355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » LilaVon » Ненавижу тебя, Розали Прайс (СИ) » Текст книги (страница 56)
Ненавижу тебя, Розали Прайс (СИ)
  • Текст добавлен: 21 декабря 2017, 21:00

Текст книги "Ненавижу тебя, Розали Прайс (СИ)"


Автор книги: LilaVon



сообщить о нарушении

Текущая страница: 56 (всего у книги 62 страниц)

– Вы же сказали, что в ее состоянии, это норма, – уточняет бабушка.

– Не перебивайте меня, миссис Прайс. Ее состояние нормализируется, тело восстанавливается, раны затягиваются. Когда вы поступили к нам, я проверил у тебя все тесты, чтобы знать, какие препараты подходят больше. И еще раз уточню: Розали обезболивающее действует?

Я отрываю взгляд от Гарри, который складывает руки на груди, все так же стоя не замеченным, и внимательно слушает врача.

Я киваю головой, пытаясь услышать суть слов Пирса.

– У тебя есть рана на животе. Скорее всего, после ножа или клинка, и рана сделана практически в боку, не задев ничего главного у тебя в желудке, в животе… – я внимательно его слушаю, а Пирс переводит взгляд то с бабушки, то на меня.

– Ничего главного – это вы об органах так отзываетесь? – поинтересовалась бабушки, а доктор, не открывая от меня своего взгляда, приподнял губы в полуулыбке.

– Нет. Я о том, что она носит в себе, уже, более, как две недели – цело и невредимо. Розали, ты беременна и тесты все были положительны.

Мир вмиг застыл. Я затаила дыхание, пораженно метнув взгляд не на них, а на Гарри. В ушах поднялся бывший шум, просто гул. Я, словно онемела и, не дыша, застыла.

Все, что было до этого момента, исчезло и я опускаю взгляд вниз. Сквозь шум в ушах от шока, я слышу тишину, гробовую тишину, пожирающую меня.

Пока что-то мокрое не капает мне на грудь, я не замечаю своих слез. Рука ложится на живот, и сейчас, именно в этот момент я чувствую, как нож вонзается в спину, сделав меня еще более искалеченной, только вонзила нож не боль, а судьба, которая наехала на меня трамваем в аду.

Я вновь поднимаю взгляд и смотрю на то, как Гарри медленно опускает руки с груди, расширив глаза и даже приоткрыв рот. Я качаю головой, отрицая слова Пирса. Да это же просто невозможно.

– Нет, – все еще качаю я головой. Это шутка такая? Тогда ни черта не смешно!

– Розали, я клянусь, что с твоим ребенком все хорошо. Никаких повреждений, но тебе нужно много отдыхать и кушать, иначе будет выкидыш.

– Нет, – вновь проговариваю я это слово себе под нос, и поднимаю голову на парня. Они так же оборачиваются на мой взгляд. Гарри выдыхает, пряча глаза в пол, а я хватаюсь за рукав доктора. – Этого не может быть, – отвергаю я все слова Пирса. – Нет же доктор… Даже если так, то… невозможно…

– Три дня назад я делал тебе анализ УЗИ и все видел на экране. Тебе нужно заботиться, прежде всего, не о своем здоровье, а о здоровье малыше. Тебе нужны силы и время, чтобы осознать все, что было до этого, и что происходит сейчас. А теперь мне нужно идти, я пришлю медсестру, она принесет тебе сока и шоколада.

Тебе нужно восстанавливать свою кровь и иммунитет. И у вас пятнадцать минут, ей нужен покой.

Пирс тихо встает, берет испорченный моей рвотой поднос и шагает до дверей, оборачиваясь, он оглядывает нас всех и выходит. Бабушка, словно сумасшедшая, глядит на меня, прижав руку ко рту. Гарри все так же стоит, потупив взгляд, но уже на меня. Я нервно дрожу, все еще не осознавая слова доктора. Как? Почему? Все же было… Черт. Не верю, во мне не может быть его ребенка. Почему он там, в моем животе?

– Никому. Ни слова, – проговариваю я, а бабушка еще больше расширив глаза, смотрит на меня.

– Да как же… Что же… Он же сказал, что не спал с тобой! Да как же ты… Ты… беременна. Господь, да что твориться? – она возмущенно вскидывает руками. Для нее это такой же шок, но у меня ступор, просто провал, будто в пустыне послышался гром и пошел снег с ледяным дождем.

– Уйди, пожалуйста. Сейчас, уйди, бабушка. Оставь меня, – говорю я, не желая вспоминать то, что было, то, что нас связало и эту любовь, когда мы грешили. Ничего не хочу, мой мозг взорвется! Он был со мной, но он же… Нет, это просто… Почему?

Она, поджав губы, резво выскакивает из палаты, задевая Гарри, пока тот все так же стоит у дверей.

– Он не должен знать, обещай мне, – тихо говорю я, пока сам парень отходит от легкого поражения. В его глазах пробегают слишком много эмоций, и я даже не знаю, что думать, когда он отходит к окну, вставая ком не спиной.

– Ты позвала меня, но не его. Почему? – его голос был тих, но терзающий и непонимающий. Спина была напряжена, как и плечи, а лицо и глаза спрятаны от меня.

– Пока не могу… Сейчас не могу… Мне больно, мне очень больно, Гарри. Мне страшно, так страшно, что я готова кричать, я боюсь…

– Боишься Нильса? Не дури, Розали. Не дури. Он любит тебя. Все это время он мучился, он все это время был рядом, все это время был в холле и ждал, пока ты придешь в себя. Для него стало ударом, когда ты позвала меня, а не его, – Гарри поворачивается ко мне, медленно приближаясь. Я не знаю, что он чувствует, и не знаю, как относится ко мне. Не могу прочитать его взгляд, моя рассудок в пелене, а в глазах пыль.

В голове лишь одна мысль «во мне ребенок, его ребенок».

Слезы на щеках, и еще больше слез в следующее мгновение.

– Он клялся, он обещал, он говорил… Он так много говорил. Гарри, я не могу… я люблю его, но не могу. Я помню все, как будто это было минуту назад. Я помню, и мне страшно. Ты понимаешь меня? Мне страшно… во мне… ребенок, что мне делать, Гарри? Я ничего не хочу. Я не… Не хочу, – задыхаясь в рыдании, я закрываю лицо руками, но чувствую, как крепко он обнимает меня, отчего я рыдаю еще громче, еще душераздирающе.

– Ну, что ты, Розали, все же хорошо. Раны… они заживут, время пройдет, и ты забудешь все как страшный сон, отпустишь это. В тебе ребенок и это же настоящее сокровище. Нильс обрадуется, он так сильно обрадуется, ведь любит тебя. Ты его воздух, ты же знаешь это сама, а он твоя любовь, и ты тоже это знаешь…

– Нет, не надо, умоляю. Не надо ему говорить, только не…ему, – я не договариваю, и рыдания вновь перебивают меня, от чего речь неразборчива и громкая.

Гарри садиться на кровать рядом, и притягивает меня к себе, так, что я ложу голову ему на колени, а он поддерживает меня, качает, словно ребенка, не касаясь больше ничего.

– Это же его ребенок. Это твое счастье, это твоя гордость, это ваша любовь, Розали. Не смей принимать никаких мер, не смей ставить его жизнь под угрозу, ты должна сберечь его. Обещай теперь ты мне.

Я судорожно киваю, забывая обо все. Спина ничего не касается и эта невесомость, что не приносит новой боли, быстро утишает меня, осушая слезу за слезой. Его руки аккуратно поддерживают голову и бедро, укачивая и испаряя весь негатив.

– Не могу, не могу его видеть, Гарри. Мое сердце словно гниет, а душа вся погрузилась во мрак. Мое тело истерзано, и мне больно не только видеть его, но и думать о нем. Он так много обещал, он так много говорил и защищал… Он сделал так, что мы взлетели к небесам, но я упала, и так больно, что теперь мне не справится с этим… Еще и это…внутри меня… оно там, от него, его часть во мне, – боязно выговариваю я, вновь соприкасаясь с животом.

Гарри играет желваками, но его взгляд нежен, наполнен мягкостью.

– Ты сейчас в шоке, ты еще не отошла от того, что произошло. Тебе сложно, тебе трудно бороться, но ты должна. Я буду рядом, и если ты захочешь, буду всегда рядом. Но ты нужна ему, сильно нужна, – говорит он, а я прикрываю глаза, не сберегая в себе слезы.

– Пожалуйста, не говори, никому не говори. Гарри…

– Не скажу, – соглашается он. – Не скажу…– тише шепчет он.

С меня льются слезы, так быстро, так много. Это невозможно любить его, но я люблю его. Люблю его так глубоко, как глубокие океаны, так высоко ценю, как звезды, как небо и солнце… Я все еще готова быть в его руках, смотреть в глаза, но не сейчас. Страх сковал мне руки, сковал мое сердце. Тогда, там, мне было так тоскливо, так одиноко… Каждый день без него был адом, тьмой, затмением. Каждый час длился как недели, месяца, года. Каждая мысль была лишь о нем.

Я люблю его. Этого молодого человека, молодого мужчину, отца… этого малыша, который так мал и все еще сказочный для меня. Мое сердце любит его, моя душа любит его, мое тело любит его. Я знаю это, принимаю и осознаю. Но не могу, через слезы и боль не могу видеть его. Я все еще слышу его крик, и как он умоляет их, вижу, как он переживает и боится. Как мужчина, мой герой для меня, мое стальное плечо и грудь, мой защитник, моя любовь… он пал со мной в тот вечер, нам было больно, ему и мне.

Но не могу. Не могу вспоминать и думать больше. Не могу, не смотря на бескрайнюю любовь, насколько она сильная, насколько она большая и наша, не могу. Боюсь, не зная чего, но боюсь. Когда я была с ним, мне было больно, страшно, я кричала, а он не мог остановить это безумие. В голове бардак, разум запрещает думать, сердце разрывается в новых мучениях.

Когда рука Гарри случайно касается оголенной кожи, там, когда плед был выше, а одеяло ниже, когда сорочка задралась… Ожог от его пальцев был невыносим.

Вздрогнув на нем и еще чаще задышав, я сталкиваюсь с его взглядом, и он открывается от меня, словно ошпарился кипятком. Только он позволяет себе одно единственное – гладить меня по волосам, чем и успокаивает.

Бабушка была права. Я буду чувствовать огонь от прикосновений, и это хуже, намного хуже, чем прежде.

– Тебе нужно отдыхать. Засыпай, а потом все обдумаешь. Позже ты все поймешь, сердце и разум подскажет. Позже, ты найдешь выход. Позже все измениться, вот увидишь…

Я слушаю его и слушаю. Гарри говорит и говорит о хорошем будущем, что все будет хорошо, что все забудется. Но как я могу слушать сердце и разум, когда они оба требуют разное и незамедлительного решения? Мне так хочется забыть обо всем, мгновенно, словно ничего не было. Словно, я никого не знала, не видела, не любила… Словно не было тех сумасшедших мгновений, поцелуев, любви… Словно я все еще ребенок, которого лелеют родители, а он ни о чем не заботиться…

Не знаю, как мне быть, что делать, куда податься. Но я теперь не одна. Во мне…это…этот ребенок. Это странное и необъяснимое чувство, когда я знаю, что там кто-то есть, что там растет малыш, что это его семя и его чадо. Что это будет ребенок в дальнейшем. Но… Как принять ребенка, еще такого крошечного, когда я не могу принять мужчину? Как мне быть после того, что видела и ощущала, что ощущаю и сейчас?

Мне больно, очень больно в душе.

***

Проснувшись, когда за окном исчезло солнце, а в комнате светил золотистый свет, я открываю глаза. Вновь боль, вновь очень и очень больно, когда я стону в ответ, отзываясь ей. Около меня оказывается женщина, быстро протирая ваткой плечо, а в следующий момент, вкалывая жгучий укол, от чего я морщусь, с прищуром смотря на нее от только что прошедшего сна.

– Если ты что-то пожелаешь, нажми на красную кнопочку, она с боку, у твоей кровати, – она показывает мне, а я, не желая смотреть туда, просто киваю. Женщина уходит, оставив меня саму.

Тут так пусто. Палата большая, огромная, а тут кровать, аппаратура, один небольшой комод с лекарствами и одна тумбочка. У кровати стул. Но тут есть тишина. Мне одиноко тут быть одной, но мне нужно это. Нужно думать и думать, чтобы не слышать эту гудящую боль в теле.

Всего минута и я расслаблено выдыхаю, почувствовав слабость и уже легкость, притупившуюся боль. В горле начинает першить, и я озираюсь вокруг, находя кувшин с водой и стакан. Приподнимаюсь с тяжестью и издаю протяжный вой. Тело ломит, ужасно болит в боку, словно в рану засунули руку и шевелят ею. От отвращения к этой боли, я все же одолеваю себя и тянусь к кувшину.

Он наполнен до верха. Морщась, я тяну его с тумбы на себя, но когда его перестает поддерживать тумба, он стает неподъемным для меня, погружаясь на пол с характерным треском, разливая воду по полу. Я смотрю на пол, на эти прозрачные осколки и застываю.

Помню, точно помню, когда я разбила чашку, свою любимую, при нем. Помню, как вогнала в палец стекло, и от этого воспоминания смотрю на руку, касаясь того пальца, который пострадал в тот день. Сейчас на нем нет и пятнышка, но я помню, все помню.

Двери распахиваются, и в палату вбегает доктор Пирс, запыханно и нервно оглядывая меня. Его взгляд опускается с меня на пол, и он выдыхает.

– Я сейчас принесу тебе воды.

– А…можно сока? – спрашиваю я, и Пирс кивает с неприметной улыбкой. Через минуту он возвращается со старой женщиной, которая заходит с ведром, веником, совком и тряпкой.

– Равена, пожалуйста, уберите осколки, – любезно просит Пирс и она кивает, подходя ко мне. Ее глаза заглядывают в мои, а я виновато отвожу свой взгляд.

– Вот, пей, – Пирс отвлекает меня и дает в руки стакан сока, который я тут же опустошаю. Мой живот странно урчит, а доктор хмыкает в ответ. – Тебе нужно что-то поесть. Я попрошу, чтобы тебе занесли бульон.

– А вдруг меня опять… вырвет, – тихо произношу я, пока женщина убирает около меня.

– Не думаю, то была первая реакция. А если и так, то тебе нужно постараться есть, даже есть будет тошнить. Это надо не только тебе, но и твоему малышу, – мягко проговаривает доктор, и я опускаю взгляд на руки. – Розали, твоя бабушка настояла на экспертах. Как ты относишься к психологу? – Пирс садиться на койку, а я сдерживаю недовольное фырканье.

– Я лучше черту душу изолью, чем этим отвратительным высасывающим из тебя все соки докторам, – ответила я со злобой. У кровати с другой сторону женщина, что убирала тихо хохотнула.

– И правда, Пирс, они слишком заносчивы в последнее время, – качает головой старая женщина, у которой на голове белый платок, скрывающий седые волосы. – Лучше отвар на травах – успокаивает, расслабляет так, что и думать о проблемах не хочется!

Я тихо улыбаюсь себе под нос на комментарий женщины. Пирс хмуриться и недовольно смотрит в сторону, как я понимаю, уборщицы.

– Равена, – шикает он.

– Нет, доктор Пирс, как бы та ни было, я не приму и не буду даже слушать это бессмысленное жужжание и внедрение в душу. Если мне будет нужно, я обращусь туда позже, если будет нужно, лягу в психушку, но я не желаю сейчас этого разбирательства. Мне просто нужно побыть одной.

Пирс многозначительно выдыхает, и я понимаю, как трудно доктору, когда с одной стороны давит моя бабушка, а со второй я отказываюсь на эти выматывающие посиделки.

– Ты понимаешь, что твоя бабушка меня съест заживо? У нас есть один эксперт, миссис Вуд, очень хорошая. Она лишь поговорит, никаких вмешательств, если ты устанешь, можешь прекратить эту процедуру…

– Доктор Пирс…– попыталась я его остановить, но он продолжил.

– Розали, это естественное явление, когда к пациентам приходит психолог, и тем более, это не психотерапевт и не психиатр. Давай так: я назначу три занятия, все го лишь три по двадцать пять минут. Тебе нужно с кем-то поговорить, и она тебе поможет. Если что-то не понравится, то отменим. Тебе только стоит попробовать.

Пирс смотрит на меня с некой надеждой, а женщина с интересом оглядывает меня. Под таким пристальным надзором двоих я сдаюсь.

– Хорошо. Три занятия, без вмешательств, – киваю я, и Пирс уже улыбается.

– Вот и договорились. Ладно, я пойду на кухню и сам принесу тебе бульон, а то уже поздно для столовой, – он забирает с моих рук пустой стакан и выходит из комнаты.

Женщина, что собирала осколки, начинает мыть пол.

– Вы простите меня, что доставила вам столько хлопот. Кувшин был слишком тяжелый для меня, – виновато проговариваю я, а она удивленно приподнимается, хлопая темными ресницами. Морщинистое личико старушки сразу же улыбается мне.

– Да что ты, дорогая, все в порядке. По твоему состоянию и виду ты вообще не должна разговаривать.

– Я так плохо выгляжу? – удивилась я.

– Не так плохо, но бледная и худая. Тебе нужно больше есть, а лучше, завтра я принесу тебе моего отвара. М-м-м, после него и щеки порозовеют и глаза заблестят и губы порозовеют, вот увидишь, – говорит женщина, а я уже улыбаюсь.

– Спасибо, я буду ждать, – я киваю ей и ложусь обратно на кровать, но тут же грубое шипение срывается с губ. Женщина взволновано подбегает ко мне.

– Ты в порядке?

– Да, всего лишь жжет спина.

– Последствия аварии? – изумляется она, а я криво улыбаюсь. «Последствия любви и доверия» – проносится в моей голове, но я умалчиваю.

– Что-то типа того, – соглашаюсь я.

В комнату заходит Пирс с подносом, медленно и сосредоточено подходя ко мне. Он ставит передо мной поднос, когда перед этим Равена выставляет поддерживатель подноса.

– Тебе помочь, или…

– Сама, – перебиваю я его, и Пирс оглядывает меня. Я не калека, сама подниму ложку.– Я могу спросить у вас, Пирс, где я могу принимать ванну или ходить в уборную?

– За дверью, она тут, за аппаратурой, – показывает он, и я удивляюсь, ведь раньше ее не видела. – Тебе лучше позвать кого-то, когда захочешь встать. Так будет лучше, и ты обезопасишь себя. И еще. Под кроватью есть таз, если тебе станет плохо – можешь использовать его. Равена, ты закончила?

– Да, Пирс.

– Тогда пойдем. А ты, отдыхай Розали, через несколько часов я отошлю к тебе медсестру, она вколет снотворное.

– Доброй ночи доктор Пирс, и вас миссис…

– Просто Равена, дорогая, завтра я навещу тебя, – проговаривает женщина, забирая свои вещи, и выходит с доктором за дверь, прикрыв ее.

Я сразу же жмурю глаза, прикрывая лицо руками. Боль не отпускает меня, от чего я стараюсь сидеть прямо и не торкаться спиной койки, которая приподнята. Притягивая поднос к себе, я чувствую, как в нос заходит запах куриного бульона, и я не могу избавиться от воспоминаний.

Он тоже готовил мне такой суп и пах он почти так же. Сердце колит, душа ноет. Стоп.

Отгоняя от себя эти мысли, я беру ложку в руки, пробуя горячее блюдо, и довольно улыбаюсь. Вкусно, очень вкусно, но у него было лучше, намного лучше и… О, Нильс, я бы хотела увидеть тебя, дотронуться до тебя, посмотреть в твои глаза, но не могу. Не могу, тебе надо подождать, дай мне собраться с силами…

Съев половину, я откладываю ложку, пытаясь привыкнуть к еде в желудке, пока не начало тошнить. Потирая живот, я замираю, с рукой на нем и удивленно выдыхаю. Я не чувствую его там, ничего не шевелиться, но что-то уже сейчас было не так. В моем организме начало что-то меняться с определенной скоростью, и я даже не успеваю следить за этим.

Неужели я когда-то буду держать на своих руках такого маленького ребенка, в пеленке, прижимать к своей груди, укачивать и разговаривать с ним? До моего разума это еще совсем неведомо и ново.

Ребенок – слово, которое многих пугает, а по мне сейчас расплывается умиренная улыбка и тишина. Мне уютно, когда я не перестаю примерять образ мамы, страшно, ново, неожиданно, но приятно вправду. Неужели я полюблю еще одного человека, как Нильса? Так же глубоко, так же невесомо и тихо, выказывая свою любовь прикосновением губ и рук? Невероятно. После всего, кажется, это единственный лучик надежды, который озаряет мне путь в завтра.

Живот бурчит, и я еще шире улыбаюсь, принимая за намек, что малыш хочет кушать, и я вновь беру ложку в руки.

На сердце ужасно тяжело. Нильс сейчас один, и я понимаю, как это, ведь тоже одна, без него. Мне жаль, что все так произошло. Но сейчас нет злости, разочарования или ненависти, только прекрасные воспоминания о нас. Люблю, чисто, быстро, навсегда.

Но пока стоит стена меж нами, я наберусь силы, приведу все мысли в порядок, как и себя, а потом впущу его, как только пойму потребность.

Сейчас я желаю лишь вспомнить, как с самого начала, того самого дня все началось…

С той ночи, когда меня пробудил грохот на кухне, и когда я вышла к нему, впервые увидев его разносящего кухню и грохот, грубость и едкость в ухмылке. Как он заставил вспомнить меня, кто он, как показывал мне примером в каком-то старбаксе на пристани сущность Америки и жестоких людей. Вспомнить, как все было безвыходно, сложно, запутанно и до слез обидно. Тогда, от непонимания и его действий, жестов, жестоких слов, мне хотелось лишь реветь, пока все это постепенно не перепало в нечто…большее. Он жалел меня, начал разговаривать, начал постепенно привыкать… Помню, точно помню, когда он оберегал и помогал, мне было тогда плохо, температура, которая сняла все его рамки и он был со мной, словно защитник, а на утро холод. Нильс менялся так часто, так быстро и бывало резко, что это приводило меня в замешательство…

Но я помню его день, который был действительно для меня открытием еще одного Нильса, такого необычного, экстравагантного, жесткого и удивительного… Нет, это воспоминание я отложу в другую стопку, ведь с этого все и началось… Пусть будет нетронутым моим анализом этот день, пусть будет все хорошо.

Я отодвигаю поднос, медленно и аккуратно ложась в постель, устремив взгляд в потолок, гладя свой живот. Это странно, но, кажется, это действие меня саму успокаивает, не давая быть слабой и вновь пролить слезы.

Воспоминания начали вновь и вновь всплывать в голове: наши разговоры, страхи, извинения, взгляды, первый поцелуй, первое признание… Это все живо накатило на меня, заставив отключить разум от тела, а в скорее заставив разум подчиниться сердцу, ведь любовь нельзя сломать так скоро, нельзя так ее разорвать и скомкать. Для этого нужны иные чувства, а они пока охвачены любовью. Он же был воздухом, он же был моим защитником, он же был моим вторым сердцем и любовью, пусть все так и останется.

Хочу, чтобы все было так, как тогда и мой мозг моментально перебирает нашу любовь, давая ощутить то чувство и разгар, когда мы это ощущали вместе, когда ощущаем и сейчас, только, отдельно… И плевать на все. К черту.

Я ношу его ребенка под сердцем, оно там, во мне, внутри. Часть его во мне загорает вторую жизнь, и я попри страх и боль люблю… Мне больно, но не могу отказаться, еще не могу отпустить, так рано, и так мало времени прошло. Я люблю его.

Люблю, как прежде.

Люблю, как сегодня.

***

POV Nils Verkoohen

Опустив голову над барной стойкой, я кручу в руках наполовину пустой стакан с коньячной жидкостью, потупив взгляд и отключив мозг. Так легче принимать реальность, так легче существовать без нее.

Она позвала его, и меня до сих пор колотит от этого решения. Почему Гарри? Он ведь такой же, как и я. Так же не смог защитить ее, так же унижен ими. Чем лучше? Тем, что был с ней после того, как я уехал? Черта с два, я с ней был дольше. Я трахал ее, она моя.

Выпив последние капли, и даже не скорчившись, я подзываю бармена, обновить заказ. Он косо смотрит на меня, и забирает хрусталь, но, не отдавая его.

– Может, хватит тебе, и так еле-еле на стуле держишься, – я достаю из кармана деньги, кинув ему за стойку, а затем поднимаю яростный взгляд.

– Наливай, – прорычал я, и он обновляет. Я потираю глаза, когда они слипаются, а перед ними начинает маячить разноцветные огоньки, сменяя клубную песню на новую, затем опять на новую и опять, не останавливаясь.

Словив от бармена наполненный стакан нового напитка, я выпиваю половину, а за тем поворачиваюсь к залу, когда там молодежь разносит танцпол и шумно отдыхает. Вновь повернувшись, я допиваю жидкость, чувствуя, как пульсируют вены от наслаждения. Я не прикасался к алкоголю больше месяца, контролируя себя и рассудок, а все для чего? Для нее, черт! Все было для нее одной!

Уйди же с моей головы, хотя бы сегодня, хотя бы сейчас!

– Обновляй! – молодой парень качает головой, не понимая моего запоя, и я ожидаю новой порции алкоголя, чтобы выкинуть ее из головы. Просто забыть хотя бы на время, ведь реальность ранит меня реже, чем в ту ночь. Мое сердце знобит, что я не там, у нее, а тут. Как же она могла?

Он ставит передо мной стакан, нахмуренно смотря на меня, когда я беру его в руки. Но меня останавливают руки, женские руки, которые легли мне на плече, а затем медленно спустились на грудь, живот и начали спускаться ниже, пока я не поймал руку незнакомки. Повернувшись на эту наглость, я вижу перед собой девушку, которая мерцает в огоньках клуба. Она растягивает на своих алых губах улыбку, сев около меня на высокий стул.

– Может, угостишь даму? – приподнимает она одну бровь, когда я свожу свои в злости и недоумении. Стройная, красивая, светловолосая. Запал бы на ночь, но не в этот раз, уже, не в этой жизни.

– Девочка, а твои родители знают, что ты тут разгуливаешь? – ядовито и слабо выговариваю я, так как алкоголь окончательно расслабил меня. Незнакомка, которой еле-еле дотягивало до восемнадцати, спустила свою улыбку, но облизала свои губы, кладя руку мне между ног, когда я еще строже нахмурился.

– Не поверишь, знают. А их любимая и послушная доченька, хочет расслабиться, – она сжимает мой член через джинсы, пытаясь понять мою реакцию на ее поведение, но я хватаю ее руку, прежде, чем она выкинет иную, более похабную выходку.

Резко притянув ее к себе, так, что она спала со стула, я впритык подвигаю в себе, второй рукой хватаясь за ее шею, совсем немного сдавливая ее.

– Не повод поддаваться в проституцию и раздвигать ноги перед мужиками, поверь, твой будущий муж этого ни как не оценит, если по меж твоих ног будет черная дыра. И на будущее, сжимай член ласковей, если хочешь возбудить, а не оторвать, – шепчу я ей на ухо, все сильнее сдавливая шею, но девчонка растягивается в улыбке, протянув руку к моему лицу, на что я резко отворачиваюсь.

– Да ладно тебе. Я же вижу, как ты напряжен. Поедем ко мне, расслабишься, примем ванну, ни каких обязательств.

Ее слова словно ошпаривают кипятком, и я отталкиваю ее от себя, больше не решая прикасаться к этой девчонке. Моя Роуз уже бы сгорела со стыда, а этой хоть бы хны. Черты, куда вы катитесь, женщины?

– Занят, – выговариваю я, вытащив из-под рубашки подвеску в виде голубой розы. – Занят девушкой, – объясняю я. – А тебе советую вернуться в постель, домой, и заняться новыми познаниями. Книги почитай, в конце концов. Особенно об подростковом недотрахе, милая, тебе пойдет на пользу, – мягко выговариваю я, вспоминая, как же это сладко отшивать. Она сердито скрежет зубами и чувство, что сейчас пойдет пар из ушей, но нет, она вновь улыбается своей улыбочкой.

– Папинька, – милейшим голосом выговаривает она, передвая этим словом занудство и крах, а за тем, я явно пропускаю момент, когда оказываюсь весь в жидкости алкоголя, и девчонка убегает прочь. Папинька?

– У меня еще нет детей, идиотка, – кричу я ей в спину.

– Жестко ты ее, – комментирует бармен, и я усмехаюсь, подталкивая к нему пустой стакан.

– Малолетка дрянная, – шепчу я про себя и получаю новую дозу свободы и горло, а за тем по венам, глубоко и чувствительно. Удовлетворенно прикрываю глаза.

Но около меня вновь кто-то мельтешит, с краю, и я уже злюсь. Снова она?

– Черти, свали отсюда, не ясно…– я обрываюсь на полуслове, встретив взглядом не девчонку, а самого Гарри. Самого Гарри Стайлса, который имел честь посетить палату Рози. Да пошел он. – Чего тебе? Решил добить меня? – фыркаю я на его присутствие, пока он закатывает глаза и просит себе ту же порцию, что и у меня в руках.

– Вообще-то пришел поговорить, – спокойно произнес он.

– Шел бы к ней и говорил, пока язык не отвалиться, – цежу я сквозь зубы. Плевать. Но какого черта он? Да что б тебя!

Я выпиваю залпом коньяк и смотрю вперед, пытаясь не замечать Стайлса около себя под боком.

– Даже не хочешь узнать как она? – изумляется он, а я напрягаюсь, сжимая в руках стакан.

– Какое дело мне до нее? Тебе же лучше знать, если зовет тебя, – после слов, пошатываясь, разворачиваюсь к Стайлсу, смотря в его глаза. Он выдыхает и берет наполненный стакан того же коньяка и одним разом выпивает, чуть скривившись, но не отводя взгляда от меня.

– В принципе, идет на поправку, – пропускает он мои слова сквозь уши, и я отворачиваюсь, усмехнувшись.

– Мне плевать, – говорю я, и слова, те, которые я вымолвил с особой жесткостью, отдается порезом внутри груди.

– Лжешь самому себе, Веркоохен? Ей нужно время, она боится, дай ей одуматься, и она позовет тебя, – выговаривает Гарри, а я гневно напрягаюсь еще больше.

– Я не собачонка, чтобы бежать по зову мнимой хозяйки, – резко отвечаю я, не смотря на Гарри.

– Но побежишь, Веркоохен, – от его слов, руки сжимаются в кулаки, а стакан, который был в них, трещит и раскалывается, когда я сжимаю осколки в руке. Не чувствую, ничего кроме этой чертовой обиды и болезни, где есть только одно лекарство – она.—Сейчас она в плохом состоянии, и ей больно, очень больно. Дай время, успокойся и тогда, когда вы оба будете готовы, она впустит тебя.

– Почему тогда не сегодня? Почему я жду ее, как свое спасение, а она завет тебя? Тот, который даже не уследил за ней в ответствующий момент? – ором налетаю я на Гарри, стукнув кулаком по деревянной стойке, в которой были зажаты стекла. Но мне не больно, у меня болит внутри.

– Ты пьян, Веркоохен, тебе нужно проветриться и отдохнуть, – выговаривает Стайлс, подав салфетку. – Вытирай.

Я недовольно разжимаю руку, которая кровоточит, и медленно выбираю стекла. Не вздрагивая, а даже наслаждаясь этим кровавым месивом в руке. Лучше такая боль, чем душевная и эмоциональная. Ненавижу все и всех вокруг, но хочу прильнуть к ней, к ее рукам и целовать их, целовать вечно.

Зажав в руке салфетку вместо стекла, я продолжаю сидеть, пока Гарри заказывает вторую порцию, уже виски.

– Ты накинулся на аспиранта. Ты хоть даешь себе и своим действиям отчет и оценку?– я гневно прожигаю в Стайлсе дыру.

– Не твое дело, – отбиваюсь я. Нечего было лезть ко мне.

– Ты ведешь себя, как капризный ребенок, Нильс. Тебе двадцать один год, а все еще вредный и упертый, как пятилетний, – недовольно замечает Гарри.

– Если же ты такой взрослый и ответственный, тогда какого черта ты дал ей уйти с дому? Какого черта она попала к ним в руки? Какого черты она оказалась там? – взревел я, накидывая свои обвинения Гарри, который изумив от моих слов, нахмурился.

Я выхватываю стопку виски, которая была предложена Гарри и выпиваю сам, пытаясь выпустить пар, но ничего не выходит. Бесполезно с этим бороться, мне плохо, мне плохо без нее.

– Ты выдал ее звонком, Веркоохен, не я. Ты заставил ее прятаться в комнате, а не бежать через лестницу, какой был план. Это из-за тебя за ней была слежка, и это ты привел ее на ринг, хвалясь ею перед младшим Хоффманом! Не смей переводить все стрелки на меня, когда сам утопился в этом дерьме! – спокойным голосом, но бурей нанес он удар своими словами, а я спрыгиваю со стула, схватив его за куртку и стащив на пол, чтобы быть равными.

– Плевать, я виноват. Да, я признаю, но зачем я тебя туда послал, скажи мне, черт тебя дери?! Ты не должен был ее отдать! Она должна была быть цела! – кричу я ему в лицо, тряся за шиворот, когда ноги еле-еле удерживают меня на весу, а в глазах мельтешат огоньки.

– Да цела она, цела! Какого черта ты сейчас творишь, Веркоохен? Ты должен сидеть там, ждать, думать о ней, а не напиваться, как старый пьяница до потери сознания! Ты должен каждую минуту быть там, а не в этом затасканном клубе, где полно гнили! Она пытается ради тебя, она открыла глаза ради тебя, а ты, как сукин сын, приперся сюда. Так не поступают мужики, а ты вбил себе что-то в голову, накрутил и сидишь, ноешь, распускаешь сопли, как девчонка! Соберись уже! – он вырывается и отталкивает меня, пока я не устойчиво нахожусь на ногах, удержав себя барной стойкой, но рядом валю стулья от такого толчка назад.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю