Текст книги "Коридоры кончаются стенкой"

Автор книги: Валентин Кухтин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 55 страниц)

Осипов решительно не понимал, что происходит. «Не за свое дело взялся, браток, – ворчливо корил он себя. – Не надо было поддаваться уговорам. Стоял бы сейчас у станка, творил бы помаленьку рекорды, давал бы новую жизнь речным судам, строил бы коммунизм. И не болела б душа, что стал поперек чьей-то карьеры, что сломал, пусть не по собственной воле, чью-то судьбу. Там у каждого свой станок. Содержи его в порядке и он не подведет. Способен-на рекорд – действуй, показывай свое умение, никого не сживая со света. В детстве так и мечталось: стоять у станка, хорошо зарабатывать. Но судьба – девка своевольная и распорядилась по-своему. Не заметил, как круто понесла и вдребезги разбила все мечтания.

С чего все началось? В двадцать пятом случайно попал в комсомольский актив. И словно с цепи сорвался: после работы с друзьями мчался на митинг, вместе со всеми спорил до хрипоты. Кого-то славословил, кого-то разоблачал, ходил на субботники, вкалывал там в поте лица – строил социализм в одной, отдельно взятой стране, и мечтал избавить человечество от капиталистического рабства. В кипучей буче все явственней стал выделяться его голос. К нему прислушивались, с ним советовались, а через пару лет юные водники избрали его своим вожаком. Началось привыкание к власти, и хоть не был честолюбив, нередко в мечтах видел себя шагающим впереди комсомольских масс с разорванной грудью и пылающим сердцем, высоко поднятым над головой.

Безоглядная вера в социалистическую идею, которую Осипов неосознанно, но весьма впечатлительно демонстрировал на различных кворумах, и готовность бороться за нее до последнего вздоха пришлись по душе партийному руководству района. И вот его как передового рабочего и комсомольского вожака «зазывают» в партию, вводят в состав бюро районного комитета ВКП(б), а в тридцать шестом, после неожиданного ареста Рывкина и его команды, избирают третьим секретарем ГК.

Что он умел тогда? Вкалывать у станка до седьмого пота, митинговать и спорить до хрипоты. Наловчился председательствовать на собраниях, вести заседания. При низшем среднем образовании страстно желал быть впереди. Соглашаясь на должность в горкоме, понимал, что берется за трудное дело. Были сомнения: хватит ли жизненного опыта? Ведь конкретной политикой заниматься не приходилось, самостоятельно принимать важные решения – тоже. Но не с нуля ж начинать! Что-то делали его предшественники. И потом – есть опытные партийцы, которые всегда подскажут и помогут. Нет. Не хватило сил взять самоотвод, как это сделал, скажем, Галанов. Рассчитывал поднатореть: не боги горшки обжигают. Вскоре почувствовал, что зря согласился. Мало крепко желать руководить. Нужен навык. Нет навыка – нет большого дела. Что-то ему, конечно, удавалось. В отношениях с людьми был внимательным, жертвенным. Знал их нужды, заботы, старался помочь. Но партия – не благотворительное заведение. Партия – боевой отряд, с жесткой дисциплиной. Она не терпит нытья и своеволия и постоянно борется, самоочищается и несет потери. И какие потери! За время массовой чистки только городская парторганизация сократилась на 675 человек. За время проверки партдокументов из ее рядов исключено еще 630 человек. В результате обмена партдокументов было изгнано еще 24 человека. А сколько исключено в связи с арестами и осуждением за контрреволюционную деятельность! И это при строжайшем отборе при приеме? Кто они, исключенные, арестованные, осужденные? По документам – кулаки, торговцы, бывшие офицеры царской армии, бывшие добровольцы белой армии и другие, явно враждебные элементы. А к какой из этих категорий можно было бы отнести Кацнельсона?

В конце тридцать шестого после обмена партдокументов было официально объявлено о завершении массовой чистки в партии. При этом с удовлетворением было отмечено, что теперь в ее рядах остались наиболее стойкие и преданные люди. Начался тридцать седьмой год, состоялся февральско-мартовский Пленум ЦК и снова заработали жернова массовой чистки, только теперь уже санкция парторганизации на арест коммуниста не требовалась. Все чаще горком ставился перед фактом: «Органами НКВД, – шло в горком письмо за подписью Малкина, – арестован как враг партии и народа такой-то. Решите вопрос о его партийности». И вопрос решался. Спокойно, покорно, без суеты, на полном доверии к органам НКВД, зачастую без обсуждения. За исключение голосовали единогласно, пряча глаза друг от друга. Что поделаешь, мол, арестован – значит, враг. НКВД не ошибается. Осипов подсчитал: за год на краснодарских заводах-гигантах имени Седина, Калинина, на «Главмаргарине» по инициативе НКВД сменилось по четыре-пять секретарей парткомов. Отличный работник, стахановец, активный коммунист, пользующийся огромным доверием и уважением товарищей по партии, выявивший не одного врага партии, избирается секретарем и словно приговаривается к смертной казни: через два-три месяца его бросают в подвалы НКВД.

Знает ли Сталин о том, что происходит в партии? Знает. Не может не знать. Понятно, отчетность поступает ему в соответствующей интерпретации, но неужели не настораживают массовые исключения и аресты коммунистов? Или для него это естественный процесс? Подтверждение его гениального предвидения об обострении классовой борьбы по мере упрочения позиций социализма? Что-то здесь все же не так. Где-то, на каком-то уровне срабатывает коварная вражья рука.

Просматривая почту, Осипов обнаружил анонимное письмо, в котором сообщалось о пытках, применяемых чекистами к арестованным в «адыгейке» и внутренней тюрьме НКВД. Подробно излагались похождения Малкина. Как поступить? Рассмотреть письмо на бюро? Не подтвердится – обвинят в распространении заведомой клеветы на члена Оргбюро ЦК ВКП(б), депутата Верховного Совета СССР. Проверить, а потом рассмотреть. Вряд ли это даст объективную информацию. После мучительных размышлений Осипов решил прежде, чем что-то предпринять, переговорить с секретарем парткома УНКВД. Затем посоветоваться с Марчуком, попросить его поручить проверку сотруднику крайкома.

А может, лучше сначала пообщаться с Марчуком? Малкин – член Оргбюро ЦК, значит, разбираться с ним сподручней крайкому. Только сможет ли Марчук принять правильное решение? Это ж при нем в декабре тридцать седьмого Оргбюро приняло особое решение о замене грамот ударника-стахановца сельского хозяйства, которыми были награждены передовики в тридцать шестом – тридцать седьмом годах, лишь на том основании, что грамоты подписаны разоблаченными врагами партии и народа? Или это не его идея? Довольно глупая, кстати сказать… Может, было указание ЦК? Запутавшись основательно, Осипов отложил письмо в особую папку: надо посоветоваться с Литвиновым. Федя в этих делах разбирается лучше. Тем более что в горком пришел с должности заместителя директора по политчасти Пашковской МТС. Опыт наработан хороший.

45

Заканчивая планерку, Малкин отыскал глазами Безрукова.

– Николай Корнеич! После планерки ко мне. Прихвати рапорт Одерихина и дело Пушкова.

– У меня нет ни того, ни другого, – с некоторой нервозностью ответил Безруков.

– Тогда зайди без того и другого, – озлобляясь, приказал Малкин.

Безруков стушевался и обреченно посмотрел на Сербинова. Тот напрягся, побагровел и опустил глаза. Присутствующие недоуменно переглянулись.

– Все свободны, – объявил Малкин. – У кого есть вопросы – заходите с десяти до двенадцати. После – я в крайкоме.

Все вышли. Сербинов задержался.

– Иван Павлович! С Одерихиным ты поручил разобраться мне.

– Да. А сам хочу разобраться с Безруковым.

– Мне присутствовать?

– Не надо. Займись своими делами. Подготовь необходимое для допроса Жлобы.

Сербинов удалился. Вошел Безруков.

– Разрешите, товарищ майор?

– Садись. Тебе звонил Кузнецов по делу Пушкова?

– Звонил.

– Ты вник?

– Я вызывал Кузнецова с делом.

– И что?

– Из материалов видно, что арестован именно тот Пушков, на которого получена санкция прокурора.

– Какого прокурора?

– Водной прокуратуры.

– Ты не хуже меня знаешь этого придурка. Он не глядя подмахнет постановление на свой собственный арест. Но ты не Юли. Не прикидывайся дурачком. Прекрасно знаешь, что санкция испрошена не на того Пушкова, которого следовало арестовать.

– Из дела этого не видно.

– Из дела не видно. Но из донесения агента видно, что Пушков Петр к контрреволюционной деятельности брата не причастен. Его имя проходит, там как родственная связь.

– Я дело-формуляр не читал.

– Как же ты разбирался?. Одерихин прямо указывает, на каком этапе допущена ошибка, и ты должен был начать проверку с агентурного донесения. Разве не так?

– Мне были доложены только следственные материалы.

– Тебе было доложено то, что ты потребовал. Ты затребовал дело-формуляр?

– Нет.

– Почему?

– В материалах следствия есть санкция прокурора. Я доверился ему.

– Прокурору?

– Да.

– Ты, вероятно, думаешь, что я буду валандаться с тобой, как ты с Кузнецовым. Не буду. Я тебя сейчас же, немедленно спущу в камеру и это будет твое последнее пристанище. Как ты ведешь себя? Дело-формуляр не доложили – виноват Кузнецов. Санкция дана на арест невиновного – виноват прокурор. А ты кругом чист? Как начальник отдела ты обязан был истребовать и изучить все материалы. А ты что сделал? Одерихин додумался состыковать материалы, а ты не сообразил? Может, вас поменять местами? Так ты, по-моему, сейчас и на оперуполномоченного не тянешь… Максим арестован?

– Нет.

– Значит, истинный контрреволюционер гуляет на свободе, а человек, преданный советской власти, член партии арестован?

– Во-первых, Петр «исключенец». Его изгнали из партии при обмене документов. Во-вторых, Максиму семьдесят лет и его бы никто не арестовал.

– Где, в каком законе ты прочел, что семидесятилетние враги народа не подлежат аресту?

– По этому пути идет практика.

– И потому надо арестовывать невиновного?

– Я сказал, что он «исключенец». И потом… Он дал признательные показания.

– Одерихин в рапорте указал, при каких обстоятельствах он дал эти показания. Если я применю к тебе твои методы, ты признаешься, что убил сына Ивана Грозного. В общем так: если ты не уладишь конфликт, я пропущу тебя через «тройку». Понял? Такие дураки ни органам, ни контрреволюционерам не нужны, от них сплошной вред.

Безруков молчал. Крупные капли пота скатывались по его побелевшему лицу. Казалось: еще мгновение и с ним случится обморок. Малкин был доволен эффектом. Сказал чуть мягче:

– Одерихина вызови в Краснодар на два-три месяца. Обеспечь работой под твоим личным контролем. Не зверей, будь с ним помягче. Ознакомь с методикой допросов, применяемой в УНКВД. Вдолби ему, что эта методика одобрена ЦК партии и применяется повсеместно. Втяни в перспективные допросы с пристрастием. Именно в перспективные. Создавай обстановку, в которой он наряду с другими вынужден будет применять к арестованным меры физического воздействия. Запачкай его так, чтоб ему было не отмыться. Не сделаешь этого – пеняй на себя. С Пушковыми кончай. Все.

– Мне… можно идти? – Безруков нетвердо поднялся и стал, держась рукой за спинку стула.

– Я же сказал: все. Или ты со мной не согласен и предпочитаешь камеру?

Безруков, пробормотав подавленно «извините», пошел к выходу. Осторожно, словно боясь потревожить разомлевших от тепла мух, отворил дверь и вышел, плотно прикрыв ее за собой. Малкин проводил его взглядом, подумал: «Как же все мы жидки на расправу! Чужие судьбы ломаем не задумываясь, за свои дрожим. Ладно, Безруков, посмотрю как ты будешь выкручиваться. В любом случае ты у меня в кармане».

46

Приступая к формированию аппарата управления, Малкин допускал, что на первых порах среди сотрудников, как неизбежное зло, возникнут обособленные противоборствующие группы, которые по-чекистски, тихой сапой станут квалифицированно и жестоко «давить» друг друга, стремясь утвердить свои позиции, ни на йоту не поступаясь личными интересами. Поэтому он с первых дней стал окружать себя «своими» людьми – «сочинцами» и «краснодарцами», комплектуя из них основные службы и создавая таким образом надежный противовес «чужакам», которых тоже оказалось немало. Конечно, негоже было начальнику управления становиться инициатором групповщины, но поступи иначе, он наверняка потерял бы бразды правления, которыми немедленно завладел бы Сербинов. Нет, делиться властью с кем бы то ни было он не намерен. Предусмотрительность его оказалась нелишней. Уже в ближайшие две-три недели в управлении явно обозначились кроме малкинской еще две группировки: «новороссийцы» – протеже Сербинова, и «ростовчане» – сотрудники упраздненного УНКВД по Азово-Черноморскому краю. Если «новороссийцы», оказавшись под прессом малкинской команды, искали и находили защиту у своего покровителя, то «ростовчане» оставались открытыми всем злым ветрам и принимали на свои вынужденно терпеливые плечи всю тяжесть управленческой неразберихи, неизбежной в условиях становления нового структурного образования. Поначалу они держались плотно, но присмотревшись и оценив ситуацию, выбрали себе группы по интересам: большинство из них прислонилось к «правящей группировке. Малкина раздрай в коллективе устраивал. Он поощрял доносительство, подхалимаж, голубил одних, беспощадно карал других, ловил кого-то на серьезных нарушениях, устраивал разнос, угрожая пропустить через массовку, а затем всемилостивейше прощал при одном условии – быть его глазами и ушами в коллективе. Он стремился подчинить каждого сотрудника в отдельности только своей воле. Этот испытанный чекистский метод никогда не подводил его: аппарат, скованный страхом, легче поддается управлению и контролю.

Однако ситуация складывалась не в его пользу. Кипучая энергия Кравцова втянула его в водоворот крайкомовских будней, отрешив от насущных наркомвнуделовских проблем. Многие вопросы своей компетенции пришлось переложить на Сербинова и тот не замедлил этим воспользоваться для установления в управлении личного диктата. Малкин ревниво подмечал, как, матерея, Сербинов упорно теснил его, отодвигая на второй план, и уже нередко, согласовывая мероприятия, решительное слово в которых все-таки оставалось за Малкиным, он излагал свое мнение тоном последней инстанции. В отместку за такую наглость Малкин немедленно созывал совещание руководителей служб и с их участием подвергал сербиновские мероприятия такой беспощадной критике, такой предвзятой разборке, что вскоре от них ничего не оставалось, и Сербинов, посрамленный и униженный, уносил свое творение на доработку «с учетом высказанных замечаний и предложений. Дискредитируя его в глазах подчиненных, Малкин все же не преследовал цели убрать Сербинова. Ретивый, воинственно-хамовитый, честолюбивый и жестокий заместитель его вполне устраивал. Он не только отказался от мысли освободиться от него, но в пределах своих возможностей старался закрепить его в должности, лишая авторитета, но поощряя силовые методы. Когда возник вопрос выдвижения кандидата в депутаты Верховного Совета РСФСР – представителя УНКВД – Малкин, не раздумывая, назвал кандидатуру Сербинова. Марчук, сменивший Кравцова на посту первого секретаря крайкома, имевший собственное мнение о названном кандидате, попытался отговорить Малкина от неверного шага и подобрать более достойную кандидатуру, но безуспешно. Сербинов жертвенность Малкина не оценил, ошибочно полагая, что его «заметил» крайком, и усилил нажим на выдвиженцев Малкина. Особенно страдал от его выкрутасов Шалавин – начальник 4-го отдела Управления. Сербинов невзлюбил его сразу и, казалось, навеки. Не понравился человек с первого взгляда: даже мысли о нем раздражали, тем более – непосредственное общение. А встречаться приходилось часто – четвертый отдел курировал Сербинов. Он всюду искал и находил повод задеть Шалавина, придраться, устроить разнос, унизить, оскорбить, вызвать ответную негативную реакцию, чтобы потом, используя служебное положение, крепко отыграться на нем.

Шалавин терпел, потом стал срываться и злобно нападать на Сербинова, а тот, в свою очередь, стал игнорировать его как начальника отдела: давал поручения подчиненным Шалавина «через голову», а когда те не выполняли в сроки или выполняли некачественно, Сербинов «снимал стружку» с Шалавина. Часто, втихую и бесцеремонно, отменял распоряжения начальника отдела, а тот, психуя, срывал зло на оперсоставе. Несколько раз Шалавин пытался объясниться по этому поводу с Малкиным, но тот не спешил устранять конфликт, а когда пламя разгорелось до такой степени, что стало жарко всему аппарату, Малкин решил погасить его так, чтобы раз и навсегда отбить охоту к сварам у всех сразу, включая и своего заместителя.

Терпеливо выслушав Шалавина, прерывая иногда его рассказ возгласами удивления и возмущения, он решил, наконец, «принять меры».

Отпустив Шалавина, который в очередной раз жаловался на Сербинова, и пообещав разобраться, Малкин созвонился с Фриновским и попросил прислать бригаду специалистов для оказания практической помощи в следственной работе. Фриновский удивился, но просьбу удовлетворил. В конце года бригада Наркомвнуделе, укомплектованная с помощью Дагина сотрудниками союзного аппарата, с которыми у Малкина с давних пор были дружеские отношения, прибыла в Краснодар. Уединившись с руководителем бригады, Малкин ввел его в курс дела.

– Фриновский правильно удивился: помощь в следственной работе мне не нужна. Главная задача – укротить Сербинова. Вконец, мерзавец, измотал, не дает работать: амбиций полная задница, разводит склоки, сплетничает, сталкивает сотрудников лбами с руководителями отделов. А к Шалавину испытывает патологическую ненависть. Мне с ними работать и нельзя принимать ничью сторону, хотя я, конечно же, на стороне Шалавина. Но Сербинов мне тоже нужен.

– Может, уберем его отсюда? – выразил готовность руководитель бригады. – Задвинем в глубинку, пусть там и вытряхивает свои амбиции.

– Нет. Он хоть и наглец, но труслив. Нужно загнать его в собственное стойло, избить, но не калечить. Если по итогам работы комиссия в присутствии личного состава заявит о его профнепригодности – он взвоет и будет землю рыть, чтобы доказать обратное. А мне это и нужно. Мне нужен документ – ваша справка или заключение, на основании которого его можно не просто уволить из органов, а уволив – судить. Тогда он будет у меня в руках.

– Хорошо, Иван Павлович. Фриновский просил вам помочь и мы поможем. Оставим вам Сербинова живым.

Оба рассмеялись. Вместе наметили план действий, определили схему и характер доклада о результатах проверки состояния следственной работы. Решили сосредоточиться на оказании помощи в организаторской деятельности Управления.

По окончании работы бригады Малкин собрал весь наличный личный состав Управления и предоставил слово руководителю бригады. Когда он взошел на трибуну, в зале установилась гнетущая тишина. Ждали грозы и она разразилась.

– Мы тщательно разобрались с состоянием дел в четвертом отделе Управления. В целом организаторская работа там на уровне. Шалавин неплохо справляется с поставленными задачами. Дела обстояли бы значительно лучше, если бы не участившиеся в последнее время случаи срывов, вызываемых не столько недостатками его характера, сколько объективными обстоятельствами. В приватной беседе мы обратили его внимание на грубость, сварливость, непоследовательность. Он согласен с такой оценкой и обещал устранить изъяны. Мы ему верим. Сложнее обстоят дела с объективными обстоятельствами. Объективные для Шалавина, они в то же самое время являются субъективными для товарища Сербинова. Кстати, где он, – повернулся докладчик к Малкину, – я его что-то не вижу?

Малкин отыскал глазами Сербинова в зале среди сотрудников.

– Михал Григорьич! Ты что там: прячешься или демонстрируешь неразрывную связь с массами? Проходи сюда. На виду у всех ты дальше от масс не станешь.

Сербинов, пожав плечами, резко встал и, сутулясь, быстро пошел к столу президиума. Молча сел рядом с Малкиным.

– Субъективными для товарища Сербинова они являются потому, – продолжил докладчик, – что именно он создает нетерпимую обстановку, в которой невозможно работать без нервотрепки и срывов. Оправдывая Сербинова, товарищ Малкин заявил нам в качестве аргумента, что он выдающийся специалист и способный организатор. Мы согласны, что так оно и есть, и потому дрязги, которые он развел в Управлении, воспринимаем не как случайность, ошибку, осечку или как там еще, а как прямой умысел, как стремление развалить работу отдела, которым руководит Шалавин, а значит – и всего Управления. Вместо помощи Шалавину он устроил ему обструкцию, задергал, затравил и фактически отстранил от работы, взяв руководство отделом на себя. И все это не из желания улучшить работу отдела, а из амбициозных своих побуждений, а может быть, и с другой целью, какой – предстоит еще выяснить. Пользуясь тем, что товарищ Малкин, будучи постоянно занятым в крайкоме ВКП(б), доверил ему выполнение части своих полномочий, он, потеряв чекистскую скромность, стал злоупотреблять, развел в Управлении групповщину, поделив сотрудников на своих и чужих, окружил себя такими, что больше склонны к угодничеству, нежели к плодотворной работе, а работяг всячески травит, понукает, вызывает на ковер и хамит. Это не голословное заявление. Вот материалы, подтверждающие сказанное. Подобное поведение, на наш взгляд, несовместимо с пребыванием Сербинова в столь высокой должности…

Мы, конечно, не навязываем товарищу Малкину свое мнение, ему виднее, с кем работать, но если он пожелает избавиться от такого, с позволения сказать, заместителя, который постоянно и крепко вредит делу, мы ему охотно поможем.

Малкин мельком взглянул на Сербинова. Тот сидел нахохлившийся, пунцовый от напряжения.

– Встань и повинись, – шепнул Малкин Сербинову. – У них был настрой тебя немедленно арестовать, еле отговорил. Начнешь залупляться – все погубишь. Потом разберемся…

Сербинов с благодарностью кивнул. Малкин торжествовал.

– Еще один вопрос, который касается всех. Мы обратили внимание на то, что вы намерены избавиться от врагов, не обагрив руки кровью. Натянули на белы ручки лайковые перчатки и благодушествуете здесь. Революционную законность в лайковых перчатках не отстоять. Есть установка ЦК и Наркомвнудела о применении к агентам буржуазии мер физического воздействия – почему не выполняете? Почему сюсюкаете с врагами? Почему позволяете по два-три месяца водить себя за нос? Мы показали вам как надо работать – дерзайте! Помните, враг как раз и рассчитывает на слабонервных, которые засели во многих подразделениях и чешут языки. Его надо бить. Бить жестоко и беспощадно. Бить, пока полностью не разоружится. Только так можно добиться успехов на нашем славном чекистском поприще. Успеха вам.

Малкин предоставил слово Сербинову. Тот устало подошел к трибуне, стал рядом, прокашлялся, помассировал лоб согнутым указательным пальцем и произнес тихо, ни на кого не глядя:

– Мне оправдываться нечем. Товарищи из Наркомвнудела за неделю сумели увидеть то, что мы давно обязаны были увидеть и устранить. Не сумели увидеть – глаза затмили амбиции. Тем горше было слушать справедливую критику. Конечно, взаимоотношения нужно перестраивать, пока нас основательно не захлестнула ненависть, не сломила междоусобица. Думаю, что под умелым руководством такого опытного чекиста, как Иван Павлович Малкин, мы сумеем преодолеть временные трудности.

Товарищам из Наркомвнудела мое сердечное спасибо за то, что вовремя открыли глаза. Наверно, товарищ Шалавин меня в этом плане поймет и поддержит. Прошу верить: я наступлю на хвост амбициям и, горячо любя свою Родину, свой народ, вместе со всеми победной поступью, пойду к светлому будущему.

Москвичи уехали сразу после совещания. Проводив их до вокзала и тепло распрощавшись, Малкин вернулся в Управление и собрал у себя руководителей оперативных служб. Пригласил Сербинова.

– Вот теперь, не откладывая в долгий ящик, давайте в спокойной, домашней, можно сказать, обстановке, разберемся, кто есть кто и расставим точки над «i». Я зачитаю характеристики, которые дали на вас ваши же подчиненные. Дали, как вы правильно догадались, москвичам.

Шалавин: в специфических вопросах следствия разбирается слабо, однако всем своим поведением пытается навязать подчиненным мнение, что он в этих вопросах как минимум на голову выше Малкина и Сербинова. В обращении с оперсоставом чванлив, не всегда подчиняется здравому смыслу. Нередко, чтобы не забыли подчиненные, кто он есть, бьет по столу кулаком и орет: «Я начальник!» Перенял у Сербинова худшие его черты и так же, как Сербинов над ним, издевается над начальниками отделений. Оба, и Сербинов и Шалавин, натравливают друг на друга личный состав, сочиняя небылицы, ссорят подчиненных между собой.

Противно читать, честное слово. И не буду, хватит. Предупреждаю: не прекратите грызню – обоих отдам под суд за развал работы. То же самое будет с вашими подпевалами. Захарченко!

– Я!

– Шашкин!

– Я!

– Ткаченко!

– Здесь!

– Здесь… Предупреждаю персонально каждого: наведите порядок в подразделениях. Пресекайте сплетни. Прекратите дискредитировать меня как начальника Управления. Чем я занят, где и с кем нахожусь – вам не положено знать, без вас контролеров хватает. Прекратите групповщину. Здесь нет «сочинцев», «краснодарцев», «новороссийцев», «ростовчан». Здесь есть личный состав ГБ УНКВД по краснодарскому краю, у которого задача одна и цель на всех единственная. Все свободны.