Текст книги "Коридоры кончаются стенкой"

Автор книги: Валентин Кухтин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 55 страниц)

41

– Присаживайтесь, Безруков. Как самочувствие? Голова не болит? – Захожай доброжелателен и Безрукову хочется ответить тем же.

– Нет, лейтенант, голова не болит, но настроение скверное.

– Что так?

– Обстановка.

– Не накаляйте – она будет нормальной.

– Больше не буду, – добродушно улыбается Безруков и смотрит прямо в глаза Захожаю. – Точно, точно! Я все обдумал, многое понял и принял решение.

– Не знаю, что за решение вы приняли, но если оно предполагает нормальную обстановку – что ж, я за такое решение. – Помолчали. – Итак, вы готовы отвечать на вопросы?

– Да.

– Военпрокурора товарища Гальперина вам представлять не надо?

– Разумеется – нет.

– Хорошо. Он примет участие в допросе. Надеюсь, вы не против?

– Нет-нет, пожалуйста.

– На предыдущих допросах вы, с большими, правда, потугами, рассказали нам кое-что о своей вражеской деятельности. Скажите, вам приходилось фальсифицировать групповые дела из арестованных одиночек? Вы понимаете, о чем я говорю?

– Да, конечно, – Безруков задумался. Вчера дал себе слово прекратить бесполезную борьбу. Значит ли это, что нужно самому лезть в петлю? По заданному вопросу можно поспорить.

– Были случаи, – сказал он медленно, обдумывая каждое слово, – когда люди, арестованные как одиночки, в процессе следствия всасывались в организацию.

– Всасывались – это как? – спросил прокурор.

– Растолкуйте процесс всасывания, – предложил Захожай.

– Он прост. Например, в Новороссийском порту во время массовой операции было арестовано несколько групп, но были и одиночки одинаковой окраски – кулаки, либо белогвардейцы, либо каратели и так далее. В ходе следствия выяснилось, что арестованные, проходившие по группам, были связаны с арестованными, проходившими как одиночки.

– Как были связаны? – попросил уточнить прокурор.

– Знали друг друга, встречались, словом – были знакомы.

– А как же иначе? Они же работали в одном порту, как им не знать друг друга?

– Просто знать друг друга и просто встречаться – это одно, а быть связанными по контрреволюционной работе – совсем другое. Арестованные из групп давали показания на одиночек. Тех немедленно допрашивали. Одни признавали связь сразу, другие давали отказные протоколы. Разногласия устранялись на очных ставках.

– С применением физмер?

– А как иначе поступать с врагами, которые водят следствие за нос?

– Так велось следствие по всем окраскам?

– Нет. Только по казачьей, белой контрреволюции и были случаи – по националистическим группам. Но физмеры применялись только к отказникам.

– И таким образом одиночки всасывались в организации?

– Да.

– Дальше одиночки шли как члены организаций?

– Ну да!

– Скажите, Безруков… Вот сейчас вы отрицаете свою причастность к заговору, то есть фактически отдаете себя в руки правосудия как одиночку, выполнявшего волю старших начальников, которая оказалась враждебной нашему народу. Когда вас побили – вы признали себя заговорщиком. Могло так произойти с кем-то из тех одиночек, кого вы всасывали в организации?

– Как?

– Вы применили к ним физмеры и они согласились «войти» во вражескую организацию, хотя до ареста и не подозревали о ее существовании. Да и были ли эти организации вообще? Не есть ли это выдумка ретивых следователей, желающих показать образцовую работу?

– Думаю, что нет.

– Но с вами же это, как вы утверждаете, произошло?

– Я – другое дело.

– Молодец, – покачал головой прокурор.

– Ладно, – улыбнулся Захожай. – Этот вопрос мы обговорим попозже. Скажите, случаи фальсификации групповых дел по заранее разработанному плану были в вашей практике?

– Я не понял вопроса, – соврал Безруков.

– Я тоже, – сказал прокурор.

– Все очень просто: в ходе массовой операции вы арестовываете два-три десятка одиночек, ничем между собой не связанных, размещаете в одной-двух камерах и даете возможность им перезнакомиться. Затем составляете на них список и в нем карандашиком помечаете: этот этого завербовал, этот этого и так далее. Словом, создаете организацию определенной окраски. Раздаете следователям списки и они реализуют ваши задумки.

– С применением физмер, разумеется, – уточнил прокурор.

– Нет, – решительно ответил Безруков. – Нет. Таких случаев не было.

– Подумайте, вспомните. Не с потолка же я это взял.

– Точно помню: не было. Были случаи, о которых я рассказал, когда одиночек всасывали в организацию.

– Вам предъявляется список арестованных по линии греческой националистической организации на тридцать три человека. На нем имеются карандашные пометки. Признаете ли вы, что эти пометки сделаны вами?

Безруков узнал список и свои пометки, но отвечать на вопрос не торопился. Если отречься от списка – чем докажут? Допросят следователей, занимавшихся этим делом, те подтвердят.

– Да, – говорит Безруков, – эти пометки сделаны мной.

– С какой целью сделаны эти пометки? Признаете ли вы, что здесь заранее продумана и распределена вербовка?

– Нет. Это было не так, – качает головой Безруков и лихорадочно сочиняет «достоверный» ответ на вопрос следователя.

– Ну как же не так, – настаивает следователь, – вот, например, девятый по списку Тараксиди. Вы написали: «Завербован восьмым по списку Ксениди». Сам он, судя по вашим пометкам, завербовал двадцать второго по списку – Шиха. Здесь же пометка, что Ших завербован девятым по списку – Тараксиди. Все как на ладони. Это вы писали?

– Я. Но это не является планом искусственного создания организации. На этих людей были показания и я информировал об этом следователей, чтобы те не запутались и не угробили дело.

– Показания чьи?

– Ну, скажем, Тараксиди показал, что его завербовал в организацию Ксениди, а Ших показал, что его завербовал Тараксиди. Другие тоже показывали друг на друга.

– Безруков, Безруков! Вы так были уверены, что ваша власть над людьми вечна, что даже не запутывали следы своих злодеяний. Посмотрите на даты, список составлен раньше, чем произведены допросы. И показания по содержанию не совпадают с датами. Зачем же вы так? Насмехаетесь над нами, что ли?

– Нет. Было арестовано тридцать три человека. Аппарат не мог взять на следствие сразу всех. Была возможность брать максимум по десять человек. После допросов я их показания изучал и делал пометки для очередной десятки. Поначалу, когда я так не делал, – получался разнобой.

– Например? – заинтересовался прокурор.

– Например, Попандопуло показывает, что он завербовал какого-нибудь Иванова, а Иванов показывает, что он завербован Сидоропуло.

– Вот это как раз и говорит о том, что арестованных заставляли признаваться и они вынуждены были называть кого попало, лишь бы избавиться от побоев, – воскликнул прокурор.

– Я показываю правду, – уперся Безруков.

– Вы лжете, – сурово произнес Захожай, – лжете, чтобы уйти от ответственности. Не вижу смысла в этой лжи: того, в чем вы признались, и того, что показали о вас другие подследственные, достаточно для вынесения приговора. Вы это знаете не хуже меня. Я не уверен, что сейчас, когда мы вас прижали, вы снова не заявите о головной боли и не попросите прервать допрос.

– Нет, я этого делать не буду. Я шел сюда с намерением говорить только правду.

– И продолжаете юлить. Имейте в виду, Безруков, что следователи, которым вы давали эти списки, изобличат вас на очных ставках…

– Я списка не давал.

– Ну как же не давал? Только сейчас говорил, что давал, только с иной целью.

– В скольких же экземплярах он был?

– Вам лучше знать. Но у нас такой список не один. Следствие предъявляет вам список немцев. Это вашей рукой сделаны пометки?

– Да. Это мой почерк.

– Вот список по полякам. Вашей рукой сделаны пометки?

– Да. Но списки составлял не я.

– Ясно, что не вы. Вы распределяли роли. – Итак, вопреки здравому смыслу, вы настаиваете на том, что версия следствия о мотивах составления списков и внесения в них пометок является ошибочной?

– Настаиваю.

– Хорошо. Поговорим об этом на очных ставках. А сейчас расскажите, вам лично доводилось фальсифицировать следственные дела путем включения в установочные данные граждан, предложенных для ареста, вымышленных данных о их контрреволюционной деятельности?

– Нет. Списки лиц, подлежащих аресту, составлялись отделениями.

– Правильно, отделениями. Но корректировали их вы!

– Бывало, что корректировал.

– Вот список лиц по Новороссийскому порту на сорок восемь человек. На нем чернилами сделаны пометки. Кем?

– Мной.

– Этот список составил Мандычев в Новороссийске и прислал вам. На основании каких дополнительных данных вы корректировали этот список? Вот Мандычев, например, пишет: «Думцев Л. И. – кулак, доброволец белой армии Деникина, активно себя не проявляет». Вы зачеркиваете «активно себя не проявляет» и пишете: «Ведет пораженческую агитацию». И так по всему списку. Затем перепечатали список с вашими правками, получили санкцию Сербинова на арест всех сорока восьми человек и умыли руки. Как это понимать?

«Докопался, молокосос. Почему не уничтожены первичные материалы?» – Безруков обдумывал ответ и мысленно ругал себя за близорукость.

– Я так объясняю это дело, – сказал он наконец, упершись взглядом в крышку стола. – Списки, получаемые с мест, перепечатывались почти все, потому что формулировки там были неточны. Приходилось корректировать. Например, такая запись: «активности не проявляет». Что значит – активности не проявляет, если была директива включать в списки только тех, кто проявляет активность? Сотрудники, которые привозили списки, пояснили, что «не проявляет активности» – это не точно. Они не входят в группы, в организации, но небольшие материалы на них есть.

– И вы вносили поправки на основании чего?

– На основании беседы с сотрудником, привезшим список.

– То есть, если периферия в спешке включала в списки лиц заведомо не виновных, но имеющих соответствующую окраску, вы росчерком пера добавляли им активности? – спросил прокурор.

– Не совсем так.

– Вот этот список на сорок восемь человек, который предъявил вам Захожай, тут у каждого разное: один ведет пораженческую агитацию, другой – просто агитацию, третий распространяет провокационные слухи, и так далее… Неужели сотрудник, привезший список, а он мог не иметь никакого отношения к делу, неужели он мог помнить все о сорока восьми?

– Конечно, не мог.

– Тогда в чем дело?

– Мне разъясняли, что зацепки на этого человека есть, ведется разработка, но активности он пока не проявляет…

– Но сотрудник мог Говорить о зацепках вообще. Вы же писали конкретно: «Ведет пораженческую агитацию». Значит, сочиняли? Фальсифицировали? Зачем?

– Этот, контингент подпадал под операцию.

– Разве на подпадающий под операцию контингент можно фальсифицировать материалы?

– Нет, конечно.

– Зачем же вы это делали?

– Я только вносил поправки в списки.

– Хороши поправки, которые стоили человеку свободы, а чаще – жизни! А основания для поправок?

– Были устные данные, – обреченно сопротивлялся Безруков.

– Ну а если сотрудник что-то напутал? Дал информацию на невиновного. А вы брали на него санкцию?

– Могли быть, конечно, ошибки, но это мелочь…

– Мелочь? – крикнул Захожай. – Это вы называете мелочью? Вот откорректированный вами список членов ВКП(б), арестованных в том же Новороссийске в тридцать седьмом – тридцать восьмом годах:

Гербер Филипп Готлибович, шестого года рождения, бондарь – освобожден.

Ротте Густав Ефремович, четвертого года рождения, слесарь – ВМН.

Шаблин Александр Карлович, седьмого года, слесарь – ВМН.

Вайскенберг Густав Егорович, тысяча восемьсот девяносто третьего, ломщик – ВМН.

Альбрех Яков Петрович, четвертого года рождения, возчик – ВМН.

Ной Виктор Иванович, восемьсот девяносто девятого, учитель 21-й школы – ВМН.

Кислинг Рейнгольд Фридрихович, восемьсот девяносто девятого, директор Садземтреста – ВМН.

Фрейберг Густав Петрович, девятисотого, завотделом сельхоззаготовок Главпортторга – ВМН.

Свох Антон Филатович, восемьсот девяносто восьмого, работник ОСОАВИАХИМа – ВМН.

Абдул-Оглы Моисей, девяносто девятого года рождения, охранник цемзавода «Первомайский» – ВМН.

Сун-Дин-Фу Кузьма Иванович, девяносто восьмого, штукатур – ВМН.

Балковский Александр Евстафьевич, пятого года рождения, помощник прокурора – ВМН…

– Продолжать, или хватит?

– Хватит, – выдавил из себя Безруков, – достаточно.

– Из двенадцати названных только один освобожден, остальные расстреляны!

– Приговорены – значит, было за что…

– А фальсификацию вы отрицаете?

– Отрицаю.

– Ну, что ж! Будем разоблачать вас на очных ставках. При каких обстоятельствах вы убили Колоду?

Безруков пронзительным взглядом уставился на Гальперина: неужто уже доложил?

– Это факт, известный всем, в том числе крайкому и НКВД, – сказал прокурор.

Безруков подробно рассказал об «операции».

– Вы убили человека, вас не мучают угрызения совести?

– Нет, не мучают. Это не человек. Он – враг.

– У вас не было на него никаких показаний.

– О нем говорили «Раевская» и Гущин.

– «Раевская» провокатор, а Гущин дал показания под пыткой.

– Это не имеет значения. В тот момент, когда к нему применялись физмеры, я был уверен, что он враг.

– Ясно. С этим все ясно. Полный расклад. Скажите, вы лично часто избивали арестованных?

– Избиением занимались все: от рядового до начальника Управления.

– Я спрашиваю не обо всех. Лично вы пытали?

– В Управлении пытки не применялись.

– Вам не нравится слово «пытка»? Употребим другое слово, помягче. «Истязание» подойдет? Нет? Физическое насилие? Тоже нет? Хорошо. Тогда так, как в официальных документах ЦК и НКВД: физические меры воздействия?

– Согласен.

– Так вот, лично вы часто применяли к арестованным физические меры воздействия?

– В зависимости от поведения обвиняемого.

– Точнее.

– Всякий раз, когда в этом была необходимость.

– Еще точнее.

– Всякий раз, когда арестованный отрицал свою вину.

– Даже если отрицал обоснованно.

– Откуда мне знать?

– Стойки применяли?

– Конечно.

– Конвейерные допросы?

– Применяли.

– Избиения без санкций?

– Было. Когда пахло жареным – санкции брали задним числом. Вообще контроль был неважный.

– Вы хотите сказать, что эти методы воздействия применялись в массовом порядке?

– Да.

– По непроверенным материалам тоже?

– Случалось.

– Одерихин в письмах наркому рассказывал о применении вами к арестованным удушающих масок.

– Этот метод мною применялся в исключительных случаях.

– Кто определял их исключительность?

– Малкин, Сербинов и я.

– Вы применяли метод, человек задыхался и подписывал все, что ему подсовывали?

– Только протоколы допроса.

– С вымышленными показаниями?

– По-вашему – да, по-моему – нет.

– У вас иные критерии?

– Как во всем Союзе. В прокуратуре, кстати, тоже.

– Прокуратуру вы не трогайте, – рыкнул прокурор.

– Это еще почему? – закричал Безруков, брызнув слюной. – Это вы сейчас стали честными, бросились разоблачать «извращенные методы следствия». А что делали тогда? Заседали в «тройках» и по нашим липовым материалам отправляли людей на смерть? Что ж вы тогда молчали? Убивали нашими руками и получали награды!

– Успокойтесь, Безруков, – промямлил Захожай нехотя, лишь бы не молчать. Допрос с участием прокурора ему не нравился: много эмоций, а проку никакого. Ни один вопрос до конца не решили. – Чем занималась прокуратура – не вам судить. Отвечайте за свои действия.

– Если бы они тогда не бздели, а выполняли свой долг, может, я не сидел бы сейчас перед вами!

– Успокойтесь. Вы разве против того, чтобы в стране восстановилась законность?

– Дорогой ценой восстанавливаете.

– Продолжим. Кто давал санкцию на применение этого метода?

– Я давал.

– Кто еще применял ваш метод?

– Никто.

– А нам известно, что применяли помимо вас. Кому вы еще доверяли свою «аптеку»?

– Никому.

– У вас был помощник, некий пограничник…

– Не помню.

– В Управлении его прозвали «алхимиком».

– Не знаю такого.

– Мы знаем, что ваш метод нашел применение на периферии.

– Возможно. Шило в мешке не утаишь.

– Вы хотите сказать, что это случайная утечка?

– Конечно.

– К вам обращались следователи с просьбами применить этот метод к их подследственным?

– Обращались.

– И вы применяли?

– Когда в этом была необходимость.

– В присутствии следователей? Или позволяли им делать это самим?

– Было по-всякому.

– Тогда скажите, можно отнести это к внедрению метода в следственную практику?

– По-моему, нет.

– Когда вы в присутствии следователя применяете вражеские методы – это распространение опыта или нет?

– Нет тут ни распространения, ни внедрения. Внедрение – когда сотрудники следуют моему примеру. Я никому не разрешал это делать.

– Но вас просили применить?

– Просили.

– Значит, то, что вы делали, воздействовало на психику следователей таким образом, что им тоже хотелось применить этот метод?

– В какой-то мере – да.

– Значит, ваш метод вымогательства показаний путем закупоривания дыхательных путей подследственных ядовитой смесью нашел своих сторонников? Когда появляются пусть пока потенциальные последователи, это внедрение или нет?

– Не знаю. Вы как-то странно ведете следствие.

– А именно?

– Вас не интересует, кому все то, что мы делали, было выгодно.

– Оставим это для потомков.

– Потомки разберутся, – усмехнулся Безруков, – так же, как мы…

– Не отвлекайтесь.

– На «вышку» вы мне уже натянули. Стоит ли тратить время, трепать друг другу нервы?

– Стоит. Важно иметь ясность по каждому эпизоду, по каждому делу, направленному на «тройку» или в суд. За ними люди, судьбы людей.

– Там нет людей. И нет судеб. Кругом только мерзость. Человеческая мерзость.

– Вы всегда так считали?

– С тех пор, как понял, что происходит.

– Вы уверены, что разобрались во всем?

– Конечно. Оно на поверхности. Стоит перестать смотреть в рот начальнику, отвести глаза и осмотреться вокруг. И все видно как на ладони.

– Скажите, Безруков, – спросил успокоившийся прокурор, – в какой степени допускавшиеся вами нарушения революционной законности были выгодны лично вам?

– В такой же, в какой проводимая вами работа выгодна лично вам.

– Я не имею в виду добросовестное выполнение служебных обязанностей, я говорю о проводимой вами вражеской работе.

– Не понимаю, что вы имеете в виду.

– Не упрямьтесь, Безруков, – Захожай с сожалением посмотрел на обвиняемого. – Минуту назад вы выразили недоумение тем, что мы не интересуемся, кому были выгодны ваши нарушения. Прокурор спрашивает, было ли это выгодно лично вам.

– Ах, вот вы о чем! Было ли это выгодно лично мне? Было – что ж тут скрывать? Я получаю установку от руководства УНКВД. Должен ее выполнять? Должен. Причем лучшим образом, и я выполняю. Раз, другой, третий… Обо мне у руководства формируется мнение, как о хорошем организаторе. Мне доверяют, меня ценят. За этим следуют: поощрения, награды, Повышение по службе. Выгодно это мне? Было выгодно. Но мы жертвы большой политики.

– Что вы хотите этим сказать? – спросил прокурор.

– Что все мы – жертвы большой политики. Мы пешки, которыми жертвуют ради выигрыша. Бывает, конечно, что из-за этого проигрывают. Наш случай – этот случай.

– Вы себя переоцениваете, Безруков. Никакие вы не жертвы. Вы хищники, которые ради собственного благополучия устилали землю трупами людей, не имевших к той большой игре, о которой вы говорите, никакого отношения. Вы чума, которая поражает всех, и правых, и виноватых.

– А те, кто сегодня измываются над нами? Они как?

– Ваша вина была доказана раньше, чем вас арестовали. О ваших делах, кстати, говорили коммунисты Управления за год до ареста. Кому-то было выгодно вас держать, выдвигать, спасать, с ними мы тоже разберемся. Чуть попозже. А сейчас скажите, Безруков, если существует строгая вертикаль, в которой низы беспрекословно выполняют установки верхов, это организация?

– Безусловно. Но вражеская деятельность здесь ни при чем. Когда я умышленно совершал какие-то отступления от закона, я не имел на это никаких установок сверху. Это было мне удобно и я так поступал. И я никогда, ни от кого не слышал, что в органах НКВД существует какая-то контрреволюционная организация, объединенная какими-то вражескими целями, и что я как член этой организации должен проводить по линии следствия, например, какую-то контрреволюционную работу. Это все выдумки следствия. Другое дело, что мне и таким, как я, попустительствовали, другое дело, что мои незаконные действия каким-то образом отвечали требованиям, вытекающим из решений февральско-мартовского Пленума ЦК, другое дело, что условия работы толкали нас на фальсификацию. НКВД требовал вал независимо от политического состояния населения и что было делать, если работа наша оценивалась по числу произведенных арестов? Каждый из кожи лез, лишь бы дать этот вал и даже чуть-чуть больше, чтобы заметили, похвалили.

– То есть вы хотите сказать, что контрреволюционная организация, чтобы ее признать таковой, должна быть организационно оформлена? Так? Должна иметь руководящий центр, исполнительные органы, а каждый ее участник должен осознавать, что он является членом этой организации, иметь права, обязанности, поручения – так?

– Конечно.

– Но ведь именно такая организация и существовала в крае. Возглавляли ее Малкин и Сербинов – это доказано, они это признали и дали на этот счет показания. Самым близким человеком по вражеским делам был у них Безруков и многие начальники горрайорганов НКВД. Это тоже доказано, потому что они выполняли ваши вражеские установки, творили чудеса, а вы их за это приветствовали. Они об этом без нажима говорят на допросах.

– Это их дело, говорить или не говорить. Я ни к каким организациям не примыкал и никто меня туда не приглашал. Имевшие место случаи фальсификации, незаконных арестов, извращенных методов ведения следствия являются результатом воздействия на меня условий, в которых работал я и весь личный состав. Подумайте сами: какой был мне смысл набивать камеры арестованными и обрекать себя на каторжный труд без сна и отдыха? От меня требовали поставить работу так, чтобы каждый следователь ежедневно выдавал готовыми не менее пяти дел. Возможно это сделать при соблюдении всех норм социалистической законности? Невозможно. Приходилось изощряться.

– Ваши размышления вслух, Безруков, следствие во внимание не принимает, – подвел итоги допроса Гальперин. – Вы разоблачены как враг народа, вина ваша полностью доказана даже без учета предстоящих очных ставок, и вы предстанете перед судом как матерый антисоветчик и активный участник контрреволюционной террористической организации.

– Я таковым никогда не был и не буду.

– Не будете, – согласился прокурор. – Теперь не будете, – добавил он убежденно и брезгливо оттолкнул от себя изрядно разбухшее за последнее время дело. Я думаю, – поднял прокурор глаза на Захожая, – что с Безруковым надо кончать. У следствия достаточно данных о его вражеской деятельности, и пора дать слово Военному трибуналу. Это, Безруков, и мой ответ на последнее ваше заявление, в котором вы в своей преступной манере возводите клевету на следствие.

Прокурор встал, хмуро взглянул на согбенную фигуру Безрукова, склонившуюся над столом, торопливо сунул Захожаю руку для пожатия и стремительно вышел из кабинета. Звонко стрельнула с силой закрытая дверь, и Безруков, вздрогнув всем телом, потянулся вслед за ушедшим, запоздало выбросил руку вперед, словно желал остановить его и сказать что-то важное, что изменит ход следствия и вернет надежду. Увы!