Текст книги "Коридоры кончаются стенкой"

Автор книги: Валентин Кухтин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 55 страниц)

– Но Дагин признает факт подготовки, – возразил Миронович.

– Признает. И Кабаев признал… после порки. Нет. Эту линию надо сворачивать. Она к добру не приведет.

– Давайте отрабатывать ее походя. За основу взять отравление Аллилуева, – не сдавался Миронович. Велик был соблазн размотать крупное дело.

– Аллилуев? Здесь, пожалуй, больше шансов. На этот шаг они могли пойти, потому что есть на кого отвести удар. На врачей прежде всего: передозировка серных ванн. Далее – поездки Аллилуева в Гагры на прогулку, встречи с Блюхером и другими… Мало ли где его могли подкормить.

– Аллилуев не личность. Зачем он им нужен? – засомневался Буров.

– Не личность, – подтвердил Влодзимирский. – Но он родственник Сталина. Опальный родственник. В случае его убийства возникают суды-пересуды, сомнения, подозрения, словом – общественный резонанс. Ложится тень на Сталина…

– А если мы докажем, что он отравлен группой Малкина – мы эту тень с имени вождя снимем, – подхватил Миронович.

– А как же быть с обнародованным заключением врачей? – снова высказал сомнение Буров.

– Какое нам дело до врачей! – усмехнулся Влодзимирский.

– Докажем отравление – займемся врачами, – поддержал его Миронович. – Но от версии подготовки покушений на вождей отказываться нельзя, тем более что в делах Малкина и других материалы на этот счет имеются.

– Ну, давай. Тебе не терпится отличиться – поручаю. Работай.

– У меня есть вырезка из газеты, – с тоской глядя на Влодзимирского, сказал Буров. По всему было видно, что решение об отработке версии об отравлении Аллилуева ему пришлось не по душе. – Там заключение СМЭ по Аллилуеву. Я сейчас, через минутку притащу ее. – Он быстро вышел, и не успели помощник начальника следчасти и старший следователь обменяться мнениями по поводу его настырности, вернулся с пожелтевшим, выгоревшим на солнце листком. – Вот! «Смерть Аллилуева последовала от остановки сердца вследствие хронического заболевания артериосклерозом, повлекшим за собой тромбоз правого сердечного верха»!

– Это, Буров, официальный документ, который следствие вполне может опровергнуть. Тромбоза могло и не произойти, если бы убийцы, подсыпав яд, не создали для него благоприятные условия. Ведь так? Так. Даже если мы не докажем отравление, разговор о нем с подследственными будет стимулировать их сговорчивость. Так что игра стоит свеч! – Влодзимирский резко поднялся. – Ты, Буров, стал не в меру осмотрителен. Ладно. Я тебя к этому делу привлекать не буду.

– Да я, товарищ капитан, ничего, я не против, только хотел ввести в курс дела, чтобы знали точку зрения официальной медицины.

13

Утром надзиратель подал в кормушку вместо обычной тюремной баланды порцию горячей гречневой каши, обильно сдобренной сливочным маслом.

– Оказывается, в Лефортово есть сливочное масло? – улыбнулся Малкин.

– Не для всех, – ответил надзиратель. – Это вам подарок от товарища Сергиенко. По его просьбе тюремное начальство распорядилось, – угрюмый затворник расплылся в щедрой улыбке, обнажившей коричневые зубы.

– Ну, спасибо, если так, – Малкин поднял глаза на надзирателя и застыл в недоумении: память выхватила из далекого прошлого образ юного красноармейца, почти ровесника. – Послушай… брат, – произнес он срывающимся полушепотом, пристально глядя в глаза надзирателя, – глазам не верю… Может, вспомнишь? Восемнадцатый год… Ленинский декрет, помнишь? «Социалистическое отечество в опасности», помнишь? Отряд добровольцев, мы с тобой рядом, в одной шеренге… Ну? Вспомнил? Тебе тогда котелка не досталось, хлебали из моего… Петроградское направление… Ну?

Надзиратель вспомнил. Испуганные глаза его метнулись по коридору вправо-влево:

– Тихо. Поговорим потом. Чем помочь?

– Перешли в Краснодар письмо. Нужны бумага, карандаш…

– Так нельзя. Обнаружат – расстреляют. Вот, – он протянул ему обрывок оберточной бумаги, – пиши на этом. В случае чего – скажешь подобрал… придумаешь где…

– Чем писать-то?

– Карандаш не дам. Обнаружат – хана.

– Чем же?

– Ну, хоть… кровью.

– Кровью? – у Малкина перехватило дыхание.

– Так все делают… После допросов у каждого столько ее хлещет… Можно книгу написать, не то что письмо. Палочку из хлебного мякиша скатай и пиши.

– Спасибо за науку.

– А карандаш нельзя. Сразу спросят, где взял, – надзиратель заговорщицки улыбнулся, подмигнул, помялся, закрыл «кормушку» и ушел. Малкин, растроганный, остался стоять у двери, держа в руках миску с дымящейся кашей.

Он не стал дожидаться очередного допроса. Зубами прокусил мизинец.

«Краснодар, крайком, Ершову, – писал он телеграфно, экономя бумагу, время и кровь. – Нахожусь Лефортово. Подвергают жестоким пыткам. Страдаю без вины. Подписываю все, что требуют, нет сил терпеть. Помоги выкарабкаться. Преданный партии, Сталину – Малкин». Последняя строчка для следствия, если записка попадет в его руки.

Через три дня надзиратель сообщил, что письмо отправлено. Медленно текли дни. Обстоятельного разговора с надзирателем не получилось. Он откладывал его со дня на день, а затем исчез.

«Испугался, – догадался Малкин. – Шут с ним. Мне-то от него ничего и не надо. Доброе отношение – это уже немало. Жаль, не успел передать письмо жене. Впрочем, это, может быть, даже к лучшему: если она арестована – было бы плохо обоим».

Очередной допрос начался с пережевывания предыдущих показаний.

– Подведем некоторые итоги, – заявил следователь, раскрывая пухлое дело с торчащими закладками. – Мы тщательно проанализировали ваши показания. – Будем считать, что период с восемнадцатого по тридцать третий отработан более-менее. Центральный военно-исторический архив и многочисленные свидетели правдивость ваших показаний подтвердили. Но есть один момент, который вызывает сомнения.

– Я готов их развеять.

– Вы это, конечно, сделаете, но не думаю, что охотно, – возразил следователь. – Есть данные, что в двадцатом году, находясь с заданием в тылу у Врангеля, вы умышленно дезинформировали командование Девятой армии о времени и месте высадки Улагаевского десанта, что позволило ему беспрепятственно захватить Приморско-Ахтарскую и блокировать Тимашевский железнодорожный узел.

– Вам дали неверные сведения, – мягко возразил Малкин. Наученный горьким опытом, он стал избегать резких выражений.

– Верные – не верные, – будем разбираться. Итак, после освобождения Новороссийска вас перебросили в тыл Врангеля и вместе с остатками разбитой Добровольческой армии вы перебрались в Крым?

– Нет. После освобождения Новороссийска я некоторое время оставался там в должности комиссара обороны. Затем по заданию партии и правительства перебрался в меньшевистскую Грузию.

– Нелегалом?

– Почти.

– И что дальше?

– В апреле на Кубани возникло, повстанческое движение во главе с Фостиковым. Оно быстро охватило горные районы Майкопского, Лабинского, Баталпашинского отделов. Появилась информация о стремлении Фостикова вступить в контакт с Врангелем, а в июне – июле стало известно, что Врангель готовит десант на Кубань в надежде соединиться с повстанцами, захватить Кубань, а затем и весь Северный Кавказ. Насколько достоверна эта информация, мне и было поручено выяснить.

– Почему направили именно вас?

– Работа была сложной, требовался профессионал.

– Вы считали себя таковым?

– Выбор был сделан командованием Девятой армии.

– Какое задание вы получили?

– Разведать морально-политическое состояние армии и тыла, подтвердить или опровергнуть информацию о десанте. Если он действительно готовится – выяснить время и место высадки, наличие резерва и возможности его использования в случае удачи или неудачи, узнать, кому поручено проведение операции.

– Всю эту работу вы должны были выполнить один?

– Нет. Меня обеспечили явками в Севастополе, Симферополе, Феодосии и Керчи.

– Что вам удалось выяснить и что из этого вы скрыли от командования?

– Собранную информацию я немедленно передал по назначению.

– Вы лжете, Малкин. Как раз этот момент нами детально изучен. Каким вы застали положение в Крыму?

– В первые же часы пребывания там я понял, что на территории, подвластной Врангелю, установлен жестокий диктаторский режим. Свирепствовали сыск и военно-полевые суды. Людей хватали по малейшему подозрению. В качестве наказания применялись лишь две меры: расстрел и оправдание.

– Оправдание – в качестве наказания?

– Да. Это разновидность расстрела.

– Уточните, – насторожился следователь.

– Арестованного, в отношении которого не было прямых улик, не расстреливали сразу, а оправдав на бумаге, высылали в Советскую Россию. При переходе линии фронта его уничтожали. Иногда эту меру применяли в чистом виде: не оправдывали, а приговаривали к высылке и таким же макаром уничтожали.

– Как обращались с перебежчиками с советской стороны?

– Их арестовывали и содержали в тюрьме до выяснения.

– Такой режим способствовал порядку?

– Нет. Несмотря на строгость, на территории процветала преступность. Грабежи, убийства, казнокрадство. Чиновничество от мала до велика погрязло во взяточничестве…

– То есть полное разложение?

– Да. В таких условиях, как вы понимаете, содержать боеспособную армию было невозможно.

– Вот тут как раз и сработала ваша провокаторская сущность.

– Не понимаю.

– Вы пытались создать у командования мнение, что ему придется действовать против разложившейся и небоеспособной армии. Размагничивали командование.

– Я был не единственным источником информации. Командование имело возможность сопоставлять, сравнивать, уточнять.

– Что вы узнали о десанте?

– Подготовка к нему ни для кого не была секретом. Об этом знали все. Уроженцы Кубани вербовались в десант открыто, беспрепятственно переводились из других частей и сосредоточивались в Керчи и Феодосии. Многие из них, будучи уверенными в успехе операции, прибывали туда с барахлом и семьями. В Крыму тогда бытовало мнение, что население кубанских станиц ждет не дождется своих избавителей, и в случае их вторжения готово чуть ли не поголовно подняться против советской власти.

– Как вы доложили командованию об истинной цели десанта?

– По данным, которые мне удалось получить, щетинная его цель состояла в том, чтобы создать на Кубани очаги вооруженной борьбы там, где население не приняло советскую власть, и объединиться с повстанческими отрядами Фостикова. За счет местных казаков пополнить армию и, как я уже говорил, развить операцию дальше на Черноморье, Терек, Ставрополье, Дон и, возможно, на Украину.

– Почему вы не сообщили командованию о времени и месте высадки десанта?

– Время я сообщил предположительное. Места высадки не знал.

– Вы только сейчас сказали, что части, из которых формировался десант, сосредоточивались в Керчи и Феодосии. Разве трудно было предположить, что погрузка его будет производиться там же, а следовательно, высадка – в ближайшей точке.

– У меня не было задания высказывать предположения. Я освещал обстановку. Командование должно было предположить место высадки, исходя из анализа всей собранной информации. Что касается оценки состояния тыла – я, на мой взгляд, дал ее верно.

– Это на ваш взгляд…

– Да. Я отмечал в частях Улагая, собственно, во всем его воинстве, организационные недостатки, междоусобицы, интриги. Они были и сразу сказались на результатах, как только десант высадился на Кубани.

– Как они проявились?

– Что, рассказывать подробно?

– Конечно. А вы куда-то торопитесь?

– Мне торопиться некуда.

– Ну вот и отвечайте на вопрос.

– Хорошо. Когда был объявлен поход на Кубань, к Врангелю ринулась старая кубанская войсковая администрация, пересиживавшая черные дни в Крыму, и потребовала восстановления ее в правах и переправки на Кубань в полном составе. Врангель почему-то выразил старому аппарату недоверие и приказал Улагаю сформировать новый. При погрузке на корабли путь старой администрации был прегражден, но каким-то образом она все-таки достигла пределов Кубани. Грызня между старой и новой обернулась невероятной жестокостью по отношению к казакам на захваченной территории и оттолкнула их от «избавителей». Это первый момент. Второй момент: десант не имел запасов оружия, и когда толпы местных повстанцев и зеленоармейцев Приморско-Ахтарской, Бриньковской, Ольгинской и других станиц вышли из плавней, их нечем было вооружить. Поболтавшись два-три дня без оружия, они снова уходили в камыши или разбегались по домам. Отсутствие продовольствия вело к грабежам и восстанавливало население против десанта.

– Где вы находились во время высадки десанта?

– В общей массе. А затем при оперативной части штаба генерала Улагая в Приморско-Ахтарской.

– Почему скрыли от командования, что высадка будет произведена в Приморско-Ахтарской?

– О местах погрузки я информировал. О месте высадки не знал. Тем более что десант высаживался одновременно в трех точках.

– Вы знаете, во сколько жизней обошлось Девятой армии это ваше незнание?

– В районе Приморско-Ахтарской на момент высадки десанта находилось всего лишь две роты красноармейцев, которые не приняли боя и отошли. Не знаю, может быть, нашему командованию удалось разгадать замысел и отход был умышленным, чтобы завлечь Улагая вглубь. Увлекшись наступлением, генерал оставил Приморско-Ахтарскую – главную базу десанта, ринулся на Тимашевскую с прицелом на Екатеринодар – и потерял половину десанта. Нашим удалось провести у него в тылу ряд важных операций и вынудить оперчасть бежать в Ачуево. Конец вы знаете: Улагаю пришлось бежать, а Врангель не смог выделить ему резерв для оказания помощи.

– У него его просто не было, – заметил следователь.

– Да. Для этого ему пришлось бы сорвать операцию в Северной Таврии.

– Складно вы, Малкин, врете. Или все-таки вы рассказали правду?

– Мне нет смысла что-нибудь скрывать или преувеличивать, тем более что этот эпизод не ухудшит и не улучшит моего положения. Я ведь понимаю, что моя песенка спета.

– Не надо так мрачно, Малкин. Кто знает, куда кривая выведет? Какими были ваши отношения с Кабаевым до вашего разоблачения?

– Сугубо служебными.

– А он утверждает – дружескими.

– Значит, он воспринимал их такими. Я же утверждаю, что отношения с ним были чисто служебными. Но среди других я его выделял особо, потому что он отличался от прочих живостью ума и большим трудолюбием.

– Пьянство с подчиненными входило в круг ваших служебных обязанностей?

– Разумеется, нет.

– С Кабаевым вы пили систематически. Значит, налицо неслужебные отношения.

– Кроме служебных существуют еще чисто человеческие отношения. С Кабаевым мы давно работали вместе, я знал его как порядочного человека, доверял ему, а когда стал начальником Управления – взял к себе на ответственную должность. Или вы полагаете, что, возвысившись, я должен был порвать со своими прежними привязанностями?

– Вот видите, как вы противоречивы. Говорите о привязанностях. Значит, ваши отношения были достаточно близкими?

– Я уважал его, доверял и ценил как специалиста высочайшего класса.

– И он использовал вашу привязанность к нему в корыстных целях?

– Нет. Этого не было.

– Однако именно к вам он обратился с просьбой вернуть его с ДВК в Сочи?

– Когда я работал начальником Сочинского горотдела НКВД, он ежегодно приезжал в Сочи в особый курортный период для оказания практической помощи. Уже тогда я решил взять его к себе заместителем, так как чувствовал в нем массу творческой энергии. Более того, я уже обговорил с ним этот вопрос, получил принципиальное согласие и собирался обратиться с рапортом в УНКВД к Люшкову. Перед отъездом в ДВК, о чем я не знал, Люшков вызвал меня к себе с докладом о состоянии дел. Я, воспользовавшись случаем, заговорил с ним о Кабаеве. Люшков, выслушав меня, пообещал решить вопрос положительно, но сподличал и увез его с собой.

– И вы бросились на выручку?

– А почему я должен был отдавать кому-то толкового работника? Я обратился с рапортом к Фриновскому, и он помог.

– Почему он пошел вам навстречу? Разве ДВК не нужны толковые кадры?

– Разумеется, нужны. Но обеспечение безопасности руководителей государства в Сочи я все-таки ставил на передний план.

– Вы лицемерите, Малкин. Кабаев нужен был вам как участник заговора, как один из исполнителей ваших террористических замыслов.

– Я не понимаю, о чем вы говорите. По-моему, в самом начале мы определились, что ни о каких терактах речи быть не может, поскольку их просто не существовало…

– Я говорю о террористических актах, которые вы по заданию Дагина намеревались осуществить в отношении товарищей Сталина, Калинина, Жданова, Ворошилова и других видных партийных и государственных деятелей.

– Это неправда. Я это категорически отвергаю.

– Естественная реакция врага народа, поэтому я на вас не обижаюсь. Кабаев, Абакумов, Шашкин – все близкие вам люди, которыми вы укрепляли кадры Управления, без всякого нажима со стороны следствия дали показания о подготовленных вами терактах, исполнителями которых они должны были явиться.

– Это неправда. Такие показания они не Могли дать без нажима.

– Вот их протоколы. Читайте! – следователь подвинул Малкину дело, открытое на одной из закладок. – Вот отсюда: «Установку по террористической работе я получал непосредственно от Малкина…» и до сих.

Малкин прочел.

– Не верю! Такого не может быть. Он не мог показать такое.

– Вы не верите своим глазам?

– Я не верю, что эти показания даны добровольно.

– Я разрешаю вам прочесть весь протокол. Показания Абакумова и Шашкина тоже. Читайте! И обратите внимание на детали. Фантазия следователя не может дойти до таких подробностей. И под нажимом такие детали не дашь. Читайте, читайте! – следователь отошел к окну, оставив Малкина наедине с делом. Он медленно вчитывался в показания Кабаева, обдумывая каждую фразу, и чем далее читал, тем более убеждался: Кабаев предал. Нет, не предал – оговорил. Оговорил себя и его, Малкина. Все установки на повышение бдительности, которые он дал Кабаеву в преддверии особого курортного периода: рациональная расстановка трассовой агентуры, выявление и устранение всех неблагонадежных в сфере обслуживания, устранение помех для движения транспорта на маршрутах передвижения специальных кортежей и даже меры по обеспечению безопасности в Красной Поляне – все было дано с обратным смыслом. Вероятно, авторы протокола умело использовали материалы оперативных совещаний, чтобы придать достоверность выдвигаемому обвинению. «Бедный, бедный Кабаев! Представляю, как ты мучился, подписывая эту стряпню, и как терзаешь себя сейчас, если еще жив!»

– Все, что здесь написано, лопнет, как мыльный пузырь, если вы внимательно ознакомитесь с протоколами оперативных совещаний в Сочи. Я как раз давал противоположные по смыслу указания. Соответствующие пометки есть в моих записных книжках, которые наверняка изъяты при обыске. Я убедительно прошу вас ознакомиться с этими материалами, приобщить их к делу и учесть при оценке моей деятельности.

– Все ваши протоколы и записные книжки – камуфляж на случай разоблачения. Вы заметили, я все время отношусь к вам как к опытному, умному врагу. Именно таким я вас считаю. И потому уверен, что на совещаниях вы говорили правильные вещи, а наедине давали Кабаеву указания, соответствующие вашим истинным намерениям.

– Но между указанием и его исполнением пропасть, которую надо преодолеть. Допустим, я начинил Кабаева отрицательным зарядом. Как его реализовать? Оперативный состав слышал мои установки, как же он будет выполнять распоряжения Кабаева, прямо противоречащие моей позиции?

– Показания Кабаева перекрыты признаниями Абакумова и Шашкина, которых вы тоже вовлекли в террористическую деятельность.

– Никакой террористической деятельности не предполагалось.

– Не лгите, Малкин. И перестаньте упорствовать. Ваша борьба со следствием ни к чему путному не приведет. Подписывайте протокол…

– Не могу. Подпишу что угодно, только не это. Террор, убейте, на себя не возьму.

– Хватит истерики, Малкин! – следователь раздраженно подвинул протокол. – Ну!

– Не могу. Фальсификация была – я признал. Необоснованные аресты были – не отрицаю. Меры физического воздействия к арестованным применяли. Всему этому есть объяснения. Но террор! Против руководства страны! Как его объяснить? Это же безумие – покушаться на тех, за кого отвечаешь головой!

– Безумие отрицать очевидное, – следователь жестко хлопнул ладонью по делу. – Факты подготовки покушений у меня лично не вызывают никаких сомнений. Почему же вы упорствуете? Даже Дагин сознался в том, что давал вам установки на террор, что намеревался прибыть в Сочи со своей группой, не очень, видимо, доверяя вам.

– Дагин? Он сказал, что давал мне установки? Он что… называет меня? Но это же бред! Это же противоречит здравому смыслу!

– Ничего не противоречит. Отравили же вы Аллилуева. Тоже, казалось бы, зачем?

– Аллилуева? Я? – сердце Малкина вздрогнуло, мерзко засосало под ложечкой, в глазах помутилось, и он медленно сполз со стула.