сообщить о нарушении
Текущая страница: 40 (всего у книги 54 страниц)
Глаза у него все еще горели, жглись от слез, но теперь он немного успокоился. Голос Яку эхом раздавался в его голове: «Куроо меня найдет», и это ободряло Сугу, пока он прикасался к коре деревьев и мысленно рисовал карту, которая вела его домой.
Яку еще не был потерян. Ничего не было потеряно, покуда он дышал. Он повторял это самому себе снова и снова, пробираясь через лес. Запястья болели и жглись из-за веревок. Но теперь ему нужно было лишь добраться до дома. Рассказать Даичи и Куроо о том, что случилось. Они решат, как поступить, они обо всем позаботятся.
Все будет хорошо. Как и должно быть.
Сначала он и не заметил, как невольно начал обходить ловушки, но когда до него дошло, Сугу захлестнула волна облегчения. Он почти добрался до дома, прибавил шаг, касаясь жесткой коры деревьев и отвлекаясь от затаившийся в глубине паники.
Тут его внимание привлек клинок, глубоко воткнутый в кору.
Земля под Сугой прекратила вращаться во второй раз, когда он узнал резьбу на его рукоятке.
Это был нож Даичи, пришпиливавший к дереву его глазную повязку вместе с сообщением.
Ваш лидер у меня. Ведите себя хорошо, дорогие, иначе демон может поглотить его.
Комментарий к Глава 21: Переступить черту
Ну что ж.
========== Глава 22: Рассыпаться на части ==========
Глава, в которой все пытаются держать себя в руках, пока все выходит из-под контроля.
* * *
— Х-Хината…
Горло Кагеямы жжется от проглоченной воды, которую он уже выкашлял, тело болит от удара о поверхность воды — что неудивительно, ведь он врезался в воду, падая с очень большой высоты. Но все это не имело значения.
Секунду назад Хината все еще шевелился, каким-то образом удержал их обоих на поверхности и вытащил на берег. Но теперь Кагеяма мог лишь взять его безвольное тело в свои руки и держать его, пока слезы смешивались с водой, стекавшей с его волос.
— Хината… пожалуйста… — его голос сорвался, и у него случился очередной приступ кашля; сердце колотилось слишком тяжело из-за шока, столкновения с поверхностью и времени, проведенного под водой, пока он боролся с течением, тонул.
Как мог Хината найти в себе силы вытянуть его к воздуху, а теперь… теперь?!.
— Н-не… уходи… у-умоляю, Хината…
Кагеяма крепче прижал своего друга к груди — он был мокрый насквозь, вода лилась с него ручьями, а из раны все еще сочилась кровь. От солнца уже не осталось и следа, в воздухе витал лишь неприятный холодок, принесенный с собой тенями, словно накрывшими его с намерениями высосать все тепло из его тела, все тепло из тела Хинаты, всю его жизнь.
Что же делать, когда у тебя в руках умирает твое солнце?
— Нет… — взмолился он, поддавшись приступу паники. Его внезапно осенило, что Хината, возможно, больше никогда не откроет глаза, что эта стрела могла убить его — стрела, предназначенная прикончить Кагеяму. Если кто и заслуживал смерти, то это был он сам, но не Хината, только не Хината.
— Нет, нет, ты н-не можешь…
Его зрение так помутилось от слез, что он едва мог разглядеть Хинату. Воронье перо помялось и прилипло к его груди, зажатое между неподвижным телом Хинаты и им самим.
Бесполезные обещания. Он умрет из-за тебя. Ты уничтожаешь все.
А что, если Хината уже?..
Из его горла вырвался всхлип. Он больше не мог ничего произнести, но в его разум нахлынули мысли — словно водопадом, затопляющим маленький пруд.
Хината, Хината, прошу тебя, мне так жаль, мне так жаль, я не знаю, как лечить людей, я лишь…
Среди всепоглощающей тьмы шторма, разразившегося внутри него, промелькнула вспышка, крохотный лучик света. Яростная надежда, которой он никогда и не чувствовал.
Но ты знаешь, прошептал ему голос, заглушая все остальные, которые твердили, что он способен только на это — приносить смерть и разрушения всем, кого он когда-либо любил. Ты умеешь исцелять. Так вот и займись этим. Спаси его.
Что же он творил? Жался к Хинате и плакал. Он изменился, стал чем-то большим, нежели его шрамы и прошлое. Разве Суга не обучал его этому? Разве Суга не сделал его способным помогать людям? Он дал ему достаточно, чтобы попробовать все изменить. Достаточно, чтобы бросить вызов судьбе, предназначенной дорогим ему людям.
Он не потеряет Хинату.
Прости меня. Прости за то, что колебался. Я спасу тебя, обещаю.
Он все еще не доверял своему голосу, но аккуратно положил Хинату на бок и быстро отер слезы тыльной стороной ладони.
Думай, думай. Ранение стрелой, не навылет. Что тебе необходимо?
Трясущимися руками он стиснул зубы и открыл свою сумку. Вода сделала его травы бесполезными, но сосуд с дезинфектором был цел, надежно закупоренный. Как и целебная мазь Суги. Ему хотелось разрыдаться от облегчения, но он заставил себя сосредоточиться на сборе необходимых медикаментов.
Паника и страх все еще холодили его кровь, бесновались в теле, пытались захватить его разум. Но он прекрасно понимал последовательность своих действий. Он практически слышал ласковый, но строгий голос Суги, подсказывающий ему и дающий советы. Он полностью положился на свои алгоритмы — они словно были безопасной тропкой в системе канализации под замком, про которую много лет назад рассказал ему Иваизуми.
Тропой, которая привела его к свободе.
Тропой, которая в этот раз спасет жизнь Хинате.
Кагеяма не знал, когда точно, но в какой-то момент он заговорил с Хинатой. Он вслух объяснял свои действия, может, потому что это помогало ему не сойти с ума, сосредоточиться, кто знал. Ему было все равно, лишь бы помогало.
Он проклинал свою слабую руку, потому что все было бы намного проще без чертовой раны и ее последствий. Или если бы Суга был рядом, чтобы нормально позаботиться о Хинате.
Когда промоченная в крови стрела уже лежала на земле, а его руки окрасились кровью Хинаты, он начал рассказывать об Иваизуми. О своем детстве. О тех немногих воспоминаниях, которые остались у него от матери — колыбельной и нежных руках.
О том, как обстояли дела до того, как он привлек внимание короля.
Когда Кагеяма затих, Хината лежал с оголенным торсом, а спина у него была перевязана рубашкой, которую Кагеяме пришлось с него срезать. Глаза у него все еще были закрыты, а его грудь слабо, но ровно поднималась и опускалась. Солнце ушло окончательно, лишь за водой им мелькала полоска света. Кагеяма устроил какое-то подобие постели, чтобы Хинате хотя бы было удобно лежать. Потом он выдавил из себя последние силы и перенес Хинату на солнечное место.
У Кагеямы все еще была одышка, пальцы тряслись так сильно, что он едва мог убрать пряди волос с глаз Хинаты. Он положил свою ладонь рядом с его лицом, а в горле у него все встало колом. Казалось, в нем назревал новый поток слез, но он сдержал его. Он наклонился и нежно поцеловал Хинату в висок, а потом стянул с себя рубашку, уже высохшую к этому моменту, чтобы прикрыть ей своего друга.
— Я скоро вернусь, — выдохнул Кагеяма, зная, что Хината не слышал его — и все равно, лучше было ему пообещать. — Я найду тебе мака и древесины, чтобы разжечь костер. Раздобуду нам пищу. Я жутко тебя избалую, когда очнешься, ты… ты чертов идиот.
Его голос чуть не сорвался, и он быстро поднялся на ноги, исчезая за деревьями.
Наступила ночь.
Хината все еще был без сознания.
Кагеяма глядел на потрескивающие языки пламени; у него уже мушки в глазах залетали от того, как долго он пялился на огонь, но ему было все равно. Время от времени он тыкал в костер заостренной палкой, чтобы как следует поджарить рыбу, пойманную им ранее. Но без Хинаты аппетита у него не было. Этой едой он хотел поделиться с ним.
Этого было недостаточно, прошептали голоса внутри него. С наступлением темноты они стали намного громче, прокрались в закоулки его разума, пользуясь тем, что Кагеяма принялся усиленно размышлять. Будут ли Карасуно волноваться о них?
Будут ли Карасуно в безопасности?
Нет, никогда. Они следующие. Любой может стать следующим. И это твоя вина. Ты привел ее сюда. Без тебя Карасуно бы жили мирно и счастливо. Без тебя никого не ранили бы. Ты должен был тогда подохнуть. Ты проклял Хинату, проклял Ячи и Сугу. Ты проклял Даичи. Ты всех их проклял.
Кагеяма с трудом поднялся на ноги, впиваясь пальцами в голову, и потянул за волосы до тех пор, пока не стало больно, пытаясь заставить голоса заткнуться, мысли — исчезнуть, оставить его в покое. Но разве они были неправы? Какой был толк от того, что Кагеяма кое-как подлатал его рану, и то не доведя работу до конца, если Хината все равно умрет?
Если бы его не ранило, он бы спасся. А вот так… так его ничего не могло спасти. Он бы умер, как и все остальные, которые посмели довериться Кагеяме, попробовали войти в его окружение.
Он начал расхаживать вокруг костра, а потом до того места, где лежал Хината, на лице которого выплясывали тени. Он выглядел таким маленьким и потерянным. Таким же, каким чувствовал себя Кагеяма. Ему снова хотелось заплакать, но больше всего ему хотелось закричать и орать, пока его легкие не перестанут работать.
Может, ему и стоило утонуть.
Он не знал, с чего вдруг взялся за это. Возможно, это была отчаянная попытка сбежать от собственных мыслей, но он начал рассеянно напевать неточный мотив колыбельной, которую помнил от матери.
Нет, так не пойдет. Он остановился и сосредоточился на подборке правильного мотива, правильной мелодии, которая совпала бы с его воспоминанием. Наконец, он присел, когда почувствовал, что у него получилось, и позволил себе погрузиться в нее, будучи неуверенным, успокаивала ли его сама мелодия или то, как она раздавалась прямо из его груди, заставляя его чувствовать вибрации по всему телу.
Он продолжил петь, пока не ощутил, что с ума, похоже, сходить не собирался, даже когда умолк. Затем он медленно позволил треску костра снова заполнить тишину, чувствуя себя удивительно… спокойным.
— Не…
Он был таким уставшим и завороженным своей мелодией, что сразу и не осознал. Но тут с его губ сорвался приглушенный вскрик и он мгновенно приник к Хинате, в глазах которого заблестели огоньки костра, пока он пытался увидеть Кагеяму. Его пальцы дрожали, словно он хотел ими пошевелить, но пока был не в состоянии.
— Останавливайся, — прошептал Хината, едва оставаясь в сознании. Изо рта Кагеямы вырвался странный звук, не всхлип и не смешок, а что-то среднее, что-то свободное, полное надежды и облегчения, но все еще омраченное ужасом. Кагеяма и не знал, что он был способен издавать такие звуки, но он вообще многого не знал до своей встречи с Хинатой.
— Ты… — он не смог подобрать слов, но протянул к нему руку, переплел его пальцы со своими и крепко сжал его холодную и влажную руку. — Все будет хорошо. Я рядом. Я все исправлю, обещаю тебе.
— Больно, — прошептал в ответ Хината, пытаясь говорить громче. — Продолжай… — он сделал несколько шумных вдохов, веки его закрывались против его воли. Кагеяма сумел прочесть последнее слово лишь с его губ, потому что услышать голос Хинаты он уже не мог. Петь.
Не останавливайся, продолжай петь.
С тяжелым, невыносимым чувством в груди Кагеяма лег рядом с Хинатой, чувствуя себя невероятно усталым. Он протянул руку и нежно провел пальцами по волосам Хинаты, аккуратно помогая их лбам соприкоснуться. Закрыв глаза, он снова начал напевать — напевать единственную утешительную песню, которую он слышал за всю свою жизнь, пока в его груди что-то надломилось и начало кровоточить.
Может, это и правда была она. Любовь. То, чего он никогда не понимал — возможно, дело было в том, как его пальцы прикасались к прядям волос Хинаты, а с губ доносилась не совсем мелодичная колыбельная до тех пор, пока он не заснул от измождения и не погрузился в мир снов о падениях и крови на своих руках.
* * *
Нишиноя отклонился на спину и посмотрел на знакомую крышу из листьев над головой. Рука у него словно одеревенела и онемела наполовину, но он решил не убирать ее с плеч Ячи. Она пришла к нему ночью, вся в ужасе, и спросила, не видел ли он Киеко. Рю случайно услышал это и выглядел так, словно ему молния прямо перед носом в землю ударила.
— Так вот почему она…
Выражение его лица и тот факт, что Киеко нигде не могли найти, говорили сами за себя — Киеко пропала.
Дрожащая Ячи попросила разрешения покараулить с ним, потому что она все равно не смогла бы уснуть. Какое-то время она держалась, но потом расплакалась. Если Нишиноя и не мог чего-то выносить, это были слезы его друзей. Но, как оказалось, его плеча ей хватило. Он просто постарался поддержать ее, пока она успокаивалась, а потом уснула на нем. И даже теперь он не хотел тревожить ее.
Странно это было. Он никогда не думал, что мог злиться на Киеко, но сейчас именно это он и испытывал. Как она посмела уйти и так поступить с Ячи? Еще и ни слова никому не сказав? Какого черта им теперь делать? Боже, Даичи будет чертовски зол. Даже Рю выглядел так, будто сдерживал далеко не одни только ругательства.
После целой ночи безо всякого сна и будучи настороже на случай атаки — хотя, даже если бы это случилось, вряд ли от него была бы хоть какая-нибудь польза, эти гребанные костыли сделали его совсем бесполезным — он благодарно повернулся к сереющему утреннему свету. По крайней мере, ночь прошла спокойно.
А то, понимаете. У них пропала хренова туча людей, над ними нависла планируемая атака. И даже когда все это случилось, он мог лишь хромать на своих костылях. Боже, как же он это ненавидел. Разумеется, его взрывчатка была его яркой фишкой — ха, яркой, поняли? — но в схватке один на один, в которой он обычно мог постоять за себя, его уже можно было считать покойником.
И разумеется, это должно было произойти именно тогда, когда лагерь нуждался в нем больше всего. Нишиноя себя отчасти ненавидел за то, что словил ту стрелу. Но опять же, как Асахи любил ему напоминать, могло быть намного хуже.
Помяни черта — Нишиноя настороженно/устало вытянул нож на каком-то автомате, не успев этого даже осознать, но крутанул его в пальцах и снова с легкостью вернул в ножны, завидев своего друга. С губ Ячи донеслось мягкое, тихое бормотание, и она уткнулась носом в его плечо.
Асахи мирно приподнял руки, похоже, извиняясь. Вот только за что — Нишиноя никогда не сможет понять его до конца. Но это ничего. Ему и не требовалось. Он все равно знал его лучше всех из жителей лагеря. Что немудрено, ведь они были рядом, сколько себя помнят.
— Йоу, — поприветствовал он его, будучи настолько усталым, что его словам явно недоставало энергичности. Но рядом с Асахи такое можно было себе позволить. Очевидно, он и выглядел дерьмово, потому что Асахи тут же заволновался. И не только о нем.
Нишиноя ответил быстрее, чем Асахи успел озвучить свой вопрос.
— Киеко пропала, — мрачно прошептал он. Его левая рука невольно сжалась в кулак. — Ячи-чан расстроена. Ума не приложу, куда она вообще могла уйти. Почему всех девчонок так тянет за лагерь по каким-то непонятным гребанным причинам?
— Киеко… — Асахи опустил взгляд, но на секунду Нишиноя заметил боль в его глазах. Возможно, его трусливый друг знал о ее мотивах больше, чем мог понять Нишиноя.
— Ты не мог бы, э-э, отнести Ячи-чан в кровать? Думаю, там ей будет намного удобнее, чем на моем плече. Я должен…
Он прикусил губу, будучи неуверенным насчет своих предчувствий, но опять же — разве они его когда-нибудь подводили? Ладно, может, пару-тройку раз он и поторопился с использованием взрывчатки. У него просто как-то всегда руки чесались. Но это не значило, что сейчас он был неправ. К тому же, Рю, скорее всего, будет в карауле, пока не вернется Саеко. А когда это случится — одному Богу известно.
Единственное, в чем Нишиноя не сомневался, так это в том, что она вернется. Это же Саеко. Она была и его сестрой тоже, и она ни за что не сдастся. Она была невероятной и непобедимой. Насколько он ее знал, она могла вообще показаться в лагере с проблемным братом Тсукишимы на плече и потребовать еды.
Но, да, придется подождать. Наверное, она чертовски взбесится, если он вот так оставит Рю с его примочками.
Асахи наклонился и осторожно взял Ячи на руки. Она заерзала и промычала что-то, но он пробормотал ей какие-то ободрения в ответ, и она снова притихла.
Когда он посмотрел на Нишиною, в его глазах уже было больше вопросов.
— Скажу Рю, чтобы он не реагировал слишком остро, — тихо сказал Нишиноя, не желая будить Ячи, и послал другу салют из двух пальцев. — И ты тоже не беспокойся слишком сильно, а то есть за тобой такой грешок.
Он поднялся на ноги и неуклюже заковылял с костылями, сжимая зубы и терпя жжение раны, а потом щелкнул Асахи по лбу, ухмыляясь тому какой забавный звук он издал в ответ.
Затем он развернулся к Асахи спиной, стараясь не показывать, о чем думал на самом деле.
