Текст книги "Коридоры кончаются стенкой"

Автор книги: Валентин Кухтин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 55 страниц)

43

Жена встретила неприветливо:

– И когда ты ее нажрешься, этой водяры. Вечно прет перегаром, как от борова. Стыдился бы подчиненных – от них, небось, требуешь дисциплины…

Малкин молчал. Что ей ответишь? Права она, права. И самому надоело быть постоянно с похмелья. Пора завязывать, пора. И сердце уже пошаливает, и печень, бывает, попискивает, и голова ходуном… Думал, доберется до дома, ухнет в постель и проспит двое суток, не менее. Устал. Ежедневные переезды из района в район. Непролазная грязь везде, мерзкая пронизывающая сырость, встречи, суета, нелепые вопросы, такие же ответы, посиделки-застолья. Малкин ворочается, закрывает глаза, считает до тысячи, а сон не идет. В голове гул, как в осином гнезде. И мысли снуют, сшибаются, рвут друг друга – невмоготу. Одерихин… Жлоба… Надо спать, спать, спать… А мысли давят, прогоняют сон, по телу нервный озноб. Жлоба… Пропал мужик. Пропал ни за понюх табаку. Кому-то помешал. Взяли в Москве, сюда привезли добивать. Сербинов наверняка приложил руку. Выпросил, гад, у москвичей, захотел отличиться. Мерзость. Нет, не заснуть. Сел в постели, спустил ноги на пол, посидел, сгорбившись, зажмурив глаза. Встал. Натянул носки. На цыпочках, крадучись, чтобы не потревожить жену, прошел к гардеробу, взял одежду, вышел в коридор.

– Ты куда? – голос жены.

– Не могу заснуть. Пойду в Управу. Там ЧП.

– Позвонишь?

– Хорошо.

Вышел на улицу. Воздух морозный, под ногами легкий поскрип. Наконец-то! Надоели снегодожди, небесная хмурь, промозглая сырость.

Пока шел – мысли угомонились, выстроились в ряд, стали управляемыми. Взглянул на часы: три часа ночи. Нормальные люди спят, а его черти носят…

В Управлении тишина. Гулко отдаются шаги. Заглянул в следственную комнату: у стены на «стойке» пятеро арестованных. Изможденные, в глазах страдания и смертная тоска. Ноги распухли, кроваво-синюшные, придави каблуком – брызнет кровь. Сколько ж они стоят? Три? Четыре? Пять дней?

В кабинете свежо и чисто. На столе ни пылинки. Молодец баба Марья, достойна уважения. Тяжелая дверца сейфа открывается с протяжным стоном: о-о-ой! Не забыть сказать коменданту, чтобы смазал…

На верхней полке стопка дел в плотных корочках. Десяток – больше не успел завести. Досье. Нет – компра. Прекрасное обиходное слово. Созвучно «контре». Есть компра – есть контра. Досье – для интеллигентов: звучит таинственно и слишком мягко. Малкин перекладывает дела. Кравцов… Симончик… Шелухин… Сербинов. Соратнички, вашу мать! А вот и Жлоба. Дмитрий Петрович Жлоба. Член ВКП(б) с 1917-го. Из крестьян. В первую мировую – младший унтер-офицер. Авиатор. Какое ни есть, а все-таки образование. Участник октябрьского вооруженного восстания в Москве – командовал отрядом красногвардейцев. Может, и мной тоже? Чем черт не шутит! С 18-го на Дону. Возглавляет отряд, затем бригаду. К концу года – комдив легендарной Стальной дивизии… Так… Окруженный Царицын. Там Сталин. Единственная надежда на Жлобу. И Жлоба приходит на помощь. Ударом с тыла громит белоказаков, спасает положение и… Сталина. На свою голову. Малкин ловит себя на мысли, что сочувствует лихому рубаке. Верно, сочувствует. И ничего против него не имеет. Даже уважает. И в троцкизм его и в антисоветизм не верит. Но придется доказывать и то и другое. За что уцепиться? Чем придавить? Малкин открывает следующую страницу дела. Так… Значит, комдив Стальной, а дальше… дальше особый партизанский отряд 11-й армии, первая партизанская кавбригада. А Стальная? Куда подевалась Стальная? Ага, вот: потери при переходе с Кубани под Царицын, потери в боях и тиф… Из остатков Стальной едва набирается стрелковая бригада. Отсюда и начнем плясать, заключил Малкин. Угробил дивизию – занялся бандитизмом. Ведь что такое партизанщина в условиях гражданской? Массовый бандитизм. Это Малкин знает точно, не раз приходилось заниматься. С чего начинается? В тылу у противника организуется отряд. Цели благие – защита населения. Защищает. Дерется жестоко, к врагам беспощаден. Гибнут люди, требуется пополнение. Нужны оружие, боеприпасы, одежда, продовольствие, фураж. Где брать? Что-то добывается в боях, чем-то делится население. Приходит момент, когда население разводит руками: нема! Приходится отбирать, вызывая озлобление. Это ж не регулярная армия – партизанский отряд. Чтобы жить, да еще и сражаться – приходится, вынужденно, конечно, омывать руки в крови тех, кого следует защищать.

Чем занимается в мирное время? С лета двадцать второго – хозяйственная работа. Строит. Директор треста «Союзводстрой» и Кубрисотреста. Оросительные системы – его слабое место. Здесь на него можно навешать чего угодно. Например, саботаж решений партии по борьбе с кулачеством, белогвардейщиной и прочим отребьем. Нехватка рабсилы вынуждает его брать всех, кто приходит. В многочисленных стройотрядах на Кубани, Дону, в Ставрополье находили многих из тех, кто бежал от суда, выселения, раскулачивания.

Он ворочает миллионными средствами, а это предполагает массовые хищения. Еще зацепка.

На партийных собраниях, районных, городских партконференциях ведет себя независимо, резко критикует перегибы, ему аплодируют, к нему прислушиваются, в его присутствии ведут себя «развязно» даже самые смирные. Чернит проводимые мероприятия по хлебозаготовкам, карательную политику органов НКВД.

Последнее донесение Абакумова из Сочи: «Находящийся на отдыхе в Сочи товарищ Сталин из невыясненных пока источников узнал о том, что здесь находится Жлоба. Приказал разыскать его и доставить на дачу № 9. Встретились с объятиями. Вспоминали бои под Царицыным. Затем Жлоба рассказывал ему о делах на Кубани. Жаловался, критиковал краевое начальство и СНК. Сталин слушал внимательно, хмурился, сочувствовал, – обещал помочь». Это донесение написано Абакумовым по старым следам. Тогда Малкин работал еще в Сочи, знал о встрече, но значения не придал. Водрузившись в кресле начальника УНКВД, поручил своему бывшему помощнику собрать хоть какую-то информацию о той встрече. Мысль собрать компрматериал родилась после ареста Жлобы. Знает ли Сталин об аресте? Если знает, то как относится к этому? Неужели оставит в беде? Как ему – Малкину – относиться к Жлобе? С пристрастием? Москвичи его били – значит, позволено?

Малкин позвонил оперативному дежурному:

– Привезите Сербинова.

Сербинов прибыл через полчаса.

– У кого материалы на Жлобу?

– У меня.

– Тащи сюда.

В деле насчитывалось не более двадцати страниц. Малкин взвесил его в руке, покачал головой: не густо. А работала следственная бригада матерых энкавэдэшников.

– Ты знакомился? Что ему инкриминируют?

– Подготовка вооруженного восстания. Организация с этой целью в ряде станиц Кубани повстанческих отрядов. То же в районе рисовых совхозов. Осуществление террористических актов в отношении представителей советской власти, вредительство, хищения.

– Терракты в отношении кого? Есть конкретные факты?

– Нет. Пытались пристегнуть его к ряду выступлений бывших красных партизан из кулацко-зажиточной верхушки, служивших в гражданскую под его началом. Не получилось.

– Что будем делать?

– Надо вернуться к разгромленным в тридцать втором году повстанческим группам, действовавшим в Славянском районе и на территории нынешнего Красноармейского. Тогда агентура давала прямой выход на Жлобу, однако начальник СПО Кубанского оперсектора Жемчужников и начальник Славянского РО ОГПУ Беренделин вывели его из разработки и, по сути дела, спасли от справедливого возмездия. Хорошенько надо прощупать тех, кто на шестой городской партконференции здесь, в Краснодаре, рекомендовал его в состав пленума ГК и тех, кого он рекомендовал. Думаю, все они взаимосвязаны. Здесь можно будет задействовать широкий круг соучастников. В крайнем случае расширить за счет них свидетельскую базу.

– В общем – согласен. Но поднимать старые, дела, на мой взгляд, пустое занятие.

– Почему? – удивился Сербинов.

– Ты когда занимался Жлобой? В двадцать девятом? А в тридцать втором вся Полтавская выселена на Север.

– Ну не все же! Кто-то остался?

– Кто-то остался, – Малкин достал из сейфа потрепанную ученическую тетрадь и стал листать страницы. – Эти «кто-то» – семьи да близкие совпартработников, да часть партактива, наиболее проверенного и преданного. Вот смотри, – Малкин остановился на нужной странице: – это мои пометки начала тридцатых… Зачитываю дословно: «13 ноября 1932 года. Решение бюро Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) о выселении из станиц Кубани двух тысяч семей единоличников и колхозников, вообще жителей станиц, открыто саботировавших хлебозаготовки. Принять к немедленной реализации». Понял? Не уверен, что это нужно было делать, но тогда ЦК и СНК готовились слушать край о причинах срыва плана хлебозаготовок и крайкому надо было показать кипучую деятельность и продемонстрировать условия, в каких приходилось работать. Обосновали полезность именно этого мероприятия. ЦК оценил этот шаг положительно и предложил Шеболдаеву назвать наиболее контрреволюционную станицу для включения в постановление. Евдокимов подсказал: Полтавскую. Родилось сильнейшее постановление ЦК, из которого я, не для истории, а для работы, кое-что тогда выписал. Послушай: «В целях разгрома сопротивления хлебозаготовке кулацких элементов и их «партийных» и беспартийных прислужников, ЦК и СНК Советского Союза постановляют: выселить в кратчайший срок в северные области СССР из станицы Полтавской (Северный Кавказ) как наиболее контрреволюционной всех жителей, за исключением действительно преданных соввласти и не замешанных в саботаже хлебозаготовок колхозников и единоличников и заселить эту станицу добросовестными колхозниками – красноармейцами, работающими в условиях малоземелья и на неудобных землях в других краях, передав им все земли и озимые посевы, строения, инвентарь и скот выселяемых… Всех исключенных за саботаж хлебозаготовок и сева «коммунистов» выселять в северные области наравне с кулаками». Все.

– А само постановление сохранилось?

– Где-то, вероятно, есть. Но мы отклонились от темы.

– А мне кажется, наоборот, приблизились. Мне кажется, заложенные в постановлении принципы отношения к коммунистам пригодны сегодня, как никогда. Может статься, я не так понял?

– Да все так. Требуя решительно искоренить саботажников путем арестов, заключением в концлагеря на длительный срок, не останавливаясь перед применением высшей меры наказания к наиболее злостным, ЦК особо отметил, что, читаю: «злейшими врагами партии, рабочего класса и крестьянства являются саботажники хлебозаготовок с партбилетами в карманах, организующие обман государства, организующие двурушничество и провал заданий партии и правительства в угоду кулакам и прочим антисоветским элементам. По отношению к этим перерожденцам и врагам советской власти и колхозов, все еще имеющим в кармане партбилет, ЦК и СНК обязывают применять суровые репрессии, осуждение на пять-десять лет заключения в концлагеря, а при известных условиях – расстрел».

– Здорово! – восхитился Сербинов. – Теперь все ясно. Это постановление… Я запишу?

– ЦК ВКП(б) и СНК СССР от четырнадцатого декабря тысяча девятьсот тридцать второго года, номер П-сорок семь пятьдесят один. Но ты на него не очень ориентируйся, все-таки это разовый документ.

– Да, но в нем отражено отношение партии к вражеским вылазкам, которые непосредственно касаются Жлобы. Умели люди работать.

– Умели, – глаза Малкина невидяще скользнули мимо Сербинова, – только дорого это умение обходилось.

– Кому?

– Всем. – Вспомнилось: лютый мороз декабря 1932-го, запруженная людьми привокзальная площадь, крики, ругань, плач, пьяные песни, команды на посадку, проклятия, доносившиеся из отъезжающих эшелонов. Четырех еле хватило, набиты до отказа. – Ладно! – очнулся Малкин от жутких воспоминаний. Сказал сурово: – Что Жлоба в Краснодаре – должен знать узкий круг сотрудников. Кому поручаешь следствие?

– Биросте. Он у нас интеллектуал, а в лейтенантах засиделся, хотя есть опыт и хватка. Пообещаю повысить в звании – будет зубами грызть.

– Жлобу? – мрачно пошутил Малкин.

– И его тоже.

– Согласен.

– О мерах предосторожности: я думал над этим. Вспомнил, как боялся Кравцов конфликтов, связанных со Жлобой.

– Что за конфликты?

– Ну, помните, в октябре было принято особое решение бюро крайкома по этому поводу?

– Впервые слышу.

– У вас тогда были поездки в Ростов, в Москву, война с Дейчем… Вероятно, это прошло мимо вас.

– Так что за особое решение?

– В дни празднования двадцатилетия Октября многие райкомы включили в свои планы массовых мероприятий выступления с воспоминаниями участников гражданской войны, в том числе – красных партизан.

– Жлоба-то при чем?

– Почти дословно было записано так: предупредить РК, что поскольку значительная часть партизан Кубани участвовала в гражданской войне под командованием ныне разоблаченных Жлобы и Ковтюха, то воспоминания партизан могут вылиться в контрреволюционную агитацию.

– Далеко глядел Кравцов.

– Хоть и враг, но был предусмотрителен. Так вот, учитывая тот опыт и важность персоны арестованного, я подготовил проект распоряжения о порядке содержания во внутренней тюрьме НКВД и вызова на допрос арестованного номер один – то есть Жлобы. Для всех, кроме следователя, он арестованный номер один. Точнее, ноль один.

– Ты сказал – проект. Почему?

– Я почему-то решил, что этот документ должны подписать вы. Видимо, исходил из его важности.

– Ладно, подпишу. Что ты в нем насочинял?

– О том, что в целях предосторожности это арестованный без фамилии, я уже сказал. Второе: категорически запрещается следователю, будь то Бироста, или кто другой, самостоятельно брать его на допрос. Устанавливаю такой порядок: следователь пишет рапорт начальнику отдела Шалавину. Тот пишет рапорт на мое имя. Я выписываю требование коменданту Валухину. Валухин берет арестованного и в сопровождении конвоя из четырех-пяти человек ведет Жлобу в кабинет следователя. Во время допроса один разведчик остается в кабинете следователя, второй стоит за дверью, периодически контролируя обстановку в кабинете. В камере со Жлобой агент, бывший его соратник, снаружи у двери – разведчик. Такой режим оправдан тем, что Жлоба – зверь. Он может напасть на конвой, перебить охрану. Не будем рисковать.

– Не будем, – согласился Малкин. – Только подумай как быть, если цепочка порвется. Как Биросте взять подследственного, если дело срочное, а тебя или Шалавина нет.

– Это утрясем, – с готовностью пообещал Сербинов. – Думаю, что он у нас долго не задержится: расколем и в Москву.

– Сказал слепой – побачим. Не настраивайся на легкий успех и Биросту не размагничивай. Черт знает, что он еще выкинет. Москвичей водил за нос? Вот то-то. Если не добудешь прямых улик – работай по косвенным. Их полно в крайкоме, горкоме, Кагановичском РК. После его ареста здорово потрясли Рисотрест. По результатам есть развернутое решение крайкома и даже указание о передаче некоторых руководителей треста органам НКВД. Поручи Биросте все поднять и приобщить к делу. И никакой липы. Понял? Дело должно быть абсолютно чистым. В общем – занимайтесь.

Сербинов поднялся, но мялся и не уходил.

– Что еще? – спросил Малкин.

– Хочу попросить вас, Иван Павлович, принять участие в первом допросе.

Малкин удивленно поднял брови:

– А что, без меня вода не святится? Впрочем, если ты настаиваешь… Скажешь, где и когда.

– Может, сегодня вечером у Биросты?

– В двадцать два, не раньше. Устраивает?

– Вполне.

– Договорились.

Малкин пронзительно посмотрел вслед уходящему Сербинову, криво усмехнулся, качнул головой: «Хитрый, бестия. Приказал не липовать, так он втягивает в дело меня. Посмотрим!»

44

– Знаешь, Федя, придется мне, видно, уходить с партработы. Крамольные мысли лезут в голову, никакого сладу с ними. Кому признаться – обвинят в протаскивании троцкистской контрабанды. Точно! Признайся мне кто в подобном месяца два-три назад – я бы поступил так же. Ей-богу!

– Раскройся, выговорись, станет легче, – отозвался Литвинов. – Догадываюсь, что у нас общая тревога.

– Может, и общая, – Осипов пристально посмотрел на собеседника. – Может, и общая. Только ты, вижу, еще можешь терпеть, а у меня нервы сдают.

– Ты об арестах партработников?

– Да.

– Вот видишь? Я был прав.

– Я не о тех, кого совсем не знал. Но вот Рыбкин, например. Легендарная, можно сказать, личность. Один из создателей РКСМ и первый секретарь его ЦК, член ЦКК РКП(б) и ВЦИК. Самая верхотура. Что там произошло – нас не посвящали, но секретарем горкома он был неплохим. Жил открыто, весь на виду. Пытался что-то сделать для города. Помнишь, с каким усердием добивался средств на строительство Краснодарской ТЭЦ? Не все, конечно, получалось, но разве мы все делаем, что планируем? Главное, что стремился дать людям то, что они заслуживают.

– Что он хотел сделать – того не видно. А вот что о себе не забывал – так это действительно все на виду.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, хотя бы его профессорство в Краснодарской ВКСХШ…

– Что там было – для меня туман.

– Для тебя. А я в это время учился в этом «тумане». Был там в тридцать пятом проректором некий Клименко… Да ты ж его знаешь?

– Знаю. Так что?

– В тридцать шестом Рыбкин сделал его ректором, прямо скажу – не по уму, а Клименко его, в благодарность, оформил и. о. профессора с повышенным окладом.

– Неужели Рыбкин не тянул на профессора? Опыт богатый.

– Я бы не сказал. Нас – студентов – его преподавание не удовлетворяло. Во-первых, знания. Поверхностные, что ни говори. Во-вторых, – задергали срывом да переносом занятий и все со ссылкой на занятость. Не успеваешь – уступи место другому, это было бы по-партийному. Дошло до того, что на полтора месяца задержал выпуск, а это, сам понимаешь, лишние расходы и немалые.

– Согласен, это непорядок. И об этом надо было лично ему заявить со всей принципиальностью. Но я не вижу здесь оснований для его ареста как врага партии и народа.

– Как говорит Малкин – был бы человек, а основания для его ареста найдутся.

– О Малкине разговор особый. Я о Рывкине, Бурове и других. В чем их обвиняют? В контрабанде троцкизма, нарушениях Устава, во вредительстве. Стандарт. После Рывкина Первым прислали Березина – крайкомовского работника, ставленника не Шеболдаева, не Ларина, а матерого энкаведиста Евдокимова. Казалось бы: проверен-перепроверен. А результат? Тот же. Я работал с ним рядом, третьим секретарем, и скажу честно: упрекнуть его не в чем. Резок – это точно. Не дипломатичен. Но не враг. Выступает на партактиве шорно-галантерейной фабрики. У него спрашивают: почему на должность первого секретаря горкома прислали чужака? Отвечает: потому что в Краснодаре не нашлось достойных. Ляпнул не подумавши, может, даже в шутку, пойди сейчас разберись, но коммунисты обиделись, завалили жалобами крайком. И вот Березин – враг. Остаемся Сапов и я. Тянем воз; Сапов первым, я вторым. Слышу упреки в мой адрес: выдвиженец Березина. Что сказать? Он приобщил меня к делу, это верно. Ну и что? Так нет же! На шестой партконференции кое-кто именно в связи с этим стал возражать против моего избрания в бюро. Если бы не поддержали Сапов и Жлоба – провалили бы. Но самое обидное впереди. В резолюции майской партконференции отмечено, что новое руководство ГК, то есть я и Сапов, взяло правильную политическую линию, мобилизовав парторганизацию на осуществление решений февральско-мартовского пленума ЦК и указаний товарища Сталина о перестройке партийно-политической работы, а в июне Сапова арестовывают как врага партии и народа. Жлобу взяли. И Вот получается, что я выдвиженец врагов народа и по всем энкавэдэшным меркам меня надо пускать в расход. И если пока не трогают, то, видно, потому, что понимают: горком полуразвален, в парторганизации города разброд и шатание, если убрать еще и меня – то вообще все пойдет прахом и тогда их тоже обвинят во вредительстве.

– Ты ничего не сказал о Шелухине…

– Это враг. Не сознательно враг, а по своей злобно-властной, бездушной натуре. Он никому не верит и всех ненавидит, хотя корчит из себя человеколюба. Он втянул меня в такую грязную историю, что и сейчас еще стыдно…

– Ты о Кацнельсоне? – высказал догадку Литвинов.

– Да. И некоторых других. Но о нем особенно.

– С чего там все началось?

– Кто-то просигнализировал Шелухину, что Кацнельсон пробрался в партию жульническим путем и фактически является беспартийным, хотя уже более пятнадцати лет на руководящей партийной работе. Шелухин вызывает меня и говорит: «Езжай в Горняцкую МТС и выясни, кто и за что был арестован в бытность работы Кацнельсона начальником политотдела. Поехал, выяснил, доложил. Тогда Шелухин послал меня в Скосырский и Анапский районы. Поехал. Никогда не думал, что материалы, которые я привез, вкупе составят страшную бомбу для Кацнельсона.

Осипов задумался. Литвинов не мешал ему, сидел молча.

– Понимаешь, – начал оправдываться Осипов, – если б он поручил мне проверку в полном объеме, я бы каждый факт так обсосал, чтобы не было сомнений. Я бы поднял материалы первой чистки, последующих – ведь оставляли его в партии, были основания. Шелухин повернул дело так, что Кацнельсон враг.

– А что с партийностью? Действительно жульничество?

– Ситуация сложная. В августе 1917-го его, как он выразился, втянули в красногвардейский отряд, который создавался большевиками. Тогда же вступил в партию. Когда немцы поперли на Украину, многочисленные красногвардейские отряды стали преобразовываться в партизанские, а из них организовался Екатеринославский полк добровольческой Красной Армии. В одном из боев его сильно контузило, товарищи, отступая, оставили его в Днепропетровске. Затем родные переправили в небольшой городок, где он отлеживался год, пока не выздоровел. В поисках сослуживцев оказался в Керчи, там его освидетельствовали и признали негодным к военной службе. Он поехал в Екатеринослав к родителям, но трудоустроиться не смог и уехал в Ростов к родителям жены. Тогда эта территория была занята белыми и, чтобы не рисковать, он уничтожил партбилет, оставив только корочку от него, а когда пришли красные, явился в ревком и ему на основании этой корочки выдали новый партбилет, но стаж указали не с августа семнадцатого, а с января двадцатого, то есть с момента обращения. Через некоторое время ему удалось добиться восстановления партстажа. Если бы Шелухин хотел проявить объективность – достаточно было запросить архив и вопрос был бы исчерпан. Но у Шелухина была иная цель. Он собрал массу компрматериалов, отдал их мне, сказал, чтоб я подготовился к докладу на бюро. Мне показалось, что материалов действительно хватает, чтобы обвинить Кацнельсона в проведении вражеской работы и я так и доложил, что вражеская работа налицо. Остальное доделали Шелухин и члены бюро: Кацнельсона сняли с работы и исключили из партии.

– Что же ему еще поставили в вину?

– Много чего. По Горняцкой МТС – развал тракторного парка и попытку спасти директора и механика МТС, совершивших вредительство. По Скосырскому райкому – развал кадровой работы, засорение руководящего звена района вредительскими элементами. По Кагановичскому району Краснодара – непринятие мер к разоблачению вражеской работы Жлобы, готовившего у него под носом восстание, сокрытие сигналов о том, что биофабрика, якобы, готовит препараты не для борьбы с эпизоотией, а наоборот, для насаждения эпизоотии, сибирки и других заразных заболеваний скота. В общем навменяли такого, что Кацнельсон вынужден был признать, что он действительно многого недоглядел, мало разоблачал и достоин снятия с работы. Единственное, о чем просил – не вешать ему ярлык врага народа.

– Да-а. Как всякий слабый, никчемный руководитель Шелухин пользовался властью бездумно и жестоко. Это очевидно. Но этого не случилось бы, если бы ему не потакали подчиненные. И ты в том числе.

– За то и корю себя.

– Значит, прозрел?

– Прозрел.

– Сейчас ситуация может измениться к лучшему. Шелухина и Кравцова убрали. Марчук, по-моему, человек дела, с ним можно работать спокойно, без дерганья и суеты, и эффективно. Конечно, вдвоем нам с тобой тяжеловато, надо подключать к работе членов бюро и актив и больше общаться с Марчуком. Он поможет. Я думаю, что до очередной конференции нам удастся выйти из прорыва.

– Если дадут. Много вредит Малкин.

– Против Малкина нужно объединяться. Личность на редкость жуткая. Говорят, у него две страсти – пьянство и охота на партийных секретарей.

– Да. В Сочи за неполных четыре года он разгромил три поколения руководителей всех уровней, начиная с первых секретарей ГК. Это я знаю точно.

– Придется ставить на место. В конце концов – прежде партия, а потом уж НКВД.

Помолчали, думая, вероятно, об одном и том же.

– Ты правильно заметил, что суетятся слабые, – задумчиво произнес Осипов. – В этом плане мне сильно нравился Рывкин. Общаться с ним непосредственно, правда, не довелось, но все его доклады на активах и партконференциях слышал. Говорил всегда уверенно, рассудительно. Не метался, не орал, не устраивал разносы, как Шелухин или Кравцов. Единственное, что в нем не терпел, так это эдакое, знаешь… гнусненькое коленопреклонение перед начальством. Какое-то безудержное чинопочитание.

– На лекциях в сельхозшколе он этих качеств не проявлял.

– То на лекциях. Там, вероятно, иная атмосфера.

А на активах, на партконференциях из него так и перло. На пятой партконференции, помню, тогда я его впервые услышал, он преподал крепкий урок подхалимажа. Тогда он вступительную речь свою начал примерно так: «Первое слово мы всегда должны посвящать человеку, имя которого воодушевляет рабочих всего мира на дело свержения капитализма. Это слово мы должны посвящать великому и славному руководителю нашей партии, великому и славному руководителю всего Советского Союза – товарищу Сталину». Вот так. Вообще он умел организовывать восторг масс, иных доводил до исступления, казалось, еще мгновение и они падут на колени отбивать поклоны.

– Трибун?

– Не трибун, но мог. Вообще эти спектакли с почетными президиумами, здравицами и другими атрибутами идолопоклонства я не понимаю.

– На шестой партконференции вы с Саповым выглядели не лучше.

– Я ж не против новых традиций, но надо думать, кого и как прославлять.

– Насчет «великого» ты дал в пересказе, или выучил наизусть? – глаза Литвинова заискрились лукавством.

– Зачем заучивать? Вот стенограмма конференции, ее и читал.

– Изучаешь? – Литвинов взглядом потянулся к серому сшиву.

– Сопоставляю с текущим моментом. Полезно. Какой-никакой, а опыт. Рывкин…

– Да черт с ним, с Рыбкиным, – отмахнулся Литвинов. – Рыбкины, Шеболдаевы – это прошлое. Думай, как обойти малкинские сети. Расставляет, гад, мастерски. Может, съездить кому в ЦК?

– Без вызова? Минуя крайком?

– Тогда написать.

– Думаешь, не пишут?

– То в частном порядке. Мы напишем официально, от имени ГК.

– Для этого, Федя, вопрос как минимум надо обсудить на бюро.

– Так давай вынесем и обсудим.

– А ты уверен, что нас поддержат? Где те здоровые силы, что еще в состоянии проявить большевистскую принципиальность?

– Думаешь, нет?

– Убедился, что нет.

– Зря ты так. Просто мы плохо знаем людей. Надо выявить всех и сплотить. Своих надо знать в лицо.

– Уже сегодня я могу подключить к работе Ильина и Галанова. Ребята верные и комидеям преданы до конца. Можно прощупать Борисова, Гусева и Матюту. По-моему, эти тоже созрели.

– Вот с них и начнем. С каждым в отдельности. Они, в свою очередь, проведут работу с теми, кому доверяют. Если не на бюро, то на очередной партконференции надо будет выступить подавляющим большинством против этого мракобесия. Не сплотимся – перещелкают по одиночке.

– Знаешь, Федя, я очень верил в тебя, но сейчас у меня к тебе отношение особое.

Расстались. Оставшись один, Осипов долго думал о состоявшемся разговоре. Да, органы НКВД распоясались.

Малкин замахнулся на партию – это очевидно. Зачем ему это нужно? Какую цель преследует? На словах отстаивает интересы партии, на деле бездумно избивает партийные кадры. Кто он, этот Малкин? Может, тоже замаскировавшийся враг? Или недоумок? В развороченном бурей быте оказалось много дерьма, которое так стремительно хлынуло во властные структуры, что волей-неволей приходится жить с оглядкой, не доверяя не только ближним своим, но нередко перепроверяя и свои собственные мысли и чувства. Литвинов, конечно, прав, бороться с Малкиным нужно, иначе вскоре не только город – край превратится в сплошные малкинские застенки. Ведь по рассказам очевидцев, подвалы бывшей адыгейской больницы битком набиты людьми, арестованными в ходе различных операций, которым нет числа. Какие методы борьбы избрать? Партийные? Вряд ли это возымеет действие на члена Оргбюро ЦК. Даже Марчук не решится на открытый конфликт с УНКВД. Собрать неопровержимые факты нарушения ревзаконности, которых немало, обобщить и преподнести ЦК как систему произвола? Или не трогать, Не подвергать опасности себя и людей? А вдруг для арестов есть основания? Отпускают же некоторых после того, как досконально проверят их нутро! В конце концов враг маскируется, и кто знает, что таилось в душах предшественников: всех их осудили, а раз осудили – значит, вина доказана, значит было в их действиях что-то такое, что противоречило истинным целям партии, что недоступно было общему пониманию и воспринималось всеми как правильное партийное дело. Но если это так, почему органы не вывернули их наизнанку, не выставили на всеобщее обозрение, смотрите, мол, вот их настоящее нутро? Идет время, уже не только их, Шеболдаева пустили в расход, причем задолго до вынесения приговора, а парторганизация располагает лишь общими формулировками, объявленными представителем УНКВД по Азово-Черноморскому краю на заседании бюро при рассмотрении вопроса об их исключении из партии. Неужели крайком довольствуется такими же формулировками, когда санкционирует арест членов партии? В докладах, правда, иногда проскальзывают отдельные факты, но они вызывают недоумение и только. Говорят: Рывкин и Буров стремились разорить колхозы. Какие колхозы? Пригородной зоны? Так они здравствуют и, вероятно, будут здравствовать. В крае?

Какое они имеют к ним отношение? «В ряде районов, – звучит иногда с трибун, – выявлены недоброкачественная прополка, плохие посевы, бездушное отношение к коню и вредительские акты в отношении сельхозмашин». Допустим все это имеет место, но при чем здесь Рывкин? Если тракторист плохо посеял (что значит плохо?), колхозник плохо прополол, – кто еще, кроме виновника, должен за это отвечать? Конкретный тракторист, конкретный колхозник. В какой-то степени – организаторы их работы: звеньевые, бригадиры, агрономы, председатели колхозов, в какой-то степени райкомы-райисполкомы в лице соответствующих отделов, управлений. В случае с Рыбкиным все промежуточные звенья в стороне, а он в бороне. Называют факты иного рода: в какой-то парторганизации коммунисты приняли в партию человека, ранее исключенного, из ее рядов за уголовное преступление. Ошибка? Конечно. Грубая? Вопиющая. Но если есть коммунисты, давшие этому человеку рекомендацию, если есть партийная организация, проголосовавшая за его прием, если есть, в конце концов, райком, который подтвердил решение о приеме – почему ответственность за это несет секретарь горкома партии? Непонятно, непонятно и еще раз непонятно. Нелепица, чертовщина, вакханалия. Кто-то где-то проявляет идиотскую болезнь – беспечность, а секретарь расплачивайся жизнью.