нужен…
Она не договаривает, как я поворачиваюсь к подносу, и вновь меня рвет. Пирс вновь около меня, и поднимает волосы, помогая. Мой желудок разрывается. Рвота выжимает все соки, и я чувствую, как она вытягивает мою силу. Меня начинает колотить в неведенье, что со мной.
– Миссис Прайс, не кричите. Розали сейчас не до этого. Обговорим помощь потом. Она должна отдыхать, – мягко выговаривает Пирс, вытирая мой рот салфеткой и вновь укутав в плед, сажает ровно на приподнятую спинку койки, но я стону от боли в спине. – Ну, все, тише, милая. Тебе придется перетерпеть боль. Скоро пройдет, сутки, и ты уже не будешь ее так чувствительно ощущать, – он протягивает руку, попытавшись положить ее мне на плече, утешить, но я так же отталкиваю его, как и бабушку. Мне не нужна эта жалость, никому меня не было жалко, когда это делали со мной.
Бабушка смотрит на меня, словно пытается увидеть что-то и что-то видит, когда ее взгляд наполняется ужасом. Она, словно видит перед собой чудовище, словно она видит не меня и вовсе. Смотрит своими карими глазами, что так похожи на мои, смотрит холодно и недоверчиво.
– И так, миссис Прайс, сейчас вы либо уходите, или слушаете меня, но больше ни каких криков. Розали нельзя нервничать, особенно сейчас, да и в таком состоянии…
Бабушка набирает больше воздуха в легкие, несколько секунд еще смотрит на меня, затем на Пирса и согласно кивает головой. Но ее взгляд не сулит мне ничего хорошего.
– Я вас слушаю, – проговаривает она.
Двери палаты тихо-тихо приоткрываются, даже не издавая шума, а я замечаю, как медленно и бесшумно внутрь заходит Гарри, который уже сразу улыбается мне своей теплой и нежной улыбкой. Гарри подмигивает мне, притихнув, и перевод взгляд на доктора. Пирс не замечает его, как и бабушка, ведь двое около меня и повернуты спиной к дверям.
– Ты уже себя хорошо чувствуешь? – обращается ко мне доктор, и я киваю. Он словно подготавливает меня ко второму удару со спины. – Хорошо. Рвота обычно не отзывается так быстро, и ты должна была все съесть без последствий…
