Текст книги "Коридоры кончаются стенкой"

Автор книги: Валентин Кухтин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 55 страниц)

Валентин Кухтин
Коридоры кончаются стенкой

Об авторе

Кухтин Валентин Иванович родился на Кубани в декабре 1936 года. 11 лет своей жизни посвятил строительству Краснодарской ТЭЦ, последующие 25 – службе в органах внутренних дел на должностях среднего и старшего начсостава.

По образованию юрист.

В 1991 году, выйдя на пенсию, вплотную занялся работой над романом, который задумал в 1970 году. Обладая немалым опытом оперативно-следственной и организаторской работы, квалифицированно и скрупулезно исследовал материалы, характеризующие деятельность ВКП(б) и НКВД в годы массовых репрессий. В основе романа архивные документы.

Часть первая
В круге Фонштейна

1

Около полуночи разразилась гроза. Разбуженный близким ударом грома, Малкин вскочил с дивана и, раздвинув шторы, прильнул к окну. Мрак. Бьется в стекла шквалистый ветер. Ослепительные вспышки молний вспарывают горизонт. Грохочет небо. В сплошной пелену дождя плавают тусклые островки уличных фонарей.

Резкий телефонный звонок оторвал Малкина от окна. Задернув штору, он наощупь подошел к столу, безошибочно ткнул пальцем в упругую кнопку настольной лампы. Вспыхнул свет. Хаос звуков отодвинулся и померк. В кабинете стало по-домашнему уютно. Малкин взял трубку.

– Слушаю.

– Абакумов беспокоит, – услышал он встревоженный голос заместителя. – Гроза, Иван Павлович.

– Гроза, – согласился Малкин.

– Может, отменим операцию? Льет – конца не видно.

– Ни в коем случае.

– А… как же люди?

– Кого ты имеешь в виду?

– Оперативный состав.

– Оперативный состав? – удивился Малкин. – Чудак ты, Абакумов. Оперативный состав на службе. Не понимаешь? На служ-бе!

– Все это так, но…

– Не расстраивайся, Николай Александрович. Сочи – не Ростов и не какой-нибудь Мариуполь. Через полчаса от грозы ничего не останется… Группы в сборе?

– Да. Все на местах.

– Ну так списки в зубы и марш-марш! Для «охоты» сейчас самое время.

От мощного электрического разряда вздрогнули стены горотдела НКВД. Лампа на столе ярко мигнула. Вновь громыхнуло и часто-часто застучало по стеклам окон. Ливень усилился.

2

Еще стекали с горных склонов мутные потоки, наслаивая на городской асфальт скальное месиво, а в двери скромных лачуг и переполненных коммуналок властно и злобно загрохотали.

– Андриатис?

– Да.

– Вот ордер на обыск и арест. Собирайся!

– Степаниди?

– К вашим услугам.

– В услугах врагов народа не нуждаемся! Одевайтесь! Вы арестованы!

– Попандопуло?.. Елефтериади?.. Ордули?.. Вот ордер…

– Кулаксус?.. Кулаксус… А! Так мы у вас уже были?

– Были! Были! – расставляет руки седая женщина, загораживая дверь. – Конечно, были! На прошлой неделе забрали мужа… Люди добрые, – упала женщина на колени, – пощадите сыночка! Не виноват он ни в чем, поверьте матери!

– У нас, мать, невиноватых нет, – разъясняет женщине седоусый. – Берем – значит, есть за что. НКВД не ошибается.

Летят на пол книги. Вываливается из шкафов белье. Гремит посуда. Не обыск – смерч, стихийное бедствие.

Плачет в углу безутешная мать. Собирается в неизвестность сын.

– Не плачь, мама, – ласково просит он, – товарищ Сталин во всем разберется.

3

В четыре утра Абакумов доложил, что камеры ДПЗ набиты до отказа.

– Арестованных размещать негде.

– Подержи пока в дежурной части, – распорядился Малкин. – Потом что-нибудь придумаем. Сколько изъято?

– Половина списка.

Операцию прекрати. Впредь планируй столько, сколько сможешь перемолоть.

– Ясно.

– Смотри там, чтоб без ЧП.

– Само собой.

«Идиоты! – ругнулся Малкин, швырнув трубку на рычаг аппарата. – Помощнички… Никакой самостоятельности! Куда ни ткнись – везде сам». Раздвинул шторы, глянул в окно. Скоро рассвет и уже бессмысленно ехать домой. Он изнутри запер дверь кабинета на ключ, предупредил дежурного, чтобы не тревожили по пустякам и, не раздеваясь, плюхнулся на диван. Уснул мгновенно сном праведника.

Проснулся от безмерной духоты. Плеснул воды из графина в ладонь, смочил глаза и шею, раскрыл настежь окна. Ночной грозы словно не бывало. На полпути к зениту плавилось солнце. Слабея, шаркал – галькой морской прибой. Пестрила расцвеченная праздной публикой набережная.

По телефону Малкин связался с дежурным, поинтересовался обстановкой.

– Есть сложности с размещением арестованных, – напомнил дежурный.

– Знаю.

– Звонили из горкома, просили зайти к Первому.

Малкин поморщился, словно отрыгнул незрелым лимоном.

– Ясно, – сказал спокойно. – Абакумов в расположении?

– Был в дежурке, пошел к себе.

– Ладно. Если что – я на месте. До связи.

Не откладывая, позвонил Колеуху, недавно утвержденному первым секретарем горкома, спросил глухо, не здороваясь и не называя себя:

– Что там у тебя?

– Здравствуй, Иван Павлович. У меня в приемной старушка-гречанка из местных. Фамилия… Кулаксус. Жалуется: на днях арестовали мужа, сегодня ночью взяли сына.

– Ну и что?

– Надо растолковать за что и прочее. Она утверждает – без вины.

– Утверждает… А ты и уши развесил?

– Я тебя, Иван Павлович, не понимаю, – обиделся Колеух.

– Это я тебя не понимаю! Если все чистенькие, как ты, о кого ж мы тогда руки пачкаем?

– Иван Павлович…

– Разберемся, – отчеканил Малкин голосом, не терпящим возражений. – Не виновен – отпустим. Только уясни для себя, новоиспеченный секретарь: мы невиновных не берем.

– Ты хочешь сказать, что НКВД не ошибается?

– Да! Не ошибается! Это истина, которую первому секретарю горкома стыдно не знать. Так и разъясни ей, своей гречанке.

– Иван Павлович!..

– Видал? – распалился Малкин. – Разорили осиное гнездо – побежала в горком искать защитничков!

– Ты мне можешь дать сказать?

– Все. У меня на глупости времени нет.

4

В душных камерах жуть. Мерзко пахнет карболкой, водочным перегаром, гнилью несет от немытых тел. Люди скученны, обливаются потом.

– Господи! За что покарал нас, всемилостивый, – прошамкал беззубым ртом высокий старик с морщинистым, благообразным лицом. – То ли мало тебе горя людского?

– Не богохульствуй, отец! – угрюмо отозвался мужчина лет сорока пяти. – Не Бог покарал нас – то-ва-рищи, люди.

– Нелюди, – уточнил кто-то со вздохом.

– Нелюди, – согласился мужчина.

– Тихо, говоруны, – прошипели из дальнего угла камеры. – Здесь у стен тоже уши.

Душно. Слабеющие зевают, широко раскрывая рты, судорожно вдыхают истощенный воздух. Их проталкивают к крошечному оконцу под потолком: под ним воздух сытнее. А когда кто-то не, выдерживает и теряет сознание, стоящие у входа начинают остервенело дубасить кулаками в металлическую дверь. С лязгом откидывается задвижка «кормушки», дверца приоткрывается и мордастый надзиратель недовольным бабьим голосом спрашивает: «В чем тут, собственно, дело?»

Ему разъясняют, он деловито задраивает «кормушку» и уходит, а через время появляется, врач с помощниками. Брезгливо морщась, накладывает пальцы на запястье страдальца, просчитывает пульс, сует под нос больному комок ваты, смоченный нашатырем, приводит в чувство и молча, не поднимая глаз, – уходит. Все. Прием окончен.

5

В кабинет осторожно, неестественно горбясь, вошел начальник ДПЗ и, несмело кашлянув, остановился у порога.

– Что тебе? – Малкин строго взглянул на вошедшего.

– Разрешите доложить, товарищ майор, в камере номер два обнаружен мертвец.

– Кто? – спросил Малкин, подавляя зевоту.

– По документам – сотрудник госбезопасности, товарищ майор.

– Откуда? – насторожился Малкин.

– По документам – из Москвы, товарищ майор.

– Что-о? – у Малкина неприятно засосало под ложечкой. – Вы что там, с ума посходили?

– Никак нет, товарищ майор, – испуганно пролепетал сержант, – у меня матерьялы и резолюция есть.

– Матерьялы, резолюция… Кто поместил?

– Галясов. Вчера вечером его доставила охрана дачи товарища Сталина. По документам – околачивался с девицей в лесу в запретной зоне. Изучал подходы. При задержке оказал сопротивление.

– А девица? Девицу задержали?

– Никак нет, товарищ майор. Якобы сбежала.

– Сбежала? Абакумов! – прокричал Малкин в трубку. – Тебя что? Мокряк не колышет? Подставил сержанта вместо буфера, а сам отсиживаешься?

– Мне только сейчас доложили. Обстоятельно разберусь – доложу. Может, и не мокряк вовсе.

– Что там разбираться! Что разбираться! Немедленно направь на дачу оперативную группу! Галясова… Нет! Лично возглавь! Переверни общежитие. Обнаружишь девицу – арестуй весь наряд. И пешком, пешком, гадов, через весь Сочи, на виду у всех… Я их, б-дей, научу свободу любить!

– Вы полагаете…

– Уверен! Сигналы поступали давно, не успел проверить.

– Я немедленно выезжаю.

«Ублюдки, кобели вонючие! – возбужденный мозг Малкина искал отдушину. – Отъелись на государственных харчах… Мало им паскуд, что сами на шеи вешаются… Из-под мужиков вытаскивать стали. Подтвердится – всех спущу на нары!»

– Товарищ майор, – оборвал затягивающиеся в тугой узел мысли сержант, неприкаянно стоявший у двери, – надо бы что-то предпринять… как-то разгрузить камеры. Скученность, духота… То и дело вызывают врача, возмущаются. Боюсь, к вечеру еще будут мертвяки.

– У нас, сержант, здесь ДПЗ, а не принудительный санаторий для врагов народа, – одернул Малкин подчиненного. – Ладно, – распорядился он, – этого… как его там… из Москвы… отправь в морг. Оформи как подобранного на улице в бессознательном состоянии. Выясни из какого санатория, чем лечился. Скажи врачам, чтобы заключение о смерти соответствовало. Материалы на задержание принеси мне. Сообщи по месту службы, выясни, где хоронить. Если что – организуй погребение в Сочи. Что еще?.. Да! Передай всем, за кем числятся арестованные: камеры разгрузить до терпимых пределов. Немедленно. Часть арестованных – на конвейер, непокорных на многодневную стойку. Я разрешаю. Освободи один из кабинетов оперсостава, там есть зарешеченный, приведи в соответствие и заселяй. И еще: с этой минуты до моего особого распоряжения никого из доставленных с дачи номер девять без согласования со мной или Абакумовым в камеры не помещать. Обо всех доставленных оттуда немедленно докладывать мне. Понял?

– Так точно, понял! – повеселел начальник ДПЗ и щелкнул каблуками.

– Сайко! – позвонил Малкин начальнику милиции. – Потесни там своих уголовников. Освободи на время пару камер для контрреволюции. Все, все. Все, говорю. Выполняй без разговоров.

– Слышал? – спросил Малкин у сержанта.

– Так точно.

– Вопросы есть? Нет? Выполняй!

– Разрешите идти?

– Иди, иди, – Малкин раздраженно махнул рукой и устало откинулся на спинку кресла.

«Ну и денек, твою мать, – выругался Малкин, раскрывая папку со свежей почтой. – Пишут, пишут… Научили всех писать на свою голову. Одни жалуются, другие требуют, иные приказывают… Нет! Не могу! Не лежит душа!» – он захлопнул папку и резко отодвинул ее на край стола. Появилось желание бросить все и рвануть «на природу», отвлечься от дикой круговерти лиц и событий. – «А что? – загорелось внутри, – сформирую «бригаду» – и марш-марш… Так… с кого начнем? – он взял телефонный справочник, полистал, задумался, – Колеух – не подходит, пьяница и болтун… Пригласить Давыдова? Пока доберется из Туапсе – все перегорит… Лубочкина! Вот! Это мужик что надо!» Он торопливо набрал нужный номер:

– Отец Димитрий? Привет! Это я. Как самочувствие?

– На пределе. Скоро взорвусь.

– Не торопись. Попробуем выпустить пар.

– Есть предложение? – встрепенулся Лубочкин.

– Конечно. Я в таком же состоянии, если не в худшем. Всю ночь, как белка в колесе.

– Очередной аврал?

– Да, малость почистили город.

– Ясно. Ну; так что? Рванем в море?

– Зачем? Лучше в горы. Ахун, Красная Поляна – выбирай.

– С удовольствием на Поляну. Давненько там не был.

– Договорились. В четырнадцать буду у тебя.

– Кого-нибудь возьмешь?

– Коллегу из Армавира. Друг старинный. Да ты его знаешь.

– Это Иван, что ли? Кабаев?

– Во-во! Он самый. Возможно, Андрианина. Не возражаешь?

– Это-о…

– Директор дач Совнаркома.

– А-а! Давай. Он мне как раз нужен.

– Итак, в четырнадцать?

– Подъезжай.

Удовлетворенный началом, Малкин позвонил Захарченко – начальнику секретно-политического отдела, ближайшему помощнику по оперативно-следственной работе.

– Кабаев у тебя?

– Нет. С утра в автотранспортном управлении города.

– Что там?

– Изучает контингент. Уточняет прежние записи. Просматривает приказы о взысканиях… Словом, готовит кандидатов на изъятие. Вам он нужен?

– Найди его. Пусть зайдет ко мне около четырнадцати.

– Что-то срочное?

– Лубочкин просит сопроводить его на Поляну.

– Сам не решается?

– Надо помочь. Заодно порешаем свои дела. Камеры разгрузили?

– Относительно.

– Наведи там порядок. Заставь своих вертеться. Стойки, конвейер, карцер – используй все в полную меру. Ко мне вопросы есть?

– Срочных нет.

– Ладно. Пока. Звонит, городской.

На связь как нельзя кстати вышел начальник Краснополянского райаппарата НКВД Храмов.

– Хорошо, Леонид, что позвонил. У тебя ко мне срочный вопрос?

– Как вам сказать… – замялся Храмов. – Если вы заняты – может подождать.

– Тогда пусть потерпит. После обеда я буду у тебя. «Заряди» охотничий домик человек на пять.

– Хорошо.

– Там решим и твой вопрос. Договорились?

– Договорились.

– К тебе заезжать не буду. Встречай у развилки.

– Хорошо.

– Я… Але, але… Опять связь пакостит. Ну, доберусь я до вас! – Малкин положил трубку и, довольно потирая руки, прошелся по кабинету. Хорошо! Настроение поднялось. Душа запела. Он остановился у раскрытого настежь окна, вдохнул всей грудью дивный аромат магнолии, распластавшей роскошную крону под самым окном. Убрав со стола бумаги, пошел к выходу и на пороге столкнулся с Абакумовым.

– А-а! Николай Александрович! Входи, дорогой, – воскликнул он радушно, имитируя грузинский акцент, чем немало удивил заместителя. – Ну, что там? – спросил заинтересованно.

– Кроме пары бюстгальтеров – ничего.

– Вот видишь, видишь! Я так и предполагал. Устроили там бардак, с жиру бесятся. Ладно, будем считать, что на этот раз мы с тобой проиграли. Но я их возьму. Организуй слежение. Будем брать с поличным.

– Иван Павлович! Вы посвятите меня в свои подозрения.

– Были подозрения. Сегодня это твердая уверенность. Стопроцентная.

– И все-таки?

– Ты еще не понял? – Абакумов пожал плечами. – Все до омерзения просто. Ты, вероятно, заметил, что лес на подступах к даче чистый, ухоженный. Естественно, охраняется. А курортники – они как? Только с поезда, не успеют освоиться – лезут в кусты. Наши ублюдки, заметив хорошую бабу, задерживают, мужиков стращают и гонят вон, а баб волокут в общежитие и там развлекаются. По-собачьи, взводом, с одной сучкой.

– Москвича, однако, задержали.

– Москвич – наркомвнуделец. Ему бы забыть об этом на время и не качать права. А он полез на рожон. Результат знаешь: состряпали материал о подготовке покушения на товарища Сталина. Пусть бы попробовал отмыться. Может, это его счастье, что умер без мук. А может, оттого и умер, что понял, в какую историю вляпался.

– Были такие материалы?

– Всякие были, – уклонился от прямого ответа Малкин.

– Мне поступал сигнал, – признался Абакумов, – но в такой тональности… Я, откровенно говоря, не поверил.

– Это нам наука. Тебе просигналили – ты не поверил. Я – откладывал на потом. Как видишь, дыма без огня не бывает. Ладно. Вызови всех причастных к задержанию и допроси с пристрастием. Я с Кабаевым сопровождаю Лубочкина на Поляну. Нужен буду – ищи через райуполномоченного, но только в случае крайней необходимости. Договорились?

– Естественно.

– Ну, давай.

Малкин вышел на улицу. Полуденное солнце щедро дарило зной, но прохладный береговой ветер умерял его пыл, и курортники не торопились в тень. Всматриваясь в лица прохожих, Малкин пытался разглядеть в них тревогу прошедшей ночи. Нет! Никакой озабоченности, никакого страха перед завтрашним днем. Обласканные морем, люди наслаждались жизнью и, вероятно, чувствовали себя самыми счастливыми гражданами мира. Малкин вздохнул с искренним сожалением: те, что сегодня томятся в переполненных камерах горотдела, вчера тоже плевали на чужие беды.

6

На пикник выехали отделовской «эмкой». По праву хозяина Малкин развалился на переднем сиденье рядом с шофером. Сзади разместились Кабаев, Лубочкин и Андрианин. Последнего Малкин чтил, как веселого и щедрого собутыльника и почти ни один выезд «на природу» не обходился без его участия.

Часть пути ехали молча: каждый думал о своем. Кабаев неотрывно смотрел в пронзительную даль моря, вытягивая шею при каждом взлете автотрассы, словно пытался заглянуть за сверкающую линию горизонта. Впереди слева обозначилось Мацестинское ущелье. Кабаев перевел взгляд на барачно-палаточные нагромождения, густо разбросанные у подножья гор, и вдруг оживился, вспомнив, как поразили его три года назад эти места своей дикой несуразностью и причудливой красотой.

– Странно, – произнес он улыбчиво, ни к кому конкретно не обращаясь, – отмахали полпути, а я чувствую себя, как огурчик в рассоле. Серьезно, – повернулся он к Лубочкину, – раньше меня на этом отрезке так выматывало, что… А тут поди ж ты… Неужели плоды реконструкции?

– А ты как думал, – отозвался Малкин. – Штаны мы здесь протираем, что ли? За три года знаешь сколько сделано? До реконструкции от «Кавказской Ривьеры» до Агуры было более ста двадцати умопомрачительных поворотов. А сейчас? Я точно не помню, но что в десятки раз меньше, это наверняка. А дороги на Ахун, на Красную Поляну? Конечно, они еще не само совершенство, и узки, и не везде безопасны, но дело делается.

– Дороги – особая забота Ивана Павловича, – ввернул Лубочкин, лукаво подмигивая Кабаеву.

– Да, – подтвердил Малкин, – это точно. Не раз вправлял мозги Шосдорстрою. С десяток прорабов пришлось «переселить» на Север. На хорошо обустроенной дороге легче обеспечивать безопасность контингента, за который я отвечаю головой.

– А-а! Потому ты и взрывался на партбюро и партактивах! Личное щекотало!

– Какое там личное! Посмотри на эту клоаку, – Малкин кивнул в сторону поселка, – кто мог создать этот барачно-бардачный вертеп? Только враги. Потому что здесь вербованные, а они дают нам основную массу вредителей, диверсантов, шпионов и прочей нечисти, я не говорю уже об уголовниках. Тут и пьянство, и разврат, и драки, и разборки покрупнее…

– Рабсила, – вздохнул Лубочкин, – без нее никуда. А раз она есть, надо ж ей где-то жить. Куда ж ее девать?

– А никуда не девать. Ее, такой рабсилы, вообще не должно быть. Я сколько раз говорил: не вербуйте бездомных и безродных! Нужны специалисты – берите в станицах, в колхозах. Даже если вы им заплатите за работу в два раза больше, чем этим, – в целом стройка обойдется дешевле, потому что там народ трудолюбивый, проверенный и он такое скотство разводить не будет. Нет же, берут всякую срань, тратят на нее уйму средств, а что на поверку? Начинаешь разбираться – все бывшие. Бывшие белогвардейцы, бывшие кулаки, бывшие члены ВКП(б), бывшие попы. Знаете, сколько я выселил этой братии только за тридцать шестой год? Восемь тысяч! Это не считая тех, кто пошел на нары. Значит что? Деньги на ветер?

– В колхозах тоже нужны трудовые руки, – засомневался Кабаев, – здесь не выполнят план – ничего смертельного не произойдет. А не посей вовремя да не убери – голод. Кому тогда нужны будут санатории? Мертвый капитал!

– Можно найти другой выход. Думать надо! А кому думать, если стройкой руководили троцкисты? Им же чем хуже – тем лучше. Подумать только: в течение ряда лет городской парторганизацией руководили махровые контрреволюционеры – троцкисты Гутман, Лапидус. Не скажу, что нынешний Первый – находка. Все замашки троцкистские, и я не уверен, что через месяц-другой он не вылетит вслед за предшественниками.

К резкости Малкина все привыкли, потому горячность его никого не задела. Вот только успел заметить Кабаев, какой радостью загорелись глаза. Лубочкина, когда Малкин в своем страстном монологе обрушился на Колеуха.

В Адлере, оставив трассу, свернули в горы. Начался крутой подъем. Узкая дорога, не успевшая еще утратить примет недавней реконструкции, талантливо повторяла зигзаги стремительной Мзымты. Крутой подъем с резким поворотом, замысловатый зигзаг… – Слева горы, поросшие лесом с густым подлеском и переплетениями лиан, справа – обрыв. А глубоко внизу, сжатая скалами, «Бешеная река», бурлящая, клокочущая. «Эмка» на приличной скорости преодолевает затянувшийся подъем, и всякий раз, когда она оказывается перед головокружительным поворотом, у Кабаева замирает сердце.

Он непроизвольно напрягается, впиваясь побелевшими от натуги пальцами в спинку переднего сиденья. Малкин исподволь наблюдает за ним в зеркало заднего вида.

– Ну, что? – язвит он, щуря глаза. – Не пора еще приводить в чувство? Нормально? Терпи, терпи, казак, атаманом будешь. Цель где-то рядом, еще раз столько и почти полстолько.

– Это хорошо, – принимает шутку Кабаев, – а то уж совсем душа изболелась за тебя и руки занемели.

– Это еще почему? – притворно удивляется Малкин.

– А ты не видишь? Держу сиденье, чтоб не потерять тебя на повороте.

– Э-э! Да ты, я вижу, и впрямь освоился. Ладно, квиты. Но сиденье все же не отпускай и держи покрепче.

Лубочкин с Андрианиным рассмеялись. Усмехнулся Малкин. Улыбнулся Кабаев. На душе его стадо спокойней и сердце отпустило. Он с любопытством стал поглядывать вниз, туда, где куражилась река.

– Силища. Ей бы турбину помощнее, – взглянул он на Лубочкина.

– Придет время – освоим, – убежденно пообещал Лубочкин – не сразу и Москва строилась.

– А знаешь, откуда течет эта водичка? – обернулся Малкин к Кабаеву. – Во-он там, – он махнул рукой в сторону горных вершин, подпирающих небо, – на склоне Главного Кавказского хребта есть небольшая горка. Лоюб называется. Это над уровнем моря примерно три, может, около трех километров. Оттуда вытекает ручеек… Течет, резвится, набирает силу, и чем ближе к людям, тем лютее становится. Не зря назвали Мзымтой – бешеной рекой.

– Черкесы назвали?

– Вероятнее всего, да. Есть водопады – как-нибудь покажу.

Позади остались Галицино, Кепша. Миновали Красную Поляну. На выезде у развилки подобрали Храмова. Углубились в лес и минут через двадцать по наезженной колее добрались до цели.

Выйдя из машины, Кабаев замер, очарованный. Пока его спутники разминались и отряхивались, он во все глаза смотрел на райский уголок с дикой прелестью вековых пихт и сосен, устремленных вершинами к высям горных хребтов. Любуясь нерукотворным чудом, он не сразу увидел деревянный домик, приютившийся на опушке леса, окаймляющего залитую солнцем небольшую поляну.

– Бивак наполеончиков, – привлек его внимание к постройке Малкин.

– Да-да, – невпопад откликнулся Кабаев. – Словно боровичок: стоит на виду, а в глаза не бросается.

Срубленный из ладно подогнанных бревен, на вид неказистый, домик великолепно вписывался в ландшафт, и, казалось, убери его отсюда – осиротеет вековой дуб, что распял над ним могучую крону, утратят привлекательность благородные каштаны, стоящие поодаль, а сумрак пихтовника, подковой охватившего постройку, станет сырым и неуютным.

К приехавшим подошел радушный «лесник» – невысокий плотный крепыш с симпатичным улыбчивым ртом и быстрым пронзительным взглядом. Борода густая, без единой сединки, одежда простая, но чистая и отглаженная. Выправка и повадки военного – это Кабаев приметил сразу. «Лесник» поздоровался со всеми за руку, пригласил в дом и пошел впереди гостей.

– Твой? – шепотом спросил Кабаев, кивнув на «лесника». – За версту видно, что твой.

– Мой – не мой, – отмахнулся Малкин. – Свой. А насколько свой – скоро поймешь.

В просторной прихожей Кабаев с удивлением обнаружил уютный уголок для отдыха охотничьих собак. На стене у входа, отделанной плахами неочищенной березы, на массивной дубовой подставке увидел парные оленьи рога, на ответвлениях коих висели новенький дождевик, пустой патронташ, несколько поводков для собак. На полу чистой шерстью лоснилась шкура дикой свиньи. Зал сверх ожидания оказался просторным. Но поразило Кабаева его убранство. Оленьи и медвежьи шкуры на стенах и полу. Чучела птиц и лесного зверья и масса поделок из короны сброшенных оленьих рогов. Подсвечники с оплавленными стеариновыми свечами, пепельницы, сигаретницы, подставки для письменных принадлежностей. Все размещено, как ему показалось, со вкусом, броско и красиво. Кабаев остановился у чучела нападающего ястреба, насаженного на стальную спицу. «Как символично, – подумалось Кабаеву, – сильный убивает слабого. Появляется более сильный – и оба оказываются на спице. Все, как у людей».

– Любопытно, правда? – вывел Кабаева из раздумий голос Андрианина. Оказалось, он давно стоял рядом, а Кабаев и не заметил. – Наводит на размышления, правда?

– Это когда увидишь впервые, – заметил Малкин. – Однако безделица есть безделица, к ней быстро привыкаешь и после просто не замечаешь. В августе – сентябре сюда нагрянут московские орды: все разгребут, с мясом повырывают. И не столько они, сколько их челядь, жадная и ненасытная.

Кабаев забеспокоился: Малкин говорил слишком откровенно. Он осуждающе посмотрел в его глаза.

– Дивная красота, – сказал, чтобы хоть как-то смягчить впечатление от резкости друга. – За годы службы в органах реквизировал всякое такое. Но это – искусство.

– Да никакое не искусство, – возразил Малкин. – Местные умельцы. Это все, что они могут. Ширпотреб.

«Лесник» пригласил к столу. Расселись. Кабаев, оказался между Малкиным и Лубочкиным.

– Летом тут, конечно, благодать, – обратился он к Малкину, торопливо закусывая выпитую рюмку вяленой медвежатиной, – а зимой? Ни печки, ни…

– Зимой еще благодатней, – прервал его Малкин. – Хочешь – оставайся, посодействую. Запасайся спиртным, заворачивайся в медвежью шкуру и посасывай всю зиму из бутылочки… вместо лапы. Чем не жизнь?

– Представляю, какая это была бы скука.

– Одному – да. А если под бочок приспособить бурую медведицу… – Все рассмеялись и громче других Лубочкин. Снова выпили.

Это, Иван Леонтьевич, здесь отдыхать благодать, – заговорил молчавший до сих пор Храмов, – а жить постоянно и работать – ох как тяжело. Морально, я имею в виду. Вокруг праздные лица и столько соблазнов!

– И все-таки, когда уйду на пенсию, – попрошусь к вам на жительство. Примете? У вас здесь прекрасно.

– Эк, куда хватил! – прошамкал Малкин набитым ртом. – На пенсию он собрался. Ты сперва доживи до нее!

– Живы будем – не помрем. И на пенсию пойдем, и в Сочи – поблаженствуем.

– Мечтай, мечтай, это единственное, что пока можно.

Пили много, хмелели быстро. Разговаривали, не слушая и перебивая друг друга. Но пока могли контролировать себя, службы касались чуть-чуть, самым краешком. Потянуло на песни. Андрианин запел что-то тягучее, заунывное. Малкин одернул его.

– Не скули. Хочешь петь, так пой, не вынай душу.

Андрианин замолчал и безвольно опустил голову.

Ошалев от алкоголя и табачного дыма, прервали застолье, вышли на воздух. Оставив сотрапезников на крыльце, где они, обнявшись, снова пытались запеть, Кабаев вышел на залитую солнцем поляну, заросшую мелким кустарником и сплошь покрытую изумрудной пеленой папоротника. Запрокинув голову, окинул взглядом горные отроги сверкающие на солнце многоцветьем красок, залюбовался мощным орлом, легко парившим в высоком небе.

– Ива-ан! – окликнул его Малкин. – Ты чего это рот раскрыл? Мух ловишь?

– Посмотри, какой красавец, – показал Кабаев на орла, – такая мощь, а в воздухе словно пушинка!

– Любуешься, значит? Любуйся, любуйся. Запомни эти места, других таких нет. – Малкин пошел к нему, пошатываясь, компания поплелась за ним. – Зверья тут, Ваня, – пруд пруди. Медведи, кабаны, шакалы, вроде нас с тобой. В брачный… прошу прощения – в бархатный сезон забредает зверь и покрупнее.

– Кого ты имеешь в виду?

– Кого, кого… Ну, скажем, первого Маршала СССР, железного наркома. – Малкин захохотал, глядя в изумленное лицо друга.

– Ты бы потише, Иван Павлович, – зашептал Кабаев, косясь на подходивших сотрапезников, – мало ли что.

– Здесь все свои, Ваня, все свои. А пикнет кто – разнесу в пух и прах. Они об этом знают.

– А что, Ворошилов часто бывает здесь? – полюбопытствовал Кабаев с единственной целью приглушить насмешливый тон Малкина.

– Бывает. А как же? Любитель.

– Ну и как? Я имею в виду, каков он стрелок?

– Ворошиловский, разумеется, – съязвил Малкин под общий смех. – А если честно – неважный. И мороки с ним хоть отбавляй. Дорога сюда сам видел какая: пока довезешь – полпуда сбросишь. Здесь тоже смотри да смотри. Стрельнут вон из-за того, скажем, кустика – тогда хоть в петлю.

– Ты ж своих расставляешь?

– Конечно. Однажды на склоне Апчхо он такого своего за медведя принял. И пальнул. Слава богу, промазал.

Помолчали, осматриваясь.

– Присядем? – предложил Малкин и первым опустился на плоский камень, вросший в землю.

– Тебе не по себе? – участливо спросил Кабаев.

– Не по себе, Ваня, ой как не по себе. За последние месяцы изнервничался – спать не могу. Даже сердце… Раньше не знал, где оно, а теперь чувствую.

– Что-то случилось?

– Со мной пока ничего. Но что творится вокруг, разве не видишь? Стали на нашего брата охотиться. Стоит кому-нибудь дать на тебя показания – разбираться не станут. Главное – иметь повод взять, а признание – это уже дело техники.

– Но тебе-то это ни с какого боку не грозит. У Фриновского под крылышком. Дагин в тебе души не чает. Евдокимов в крайкоме, а вы с ним вместе не один пуд соли съели. Отмоют, я думаю.

– Если сами не влипнут раньше меня. Их положение не лучше: над каждым дамоклов меч.

– У нас после Шеболдаева тоже прошли аресты. Взяли второго и третьего секретарей, председателя контрольной комиссии и ряд других. Выходит так, что пора заметать следы. Работал-то, оказывается, с врагами народа.

– Если они дали показания и ты попал в списки, найдут на краю света. Только я думаю, что ты их пока не интересуешь. Догадываюсь, что накапливается компра против Шеболдаева. Помяни мое слово: не сегодня-завтра его арестуют.

– Члена ЦК?

– Вот потому и набирают «соучастников», чтобы с ходу задавить «неопровержимыми доказательствами». Если б можно было прекратить террор, – сказал Малкин со вздохом, устремив взгляд в голубую высь.

– Как? Новый виток только начался!

– Не знаю, Ваня, как. Говорят, можно это сделать его ужесточением. Возмутить массы, заставить их вскрикнуть от боли. Те, кто прошел через Лубянку или Лефортово, разработали целую теорию. Считают правильным и даже необходимым называть в числе «сообщников» всех, с кем соприкасался по работе, и в первую очередь орденоносцев, тех, кого знает страна, кто у всех на виду. Полагают, что чем больше их будет репрессировано, тем быстрее созреют массы.

– Массы, – усмехнулся Кабаев. – У масс теперь крепкие нервы, террором не возмутишь и не напугаешь. Они теперь сами жаждут крови. Послушаешь, о нем орут на митингах, – волосы дыбом становятся. А теорийку о которой ты говоришь, наверняка сварганил и подбросил страдальцам наш брат гэбэшник: легче добывать показания и клепать дела.