Текст книги "Коридоры кончаются стенкой"

Автор книги: Валентин Кухтин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 55 страниц)

88

В райкомах города бушевали страсти: «трижды проклятых» врагов народа, чья деятельность направлялась «адептами контрреволюции» Осиповым и Литвиновым, клеймили позором на партактивах и партийных собраниях. Многие знали истинную причину арестов, иные догадывались, но никто не возвысил голос против, не разоблачил беззаконие, наоборот, именно их голоса Громче всех звучали на сборищах радетелей за народ и его светлое будущее. Когда в конце октября Газов проинформировал членов бюро Краснодарского ГК ВКП(б) о последних показаниях Осипова, с места сорвался начальник пристани Булавинцев.

– Товарищи! – крикнул он так, словно выступал перед многотысячной аудиторией. Крикнул и замолчал, беззвучно шевеля губами.

– Ты что там, молитву читаешь? – насмешливо спросил Газов. – Говори!

– Я ваш намек понял, товарищ Газов, приступаю. Да! Так что я хотел сказать? Я хотел сказать от имени своего трудового коллектива, его передовиков-стахановцев. Так? Осипов в свое время работал у нас на водном транспорте… Поверите – я никогда не доверял ему. Вот не доверял и все. Чувствовал. И, как видите, не ошибся: как я и предполагал, он оказался врагом народа. А сколько он навредил на водном транспорте – уму, товарищи, непостижимо. Поэтому я уверен, что выскажу общее мнение и водников, и здесь присутствующих: смерть предателям! Смерть шпионам и диверсантам! Смерть и вечное проклятие тем, кто готовил покушение на наше краевое начальство и на вождя всех времен и народов, надежду человечества – товарища Сталина!

Булавинцева восторженно поддержали аплодисментами. Нашлись и другие ораторы, чьи выступления были выдержаны в духе Булавинцева.

Через несколько дней состоялся пленум горкома, на котором был заслушан отчет Головинской о работе Сталинского РК ВКП(б). Снова речь шла о врагах, о борьбе, о разоблачениях.

– Выполняя решения февральско-мартовского тридцать седьмого и январского тридцать восьмого годов Пленумов ЦК ВКП(б), райком многократно усилил бдительность, по-большевистски нацеливая парторганизацию района на выкорчевывание врагов партии и народа. С нашим участием органами НКВД разоблачено и изъято сорок человек, в их числе бывший секретарь райкома Галанов и предрайсовета Фетисенко… Наша ближайшая цель, – заявила докладчица, – до конца и беспощадно выкорчевывать всех оставшихся врагов, как бы они ни маскировались!

Участники пленума и ее поддержали бурными, продолжительными аплодисментами.

Заседание «тройки» Малкин решил начать с утра. Газов воспротивился, заявив, что у него мероприятие краевого масштаба, которое он срывать не намерен.

– А я не намерен срывать заседание «тройки», – оборвал его Малкин, но почувствовав, что перебрал, пояснил извиняющимся тоном: – Идут массовые аресты. Городская и внутренняя тюрьмы переполнены. ДПЗ в Управлении и на Красной, 3 битком набиты арестованными. Дана команда сформировать эшелон. Как видишь, не до жиру. Поработаем три-четыре дня, освободим камеры до разумных пределов – будет легче и мне, и тебе. В конце концов, Леонид Петрович, график у тебя есть и мог бы учесть его при планировании мероприятия.

– Что ты предлагаешь?

– Мне не впервой заседать одному. Разрешишь присутствовать прокурору – скажу спасибо, какая ни есть, а помощь. Ну а сам… Зайдешь после двадцати трех, оставишь свои автографы на делах. Что я могу еще предложить?

– Согласен. Только смотри там, без перегибов.

– Какие перегибы в наше время? Как решим – так и правильно.

– Ладно, не отвлекай.

Заседали без перерыва четырнадцать часов. Напрягаться особенно не приходилось, на каждое дело тратили не более пяти минут, изредка – до десяти-пятнадцати, но к завершению заседания усталость чувствовали неимоверную. Решение принимали по докладу начальника следственного отдела, в дела не заглядывали. Иногда прокурор брал тонкую папку, не торопясь, развязывал тесемки, изображая сморщенным лбом напряженную работу мысли, перелистывал несколько страниц, а затем, протирая уставшие глаза, кивал докладчику, выражая согласие и бросив коротко: «Предлагаю утвердить», ставил размашистую роспись.

В конце заседания появился Газов.

– Сколько? – спросил он у Востокова.

– Я не считал. Сколько, Иван Павлович?

– Восемьдесят девять дел на четыреста человек.

– Не густо. За четырнадцать часов можно бы поболе.

– «Тройка» заседала не в полном составе, – уколол Малкин первого секретаря крайкома, – ты же знаешь.

– Нормально, – отозвался прокурор. – В среднем на дело почти десять минут. Нормально. Надо ж по каждому делу разобраться, не огульно ж осуждать.

Позвонил дежурный по Управлению, пригласил Малкина на ВЧ.

– Здравствуйте, товарищ майор, – услышал Малкин знакомый голос капитана из приемной наркома. – Будете говорить с Николаем Ивановичем.

– Малкин, ты? – Малкин вскочил и вытянулся. – Как слышишь меня?

– Отлично, товарищ народный комиссар!

– Слушай меня внимательно. Принято решение об аресте Блюхера. Обеспечь безопасность наших людей, занятых в операции. Чтоб без шума, понял?

– Так точно, товарищ народный комиссар!

– Вообще без шума. Немедленно выезжай в Сочи. Утром тебя найдут там работники наркомата.

– Понял, товарищ народный комиссар.

– Как личная жизнь?

– Никакой личной жизни, товарищ народный комиссар.

– Врешь ты все. Слышал, пьянствуешь? Ну да ладно. Крепись. Для нашего брата наступают не лучшие времена, – нарком положил трубку.

«Что он хотел сказать? – зацепился Малкин за последнюю фразу. – Что он хотел сказать? Наступают не лучшие времена? Так они и не были лучшими. Значит, будет еще хуже? В каком смысле? Спросил о личной жизни…»

Малкин насторожился. Не хотелось предполагать худшее, но в голову лезло тревожное: один за другим в Управление поступали приказы наркомата об арестах ответственных работников НКВД разного уровня. Неужели не минет и его эта чаша? Сказано недвусмысленно. Наступают не лучшие времена. Значит, положение действительно серьезное…

Взяли маршала Блюхера утром, когда вся семья была уже на ногах. К корпусу, в котором он проживал, подкатили на автомашине Малкина. Двое сотрудников НКВД и Малкин, миновав вестибюль, по внутренней лестнице поднялись наверх, к спальне. Вошли без стука, предъявили оторопевшему Блюхеру ордер на арест и обыск. Соблюдая меры предосторожности, придерживая арестованного за руки, спустили его в вестибюль и бесцеремонно затолкали в комнату дежурного по корпусу, где он под наблюдением Малкина просидел до конца обыска. Затем его поместили в машину, куда перед этим накануне сопроводили жену – Глафиру Лукиничну.

– Распорядись насчет вещей и детей арестованных, – приказал Малкину представитель НКВД, – и дай команду горничной, или кто там есть, собрать для них вещи первой необходимости, пусть возьмут с собой.

Малкин прошел в столовую. Там Рукавцова собирала в роскошную вазу букет из свежесрезанных роз.

– Все, Ефросинья, кончай дурью маяться. Блюхерам розы больше не понадобятся.

Рукавцова растерянно опустила руки.

– Не пугайте, Иван Павлович!

– Блюхер с Глафирой арестованы. Быстренько собери для них немного вещей, остальные упакуй, передадим родственникам. Присмотри за детьми, потом комендант займется ими. Чего стоишь?

Ефросинья стремглав бросилась в комнаты.

90

В тот же день вечером Малкин вернулся домой и, хоть на душе было муторно, он был доволен свершившимся. Судьба берегла его: с маршалом Блюхером решились расправиться открыто.

Жена встретила настороженно:

– Что-то ты уезжать стал… хотя бы позвонил.

– Извини, не успел. У нас выпить найдется?

– Давно пил?

– Сегодня особое желание. Не выпить хочу, а напиться. Чтобы заспать все и больше никогда не вспоминать.

– Случилось серьезное?

Малкин не ответил, позвонил Ершову:

– Заходи, есть новости.

Ершов не заставил себя ждать, явился сразу.

– Ты где пропадал весь день?

– И ночь тоже.

– Что-то стряслось?

– Срочный выезд в Сочи. Присаживайся. Выпьем за упокой души.

– Чьей души? О чем ты?

– Потом, потом. Садись.

91

Жены арестованных секретарей горкома, райкомов Краснодара и других властных структур, к их удивлению и радости, содержались в одной камере. Они еще крепче сдружились, общая беда сплотила их и эта сплоченность, или «спайка», как они любили выражаться, помогала им отстаивать свои права, права арестованных, невероятно суженные приказами и инструкциями НКВД и постоянно ущемляемые администрацией тюрьмы. С наступлением холодов им удалось добиться остекления оконного проема. По их требованию им выдали одеяла и матрацы по комплекту на двоих, и хоть были они грязны и кишели вшами – жить стало легче. Одержали они и еще одну важную победу: по их требованию из корпуса убрали надзирательницу, женщину коварную и жестокую. «Овчарка», так прозвали ее обитательницы камеры, повадилась бить их во время прогулок по шеям, «давать макароны», а во время вечерних поверок устраивать спектакли для мужчин-надзирателей, заставляя женщин в их присутствии раздеваться донага.

– Ты что, чумная? – не выдержала издевательств Михайлова. – Освободимся с мужем, а мы обязательно освободимся, пойдешь ты, подлая, в психдом. Там и сгниешь…

– Ты освободишься, когда рак свистнет, а до тех пор будешь делать то, что я велю. Раздевайся, вражина проклятая! – надзирательница смачно выругалась и ударила Михайлову по лицу. – Ну!

– Оставь ее, – Литвинова решительно прикрыла собой подругу. – Ну-ка, ты! – обратилась она к одному из надзирателей. – Быстро за начальником тюрьмы! Быстро, или мы разорвем вас в клочья!

Надзиратели оторопели. Подобное в их практике случалось нечасто, и они растерялись.

– Ты долго будешь здесь торчать? Выполняй, что приказано!

Надзиратель повиновался. Начальник тюрьмы явился незамедлительно. Выслушав арестованных, он приказал Михайлову и Литвинову поместить на сутки в карцер.

Это не беда, решили подруги. Карцер мало чем отличался от обычных камерных условий, и когда «провинившиеся» вернулись в камеру, а «овчарка» не появилась в корпусе ни назавтра, ни через неделю, ликованию женщин не было границ. Жизнь неуемна. Даже в нечеловеческих условиях содержания люди находят повод для радости. Но от злой реальности никуда не уйдешь. Неизвестность, тоска по детям, беспокойство за их будущее подтачивали здоровье женщин и они часто и жестоко болели.

Чекизм проявлял свою изуверскую сущность в любой ситуации. Он походя изобретал все новые и новые способы уничтожения людей, оказавшихся в его власти. Наделенный огромными правами, он, ненасытный, злоупотребляя, расширял свои полномочия до беспредела.

В один из промозглых осенних дней Осипову и Литвинову вызвали в Управление на допрос. Конвою было поручено доставить их к одиннадцати часам. Однако «воронок», сделавший уже несколько рейсов, в назначенный час к спецкорпусу не подали. Выяснилось, что не выдержал он нагрузки, замер на полпути к городской тюрьме и, кажется, надолго. Опасаясь взбучки за срыв следственных мероприятий «путем недоставления арестованных в установленный срок», начальник конвоя остановил пустую полуторку, следовавшую в Горячий Ключ за дровами, и задействовал для перевозки арестованных. Когда арестанты были усажены на днище кузова и несколько раз пересчитаны, один из конвоиров неожиданно взбунтовался:

– Это шо? Специально хотять нам заделать козу? Они ж, гады; разбегутся. Сигануть из кузова и шукай тоди витра в поли. А нас пид арест? Ни. Так не пойдеть!

– А как пойдеть? – передразнил его начальник конвоя.

– А от так, щоб были связаны.

– Надо спешить. Уже и так опоздали.

– А раз уже опоздали, то и спешить не надо. А делать как положено. Положено в закрытий машине. – давайте закрытую. А то по пути увидит подельника, та подаст секретный знак, от тогда и попляшем.

– Твоими устами глаголет истина, – засмеялся начальник конвоя. – Хоть ты и дурак, но молодец. Какой же выход?

Сбились в кружок, посоветовались. Приняли предложение «бунтаря».

Чтобы арестанты не увидели «подельников» и не передали «секретных знаков», на головы им надели наволочки, а чтобы не «сиганули» из кузова – связали руки и ноги. Так и везли по городу, гордые выдумкой.

На этом злоключения узников не закончились. В Управлении их ожидали новые неприятности. Сотрудника УНКВД, вызвавшего Осипову и Литвинову на допрос, на месте не оказалось. Свободных камер для их содержания во внутренней тюрьме не было. Снова сработала чекистская смекалка: их положили в коридоре тюремного корпуса на цементный пол лицом вниз и в таком положении продержали около трех часов до прихода следователя. На их негодование по поводу издевательства следователь равнодушно развел руками:

– Надо вовремя являться по вызову.

– Но от нас это не зависит!

– От меня тоже. И давайте разговор на эту тему прекратим.

– Нет, не прекратим, – возмутилась Осипова равнодушием следователя. – Мы обжалуем действия НКВД прокурору края!

– Это ваше право. Только, милые вы мои девочки, неужели вы до сих пор не поняли, что кроме меня, вашего следователя, вас нигде и никто не поймет и не услышит? Вы не на воле. А в тюрьме свои законы.

92

Бироста возник перед Сербиновым неожиданно. Взъерошенный, с красными пятнами на лице, он подошел и молча положил перед ним рапорт. Сербинов ребром ладони отодвинул от себя исписанный листок и строго посмотрел на Биросту:

– Короче.

– Никакого сладу с Галановым. Прошу разрешения на применение физмер.

– А без разрешения не можешь?

– Галанов человек принципиальный. С ним надо по закону.

Сербинов звонко рассмеялся:

– Ну, ты даешь, земляк! Арестовали незаконно – нормально. Содержим в адских условиях – нормально. Дать по роже без санкции начальника, чтобы был посговорчивей – незаконно. Ну, не бей! Дай вопросник, бумагу, ручку, усади за стол напротив и пусть пишет.

– Он будет все отрицать.

– Пусть отрицает. Что, на его признании свет клином сошелся?

– Я так не могу. У меня все должны быть сознавшимися.

– Капризный ты стал, «мировой следователь»! Ладно! Рапорт оставь, я посоветуюсь с Малкиным. Это его группа, пусть принимает решение. Кстати, я его сегодня весь день не видел. Он у себя?

– Машина во дворе, его нет. Может, приболел?

– Знаем мы его болезни. Наверняка Ершова лечит. Дождись меня, я схожу к нему домой.

Дверь открыла жена Малкина.

– Проходите, Миша, они в столовой.

– Пьют?

– То ли пьют, то ли похмеляются.

– Похмеляются утром, – улыбнулся Сербинов, – вечером пьют.

– По-моему, им все равно. Проходите, пожалуйста. Ваня! К нам Михаил Григорьевич.

– Давай его сюда! – голос Ершова.

Малкин с Ершовым были на взводе и, судя по обилию на столе, не собирались «закругляться».

– Присаживайся, Михаил, – потянул Ершов Сербинова к себе, – выпей с нами.

– Давай, давай, не скромничай, – подбодрил Малкин своего заместителя, – начальство приглашает – грех не уважить.

– Я, собственно, на минутку…

– Садись, садись! Выпьем за упокой легендарного Блюхера и его супружницы – несравненной Глафиры Лукиничны!

– Вы хотели сказать – за здоровье?

– Нет, Сербинов, я пока в своем уме. Именно за упокой. Сегодня их взяли. Обоих. Так что наши страхи оказались зряшными.

– Так вы были в Сочи?

– Молодец! Ай да молодец! Вот, Ершов, как надо работать! Я в отъезде, а моему заму и в нос не стукнуло, что меня нет. О чем это говорит? Это говорит о том, что он все вопросы решает самостоятельно, а меня целиком и полностью игнорирует.

– Так это тебе повезло, Иван, – подмигнул Ершов Сербинову. – Значит, человек на своем месте.

– Не скажи! – пьяно качнувшись за столом, возразил Малкин. – Это признак того, что сегодня он серьезными вопросами не занимался.

– Не томите, Иван Павлович, – взмолился Сербинов. – Что произошло в Сочи?

– Да, ты расскажи, – икнул Ершов.

– С удовольствием! – Малкин подробно, может быть, даже слишком, рассказал о своем участии в аресте Блюхера. – Я боялся другого! Ох, как я боялся другого! И слава богу, что все обошлось!

– Тут не бога надо славить, Иван, а товарищей Сталина и Ежова, которые приняли такое решение. – Ершов заметно хмелел. Несколько раз безуспешно пытался о чем-то вспомнить, начинал рассказывать и срывался, и, наконец, разразился дикой бранью в адрес Газова.

– У меня колоссальные связи в ЦК, – бахвалился он, срываясь на крик. – Я многих знаю. Со многими учился в Институте красной Профессуры, с иными работал на кафедре Всесоюзной промакадемии… Они мне помогут свергнуть этого поповского сынка. А если еще и вы мне поможете… – он обнял обоих за плечи, – если вы мне поможете… мы его не просто свергнем, мы его раз-да-вим! Нет… мы его… рас-стре-ляем!

– Послушайте, прекратите эти разговоры! – возмутилась жена Малкина. – Что за чушь вы несете! Как соберутся вместе, так кого-то свергают… Миша! Не слушайте их… Владимир Александрович! Ваня! Ну что ж вы так…

– Все, все… Извиняюсь. Из-ви-няюсь. Все. Это я так… Да! Что у трезвого на уме… то есть… я хотел сказать… ну, все, – лепетал Ершов.

«Это уж точно, – подумал Сербинов, – что у трезвого на уме, то у пьяного на языке». Видя, что ситуация становится неуправляемой, он заторопился, сослался на сверхсрочные дела и ушел, так и не решив вопрос о применении физических мер воздействия к непокорному Галанову. В подъезде он встретил сотрудника госбезопасности Зайцева, прислуживавшего Ершову, и приказал отвести своего подопечного домой, если он еще в состоянии идти.

Наутро Малкин на службе не появился. Сербинов разыскал начальника оперода Феофилова, которому непосредственно подчинялся Зайцев, и поинтересовался, не поступало ли какой информации о Ершове.

– Я как раз собрался к вам с докладом, Михаил Григорьевич. Разрешите зайти?

– Заходи, и как можно быстрее.

Рассказ Феофилова вызвал у Сербинова чувство затаенной радости. И не потому, что под Ершовым разгоралось пламя инквизиционного костра; это пламя высвечивало интриганскую сущность Малкина. Это было главное. И надо хорошенько подумать, как использовать излучаемую им энергию с наибольшей выгодой для себя. Но прежде всего факт нужно задокументировать.

– Без шума проведи небольшое расследование. От всех своих подчиненных отбери подробные объяснения. Зайцев пусть пишет рапорт на мое имя. Детальный рапорт. Надо будет встретить претензии Ершова во всеоружии. Ты ж знаешь его натуру: нагадит, а потом топит всех, кто от него пострадал.

– Да-да! Зайцева надо сохранить. Я поручил ему подготовить рапорт, вероятно, он уже готов.

– Тем лучше. Тащи его сюда.

– Рапорт?

– Зайцева!

Феофилов вышел из кабинета и тут же вернулся с Зайцевым.

– Оказывается, он ждал меня в коридоре. Мне можно идти?

– Да. Ты свободен. Займись остальными, как договорились. Садись, Зайцев! Что это ты обвешался фонарями?

– Барин изволили навешать-с, – в тон начальнику ответил подчиненный.

– Скорее, не барин, а хам-с, – расплылся в улыбке Сербинов. Реплика Зайцева, язвительная и в определенной мере крамольная, свидетельствовала о доверии. – Ты рапорт давай сюда, я им займусь, когда Феофилов представит другие материалы, а ты мне детально расскажи, что произошло.

– Все началось со звонка Малкина; вернувшись из Сочи, он пригласил Ершова к себе домой. Ершов позвал меня, сказал, что проведет вечер у Малкина, и отпустил меня домой. Вечером пришла его супруга и спросила, где муж. Я ответил. Было уже поздновато, я забеспокоился и решил встретить «хозяина» у подъезда. Там мы с вами встретились. Выполняя ваше задание, постучался к Малкиным. Вышел товарищ майор и сказал, что Ершов заночует у него. Я успокоился и пошел домой. Примерно через час с квартиры Малкина позвонила жена Ершова и попросила приехать за ним. Увидел я их стоящими у подъезда. Ершов был сильно пьян и отчитывал жену за то, что компрометирует его перед семьей Малкина. Я насильно посадил его в машину и повез домой. У подъезда он пытался избавиться от меня, но я воспротивился, так как не мог оставить его пьяного на улице. Тогда он набросился на меня с кулаками и закричал: «Ты мой холуй и мне же приказываешь!» Поскольку я его удерживал, он искусал мне руки и несколько раз ударил по лицу… – голос Зайцева сорвался, и стал плаксивым. Чувствуя, что заплачет от горькой обиды, он выдержал паузу и, успокоившись, заговорил снова. – Ионов – его шофер – пытался мне помочь, и за это ему тоже досталось. Бешеный человек. С трудом мы затолкали его в машину. Дома он поднял дебош, избил жену и дочь, побил посуду и с криком погнался за женой на улицу. В это время я входил в свою квартиру, он переключился на меня, ударил ногой в живот, и когда я упал – стал топтать ногами, угрожая, что посадит меня и расстреляет. Я вырвался от него и побежал в Управление, там нашел Феофилова и рассказал о случившемся. Феофилов отправил меня обратно, сказал, чтобы я не допустил избиения жены, а он направит в помощь сотрудников. На углу улиц Шаумяна и Ежова я услышал крик жены Ершова. Она бежала и кричала: «Люди, спасите!», а Ершов гнался за ней и на всю улицу ругался нецензурными словами. Я остановил его, он снова набросился на меня с кулаками. В это время подошли сотрудники УНКВД Локерман и Белов. Я оставил Ершова на их попечение, а сам пошел домой, чтобы привести себя в порядок. Оказалось, что Ершов и в моей квартире устроил погром: повыбивал стекла, перепугал детей, бил ногами в дверь, угрожая мне расправой, нецензурно оскорблял жену. Я пошел в крайком, чтобы доложить о случившемся Газову, его на месте не оказалось, а пришедшие вслед за мной Локерман и Белов не советовали жаловаться, так как это затронет интересы Малкина и для меня жалоба может закончиться нехорошо. Локерман и Белов рассказали, что Ершов на улице кричал собравшимся зевакам, что он с Иваном договорился посадить Газова. Вот и все.

– И каковы твои намерения? Будешь жаловаться?

– А как вы посоветуете?

– Какой я советчик? Это дело личное. Я бы, например, не простил.

– Тогда я напишу жалобу на имя инструктора ЦК ВКП(б) Виноградова. Он ему спуску не даст.

– Это твое дело. А пока продолжай охранять Ершова. Позвонишь мне, расскажешь, как он поведет себя после всего случившегося.

Отпустив Зайцева, Сербинов поспешил к Малкину на квартиру и рассказал о случившемся.

– Ему говно жрать, а не водку пить, – возмутился Малкин. – Дерьмо собачье. Надо же: «Мы с Иваном договорились…» Хамло.

Как дальше повел бы себя Малкин, остается загадкой, ибо в этот момент к нему в квартиру, измятый, с мешками под глазами, явился сам Ершов. С собачьей виноватостью отводя глаза, он передал Малкину распечатанный конверт.

– Почитай. Тут тебя касается.

Малкин, продолжая сверкать глазами, взял конверт и, ознакомившись с его содержимым, передал Сербинову. Это было письмо ЦК ВКП(б), адресованное Газову и Ершову. Им предлагалось немедленно расследовать факты нарушения законности, изложенные в жалобе коммунистов, которая прилагалась, результаты обсудить на бюро крайкома и сообщить ЦК о принятых мерах.

– Обсудить, принять меры, сообщить, – возмутился Малкин. – Курочка в гнезде, а они уже распускают руки.

– Видимо, потому, – предположил Ершов, – что в жалобе указаны конкретные факты вражеской работы целого ряда подразделений НКВД. Ну и… в отношении тебя тоже. Авторы прямо указывают на тебя как на врага народа.

– Ты тоже так думаешь?

– Что будем делать? – уклонился Ершов от ответа.

– Выполнять указание ЦК, – ответил Малкин раздраженно.

– Да, но… надо бы взглянуть на авторов. Может, их и в природе не существует? – высказал сомнение Сербинов.

– Существуют, – ответил Ершов. – Я проверял.

– Дело не в том, существуют они или нет. Дело в том, что ЦК заранее все предопределил, а это значит, что он готов сдать меня после первого же плевка в мою сторону. – В тоне, каким это было сказано, звучала откровенная обида.

– Не выдумывай и не паникуй, – завилял Ершов глазами, избегая встретиться взглядом с Малкиным. – Кому поручим проверку? Против инструктора Солонова не возражаешь?

– А у самого ума не хватит проверить? Инструктор Солонов… Растрепал по всему крайкому, что Малкин враг… Кстати… Ты помнишь, что вчера натворил?

Ершов побледнел.

– Нет, – соврал он, – а что?

Малкин почти дословно повторил рассказ Сербинова. Слушая, Ершов непроизвольно дергал головой и вдруг стал часто и трудно икать.

– Смотри, не выблюй на меня свои эмоции, – жестко предупредил Малкин, довольный произведенным эффектом, и вдруг, с наглостью, удивившей Сербинова, закричал: – Ты мне скажи, кому я должен поручить расследование этого факта? Избиение сотрудников госбезопасности при исполнении служебных обязанностей – это уголовщина. И тут тебе не помогут ни те, с кем ты учился в Институте красной профессуры, ни те, с кем ты работал на кафедре Промакадемии. А компрометация первого секретаря крайкома Газова и меня, как начальника УНКВД, пропаганда террора среди населения? И потом, что это за выражение: «Ты мой холуй»? Чекиста, который приставлен к тебе для охраны, ты используешь в хвост и в гриву, заставляя чуть ли не задницу тебе подтирать, сталинского чекиста ты называешь холуем? А? Чего молчишь? Пришлепал с какой-то вшивой жалобой, попугать решил, чтоб вчерашнюю выходку не заметили? Да я всю эту мразь, обливающую грязью и клеветой органы государственной безопасности, сегодня же превращу в лагерную пыль. Понял? А теперь скажи, как мне тебя спасать? И надо ли спасать вообще?

Ершов молчал, опустив глаза. Конечно, он понимал, что не вмешайся Малкин сейчас в его судьбу, ему за вчерашнее не поздоровится. Прежде всего – исключат из партии, а дальше все пойдет по отработанному сценарию. Понимал и то, что влип с этой дурацкой жалобой, наивно рассчитывая прикрыть ею свои грехи.

Малкин, накричавшись, замолчал. Наступила тягостная тишина.

– Я пойду, – поднялся Сербинов, понимая, что его присутствие здесь сейчас нежелательно. – Если можно, Иван Павлович, еще один вопрос. Бироста просит порку Галанову. Дадим?

– Он все еще молчит?

– Говорит. Говорит, что незаконно арестован врагами народа Малкиным, Сербиновым, Ершовым.

– Дурак. Поступайте с ним, как хотите. Только дайте ему дотянуть до приговора.

Сербинов ушел.

Малкин откупорил бутылку газировки, налил себе и Ершову.

– Похмелись. Небось горит душа?

– Не хочу.

– Да ты не обижайся, Владимир Александрович. Меня что ли винишь в случившемся?

– Да никого я не виню.

– Отмыться, конечно, будет трудно. Пойдут разговоры. Придется переморгать.

– Все так нелепо, – только и смог выговорить Ершов. Глаза его увлажнились.

– Ничего, не трусь. Мы ведь с тобой друзья. Зайцеву и другим я позатыкаю глотки. Вот Сербинов… Он наверняка сегодня прибежит к тебе предлагать услуги. Не доверяйся ему. Но поиграть стоит. Хотя бы для того, чтобы проконтролировать его действия. Ну а жену и дочь сам ублажай. Популярно разъясни, что их ждет в случае твоего падения. Если не дуры – поймут.