Текст книги "Коридоры кончаются стенкой"

Автор книги: Валентин Кухтин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 55 страниц)

9

Придание Краснодару статуса краевого центра резко обострило проблему жилья. Вечная спутница города, она никогда не выпирала так остро из вороха общих проблем, потому что горожане советского периода, ютившиеся в допотопных казачьих хатах, в тесных коммуналках да деревянных бараках, сооруженных строителями светлого будущего на скорую руку, умели терпеть и ждать, и ощущать себя при этом хозяевами, хозяевами новой жизни.

Совершенно иначе вели себя выпестованные ВКП(б) профессиональные управляющие, прибывшие в город по направлению ЦК, чтобы возглавить вновь создаваемые краевые ведомства. Их, слуг народа, не устраивали хижины с клопами и тараканами, им обещали благоустроенное жилье, и они требовали, чтобы обещание было выполнено. И потому они забрасывали жалобами ЦК, обивали пороги крайкома и крайисполкома, ломились в открытые двери горсовета. Высшие инстанции переадресовывали жалобы низшим, сопровождая их грозными резолюциями, а те разводили руками: «В Краснодаре дома не резиновые».

Любая проблема решается, если за дело берутся большевики. Что значит нет жилья? Как это нет? А куда ж оно подевалось? А? Ну-ка, подать сюда горкоммунхоз!

18 декабря 1937 года бюро Краснодарского крайкома ВКП(б), заслушав и обсудив на очередном заседании доклад горкоммунхоза «О руководстве ГКХ вопросами распределения квартир», приняло историческое решение, достойное стать образцом мудрости для будущих поколений партийных руководителей города и края. Отметив, что «руководители ГКХ не предпринимают необходимых мер к разрешению жилищных затруднений, в результате чего распределение квартир идет самотеком» при наличии «целого ряда злоупотреблений», бюро создало краевую комиссию, на которую возложило обязанность руководить распределением жилой площади, обеспечивая квартирами в первую очередь работников краевых организаций. На резонный вопрос председателя горсовета, где брать жилплощадь, которую комиссии предписано распределять, бюро, посовещавшись, дополнило исторический документ пунктом следующего содержания: «Предложить товарищу Малкину дать указание по краевому УНКВД о представлении в комиссию ежедневных сводок об освобожденных квартирах врагов народа».

Если будущему критику советской действительности взбредет в голову обвинить Краснодарскую краевую партийную организацию в том, что она стояла в стороне от насущных проблем и своей исключительной беспринципностью создавала условия для злоупотреблений в вопросах обеспечения горожан жильем, пусть он прежде обратится к пламенным строкам решения бюро от 18 декабря 1937 года. Он поймет, что степень влияния крайкома на все сферы жизнеобеспечения города, и особенно партийной и хозяйственной элиты, была чрезвычайно высока.

В одной из сводок УНКВД об освободившемся жилье врагов народа оказалась квартира бывшего второго секретаря Краснодарского ГК ВКП(б) Литвинова. Комиссия сочла целесообразным вселить в нее ответственного инструктора отдела печати крайкома ВКП(б) Сыроваткина. Вручая новому владельцу ключ от квартиры, представитель следственного отдела предупредил, что до рассмотрения дела в суде и вступления приговора, если таковой состоится, в законную силу, имущество Литвинова будет храниться в одной из комнат и ему, Сыроваткину, придется взять на себя ответственность за сохранность печати, которой будет опечатана дверь комнаты. Сыроваткин заартачился. Обязанность хранителя имущества врага народа его не прельщала. Вежливое напоминание о том, что бывший завотделом печати крайкома Воронов, восставший в свое время против НКВД, был арестован Малкиным на заседании бюро крайкома, усмирило гордыню новоиспеченного аппаратчика, и он, скрепя сердце, подписал все необходимые документы.

– Скажу вам и еще одну вещь, разумеется, не для печати, – таинственным голосом произнес наркомвнуделец, – по приказу НКВД СССР аресту подлежат жены лишь тех врагов народа, которые осуждены Военной коллегией и лишь когда доказано, что их жены знали о контрреволюционной деятельности мужей. Литвинов, бывший владелец вашей квартиры, не осужден, а жена хоть и арестована, но виновность ее не доказана и вряд ли будет доказана. Вы меня понимаете?

– Вы хотите сказать, что жена Литвинова арестована незаконно?

– Я хотел сказать только то, что сказал: Литвинов не осужден, а виновность его жены не доказана.

– Плевать я хотел на ваши приказы. Квартира предоставлена мне, а ваши незаконные действия я обжалую в ЦК.

– Вот это зря, – просипел энкаведист, – вижу, вы не созрели для серьезных разговоров. Как бы вам не пришлось дозревать на тюремном кладбище.

Оглушенный циничной откровенностью наркомвнудельца, ответственный инструктор отдела печати крайкома не нашел подходящих слов для достойного ответа, и тот решил, что сопротивление сломлено. Так оно, вероятно, и было, потому что Сыроваткин жаловаться В ЦК, как обещал, не стал и вообще хранил состоявшийся диалог в тайне, терпеливо дожидаясь минуты, когда его объявят полновластным обладателем квартиры. Только бы не сорвалось в НКВД!

В НКВД сорвалось. Бироста врал в своем дневнике, врал своим будущим судьям, когда писал, что решение об освобождении жен краснодарских партийцев, арестованных по капризу Малкина, принял по собственной воле. Военная коллегия, рассмотрев дело, нашла обвинение недоказанным и потребовала дополнительной проверки. Соответствующее задание было дано крайкому, в частности, несломленному Бычкову, который незамедлительно устроил Биросте «допрос» с пристрастием. Запахло жареным, и Бироста в страхе бросился заметать следы.

1 февраля жены краснодарских большевиков, проходивших по делу Осипова, покинули жуткие камеры городской тюрьмы. Легко одетые, они мчались домой, не чувствуя холода, жадно вдыхали чистый морозный воздух, вкус и запах которого уже позабыли.

Знакомя Литвинову с постановлением об освобождении из-под стражи, Бироста предупредил, что две комнаты в ее квартире заняты работником крайкома и ей временно придется пожить в одной. Литвинова не возражала, но танком покатил на нее Сыроваткин. Рушилась надежда, которую он лелеял, из-под носа уплывала квартира, о которой мечтал. Решил: не уступлю. И уперся, вцепился зубами, ощетинился связями. Первый бой он дал сотруднику УНКВД Друшляку, прибывшему с Литвиновой для вскрытия комнаты с ее вещами. Вызванный по телефону возмущенной супругой, Сыроваткин ворвался в квартиру, готовый рвать и метать. Присутствие сотрудника в форме умерило его пыл, но в гневе он успел-таки нахамить растерявшейся хозяйке квартиры и пригрозить расправой Друшляку.

Литвиновой было не до квартиры. Беспокоила судьба дочери, и она не мешкая выехала в Ставрополье и успокоилась лишь тогда, когда прижала к груди родное тельце, измученное и исхудавшее за время разлуки.

Дома их ожидал сюрприз: Сыроваткин заколотил дверь в комнату, где хранились вещи Литвиновой, и запретил ей пользоваться коридором. Помогли соседи: смастерили лестницу из досок, похищенных на стройке, приставили к окну, которое стало теперь служить дверью. Сыроваткин твердолобо отказывался освободить квартиру. Начались судебные тяжбы. Фемида неуклюже двигала чашами весов, и прошло время, пока справедливость наконец восторжествовала.

10

В начале января, как и намечалось, Газова вызвали «на ковер». Слушали строго и предвзято. Газов докладывал о проделанной работе, а руководитель бригады проверяющих – о выявленных недостатках. После жуткой головомойки ЦК признал работу крайкома неудовлетворительной и снял Газова с поста первого секретаря крайкома, «как не обеспечившего большевистского руководства Краснодарской парторганизацией». Жить, кажется, оставили. «Жаль, подстрелили на взлете, не дали Даже расправить крылья. А столько было задумок! – вздыхал Газов под стук колес скорого пассажирского поезда. – Ладно, хрен с ними, – решил он в конце пути, – не застрелили – и то благо. А живы будем – не помрем!»

11

Бироста все чаще обращается к своему дневнику. Он чувствует: грядут перемены в его судьбе. Чувствует и торопится зафиксировать свою исключительную лояльность к делам и помыслам великих и мудрых.

«Кажется, Селезнев – новый первый секретарь крайкома, пришедший вместо изгнанного Газова, решил набросить узду на службу безопасности. И что примечательно – ему это удается, – радуется Бироста. – Как ни пыжится Шулишов, как ни старается обойти крайком – любые более-менее важные вопросы приходится согласовывать с ним. Это прекрасно. Чем плотнее контроль, тем меньше нарушений. Недавно меня вызвал к себе Бычков – секретарь партколлегии КПК ЦК ВКП(б) по Краснодарскому краю. Тот самый Бычков, которого так не любило прежнее руководство крайкома. Будучи человеком дисциплинированным, я прибыл по вызову точно в назначенное время. В кабинете Бычкова застал Шулишова. Тот сидел какой-то ошарашенный, вид потрепанный, а в глазах – тоска. Что произошло, я не знал, но при виде его у меня тоже сердце ушло в пятки. «Почему, почему я стал объектом внимания крайкома?» – билась в голове мысль. Билась и не находила выхода.

Разговор состоялся серьезный. Память со стенографической точностью запечатлела состоявшуюся беседу. Такое со мной бывает всегда, когда нервы напряжены до предела. Для начала Бычков уточнил некоторые данные из моей биографии:

– Вы в Краснодар прибыли откуда?

– Из Ростова-на-Дону. Фактически из НКВД СССР, поскольку я, находясь в штатах УНКВД по АЧК, работал в следственном отделе НКВД.

– В какой должности?

– До моего перевода в Краснодар я, несмотря на мой семнадцатилетний стаж, занимал должность оперуполномоченного УНКВД и имел звание лейтенанта госбезопасности.

– Вы, конечно, были этим удручены?

– Если говорить откровенно – да. Потому что многие сотрудники, пришедшие в органы значительно позже меня и не имевшие моего опыта, очень быстро шли вверх по служебной лестнице.

– Что же вас стопорило?

– Я полагаю, что моя принципиальность. Я никогда ни на йоту не отступал от требований закона.

– Даже когда фальсифицировали следственные дела?

– За мной такого никогда не водилось.

– Неужели? А мы располагаем сведениями, что бывшее руководство УНКВД, я имею в виду Малкина и Сербинова, ценило вас как раз за искусную фальсификацию. Утверждают, что вы способны походя сочинить показания любого арестованного, которого до того в глаза не видели и, что самое важное, умели добиться впоследствии их подписания.

– Так говорили обо мне завистники, которых, к сожалению, было немало.

– Вас взяли начальником отделения в отдел, который возглавлял Шалавин, ныне арестованный как враг народа?

– Да.

– И вскоре, по ходатайству врага народа Малкина, вы получили орден Красной Звезды и звание старшего лейтенанта госбезопасности?

– Получил, как я полагаю, не за год работы с Малкиным, а за все семнадцать лет, в течение которых я постоянно находился на острие борьбы.

– Борьбы с кем?

– С врагами партии и народа.

– Вот как? Ладно. Поговорим об этом в другой раз. Вы вели дело Осипова?

Ах, вот оно в чем дело! Мне стало не по себе. Вроде старался делать его чистыми руками. Неужели в чем-то согрешил? Вопрос задан, и я на него ответил:

– Нет. Мне его передали.

– Я не спрашиваю, кто его начинал. Кто провел основную работу?

– Я.

– В каком состоянии вы его получили?

– Было пять или шесть показаний свидетелей и соучастников.

– Они обличали Осипова?

– Да, но… в них был ряд сомнительных моментов…

– Что вас смущало?

– Смущала установка на местный террор.

– Вы в это не поверили?

– Я счел это абсолютной чепухой.

– Чья была эта установка? – спросил молчавший до сих пор Шулишов.

– Все допрошенные утверждали, что Осипов, Литвинов, Галанов, Ильин готовили теракт против Малкина, Сербинова, Газова и, кажется, Ершова. Я эту часть показаний поставил под сомнение и стал передопрашивать Осипова и других.

– Что получилось в результате? – спросил Бычков.

– Местный террор отпал и получилась подготовка покушения на товарищей Андреева и Сталина.

– Чем это подтверждалось?

– Массой агентурных материалов и показаниями самого Осипова, которые он собственноручно писал в присутствии и. о. прокурора края Востокова. Правда, ряд моментов при этом отпал, но были получены новые обличительные данные.

– Разговоры с Осиповым о терроре союзного масштаба велись до ареста Малкина или после?

– Др ареста. Но после ареста он был передопрошен и подтвердил свои прежние показания.

– Какая необходимость была передопрашивать, если он постоянно твердил одно и то же?

– В мое отсутствие в Краснодаре товарищ Шулишов дал указание моему заместителю Кармилу передопросить Осипова с учетом новой ситуации. В результате разлагающего воздействия на него начальника тюрьмы и одного из оперуполномоченных УНКВД Осипов отказался от ранее данных признательных показаний.

– При каких обстоятельствах он восстановился?

– Я убедил его не вводить следствие в заблуждение.

– Убедили как? Применили меры физического воздействия?

– Нет. До этого дело не дошло. Хотя, не скрою, намерение такое было.

– Что же вас удержало?

– Удержал Осипов своим чистосердечным раскаянием.

– Ваше мнение об Осипове?

– Это несомненно враг, но доля наносного в деле имеется.

– А не больше ли наносного?

– Суд разберется.

– Суд уже разобрался. Разве вы не знаете, что дело разваливается, все отказываются от изобличающих Осипова и его… поостерегусь сказать сообщников, скорее – товарищей по несчастью, показаний, и утверждают, что оговор и самооговор допущены в результате применения ко всем, проходящим по делу, нечеловеческих пыток.

– Я лично пыток ни к кому не применял. Есть агентурные материалы, которые перекрывают признательные показания Осипова.

– Есть или предполагаются?

– Есть.

– Сколько агентов давали информацию?

– Сначала один, затем подключился второй. Была внутрикамерная разработка.

– Чем вы докажете, что агент не подписывал донесения, составленного его хозяином?

– Извините, но это уж слишком.

– Как оказалось, что некий Щекотов стал давать показания на Осипова, которого в глаза не видел?

– Он писал их по собственной инициативе сразу после ареста Осипова.

– А он утверждает, что ему подсказали, о чем писать. Запугали и потребовали написать под диктовку. На очной ставке выяснилось, что он действительно Осипова не знает. Вы проводили очные ставки?

– Нет.

– Почему?

– Не было противоречий. И потом – Малкин и Сербинов запретили их проводить.

– А почему запретили, вы над этим задумывались? Ведь вот выяснилось, что Щекотав давал показания под нажимом.

– Помимо Щекотова показания давали и другие, которые убеждали, что Осипов враг.

– Малкин и Сербинов показывают сейчас обратное.

– Они не вели следствие.

– Они приказали сфабриковать дело и тщательно контролировали ход фабрикации. Со временем им показалось, что местный террор звучит неубедительно, и передали вам, как крупному специалисту по фальсификации, чтобы вы переквалифицировали дело на центральный террор. Разве не так?

– Вы, товарищ Бычков, торопитесь, вам не терпится приклеить мне ярлык. Я ведь не враг себе, и липу, в коренным образом изменившейся обстановке, в Военную коллегию Верховного Суда СССР не направил бы. Ошибки в следствии возможны, особенно если их совершению способствуют подследственные своим непредсказуемым поведением.

– Ладно, Бироста. Не обижайтесь на меня, неразумного. Я действительно маленько перебрал, возобладали эмоции, но кто из нас этим не грешит? Конечно, было бы хорошо, если бы к этому вопросу не пришлось больше возвращаться.

От Бычкова я ушел расстроенным. Неужели дело действительно лопнуло? Неужели сами Малкин и Сербинов стали его могильщиками? Неужели все, что давали свидетели и сообщники, – ложь, а донесения агентов – липа? А я – пешка в грязной игре? На что ж они рассчитывали, фабрикуя дело? На «тройку»? Но ее ликвидировали и их тоже. А я? А я теперь в ответе за всех? Но дело даже не во мне: могли бы пострадать прекрасные люди, большевики. Хорошо, что есть суд, способный умело выявлять и исправлять допущенные ошибки. Бычков прав: если бы я провел очные ставки – я бы предотвратил ошибку. Все эти дни я живу в постоянной тревоге. Хочу одного: чтобы правда восторжествовала».

12

Кабаева арестовали в тот самый день, когда Берия стал наркомом, – 8 декабря 1938 года. Взяли тихо, без шума – он не сопротивлялся, не возмущался, ибо знал: пришел его час. Допросили в тот же день. Он не запирался, вел себя скромно и на вопрос следователя, занимался ли он вредительской деятельностью при ведении следствия, отвечал утвердительно. В чем она выражалась? В незаконных арестах, в истязании обвиняемых, в фальсификации уголовных дел. Кому это было нужно? Требовала Москва. Она спускала на места разнарядки, устанавливала сроки проведения массовых операций по изъятию так называемого контрреволюционного элемента, определяла минимальные пределы арестов. Москва – это кто? Это наркомат внутренних дел СССР. Стало быть, Ежов? Ежов и его присные. Тому есть доказательства? Есть архивы, есть живые люди и есть… мертвые. А что мертвые? Мертвые молчат. Нет. Мертвые говорят больше живых; потому что пытками их уже не запугать. Результаты допроса, кажется, удовлетворили всех. Да это, собственно, и не допрос был, а так, ознакомительная беседа.

На следующей встрече следователь ни словом не обмолвился об извращенных методах ведения следствия. Его интересовал террор.

– Террор? – удивился Кабаев. – Террор против кого?

– Следствие интересует не террор вообще, а конкретные террористические акты, направленные против руководителей партии и правительства.

– Против руководителей? Но все они живы и здоровы, и я не знаю ни одного факта покушения…

– Ты не знаешь – следствие знает. Тебя никто не спрашивает о терактах как о свершившихся фактах. Рассказывай об их подготовке.

– Но такого не было!

– Не было? Придется тебе маленько освежить память… расшевелить извилины.

Странное восприятие: он видит на окровавленном полу распластанное тело, которое исступленно терзают сапогами трое дюжих гэбэшников. В жизни ему не единожды доводилось видеть подобное, но то было с другими, когда он не ощущал боли, когда били не его. Сейчас измываются над ним. Вот юркий офицеришко в белой, забрызганной кровью рубашке запрыгивает к нему на живот и неистово мнет носками сапог, выворачивая подошву так искусно, словно растирает окурки по жесткому полу. Возникает нестерпимая боль, и Кабаев орет благим матом. Странно. Бьют вроде бы не его, иначе он не смог бы наблюдать это со стороны, а боль причиняют ему, ему нечем дышать. Над ним хлопочут, что-то кричат, чего-то требуют, чем-то грозят. Наползают сумерки, он блаженно закрывает глаза и теряет сознание. Его приводят в чувство, дают попить и снова бьют.

Примерно за неделю до очередного допроса Кабаева навестил в «одиночке» старший следователь следчасти НКВД лейтенант госбезопасности Миронович.

– Как жизнь, Иван Леонтьевич? – спросил он, приветливо улыбаясь. – Как отдыхается? Только не говорите, что в Сочи лучше – это я и сам знаю. Здесь, как вы заметили, не курорт, но жить можно. Тем более что после того печального случая мы делаем все возможное, чтобы вам было легче.

Он вынул из папки несколько листов чистой бумаги и карандаш, достал из нагрудного кармана гимнастерки сложенную вчетверо записку.

– Вот здесь, Иван Леонтьевич, вопросы, на которые вам следует ответить. Можете черкать, вносить поправки, дополнения, то есть подготовите черновичок. Главное внимание уделите Дагину и Малкину, особенно – Малкину. Покажите их роль в подготовке террористических актов против руководителей партии и правительства. Мелочовку отработаем походя, а над темой террора поразмыслите капитально. Пишите так, как вы себе это представляете, откорректируем, когда будем писать начисто.

– Когда все это нужно? – спросил Кабаев, принимая бумагу и карандаш.

– Не позже первых чисел января.

– Хорошо. Я сделаю, как вы сказали, – Кабаев безнадежно махнул рукой, в глазах его появились слезы.

– Может, есть просьбы, вопросы? – спросил Миронович.

– Как держится Малкин?

– Нормально. Сначала стал на дыбы. Его крепко осадили. Сейчас движется в нужном направлении.

– Ясно. Что он дает по поводу терактов?

– С ним работает другой следователь, и я пока не в курсе. Но я думаю, что в главном ваши показания совпадут.

Допрос состоялся раньше, чем обещал Миронович. Влодзимирский выглядел усталым, лицо бледное, под глазами отеки.

– Черновик! – бросил он сипло, не ответив на приветствие Кабаева, и протянул руку.

Кабаев отдал ему исписанные листы. Влодзимирский просмотрел их бегло и отложил в сторону.

– Следствие располагает данными о вашей террористической работе в составе организации, которую возглавлял Малкин. Расскажите подробно об установках, которые давал Малкин при подготовке террористических актов против товарищей Сталина, Калинина, Ворошилова и других.

– Прямых установок на этот счет не было. Были только косвенные. По дачам особого назначения, например, они заключались в том, чтобы не препятствовать комендантам дач производить прием на работу обслуживающего персонала без предварительной проверки, создавая таким образом условия для проникновения в обслугу социально чуждого элемента. Давалась установка и на то, чтобы всячески сбивать активность агентуры по изучению и оценке связей обслуживающего персонала, что давало возможность террористическому элементу беспрепятственно использовать его для совершения терактов.

– Таким образом, Малкин, что называется, подставлял вас в случае теракта?

– Он объяснял, что в случае совершения любой враждебной акции против кого-либо из руководителей партии и правительства, работники первого отдела будут нести ответственность не как террористы, а как лица, проявившие халатность при исполнении служебного долга. Кроме того, он обещал держать этот процесс на контроле и создавать видимость предотвращения теракта.

– Вы, Кабаев, вероятно, относитесь к той категории людей, которые нуждаются, чтобы им периодически прочищали мозги. Почему вы уходите от прямого ответа? Зачем вы юлите? Почему не отвечаете прямо на поставленный вопрос? Я вынужден прервать допрос и снова заняться выпрямлением линии вашего поведения.

Сердце Кабаева сжалось от недоброго предчувствия. Но где взять конкретные факты, если их нет? Раньше достаточно было признания: «Да, я занимался террористической деятельностью. Да, я хотел убить такого-то. Да, я делал то-то и то-то». Зачем им понадобились конкретные факты? Почему мой вымысел их не удовлетворяет?

– Гражданин следователь! – взмолился Кабаев. – Мы с вами знаем, что все, о чем я говорю, в чем я «признаюсь» – сплошной вымысел. Вы хотите, чтобы террористическая группа существовала, и я, идя вам навстречу, подтверждаю: да, такая группа существовала. Вы хотите, чтобы эта группа подготовляла террористический акт против руководителей партии и правительства – я снова иду вам навстречу и подтверждаю: да, подготовляла. Я подтверждаю, что занимался антисоветской деятельностью, хотя все, что я делал, я делал во исполнение решений партии и правительства, во исполнение приказов наркома внутренних дел. Если эти решения были преступны, значит, и мои действия были преступны. Что я могу сказать более конкретного, кроме того, что вся моя деятельность была направлена на создание на сочинском курорте условий, благоприятствующих совершению террористических актов? Что? Дайте команду, пусть напишут то, что вам нужно, и я подпишу.

– Вы, – Кабаев, извиваетесь, как проститутка на трапеции. Вам достоверно известно, что вы не только создавали условия, но лично участвовали в подготовке террористических актов, и приступили к этой работе немедленно, как только Малкин через Фриновского и Дагина утвердил вас в Сочи. Вы это признаете?

– Я еще раз говорю вам: я подтверждаю все, что вам необходимо для создания громкого дела. Я подтверждаю, потому что уверен: линия Берия на утверждение ревзаконности – это звонкая фраза, которая ничего не стоит. Я вижу, что к нам, нарушителям законности, применяются те же извращенные методы ведения следствия, какие применяли мы. Ничего не изменилось. Пройдет год-полтора и вы, так же, как я, будете сидеть перед следователем и выдумывать, выдумывать, выдумывать, лишь бы вас не били, только бы над вами не издевались. Гражданин Влодзимирский! Я понимаю, что я одна из жертв, которую органы НКВД должны принести, чтобы убедить массы, что то беззаконие, которое творилось в стране, – это результат деятельности врагов, окопавшихся в органах НКВД. Я понимаю, что единственной мерой, которую ко мне могут применить, является расстрел. Вне зависимости от того, как я буду вести себя на следствии. Сейчас вы требуете, чтобы я признал, что я лично участвовал в подготовке террористических актов против Сталина и прочей… Да! Я, по прямым установкам Малкина в курортный сезон 1938 года способствовал проникновению в обслуживающий персонал правительственных дач социально чуждых и враждебных элементов. Наряду с этим я, в связи с катастрофической нехваткой кадров, систематически срывал агентурное обслуживание путей следования правительственных машин и персонала дач особого назначения.

– Иван Леонтьевич, что с вами? – выразительно уставился на Кабаева Миронович. – Толчете воду в ступе. Вас спрашивают о прямых установках по террору, которые вам давали. Расскажите о прямых установках. Когда это было?

– В июне или июле, после возвращения Малкина из командировки в Москву.

– Какие задания по террору дал Малкин?

– Малкин приехал на несколько дней в Сочи, – стал «вспоминать» Кабаев, – и пригласил меня к себе на дачу номер четыре, где он всегда останавливался. В беседе наедине он сообщил, что, находясь в Москве, получил от Дагина дополнительные указания по террору.

– Ну вот, это уже совсем тепло, – облегченно вздохнул Влодзимирский. – Продолжайте.

– Я спросил, в чем конкретно эти задания заключаются. Он ответил, что в этом году мы должны будем организовать террористические акты против Сталина, Ворошилова, Жданова, Калинина, приезд которых ожидался в Сочи в особый курортный период.

– Какими силами? – спросил Влодзимирский.

– Этот вопрос я тоже задал Малкину. Он ответил, что по заданию Дагина он уже создал в Сочи группу для выполнения особо важных поручений.

– То есть для осуществления террористических актов? – уточнил Влодзимирский.

– Да.

– Он назвал вам участников этой группы?

– В нее вошли, с его слов, начальник горотдела Абакумов, начальник второго отделения первого отдела в Сочи Гришин, негласные помощники оперативных уполномоченных первого отдела Муравецкий и Ерофеев. Поскольку незадолго до этого Малкин говорил мне, что Абакумов намечается к назначению на должность начальника Новороссийского отдела НКВД, я спросил, кем он его заменит. Малкин ответил, что если назначение Абакумова состоится, то вместо него будет Шашкин, который уже имеет специальные указания по террористической работе.

– Что это были за указания?

– Когда мы с Малкиным обсуждали возможные варианты покушений, то он высказал мысль, что нужно предусмотреть их осуществление не только в Сочи, но и в других местах, где руководители партии и правительства могут появиться во время отдыха. В частности, Малкин говорил о Красной Поляне, куда обычно выезжает на охоту Ворошилов, об участке шоссе от Мацесты до границы с Абхазией. Поскольку эти места обслуживаются Сочинским горотделом НКВД, он дал Шашкину задание провести подготовительные мероприятия, обеспечивающие теракт в отношении Ворошилова в районе Красной Поляны.

– Какие варианты вы еще обсуждали?

– Других конкретных планов предложено не было. На мой вопрос, как он мыслит организовать покушение на жизнь товарища Сталина, Малкин ответил, что говорить об этом сейчас преждевременно, так как все будет зависеть от дальнейших указаний Дагина, который сам обещал приехать в Сочи со своей группой террористов.

– Фамилии этих террористов вам известны?

– Нет. Но думаю, что это должны быть люди, хорошо знающие организацию охраны дачи Сталина, а такими могут быть лица, которые в свое время этим занимались. Вообще же Малкин склонялся к тому, чтобы покушение на Сталина осуществить во время его поездки из Мацесты в Гагры или Пицунду. Жданова предполагалось убить на пути в Хосту, куда он любил ходить пешком.

– Кто, кроме Шашкина, мог быть использован в качестве исполнителя?

– Покушение на Сталина Малкин намеревался взять на себя, так как рассчитывал лично обеспечивать его охрану. Убийство Калинина он предполагал поручить Гришину.

– Вы имели конкретное задание?

– Да. Мне поручили… Жданова.

– Что вы практически сделали для подготовки этого теракта?

– В особый курортный период тысяча девятьсот тридцать восьмого года Сталин, Ворошилов и Жданов в Сочи не приезжали и поэтому никакой конкретной подготовки не велось. Что касается Калинина, который отдыхал на своей даче в сентябре – октябре, то подготовка к покушению на него была сорвана приездом Блюхера. Все внимание Малкина было сосредоточено на обеспечении безопасности маршала. Он боялся, что его могут убить в Сочи, а затем развязать кампанию террора против органов НКВД края, и потому бросил на его охрану лучшие силы, в том числе и Гришина. После ареста Дагина все разговоры о терактах вообще прекратились.

Судя по выражению лица Влодзимирского, он был доволен показаниями Кабаева. Тонко уловив момент, когда нужно было остановиться, он, как бы подводя черту, спросил у Кабаева, складывая в стопку бумаги, разложенные на столе:

– Это все, что вы можете показать о своей террористической работе?

– Да, – понял намек Кабаев. – Все.

– Возможно, мы вернемся к этим вопросам, чтобы уточнить отдельные моменты. Вероятно, проведем серию очных ставок. Все будет зависеть от того, насколько ваши показания будут перекрываться показаниями сообщников и насколько они будут отвечать интересам следствия. Пока отдыхайте. Я распоряжусь, чтобы вам дали свидание с женой.

– Она не арестована? – встрепенулся Кабаев.

– Нет. Вчера приехала в Москву и добивается встречи с вами. Я разрешу эту встречу.

– Спасибо! – искренне поблагодарил Кабаев Влодзимирского. – Большое спасибо! – в глазах его появились слезы.

– Скажите, Кабаев… – Влодзимирский пристально посмотрел на допрашиваемого. – Скажите… ваши показания… правда?

– Мои показания? – переспросил Кабаев. – Мои показания соответствуют интересам следствия.

– Да. Да… Отдыхайте, Кабаев.

Арестованного увели.

– Давайте-ка, друзья, пораскинем мозгами, – обратился Влодзимирский к своим помощникам – Мироновичу и Бурову. – На мой взгляд, версия о подготовке покушений на Сталина, Калинина и других выглядит неубедительно. Нелогично, когда лица, ответственные за безопасность вождей, сами организуют и исполняют покушения. Их можно было бы понять, если бы организовывался государственный переворот. Там риск оправдан, потому что в случае удачи они получают доступ к высшим государственным должностям. Но в данной ситуации… Они ж не могут не понимать, что рискуют головой.