Текст книги "Коридоры кончаются стенкой"

Автор книги: Валентин Кухтин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 55 страниц)

Кравцов сделал паузу, дожидаясь аплодисментов, но их не последовало. Секретари горрайпарткомов сидели с открытыми ртами, и совершенно невозможно было понять, разделяют они точку зрения Оргбюро ЦК ВКП(б) по Краснодарскому краю или нет. Тогда он, обиженно хмурясь, сказал: «Я кончил», и под хлипкие аплодисменты покинул трибуну.

40

На следующий день после совещания Кравцов созвал бюро.

– Я вчера прокукарекал насчет Шелухина в надежде, что вы меня поддержите.

– Ты изложи суть вопроса, – попросил Симончик. – Ни я, ни вот Марчук с Ершовым толком не знаем, что произошло.

– Да ничего нового я Вам не скажу. Разве что детали? Но стоит ли терять время? Саенко и Шестова, которая с ними ехала, вчера были у меня и снова подтвердили его вражескую вылазку.

– А что сам Шелухин? – спросил Марчук.

– Кается.

– Тогда предлагай проект решения, – заторопился Малкин. – Насколько я понимаю, он у тебя уже давно созрел?

– Конечно, конечно, – засуетился Кравцов. – Еще вчера сварганил. – Он достал из папки разлинованный в клетку листок, небрежно вырванный из записной книжки, исписанный красными чернилами.

– Э-э, да ты пророк, – засмеялся Малкин. – Курочка еще в гнезде, а у тебя уж и бумага в клетку и чернила цвета крови.

– Х-хех, – осклабился Кравцов. – Случайно, но символично, а?

– По его статье больше червонца не дадут, так что зря брызгал красными чернилами.

– Такие оказались под рукой.

– Сейчас главное – изолировать врага, – вклинился в разговор Ершов, – что потом – раскрутка покажет. Есть сведения, что он еще в Тульском районе, когда там работал, показал себя не лучшим образом.

– Так я – зачитываю? Или будем говорить о том о сем? – насупился Кравцов.

– Читай, читай, – разрешил Малкин.

– Значит так… Слушали – здесь ясно… Постановили. Первое. За распространение контрреволюционной троцкистской клеветы на ЦК ВКП(б) и на нашу Красную Армию снять с поста первого секретаря Краснодарского горкома Шелухина И. Е. Просить ЦК ВКП(б) утвердить это решение и вывести его из состава Оргбюро ЦК по Краснодарскому краю. Поручить товарищу Кравцову написать в ЦК записку по этому вопросу. Все.

– А по Тульской? – напомнил Ершов.

– Там же еще ничего не ясно, – возразил Марчук.

– Все равно надо обозначить, – поддержал Малкин Ершова.

– Тогда формулируйте пункт, – предложил Кравцов.

– Предлагаю записать так, – оживился Ершов. – «Имея в виду, что на Шелухина поступили материалы об антипартийном поведении в бытность его секретарем Тульского райкома, вопрос о его партийности обсудить особо».

– Принимается? – спросил Кравцов.

– Принимается, – ответили хором.

– Надо записать пункт по Саенко, – предложил Малкин. – Почему сразу не доложил в крайком о случившемся?

– Верно. Надо принять, – согласился Кравцов. – Он и до сих пор ничего не сказал бы, если б я не поинтересовался поведением Шелухина в Ростове.

– Тогда так и записать, – предложил Малкин, – потребовать от первого секретаря Новороссийского горкома ВКП(б) товарища Саенко объяснение, почему он своевременно не сообщил бюро о контрреволюционной клевете Шелухина на ЦК ВКП(б) и Красную Армию. Объяснение обсудить в его присутствии на Оргбюро.

– Принимается, – за всех решил Кравцов. – Вздрючить Саенко не мешает, чтоб другим неповадно было замалчивать.

– Вообще его надо хорошо пощупать, – сказал Ершов, борясь с зевотой. – Там у него творится что-то непонятное. В шестьдесят первой школе, например, учащиеся на почве политического хулиганства разучивали Конституцию на похоронный мотив. Завуч во время ремонта приказал рабочим снять портрет товарища Сталина и отнести в кладовку, а учитель истории Завадская, совершенно безграмотный политически человек, на вопросы учащихся несла такую ахинею, что ее со спокойной совестью уже сейчас можно пропускать через «тройку».

– Это ты в отношении Троцкого? – спросил Малкин.

– Ну да!

– А что там? – насторожился Кравцов.

– Школьник задает вопрос, – оживился Малкин, – почему Троцкого в семнадцатом году приняли в партию. Она ответила: «Потому что его тогда считали революционером».

– Вообще-то он в партии не с семнадцатого, – высказал сомнение Марчук.

– Дело не в этом, – оборвал его Малкин. – Дело в том, как прозвучал ответ. А он прозвучал, по моему разумению, так: «Потому, что его тогда считали революционером»! Понятно?

Никто ничего не понял, но оспаривать мнение Малкина не стали. Тем более что Ершов, стремясь показать осведомленность, вклинился в разговор с новой информацией:

– Она же на вопрос о жизни и деятельности товарища Орджоникидзе ответила: «О мертвых нечего говорить». А объясняя учащимся двадцать одно условие Коминтерна, заявила, что в настоящее время только четыре из них представляют интерес.

– Бойкая бабенка, – возмутился Кравцов. – И что, ее до сих пор гладят по головке?

– Да нет, – ответил Ершов. – По моему настоянию, ее обсудили на пленуме. Выгнали с работы, а по партийной линии объявили выговор.

– Таких, Малкин, надо сажать!

– Сороков занимается. Возможно, что посадим. Пропустим через «тройку» и вся недолга. Но сначала надо прощупать Саенко. Может, загремит с ней за компанию.

41

В оставшиеся до выборов дни партийные организации края продолжали вести интенсивную психическую обработку избирателей. Особое внимание уделялось сельским жителям, поскольку основная масса взрослого населения края проживала в сельской глубинке. По указанию крайкома крайсуд и крайпрокуратура взялись активно пересматривать ранее принятые судебные решения в отношении бывших работников сельсоветов, МТС, сельского актива, отдельных колхозников, неправильно осужденных в связи с «вражеской работой» бывшего руководства. Газеты пестрели материалами о результатах проводимой работы с указанием фамилий лиц, в отношении которых уголовные дела были прекращены и которые теперь подлежали освобождению из мест лишения свободы.

В конце ноября крайком обязал осоавиахимовскую и физкультурные организации направить в хутора и станицы «ворошиловских кавалеристов» с агитационными лозунгами, плакатами и листовками. Для распространения агитматериалов были задействованы самолеты аэроклубов Краснодара, Майкопа и Тихорецка. Кружа над населенными пунктами, они сбрасывали в местах скопления людей тысячи листовок с призывами, лозунгами и обещаниями. Осоавиахим устраивал пяти – десятикилометровые переходы своих членов в противогазах с лозунгами и портретами. Для проведения массовой агитации организовывались выезды колонн велосипедистов-физкультурников.

Краевая газета «Большевик» ежедневно публиковала материалы о предвыборных собраниях в трудовых коллективах, на которых кандидатами в депутаты выдвигались «лучшие из лучших, достойнейшие из достойнейших». 28 октября она сообщила о том, что «педагоги и студенты Краснодарской высшей коммунистической сельскохозяйственной школы и рабочие завода «Октябрь» наметили кандидатом в депутаты Совета национальностей т. Малкина И. П. – старого заслуженного чекиста, прошедшего большевистскую огненную школу октябрьских боев и гражданской войны. По тому единодушию, – отмечала газета, – с каким трудящиеся поддержали кандидатуру тов. Малкина, можно судить, как высоко они ценят боевую работу органов Наркомвнудела и славных наркомвнудельцев – зорких стражей революции, беспощадно разоблачающих и выметающих с нашей советской земли врагов партии и народа, троцкистско-бухаринских бандитов, шпионов, диверсантов и иную вражескую нечисть». Кандидатура Малкина, сообщали газеты, была выдвинута и поддержана также трудящимися станиц Щербиновской, Тихорецкой и ряда других.

В числе кандидатов, рекомендованных крайкомом для выдвижения, были Кравцов, «под руководством которого трудящиеся края беспощадно разоблачали и уничтожали всех врагов народа» и Симончик – «верный сподвижник товарища Кравцова». Увы! Не суждено было Кравцову до конца испытать сладость верховной власти. Неожиданно для всех (кроме Малкина, разумеется) его отозвали в ЦК, арестовали, осудили и расстреляли как врага партии и народа. Неведомо было Малкину, какую роль сыграли в судьбе Кравцова материалы, полученные им от Сорокова и пересланные Ежову. Возможно, они стали серьезным довеском в пухлом досье бывшего первого секретаря крайкома, хранившемся в сейфе наркома внутренних дел СССР. А вскоре та же участь постигла Симончика. Первым секретарем был назначен Марчук, бывший заместитель Кравцова, который сразу же вступил в борьбу за депутатский мандат. Должность председателя крайисполкома пока оставалась вакантной.

Говорят, что беда не приходит одна. Вероятно, это так. Обрушилась она и на коллектив газеты «Большевик». Досадная опечатка, вкравшаяся в текст публикации о Ежове как одном из возможных кандидатов в депутаты от блока коммунистов и беспартийных, была воспринята органами госбезопасности как контрреволюционная вылазка. Начался переполох. Крайком отложил сверхсрочные дела, собрался на внеочередное заседание бюро, долго обсуждали, возможно ли без злого умысла напечатать «проданность партии» вместо «преданность партии». Решили: «Нет! Невозможно!» и передали виновных органам для внесудебной расправы.

Политическая жизнь крайкома не ограничивалась интересами только избирательной кампании. Надо было думать об урожае будущего года, тем более что оснований для беспокойства хоть отбавляй. С мест поступали сигналы о нехватке бензина, запчастей, квалифицированных механизаторов. Пришлось срочно разрабатывать и спускать на места план осенне-зимнего ремонта тракторов и давать обещания на поставку необходимого количества горюче-смазочных материалов и запасных частей к сельскохозяйственным машинам. Основное внимание, естественно, было уделено усилению революционной бдительности. «Во время осенне-зимнего ремонта 1936–1937 гг., – отмечалось в постановлении бюро по этому вопросу, – врагам народа уже удалось кое-где нанести ущерб тракторному парку». «Остатки вражеского охвостья попытаются вредить и теперь», поэтому ремонт должен быть организован «на основе… решительной борьбы с врагами народа и последствиями вредительства, обеспечив на деле «его высочайшее качество…» Вот и все. И попробуй не выполнить. Партийная дисциплина так же неумолима, как 58-я статья Уголовного кодекса.

В одну из ночей Малкину по ВЧ позвонил Ежов:

– Почему не спишь? – спросил глухо.

– По той же причине, что и вы, товарищ народный комиссар, – нашелся Малкин. – Много работы.

– Очистимся от скверны – отдохнем, – пообещал нарком. – Ты как относишься к Фриновскому?

– Как к вашему заместителю, товарищ народный комиссар!

– Все лукавишь, Малкин. Долго жить хочешь? Ты кандидат?

– Так точно! В Совет национальностей.

– Хочу пристроить к тебе Фриновского. Не возражаешь?

–: Конечно, нет, товарищ народный комиссар, – обрадовался Малкин, – сегодня же соберу личный состав.

– Биографические данные тебе сейчас передадут.

– Понял, товарищ народный комиссар! Я его хорошо знаю по Дагестану, Чечне, Ингушетии.

– Ну, вот и хорошо. Там у вас кое-где выдвигали мою кандидатуру.

– Да, в ряде коллективов.

– Меня распределили в другой регион. Так что приостанови это дело. Сосредоточься на Фриновском. После выборов начнем массовые мероприятия по изъятию контрреволюционного националистического элемента. Готовься.

– Я всегда готов!

– Такова установка ЦК. Указания получишь.

На следующий день газета «Большевик сообщила своим читателям, что в коллективе УНКВД с большим подъемом прошло собрание, на котором горячо было встречено предложение о выдвижении кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР заместителя наркома внутренних дел Фриновского. «Собрание единодушно приняло решение, – отмечала газета, – просить тов. Фриновского дать согласие баллотироваться в депутаты Верховного Совета от Туапсинского избирательного округа».

В победе на выборах Малкин был уверен. Да, собственно, о какой победе может идти речь? Все предопределено заранее. Хотя, чем черт не шутит? А вдруг большинство избирателей проголосует против? Последствия он представлял туманно, но знал наверняка: после такого удара ему не подняться.

Итоги выборов превзошли все ожидания: он получил 96,5 % голосов от числа избирателей, принявших участие в выборах. И все же подспудно душила обида: авторитет Марчука оказался выше его – Малкина – на 2,0 %. «Зря согласился на Туапсинский избирательный округ, – корил он себя. – Много там пересажал, но надо было больше. Фриновскому отдали почти сто процентов голосов, а мне девяносто шесть и пять!» Все это было уже неважно. Он – депутат Верховного Совета СССР – высшего законодательного органа страны.

Муки предвыборной кампании окупились неслыханной «победой» блока коммунистов и беспартийных по всей стране. 870 коммунистов и 273 беспартийных – все, кому ЦК задолго до выборов было предначертано стать избранниками, были осчастливлены доверием «народа» и могли теперь спокойно и уверенно вершить свои дела от его имени.

Ликовала и служба госбезопасности, которой удалось в результате «четкой, бескомпромиссной, героической борьбы с вредными и враждебными элементами, затесавшимися в среду избирателей, обеспечить беспрецедентную политическую активность масс и их морально-политическое единство». Эта «неоспоримая, историческая заслуга» была отмечена лучшим другом НКВД товарищем Сталиным: результаты выборов в Верховный Совет СССР, а чуть позже и в РСФСР, он поставил в полную зависимость от репрессивной деятельности Наркомвнудела. «В 1937 году, – скажет он на одном из форумов большевиков, – были приговорены к расстрелу Тухачевский, Якир, Уборевич и другие изверги. После этого состоялись выборы в Верховный Совет СССР. Выборы дали советской власти 98,6 процента всех участников голосования. В начале 1938 года были приговорены к расстрелу Розенгольц, Рыков, Бухарин и другие изверги. После этого состоялись выборы в Верховные Советы союзных республик. Выборы дали советской власти 99,4 процента всех участников голосования». Всего за полгода усилий вооруженному отряду партии методами, санкционированными ЦК ВКП(б), удалось поднять число проголосовавших за блок на ноль целых и восемь десятых процента! Превосходный метод! Вернейшее средство пропаганды и агитации. Очарованный темпами возрастания любви советского народа к партии и советской власти и желая впредь иметь успехи выше достигнутых, товарищ Сталин поставил перед партией задачу «не забывать о капиталистическом окружении, помнить, что иностранная разведка будет засылать в… страну шпионов, убийц, вредителей, помнить об этом и укреплять… разведку, систематически помогая ей громить и корчевать врагов народа».

42

Неприязнь к собственной персоне, которую Сербинов ощутил с первых дней работы в УНКВД, насторожила его и озадачила. Отравляясь из Москвы в Краснодар, он, естественно, не рассчитывал на распростертые объятия, но откровенной враждебности тоже не ожидал: нелогично встречать в штыки человека, который прибыл в твое подчинение не по своей воле. И все же… И все же разговор состоялся, и Малкин недвусмысленно дал понять, что вместе им не работать. Так стоит ли испытывать судьбу? Сербинов решил действовать немедленно и, возвратившись после беседы с Малкиным в свой кабинет, на одном дыхании написал рапорт на имя наркома с просьбой перевести его на работу в другой регион. Прошел месяц. Из Москвы ни телефонного звонка, ни письменного ответа. Сербинов напомнил о себе повторным рапортом – и снова молчание. Незадолго до выборов в УНКВД поступил приказ наркома об увольнении из органов госбезопасности работников, родившихся на территории иностранных государств или имеющих там близких родственников. Сербинов воспрял духом и лихорадочно стал думать над тем, как с максимальной выгодой использовать сложившуюся ситуацию для собственного спасения. Малкина в Краснодаре не было: уже около недели он разъезжал по краю, проверяя готовность подразделений НКВД к выборам, одновременно встречаясь со своими избирателями. Ежедневно он звонил Сербинову, интересовался оперативной обстановкой в крае, и, выслушав подробный доклад, исчезал, не считая нужным хотя бы приблизительно обозначить свой маршрут. Разыскав его с помощью дежурного по управлению, Сербинов доложил о приказе Наркомвнудела и предупредил, что ответственность за его исполнение возложена лично на начальника УНКВД. Разговор состоялся в полдень, а около десяти вечера Малкин, слегка уставший с дороги, но жизнерадостный, ввалился в кабинет Сербинова и, дружески пожимая руку, дохнул перегаром:

– Ну, показывай, что там у тебя за страсти-мордасти.

Сербинов достал из сейфа приказ и передал Малкину.

– Много у нас таких? – спросил тот, бегло ознакомившись с содержанием. – Надеюсь не много?

– Я дал команду кадровикам разобраться. Подготовил соответствующее указание на места. Завтра, думаю, будем иметь результаты. Но… Дело в том, Иван Павлович, что я тоже подпадаю под действие этого приказа.

– Да ну? – притворно удивился Малкин. – Как же тебя угораздило?

– Так сложилась жизнь. В четырнадцатом, после смерти отца, семья уехала в Польшу к родственникам. Я остался в Москве, уезжать отказался. В двадцатом при отступлении от Варшавы был пленен и лишь в двадцать первом вызволен в порядке обмена.

– С родными остаться не захотел?

– С момента их отъезда по сегодняшний день никаких сведений о них не имею. Так что, Иван Павлович, готовьте представление в кадры, пусть решают мой вопрос.

– Никаких представлений я готовить не буду. Твое личное дело в Москве. Пусть там изучают, думают, решают. Я в эту историю вмешиваться не хочу.

– В кадрах проморгают, а с вас спросят…

– Проморгают – это их проблема, не моя. Я к твоему назначению не причастен.

– Иван Павлович! Но это тот случай, который дает вам возможность бескровно избавиться от неугодного зама.

– Неугодного зама? Это что-то новое. Я так не говорил.

– Ну как же…

– Не говорил. Я подчеркивал, что твое назначение со мной не согласовано. А это, как ты понимаешь, далеко не одно и то же. Как проходит массовая операция? – спросил он без перехода, давая понять, что разговор о взаимоотношениях исчерпан.

– В общем нормально. В районах Анапы, Новороссийска, Туапсе, Сочи, Краснодара изъято около тысячи человек.

– Особой активности проявлять не надо. Мы приступили к ней досрочно, указание поступит, вероятно, после выборов. Да! Ты сказал: «В общем нормально». Есть осложнения?

– Да.

– В Чем?

– Запсиховал оперуполномоченный портового отделения Новороссийска Одерихин. Отказался вести следствие по делу бывшего белогвардейца Пушкова, поддерживающего активную связь с заграницей.

– Почему?

– Считает арест незаконным, а применяемые к нему меры физического воздействия – преступными.

– Ишь ты! И что? Забросал рапортами?

– Два на имя ВРИД портового отделения Кузнецова, по одному начальнику одиннадцатого отдела Безрукову и мне. Грозит написать в наркомат.

– А что за дело? Ты изучил?

– Поручил Безрукову.

– И что?

– Формально Одерихин, конечно, прав. Там действительно все запутано.

– Так распутай.

– Сложно завязано. Пушков уже дал признательные показания.

– Выбили?

– Похоже, что так.

Малкин насторожился.

– Ты, Михаил Григорьевич, не юли. Наломали дров – так и скажи. Будем вместе искать выход. Одерихина я знаю по Сочи. Зануда. Твердолоб, но честен. Если уперся – значит, дело действительно не чисто. Итак, как на духу.

– Тут, Иван Павлович, юли не юли – все на поверхности. В ноябре оперуполномоченный Агузаров принял агентурное донесение на работника морского порта Пушкова Максима. Источник сообщил, что Максим в прошлом служил у белых, имел связь с троцкистами, тайно перевозил за Кордон секретаря Троцкого и золото для Троцкого, а ныне ведет активную антисоветскую пропаганду, клевещет на руководителей партии и правительства. В числе связей Максима был назван его брат Пушков Петр, член ВКП(б), доброволец Красной Армии, служил на военно-морском флоте.

– Назван как соучастник?

– Нет, как родственник.

– Ну и что?

– При заведении дела-формуляра и составлении справки на «тройку» Агузаров перепутал имена Пушковых и при истребовании у водного прокурора санкции на арест вместо Максима указал Петра.

– При чем здесь прокурор и его санкция?

– Пушков проходил не по массовой операции, а как одиночка.

– Все равно. Поменьше возитесь с этими придурками.

– Ну, в общем, санкцию взяли и Петра арестовали. Следствие поручили Одерихину. Тот состыковал агентурное донесение со справкой Агузарова и обнаружил их несоответствие. О находке доложил Кузнецову и предложил немедленно освободить арестованного. Кузнецов разбираться не стал, обругал Одерихина, обвинил в том, что он размагничен и не способен бороться с контрреволюцией, после чего потребовал расколоть Петра, добиться от него признательных показаний и подготовить документы на «тройку». Одерихин вести следствие наотрез отказался.

– Безруков разбирался?

– По первому рапорту Одерихина – нет, так как Кузнецов о конфликте его не проинформировал.

– А что Меркулов?

– Он изучил дело и тоже отказался вести его по тем же мотивам. Тогда Кузнецов взялся за Пушкова сам.

– Идиот. Полез на рожон. Проще было освободить невиновного и арестовать преступника.

– То ли не сообразил, то ли не решился. Когда вник в дело и убедился, что Одерихин прав – позвонил Безрукову, попросил совета. Безруков ответил: «За то, что арестовали не того, кого следует, вас надо самого пустить по первой категории. Но – коль посадили – так добивайтесь показаний.

– Разобрался! – усмехнулся Малкин.

– Разобрался, – нахмурился Сербинов.

– Чем все закончилось?

– Конца не видно.

– Надо решительно вмешаться. Кто выбил показания?

– Кузнецов. Дал пять суток «стойки» без сна и кормежки. Пушков не выдержал.

– Что дальше?

– Можно было бы поставить точку, если бы не Одерихин. Через нашего сотрудника, находившегося там в командировке, передал под роспись рапорта на мое и ваше имя. Конфликт вышел за пределы отделения и, боюсь, что края тоже.

– Думаешь, напишет Ежову?

– Вы же сами сказали: твердолоб.

– Надо его как-то отвлечь. По рапортам поработать с шумом, чтобы Одерихин успокоился. Кузнецова от должности освободи, потому как дурак. Одерихина на два-три месяца вызови в Краснодар. На Безрукова – проект приказа о наказании.

– А с Петром как? С Пушковым?

– С Петром? – Малкин задумался, испытующе посмотрел в глаза Сербинову. – Он же сознался?

– Сознался.

– Для «тройки» достаточно?

– Достаточно.

– Ну, туда ему и дорога. У тебя все?

– Еще один вопрос.

– ?

– Привезли Жлобу.

– Жлобу? Разве он не в Москве?

– Последнее время с ним «работали» в Ростове.

– В сознанке?

– В Ростове дал липовые показания. Около месяца водил следствие за нос и от всего отказался. Литвин решил сплавить его нам.

– О-о! Это любитель загребать жар чужими руками… Ладно. От Жлобы нам не отвертеться. Наш. Бери его себе – ты, я знаю, давно к нему неравнодушен? Еще когда? В… тридцать пятом примерялся?

– Было дело.

– Вот теперь завершай. Видишь? – Малкин дружелюбно улыбнулся. – А ты собрался увольняться! Не выйдет, товарищ Левит-Сербинов! – Малкин поднялся. – Отдыхай. Завтра все обговорим. Кстати, москвичи не уехали?

– Нет. Они здесь на пару, недель. Для оказания помощи.

– Какая с них помощь! Со Жлобой не справились! Что они вообще могут! Созвонись с Темрюком или с Анапой. Отправим туда, пусть там оказывают помощь на винзаводе.

Малкин ушел. Сербинов долго сидел в одиночестве, размышляя над превратностями судьбы.