Текст книги "Коридоры кончаются стенкой"

Автор книги: Валентин Кухтин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 55 страниц)

32

Большевизм впивался в сознание масс колючей проволокой лагерей, густой сетью покрывших одну шестую суши земного шара, гордо именуемой – Советский Союз. Парализуя волю, разрушая духовность, разъединяя и озлобляя людей, культивируя в них подлость, предательство, лицемерие, карьеризм, зависть, стукачество, большевизм не уставал твердить о революционной законности, равенстве и братстве, человеколюбии. Люди дурели от крови, страха и неопределенности, лелея в душе единственную мечту – выжить и сделать своих потомков счастливыми.

Усиливая свою роль в управлении государственными структурами и хозяйственными организациями, ВКП(б) целеустремленно узурпировала власть, грубо и откровенно оттесняя Советы на задворки управления. Ни один закон, никакое, лаже самое малозначительной, решение не принимались без согласования с партийными органами. Заведомо авантюрные решения ВКП(б) проводила в жизнь через высшие органы государственной власти, которые придавали им форму законов и принимали на себя историческую ответственность за последствия. И когда те или иные решения не давали положительных результатов, вызывали недовольство масс, или просто проваливались, партия подвергала их жестокой критике, широко рекламируя при этом свою мудрость и человеколюбие. Со временем, когда органы государственной безопасности – государственное структурное образование —: превратились в злобного цепного пса ВКП(б), партия уже не ограничивалась только критикой. В ход пошло физическое истребление. «Массовый террор», «массовые репрессии», «поголовное истребление, «операции по массовому изъятию», «чистки» стали главным оружием партии на длительный период. Стремясь к полному закабалению массового сознания не только в центре, но и на местах, ВКП(б) время от времени, а в последние годы – все чаще, осуществляла десантирование туда преданных ей людей, так называемых «стойких большевиков», открывая для них все новые вакансии путем разукрупнения административно-территориальных образований и введения в связи с этим дополнительной численности партийной номенклатуры.

Официально это называлось «приближением руководящих органов к низовой, оперативной, конкретной работе».

Как достижение огромной политической важности оценивал Сталин подобную деятельность партии. Подводя итоги за определенный период времени, он с гордостью говорил: «Мы имеем теперь вместо семи союзных республик 11 союзных республик, вместо 14 наркоматов СССР 34 наркомата, вместо 70 краев и областей 110 краев и областей, вместо 2559 городских и сельских районов 3815. Соответственно с этим, – доверительно сообщал он «единомышленникам», – в системе руководящих органов партии имеется теперь 11 Центральных комитетов во главе с ЦК ВКП(б), 6 краевых комитетов, 104 областных комитета, 30 окружных комитетов, 212 общегородских комитетов, 336 городских районных комитетов, 3479 сельских районных комитетов и 113 060 первичных партийных организаций».

По мнению Сталина, дело «разукрупнения» и «приближения» – полезное дело и оно должно продолжаться.

Соответственно увеличивалась численность органов госбезопасности на душу населения. Вооруженный отряд партии укреплял свои позиции.

Паразитизм совершенствовался.

Сломленный народ безмолвствовал.

33

В 1934 году административно-территориальные изменения вплотную коснулись Северного Кавказа. Из Северо-Кавказского края, образованного в 1924 году из Донской и Кубано-Черноморской областей и Ставропольской и Терской губерний, был выделен в самостоятельную административно-территориальную единицу Азово-Черноморский край с административным центром в городе Ростове-на-Дону. В него вошли Донская и Кубано-Черноморская области. В сентябре 1937 года, во исполнение решений февральско-мартовского Пленума ЦК ВКП(б), из края выделилась Ростовская область, а Азово-Черноморский край был переименован в Краснодарский: его столицей стал город Краснодар. В новый край пришли новые хозяева.

34

Приступив к обязанностям, Кравцов с ходу развил такую бурную деятельность, словно намеревался в считанные дни не только поставить край на ноги, но и вывести его на уровень передовых.

– Прекрасный край, богатейший край! – делился он с Малкиным впечатлениями от ознакомительных поездок по сельскохозяйственным районам. – Навести порядок и он один прокормит страну… Но ты не представляешь, сколько безобразий обнаруживается даже при беглом знакомстве с хозяйствами! Конец сентября, а в большинстве районов не закончен обмолот зерновых. А урожай получен богатейший! Видимо, хорошее начало вскружило головы отдельным руководителям и они пустили завершение работ на самотек. На уборке подсолнечника комбайны используются из рук вон плохо. Я бы сказал – отвратительно. Из-за мелких технических неполадок многие трактора на севе и взмете зяби простаивают. К уборке свеклы еще и не приступали. Представляешь, в какие потери все это выльется? Нужно дать резкий отпор демобилизационным настроениям горе-руководителей, их оппортунистическим ссылкам на нехватку горючего и так далее. Я тебя попрошу, Иван Павлович, побывай-ка ты в Спокойненском, Удобненском, Незамаевском районах. Похоже, что там засели вредители.

– Как ты думаешь, – спросил он у Малкина в другой раз, – если послать на село часть товарищей из краснодарского городского партактива – будет польза? Я думаю – да. Пусть своим опытом, большевистским порывом всколыхнут нерадивых, дадут образцы критики и самокритики, помогут сорвать маски с притаившихся врагов…

И снова вопрос:

– Тебе, Иван Павлович, не кажется, что в Краснодаре на заводе Седина действует неразмотанный клубок врагов и диверсантов? Год на исходе, а завод свою годовую программу выполнил только на двадцать девять и четыре десятых процента. Плохо и на других крупных предприятиях. Может, провести собрание городского партактива? Посвятим его образованию Краснодарского края и заодно поговорим о недостатках. Поставим задачи. Как ты думаешь?

Малкин слушал Кравцова и никак не мог побороть в себе чувство раздвоенности, с которым его воспринимал. К своему удивлению он обнаружил в новоиспеченном секретаре крайкома и знания, и энергию, и напористость, и умение выходить из неблагоприятных ситуаций с наименьшими потерями. Видимо, за это ценил его Евдокимов, за это и приблизил к себе, а затем рекомендовал секретарем Оргбюро. Малкину льстило, что Кравцов, игнорируя председателя крайисполкома Симончика, секретаря Краснодарского горкома Шелухина и других «специалистов», которые поспешно и шумно, осваивали крайкомовские кабинеты, за советами по всем важным вопросам обращался именно к нему, или прежде к нему. Мягкость в обращении, никаких признаков администрирования, стремление сблизиться, перейти к доверительным отношениям. «Черт его знает, – боролся он с сомнениями. – Может, ошибся нарком. А может, источник попался нечистоплотный, карьерист какой-нибудь, завистник? А может, за всей этой деловой суетой, непомерным внешним беспокойством за судьбу края (пока ведь только на словах!), жаждой общения именно с ним, Малкиным, начальником УНКВД, скрывается коварное мурло изворотливого врага? Почему ответственность за отсутствие в колхозах горюче-смазочных материалов, нехватку запчастей к тракторам стремится переложить на плечи районных руководителей? Разве не он, будучи вторым секретарем Азово-Черноморского крайкома ВКП(б), должен был обеспечить их всем этим? И разве секрет, что в стране нет в достатке ни того, ни другого? Почему постоянно навязывает мысль о массовом вредительстве? Отвлекает от себя? Страхуется на случай провала своей секретарской деятельности? Мол, богатый край, но люди дрянь, бездельничают, вредят. Малкина тыкал носом – не отреагировал, тоже, вероятно, враг. Не обеспечил выкорчевывание».

«Внимательно присмотрись к этим людям, – вспомнил он наказ наркома, – мне они доверия не внушают. Кое-какая информация на них уже имеется».

– Что-то я никак не могу раскрутить Шелухина, – гнет свое Кравцов. – Член Оргбюро ЦК, секретарь крупнейшей в крае партийной организации, а проку никакого. Болтает много. Пьет, по-моему, не меньше. А дело стоит. Поручил заняться секретарем Кагановичского райкома Кацнельсоном: там у него какая-то перепутаница с датой вступления в партию, может, вообще партдокументы фальшивые, наследил в Скосырском районе, где был вторым секретарем: развалил работу, какой-то скандал с прокурором района, грубость с коммунистами развел, учеты запутал и так далее. Думаешь, разобрался? Запутал дело так, что никакая комиссия не распутает. Может, умышленно? А? Ты вот возьми протокол заседания бюро, ознакомься. По-моему, тут тебе работы по горло. Сказал ему о собрании горпартактива – пожал плечами: «Зачем? – говорит, – отрывать людей от работы? Не такое уж и событие. Этих укрупнений-разукрупнений Кубань столько претерпела, что уж и митинговать надоело». И это говорит секретарь крупнейшей в крае партийной организации! Ты, Иван Павлович, это моя к тебе большая просьба, удели ему внимание, разберись. То, что он сказал, как отреагировал – прямая антисоветчина!

«Потерянный человек, – думал Малкин, слушая откровения Кравцова, – никому не верит. Вокруг себя видит только врагов. Если это не игра, то самый вредный недостаток – это точно». И Малкин вспомнил свою недавнюю поездку в Новороссийск к начальнику ГО НКВД Сорокову. Знали друг друга давно, потому не очень сдерживались в оценке руководства любого ранга.

– Ты Кравцова хорошо знаешь? – спросил Сороков интригующим тоном.

– Больше со слов. Вроде бы опытный партработник, много трудился на Северном Кавказе, понимает специфику села. Евдокимов в нем души не чает. Он, собственно, и сделал его секретарем.

– Евдокимова я ценю и уважаю, но он нередко ошибается в людях. На мой взгляд, – Кравцов очень опасный человек.

– В каком смысле?

– В любом. Он никому не верит, везде ему мерещатся враги. Из мухи слона делает… По-моему, он разрушитель и Первого из него не получится.

– Кто знает, кто знает, – подзадорил Малкин собеседника.

– Кто знает? Я знаю! Он был у нас с докладом на последней партконференции. Такое устроил!

– Ты если хочешь поделиться – говори, – рассердился Малкин. – Не ходи вокруг да около.

– Это долгий рассказ, да ладно. Может, пригодится. Тебе с ним работать бок о бок. Так вот: после доклада, как водится, начались прения. Пока поливали елеем новый состав крайкома, я имею в виду последний Азово-Черноморский, он сидел довольный, млел от счастья, поддерживал выступающих репликами, кому-то подмигивал в зал, улыбался. Хвалили в основном за разгром осиных гнезд: Рывкина с Буровым в Краснодаре, Гутмана с Лапидусом в Сочи, Николенко с Банаяном в Новороссийске и других, ты их знаешь не хуже меня. Но вот слово взял Кашляев – парторг Курсов совершенствования командного состава. Острый мужик, крутой, никогда никого не хвалит. Говорит хорошее, если оно сделано, лежит на поверхности. А на форумах надо говорить об имеющихся недостатках, чтобы настроить всех на их устранение.

– Разумно. Вполне партийный подход.

– Разумно. Если подходить объективно. А если с позиций самолюбования? Меня не раз гнули на то, чтобы я упрятал его подальше от «нормальных людей». Но я уважал его за то, что он не боялся вызывать огонь на себя и ходить по лезвию ножа. Да. Так вот, и на этой конференции он взял слово и с ходу попер на Кравцова. За плохой доклад, в котором, по его мнению, не нашлось места оборонным вопросам, за игнорирование Курсов, за направление на них непроверенных людей, которые впоследствии оказывались врагами, и проч. А потом обрушился на крайком. Бил красиво, конкретными фактами, бил правильно и заслуженно. Кравцову это не понравилось. Сначала он уточнил, в адрес старого или нового состава крайкома направлена критика. Кашляев ответил в своем духе: оба, мол, хороши. Что тут началось! В общем, все последующие выступления строились на основе выступления Кашляева. Никто не поддержал его. Травили как могли. Кравцов трижды или четырежды выступал с репликами, или уточнениями и предложениями. Закончили тем, что выступление Кашляева признали антипартийным и клеветническим, лишили его делегатского мандата и поручили парторганизации Курсов рассмотреть вопрос о его партийности. Представляешь? Две резолюции по Кашляеву были приняты конференцией и обе по предложению и под диктовку Кравцова.

– Все, что ты рассказал, очень интересно. Это же прямое, неприкрытое избиение партийных кадров. Сделай мне копию стенограммы конференции – перешлю Ежову со своими комментариями. Кравцов у него на крючке. Думаю, что эти материалы будут ему как нельзя кстати. Сделай быстро и вышли фельдсвязью.

– Зачем? Я сам привезу.

– Давай. Так даже надежней…

– Иван Павлович! Ты меня не слушаешь? – прервал Кравцов размышления Малкина. Тот встрепенулся, взглянул на говорившего:

– Ну, как же, как же, Иван Александрович! Я только вот думаю, – как далеко он зайдет, если его не остановить?

– Кто?

– Ну, Шелухин, разумеется.

– Куда пустим, туда и зайдет. Займись им немедленно.

– Займусь, – пообещал Малкин, – обязательно займусь.

«Обоими займусь, – подумал, разглядывая Кравцова, – кажется, дело беспроигрышное».

Собрание городского партийного актива в Краснодаре наметили без согласования с Шелухиным на 26 сентября. С докладом «Об образовании Краснодарского края» Кравцов пожелал выступить лично. Тут же у него родилась еще одна идея: 1-го октября, накануне открытия шестой городской комсомольской конференции, провести демонстрацию молодежи, посвященную образованию края, митинг и гулянье.

– С размахом провести, – вскочил он с места и стремительно стал вышагивать по кабинету. – Провести так, чтобы запомнилась нынешнему поколению краснодарцев на всю жизнь. Поручить редакции краевой газеты осветить это событие так, чтоб и десятое поколение могло почувствовать пафос нашей борьбы за новую жизнь.

Научиться отрываться от мелочной повседневной суеты и возвышаться над ней, овладеть искусством размышлять о великом и важном, стоя обеими ногами в клоаке безумной действительности, заставить подчинять свою волю сиюминутным интересам инстанций, как бы ни противоречили они его собственным взглядам, и создавать при этом условия для стремительного рывка вперед и выше через любые заслоны – такие задачи поставил перед собой Малкин, приступив к исполнению обязанностей в новой должности. Жизнь не очень баловала его приятными сюрпризами, но нет-нет, да и взмывала круто вверх, принося удовлетворение, укрепляя веру в высокое предназначение и разжигая честолюбивые мечтания-надежды. Всякое продвижение по службе он воспринимал как должное, считая, что всей своей жизнью заслужил большее. Не важно, что не кончал он университетов, а политграмоту постигал в кровавых схватках с контрреволюцией. Он умел донести до красноармейцев слово партии, повести их за собой.

Потому в гражданскую и в политруках ходил, и комиссарил, и чекистский долг выполнял, соизмеряя свои действия с необходимостью. Когда-то должность начальника УНКВД казалась ему недосягаемой, но когда назначение состоялось, он вдруг поймал себя на мысли, что иного, решения ни Евдокимов, ни Ежов придумать просто не могли, потому что это была его должность. И все же некоторое время он носил в душе чувство благодарности обоим: должность хоть и «его», но оказаться на ней мог кто угодно.

Понимал Малкин, что ношу взвалил на себя тяжкую, но верил, что выдюжит, не сорвется и не разделит участь тех своих бывших сослуживцев, для которых 1937 год стал последним годом их жизни. А таких оказалось немало: то и дело из достоверных источников поступала информация об арестах некогда преуспевавших работников госбезопасности, от которых и не пахло предательством. Но у беззакония своя логика не подвластная здравому смыслу и, может быть, именно поэтому оно так живуче и неистребимо. Были и у него минуты отчаяния, когда после очередной серии арестов бывших коллег мучительное и не до конца осознанное чувство обреченности мутило рассудок. Усилием воли он загонял его внутрь, приказывая себе не расслабляться и не паниковать, памятуя о том, что назад брода нет. На какое-то время удавалось обрести спокойствие и он» продолжал жить по схеме, выработанной для него существующей системой. Однако понимание того, что, реализуя неписаные законы структур, развязавших в стране массовый террор, он служит неправому делу, что за очевидное беззаконие рано или поздно придется отвечать вновь и вновь приводило его в отчаяние. «Но отступать-то некуда, – успокаивал он себя, – не-ку-да! Значит, надо рваться вперед, только вперед! В этом спасение!» И он шел, нахраписто работая локтями и безжалостно подминая под себя чужие судьбы.

35

Двухэтажный особняк на углу улиц Пролетарской и Красноармейской чекисты обживали со времен гражданской войны. За годы советской власти оно было полностью приспособлено для осуществления карательных функций. В надежных подвалах разместились и вместительные камеры для арестованных, и одиночные камеры для приговоренных к высшей мере социальной защиты – смертной казни. Здесь, же размещалась пыточная. В ней следователи госбезопасности отводили душу, выбивая из арестованных признательные показания. Была и печально известная камера с «косой» дверью, в которой приводились в исполнение приговоры о высшей мере наказания. Нередко, правда, использовалась она и для имитации расстрела, когда нужно было выбить показания у наиболее несговорчивых узников.

Отсюда, из этого здания, в 1933 году Малкин, тогда лишь заместитель начальника Кубанского оперативного сектора ОГПУ, счастливо стартовал в город Сочи на престижную должность главного хранителя покоя многочисленной большевистской знати. Возвратившись в Краснодар в новом качестве, Малкин разместил в этом здании свою резиденцию.

В условиях «обострения классовой борьбы», вызванной «упрочением позиций социализма», «усилением роли партии в жизни общества» и «приближения руководящих органов к низовой, оперативной, конкретной работе», штаты «вооруженного отряда партии» в краевом аппарате возросли настолько, что разместить их в уютном особняке оказалось практически невозможно. Пришлось позаботиться о дополнительной площади. Для оперативно-следственной части Управления Малкин облюбовал добротное здание бывшего Екатеринодарского окружного суда, расположенного в самом начале улицы Красной. В советское время до образования Краснодарского края в нем размещалась Адыгейская больница, но Малкин оценил достоинства этого здания еще в 1920 году: после изгнания из Екатеринодара Добровольческой армии в нем размещались Кубано-Черноморский ревком, штаб 9-й армии, Ревтрибунал и Малкин со своим Особым отделом. Мощные подвалы здания были успешно использованы им тогда для содержания «контрреволюционного отребья». О них-то и вспомнил Малкин, когда оказался перед проблемой выбора места для размещения главной службы УГБ. Когда он, довольный находкой, появился у Кравцова, тот неожиданно заартачился и предложил поискать что-нибудь поскромнее и поближе к зданию УНКВД, чтобы не возникало проблем с конвоированием арестованных. Малкин возмутился:

– Это здание исторически принадлежит мне! Подумай: до революции это окружной суд, где все приспособлено для содержания арестованных; в конце гражданской – это Реввоентрибунал и Особый отдел. Преступно не использовать здание по прямому назначению, зная, что на реконструкцию любого другого здания придется расходовать добрую половину скудного городского бюджета.

– Ох, Малкин, Малкин! – сдался Кравцов. – Ты применил ко мне запрещенный прием: схватил за глотку и не отпускаешь. Не любил бы я тебя, черта, ни за что не уступил бы.

Кравцов уступил, и подвалы бывшего окружного суда были превращены в зловещие застенки НКВД. Дом предварительного заключения № 2 (ДПЗ-2), так они значились в официальных бумагах Управления.

Прошло около двух недель после вступления в должность, а Малкину казалось, что он пребывал в ней вечность, так плотно сжимало его кольцо проблем, требующих немедленного разрешения. Вал агентурных разработок, заседания пресловутой «тройки», масса кадровых и хозяйственных вопросов не оставляли времени для нормального отдыха и нередко остатки ночей, свободных от служебных дел, он предпочитал коротать в кабинете. Очень мешал работать Кравцов, который постоянно втягивал его в бесконечную партийную круговерть. Как и Малкин, Кравцов страдал от массы навалившихся дел, бился над реализацией своих многочисленных идей по «закручиванию гаек», «выкорчевыванию», «улучшению дисциплины», «повышению производительности труда», «активизации стахановского движения», «развитию социалистического соревнования», «развертыванию партийно-массовой работы, критики и самокритики невзирая на лица» и при этом постоянно жаловался на Шелухина, на котором твердо решил поставить крест, как только появится возможность. Здание крайкома, пока он находился там, кишело людьми суетливыми, озадаченно-насупленными, малоприветливыми, отрешенно шныряющими по кабинетам с папками, набитыми портфелями, сшивами бумаг и прочей разностью, символизирующей кипучую деятельность бурно развивающейся бюрократии.

Под крайком Кравцов занял одно из красивейших зданий центра города, из которого выселил размещавшийся там ранее Дворец пионеров.

– С огнем играешь, – пытался укротить его Малкин, когда он начал возню с переселением, – краснодарцы тебе этого не простят.

– Еще как простят! – самоуверенно воскликнул Кравцов. – Благодарить будут! Ты же еще не знаешь, что я придумал!

– Не знаю, – согласился Малкин, – хотя как член Оргбюро ЦК и начальник УНКВД должен знать.

– Не обижайся, я без злого умысла. Не успел проинформировать. А решил я, и уверен, что и ты, и все меня поддержат, подарить детям бывший Дворец наказного атамана. Они его давно просили, еще в бытность Азово-Черноморского края, мы им его даем. Это будет настоящий Дворец пионеров! А здесь им и неудобно, и небезопасно. Ну как? Сразил тебя? Поддерживаешь?

– Идея хорошая, – улыбнулся Малкин, – только последовательность нарушена. Сначала надо было обустроить пионеров, а потом вселять крайком.

– Обустроим. Они могут маленько подождать. А нам надо начинать работать. Промедления никто не простит.