Текст книги "Коридоры кончаются стенкой"

Автор книги: Валентин Кухтин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 55 страниц)

– Поступит – звони немедленно.

– Обязательно.

– Ну, будь здоров.

Беседа с Евдокимовым вполне удовлетворила. Настроение поднялось. Он прошелся по кабинету, насвистывая полюбившуюся мелодию.

«Черт возьми, даже не с кем поделиться радостью! – Малкин грустно вздохнул. – Надо вплотную заняться кадрами: без преданных людей дело не склеится».

11

Засветло Малкин был уже на ногах. Сработала привычка поздно ложиться и рано вставать. Взглянув на спящего Кабаева, предупредил жену, чтобы не будила его, выпил кофе и вышел из дома. Алексей возился с машиной во дворе на бетонированной площадке. Завидев хозяина, сел за руль и запустил двигатель.

– В отдел? – спросил коротко, когда Малкин тяжело плюхнулся на сиденье.

– В отдел. Как спалось?

– Нормально.

– Сегодня поездок не будет. Можешь заняться машиной.

– Отлично! – обрадовался шофер. – Я как раз хотел просить вас об этом. Что-то карбюратор выкомаривает.

– Вот и приведи в порядок. На этой неделе поедем в Ростов.

– Надолго?

– Как придется.

– Понял. Значит, минимум на три дня.

Малкин промолчал. Было не до разговоров. С похмелья кружилась голова, подташнивало, ноги подрагивали и заплетались.

Когда шофер подрулил к подъезду горотдела, он неуклюже выбрался из машины и пошел, пошатываясь, тяжело ухая по ступеням. Молча выслушал доклад оперативного дежурного и, кивнув в знак одобрения, пошел к себе. В кабинет вошел через запасной ход; минуя приемную. Не успел сесть за стол, позвонила секретарь.

– Иван Павлович, извините за беспокойство, здравствуйте!

– Что случилось? – спросил недовольно, не отвечая на приветствие.

– К вам сестра-хозяйка дачи Ворошилова. Галина Лебедь.

– Что ей нужно?

– Говорит, по личному вопросу.

– Для личных вопросов есть приемные дни.

– Она очень просит, Иван Павлович! Говорит, что дело сверхсрочное и чрезвычайно важное.

– Я занят. Пусть ждет, если невтерпеж. Я приглашу.

Галина Лебедь – новоиспеченный агент Малкина.

Неделю назад она без колебаний приняла его предложение о сотрудничестве. Условие, правда, выставила кабальное: работать будет только с ним и ни к кому другому на связь не пойдет.

– В жизни агентов масса неожиданностей, – возразил Малкин. – Нужна будет помощь – к кому обратишься?

– К вам.

– Меня на месте нет. Я в командировке. А дело срочное.

– Выкручусь.

– Можешь выкручиваться сколько твоей душе угодно, если вопрос будет касаться лично тебя. А если завладеешь информацией, касающейся других людей, а то и государства?

– Тогда пойду «на Вы» как любая добропорядочная гражданка. Обращусь к одному из ваших замов или начальников отделений.

– Это, конечно, не выход, но… ладно! Тебе видней, – согласился Малкин, а про себя подумал: «Дура набитая! Замараешься пару раз – заставлю бегать по струночке и делать то, что тебе прикажут».

Приметил он Галину давно. Красивая, общительная, для женщины – очень даже не глупая. Решил приспособить к чекистской работе. Вербовка состоялась раньше, чем намечал, и прежде, чем сделал необходимую в таких случаях установку. Так сложились обстоятельства. Псевдоним Галина выбрала сама, снова проявив своеволие: «Виржиния!» – выпалила сразу, как только зашел об этом разговор.

– «Виржиния»? – удивился Малкин. – Почему именно «Виржиния?» Не лучше ли попроще – «Мария, скажем, или… «Ябеда»?

– «Виржиния», – уперлась Галина.

– У тебя что, родственники за границей?

– Откуда, Иван Павлович! От сырости, что ли? – рассмеялась Галина. – Ну, просто, понимаете… Звучит красиво, романтично…

– Ах вот оно что! Романтично! Ну, ладно. Будь по-твоему, – уступил Малкин. – Довольна?

Галина была довольна. Игриво бросила вниз кисть правой руки с выпяченным указательным пальцем и ткнула им в крышку стола, словно поставила точку. Условились о дате и Месте контрольной встречи, о способах связи в экстренных случаях, и вот она, наплевав на уговор, рисуется в приемной: ей, видите ли, приспичило по личному вопросу. А может, пришла не как агент, может, действительно личное зажало? Позвонил в приемную, сказал строго:

– Пусть войдет гражданка Лебедь!

«Виржиния» появилась в дверях сразу, как только он закончил фразу. Вошла, плотно закрыла за собой дверь и стремительно пошла к столу. На ходу вынула из ридикюля конверт и, распрямив его на ладони, припечатала к столу перед Малкиным.

– Вот! – лицо ее светилось лукавством.

– Что это? – Малкин сердито уставился на «Виржинию». – Объяснение в любви?

– Нужен вы мне, такой старый! – хихикнула Галина. – Да не сердитесь вы, Иван Павлович! Ну, нарушила я эту, как ее там… конспирацию. Нарушила, да? Нарушила, конечно, нарушила! Ну, подперло, стало невтерпеж…

– Тебе невтерпеж, а я разыгрывай тут спектакль: «гражданка Лебедь», «приемные дни». Да еще дам секретарю нагоняй за то, что не прогнала тебя.

Говоря так, Малкин вскрыл конверт, вынул вчетверо сложенный листок.

– Что ты тут намудрила?

– Донесение, – прошептала «Виржиния» многозначительно и нетерпеливо переступила с ноги на ногу.

– Присядь, – кивнул Малкин на стул и стал читать.

«Настоящим доношу, – писала «Виржиния», – что сегодня утром плотник дачи № 1 «Бочаров ручей» Георгий Заратиди вел среди меня злобную контрреволюционную пропаганду, пытаясь совратить меня на путь предательства интересов рабочего класса и реставрации капитализма. Он яростно клеветал на наше родное советское правительство и на нашу родную коммунистическую партию, заявив при этом, что Совнарком и ЦК ВКП(б), объявив на весь мир о реконструкции города-курорта Сочи, не строит санатории, доступные всему народу, а транжирит миллионные средства на обустройство правительственных дач и дорог к местам развлечений партийных вождей, превращая, таким образом, наш прекрасный город не во всесоюзную здравницу, а в южную окраину Москвы. Он грубо и не по-советски отзывался о товарище Сталине, дорогом и любимом, и сказал, что патриоты Сочи не намерены терпеть власть Москвы и готовятся объявить город независимой Черноморской республикой. Всякий порядочный человек, сказал мне Заратиди, должен помогать им в этом, а я в том числе. Я, конечно, воспротивилась и назвала людей, на которых он намекал, придурками и заявила, что никто в Сочи эту их дурацкую затею не потерпит и не поддержит. Заратиди в ответ наорал на меня матом, а потом заявил, что раз я теперь в курсе его коварных дел, то я остаюсь без выбора: либо я с ними, либо меня уничтожат. Вот и все. Жду ваших дальнейших указаний и готова выполнить любое задание. К сему «Виржиния».

Закончив читать, Малкин перевернул лист, окинул быстрым взглядом оборотную его сторону, и, убедившись, что она чиста, вернул лист в исходное положение, потряс им, словно пробуя на прочность корявые буковки, и, бегло прочитав донесение еще раз, насупил брови, изображая напряженную работу ума.

– За сообщение спасибо, – сказал он жестко, чтобы скрыть распиравшую его радость, – а вот за нарушение конспирации объявляю тебе выговор. Ты когда писала это донесение?

– Вчера.

– А получается так, будто сегодня. Хотя бы дату поставила. Я уж, было, подумал, что треп. День только начался, а ты успела и с Заратиди переговорить, и донесение сочинить, и в приемной начальника горотдела энкавэдэ покрасоваться. Н-ну ладно. Давай по существу. Ты все написала, что тебе было сказано? Ничего не забыла?

– Все. А как же! Конечно, все!

– Фамилий, адресов названо не было?

– Не-эт, не было. Он же не дурак до такой степени раскрываться.

– Он-то, может, и не дурак. А вот ты… Жаль, что не решилась с ходу начать его разработку. Никогда ничего не отвергай не подумавши, не посоветовавшись. Оставлять надо вопрос открытым. Мы ж с тобой об этом целый час толковали.

– Все случилось так неожиданно. Я растерялась. Потом, конечно, пожалела, что обрубила концы.

– Ладно, не отчаивайся, еще не все потеряно. Он же предупредил, что у тебя выбора нет! Теперь уверен, что запугал, что ты со страху пойдешь с ними. На этом и сыграй: прикинься овечкой, скажи, что погорячилась… Он женат?

– Кто? – вздрогнула «Виржиния».

– Ну, этот плотник, как его…

– Заратиди?

– Во-во! Заратиди!

– Нет, – «Виржиния» нахмурилась и опустила глаза. – А что, это имеет значение?

– Конечно! Теперь все имеет значение. Или ты думаешь, что он не мужик?

– Вы хотите сказать…

– Да! Да-да! Именно это хочу сказать! Задури ему голову, подай надежду и держи на расстоянии. Пофлиртуй. Ну а… потребуется… Потребуется – так уступи!

– Да?! – вспыхнула «Виржиния». – Вы мне разрешаете? – в глазах ее появились осколки льда. Она резко встала.

– Дело не в этом, Галя! – Малкин взял собеседницу под локоть и мягко, но настойчиво понудил присесть. – Ты ввязалась в серьезную драку. Честь и хвала тебе, что не испугалась, что в условиях смертельной опасности проявила большевистскую смелость. Надо продолжить начатое и довести дело разоблачения врагов до конца. И тут любая жертва оправдана. За независимость родины, за счастье трудового народа, за наше с тобой счастье, Галя, миллионы прекрасных людей отдали свои жизни. От тебя требуется самая малость, и то – как крайний случай. Понимаешь?

– Понимать, то я, Иван Павлович, понимаю. Все понимаю, только… Вы ж сами потом надо мной смеяться будете… Ладно! – сказала вдруг решительно и распрямилась, словно сбросила с плеч надоевшую тяжесть. – Где наша не пропадала! Обещаю не дрейфить, пройти через все муки ада, и, если потребуется, – через это, – она сделала ударение на последнем слове.

– Ну, вот и ладненько, вот и хорошо, – заворковал Малкин. – Рад, очень рад, что не ошибся в тебе. Мо-ло-дец! Скажу честно: ты больше чекист, чем все мои профессионалы вместе взятые!

Как бы между прочим, но так, чтобы заметила «Виржиния», он взглянул на часы:

– Ого! – воскликнул с притворным сожалением и щелкнул пальцем по циферблату. – Время, черт, на месте не стоит!

– Вы торопитесь? – спохватилась «Виржиния» и сделала вид, что готова немедленно встать и уйти.

– Не то слово, Галя! Время горячее, масса дел…

– Да-а, служба у вас, – посочувствовала «Виржиния», вставая. – Как жена терпит?

– Терпит, – улыбнулся Малкин. – Пока терпит.

– А я бы не выдержала. Не-а! Не в моем характере. Столько мужиков вокруг, а ты сиди, жди своего единственного.

– Вот выдадим тебя замуж…

– Не-а! Ни за что!

– Обожглась?

– Не то слово, Иван Павлович, – сказала «Виржиния» и оба рассмеялись. – Так я могу идти?

– Да-да, конечно, если нет вопросов. – Малкин поспешно вышел из-за стола, одернул взмокревшую под мышками гимнастерку, ловким движением рук разогнал складки за спину и, подойдя к «Виржинии», снова ласково взял ее под локоть: – Будешь в затруднении – звони, как условились. Проявляй осторожность, зря не светись. Донесения впрок не пиши, мало ли что… Тренируй память. Все, что будет иметь значение – запоминай. Письменно изложишь при личной встрече со мной, под мою диктовку. Чтобы самую суть и ничего лишнего. Кстати, вот телефон моего заместителя Абакумова Николая Александровича. Пароль тот же. В мое отсутствие звони ему. Он знает, что делать. Договорились?

– Договорились.

– Это донесение ты писала начисто? Без черновика?

– Начисто. А что?

– Никогда не оставляй следов. Враги не брезгают ничем, даже ящиками с мусором. Идут на все, лишь бы проникнуть в наши тайны.

«Виржиния» понимающе кивнула.

– Мне идти, Иван Павлович?

– Да! Успехов тебе!

– До встречи! – «Виржиния» кокетливо улыбнулась и, соблазнительно покачивая бедрами, удалилась.

«Хороша девка, черт бы тебя побрал, – потянулся за нею взглядом Малкин. – Э-эх, только бы не сорвалась, не провалилась!»

После ухода «Виржинии» он еще раз прочитал ее донесение и, по укоренившейся привычке, сразу принялся расставлять точки над «i».

«Какую полезную информацию содержит в себе донесение «Виржинии»? – задал он себе вопрос и тут же ответил на него: – Прежде всего, информацию о том, что в городе орудует кучка злобствующих антисоветчиков, распускающих измышления о том, что план генеральной реконструкции курорта Сочи-Мацеста есть фикция, позволяющая правительству использовать отпущенные средства для удовлетворения интересов руководящих товарищей. Цель таких измышлений – погасить энтузиазм масс, породить среди местного населения и сезонных рабочих недоверие к генеральному плану вообще, к коммунистической партии и советскому правительству в частности.

Далее. Измышления врагов, по всей вероятности, находят благодатную почву и это вдохновляет их на разработку зловещих планов отторжения города от Советского Союза путем, скорее всего, вооруженного восстания при возможной поддержке иностранных государств. С этой целью затаившиеся враги вербуют в свои ряды не только матерых антисоветчиков, но и колеблющихся, тех, кто еще не вступил на путь борьбы с советской властью, но в определенных условиях способен поддержать контрреволюционные силы. Таким образом создается ядро будущей контрреволюционной организации, состав которой наверняка сформирован из недобитых последышей осокиных, гутманов, лапидусов, присных Колеуха и ему подобных, которых еще предстоит разоблачить. Как относиться к этим замыслам оголтелых врагов? Их следует рассматривать не иначе, как авантюрную попытку привести в действие самые отчаянные средства борьбы. Как воспринимать эти жалкие потуги? Серьезно, потому что, потеряв всякую надежду реализовать свои намерения и понимая, что с каждым прожитым днем перспективы открытой борьбы будут сужаться, враги перейдут к иным, более пакостным методам, которые как минимум будут включать в себя стремление любой ценой удержаться на поверхности, вползти в социализм с черного хода, пробиться на руководящие должности в партийном и государственном аппарате и обеспечить:

– террористические акты против поправляющих здоровье стахановцев, красных командиров и крупных военачальников, членов правительства и их семей, вождей партии и народа – раз;

– саботаж – два;

– вредительство и диверсии – три, четыре;

– шпионаж в пользу недружественных СССР государств – пять.

Что предпринять?

Выявить осиное гнездо и уничтожить. Все!»

Расставив акценты, Малкин, довольный собой и радостно возбужденный, откинулся на спинку кресла и, вытянув ноги, расслабился. Хорошо! Распрекрасно! Утреннего недомогания как не бывало. Удача сама поперла в руки и он теперь ни за что не упустит ее. Он знает как с нею совладать. Неважно, что его размышления несколько сумбурны и не вполне отвечают классическим образцам анализа. Пусть им не все продумано до конца – самое важное схвачено крепко и это главное. Впереди борьба, победа и триумф.

Вошла секретарь, положила перед ним обильную Почту. Малкин сделал вялую попытку разобраться в скопище бумаг, но навязчивые мысли вертелись вокруг Заратида и его банды. Сам собой, пункт за пунктом, складывался план будущей разгромной операции. Он решительно отодвинул почту на край стола и пригласил Абакумова.

– Вот, Николай, – сказал он, плохо скрывая радость, – прочти и оцени. Кажется, нам подвернулось неплохое дельце.

Абакумов заинтересованно взглянул на Малкина и взял донесение «Виржинии».

– Да тут глаза сломаешь, – скользнул он наметанным глазом по исписанному листу. – Намеренно искажает почерк?

– Не придирайся! – одернул его Малкин. – Пусть хоть ногой пишет, было бы что читать.

Пока Абакумов знакомился с донесением, Малкин нетерпеливо ерзал в кресле, исподволь наблюдая за выражением лица заместителя. Оно было спокойным и непроницаемым, и это стало раздражать.

– Ну, как? – спросил с вызовом, когда Абакумов вернул ему листок.

– Похоже на – фантазию.

– ! Я так не думаю, – возразил Малкин мягко, хотя в душе уже клокотало. – Возможно, момент наносного здесь есть, но в целом – ты меня извини. Здесь есть над чем работать.

– Слишком все просто.

– А тебе хотелось бы позапутанней? Я вижу, ты донесение не воспринял. Тогда слушай меня внимательно и понимай все, что я скажу, как приказ. Да, «Виржиния» поступила по-бабьи, когда сразу и наотрез отказалась сотрудничать с контрой. Я ее поправил. Она встретится с Заратиди, скажет, что будет оказывать заговорщикам посильную помощь, но не под страхом, а добровольно, по убеждению и как равноправный член организации. Выявим соучастников, возьмем двоих-троих на раскол. Остальных, в том числе и Заратиди, – потом. А пока «поводим», понаблюдаем. Сразу всех, как ты понимаешь, брать нельзя: завалим «Виржинию» и потеряем в ее лице ценного агента.

– Иван Павлович! Я вспомнил… – Абакумов попытался что-то сказать, но Малкин его не слушал. Не мог простить равнодушия, с каким заместитель отнесся к сообщению агента.

– В общем так, Николай! Подключи к разработке самые квалифицированные наши силы, лучших разведчиков. Если размотаем этот клубок – получим дело, превосходящее по своему политическому звучанию все, что до сих пор у нас было. Причем независимо от твоего отношения к этому делу.

– Не о моем отношении речь! – Абакумов звонко хрустнул пальцами и положил кисти рук на стол, как примерный ученик. – Вы задали вопрос, а ответить на него не даете. Дело, о котором вы говорите, осложнилось, не успев развернуться.

– Не понял, – насторожился Малкин.

– Во время последней операции Заратиди арестован.

– За что?

– За то, что родился греком, – усмехнулся Абакумов. – Другой компры на него не было.

– Что за дурная манера говорить загадками! – глаза Малкина стали недобрыми.

– Какие загадки, Иван Павлович! Изъятие производили по национальным признакам. Брали греков.

Заратиди грек, работавший на даче особого назначения. Вот его и взяли. Ни мы, когда составляли списки на изъятие, ни вы, когда утверждали их, не знали, что Заратиди потребуется нам в ином качестве.

– Какое качество! Какое к черту качество! Рухнуло такое дело! Они не знали! Обязаны были знать! Враг работает на особо важном объекте, а они о нем ничего не знают! – Малкин больше не сдерживал себя. Лицо его побледнело, губы плотно сжались и приобрели синеватый оттенок. Казалось, ему стоило больших усилий размыкать их для извержения очередного потока брани. – Что вам после этого можно доверить? Что вам вообще можно доверять? Помощнички, вашу мать! – вытаращив глаза, Малкин поднял руки над головой, судорожно сжал их и грохнул тяжелыми кулаками по столу. – Вон! – бросил глухо с жутким шипением. – Вон! – повторил на выдохе и ткнул указательным пальцем в сторону двери.

Абакумов вскочил, как ошпаренный, готовый раз и навсегда покинуть этот ненавистный ему кабинет, но не рванул без оглядки, как это делали другие. Выработанная за годы службы в армии привычка к дисциплине подавила это желание. Он четко, по-уставному отступил от стола, выполнил «пол-оборота направо» и, чеканя шаг, вышел из кабинета.

«Баста! – кричало все его существо. – Дальше работать под началом этой глумливой твари не буду! Сейчас же напишу рапорт о переводе на прежнее место службы! Не удовлетворит Люшков – обращусь к Ежову! Все! Баста!»

Подходя к своему кабинету, Абакумов услышал там частые нетерпеливые звонки телефонного аппарата. Это был прямой телефон с Малкиным. Не торопясь, вошел, постоял, остывая от бушевавшей обиды, поднял трубку.

– Абакумов у аппарата.

– Ты что это вылетел из кабинета, как пробка? Обиделся, что ли? – спросил Малкин тоном человека, не испытавшего минуту назад идиотского взрыва. – Ладно, не переживай. Эту каналью, грека этого, переведи из общей камеры в одиночку. Знаю, что заняты, знаю, – упредил он возможное возражение. – Освободи любую и упрячь эту дрянь подальше. Подумай, как допросить, чтобы не раскрыть источник. Используй информацию из донесения, но сгусти краски. Приплети небылицы. Посмотри, как будет реагировать. Если у него этот вопрос в зубах навяз – обязательно выдаст себя. Будет упираться – поставь на конвейер. Организуй наблюдение за родителями, «Виржиния» тут уже не помощник. Ты чего молчишь?

– Слушаю.

– Ты сомневаешься?

– Да.

– Обоснуй.

– Слишком все примитивно. Первому попавшемуся, не знамо кому, вот так сразу ляпнуть о наличии подпольной организации, о ее целях и задачах…

– По-твоему враг обязательно должен быть умным?

– Речь идет об элементарных вещах.

– Профессионалы ошибаются. А что ты хочешь от этой шпаны? Кто такой Заратиди? Плотник. Кем могут быть его единомышленники? Тоже плотниками, садовниками, чернорабочими. Пришла людям в голову бредовая мысль. Ну, не пришла, кто-то подбросил. Вот и мутят воду, вербуют подмогу. А что дальше? До восстания не дорастут, изменят формы и методы борьбы. Сначала по собственной инициативе, а затем по заданию иностранной разведки займутся террором, вредительством… Должны мы эту банду разоблачить и уничтожить в зародыше? Должны. Иначе напакостят так, что и наши с тобой головы полетят. Вот поэтому сил для разоблачений не жалей, перед жертвами не останавливайся. Сможешь без них – хорошо. Не сможешь – никто с тебя не спросит, никто не осудит. Лучше с одним врагом уничтожить сотню-две невинных, чем, жалея их, сохранить одного врага.

– Дорогая плата, – возразил Абакумов. – Не лучше ли уничтожать только врагов?

– Лучше. Вот я и поручаю это дело тебе. Обеспечь со своей агентурой такую же четкость, какую ты продемонстрировал мне десять минут назад, когда удирал из кабинета строевым шагом.

Малкин положил трубку. Абакумов, помедлив, сделал то же самое.

– Чванливая бездарь! – вслух, с ненавистью и отвращением выразил он свое отношение к Малкину и глубоко запрятал обиду. Рапорт о переводе решил пока не подавать: в сложившейся ситуации подобный шаг чреват тяжелыми последствиями.

В Сочи Абакумов объявился в Начале июля 1937 года. Малкин встретил его доброжелательно, но сразу так завалил работой, что времени для отдыха почти не оставалось. Сложность заключалась и в другом: характер работы, которую ему приходилось теперь выполнять, резко отличался от той, которой он был загружен в Особом Отделе Северо-Кавказского Военного Округа. Угнетала и сложившаяся организация труда: если в Особом Отделе существовал определенный ритм, который почти не нарушался, то здесь никто никогда не знал, чем будет заниматься в следующую минуту. Все срочное, все «горит», ни на что не хватает времени. Прошел почти месяц, а он все еще блуждал в потемках, спотыкаясь о простые вещи и набивая шишки. Первые пару недель было совсем плохо. Начальники отделений, видя его беспомощность, стали откровенно посмеиваться над ним, то и дело выставляя напоказ его некомпетентность. Тогда он ринулся в психическую атаку: все, что прежде греб на себя, полагая, что поручения Малкина должен выполнять лично, стал перекладывать на руководителей подразделений, устанавливая жесткие сроки исполнения и требуя своевременных обстоятельных докладов о проделанной работе. Дело вроде бы пошло на лад, насмешники поджали хвосты, и все же он очень сожалел, что не смог убедить начальника УНКВД по Азово-Черноморскому краю Люшкова не посылать его на работу в территориальные органы. Правда, он и сегодня еще не знал, чем могла бы завершиться его строптивость: Люшков был лют и скор на расправу. «Вас посылает партия на почетную работу, – произнес он тогда тоном, который привел Абакумова в трепет, – и вы обязаны этот приказ выполнить. Или вы полагаете, что чистка в партии уже завершилась? Если так, то вы заблуждаетесь. По-настоящему она только начинается!» Взглянув тогда на Люшкова, он содрогнулся от мысли, что позволил себе возразить человеку, с глазами, приводящими в ужас, парализующими волю. Не решаясь дальше испытывать судьбу, Абакумов подчинился приказу и в тот же день выехал в Сочи.

Малкин подобным тоном разговаривал с ним впервые. А вообще на планерках, служебных совещаниях, партийных собраниях он был разнуздан, со всеми груб и бесцеремонен. Распаляя себя по пустякам, безобразно пучил глаза, бледнел до белизны, доводил себя до беспамятства и в таком состоянии обзывал подчиненных тупицами, дармоедами, мразью, шпаной, угрожал расправой тем, кто пытался защитить свою честь, обещая «пропустить через массовку», «превратить в лагерную пыль», «спустить на парашу», изгнать из органов с волчьим билетом.

– Ходишь, падлюка, по набережной, гузном трясешь! А кто за тебя, ублюдка, работать будет? Дядя? – кричал он самозабвенно и награждал очередную жертву такими эпитетами, какие нормальному человеку и во сне не снились.

Кажется, пришел черед Абакумова. Присмотрелся, мерзавец, освоился, понял, что защиты извне нет никакой, что стерпит и помощи не попросит, и понес. «Ну что ж, – мстительно подумал Абакумов, – с хамом и вести себя надо соответственно».

Приняв решение, Абакумов успокоился и пригласил к себе Захарченко.

– Займись установлением связей Заратиди. Немедленно. Подключи лучших агентов, озадачь милицию. При необходимости используй весь арсенал средств и методов, какими располагает отдел, а твоя служба в особенности. Малкин возлагает на Заратиди большие надежды. Тщательно разберись в его отношениях с некой Галиной Лебедь – сестрой-хозяйкой дачи Ворошилова. Я распоряжусь, чтобы его перевели в одиночку, а вечером, часов в восемь-десять вместе проведем допрос.

Заратиди держался мужественно. Категорически отрицал свою принадлежность к каким бы то ни было антисоветским группировкам либо организациям, закатил истерику и потребовал встречи с прокурором. Потом замолчал, и сколько ни бились над ним, не проронил ни слова.

– Ну, что ж, – Абакумов многозначительно посмотрел на Захарченко, – пусть им займется Свинобаев. Пусть работает в полном соответствии с установками начальника горотдела. Он это умеет.

– Будете еще бить? – глядя исподлобья, спросил Заратиди.

– Если за ночь не поумнеешь. Иначе с тобой нельзя.

Арестованный обреченно опустил глаза и отвернулся.

«А ведь он действительно невиновен», – подумал Абакумов. Сердце его сжалось от неясной тревоги и он вышел из кабинета, осторожно прикрыв за собой дверь.