![](/files/books/160/oblozhka-knigi-koridory-konchayutsya-stenkoy-269500.jpg)
Текст книги "Коридоры кончаются стенкой"
Автор книги: Валентин Кухтин
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 55 страниц)
– Игра. Видно, готовят новый удар по коммунистам Адыгеи.
Выступление Шовгеновой – делегата от Адыгейской парторганизации, действительно прозвучало резко и неожиданно.
– Враги народа в Адыгейской области, – прокричала она в зал, невпопад жестикулируя левой рукой, – орудовали долгое время под руководством Хакурате, который возглавил всех этих врагов, давая им установки! Этот факт установлен! Сами колхозники требуют, чтобы сняли его имя со многих предприятий и колхозов!.. Имеется в крае улица, которая названа его именем, улица, где он жил. Предприятия, школы, комбинат, ряд колхозов, районов… Я думаю, что мы должны положить этому конец! Хотя его нет, но надо положить конец этому, чтобы мы его имени даже не слыхали! Это враг, который нашей социалистической Адыгее не давал возможности расти, мешал развиваться. Адыгейский народ очень взволнован, требует, чтобы именем Хакурате не были названы предприятия и колхозы!..
Чекаловский говорил солидно, со знанием дела, замуровывая имя вчерашнего кумира в мощную стену забвения:
– Хакурате и его ставленники, пользуясь политической беспечностью парторганизации, умело проводили вражескую работу, обманывали адыгейский народ, травили честных борцов за дело коммунизма. Они предавали интересы трудящихся, а Хакурате создавали ореол вождя. Все эти дворяне, князья, являясь не только ставленниками, но и пособниками Хакурате, даже после его смерти оставались в Адыгее и проводили вражескую работу. Понимая, что Адыгейская область является в основном сельскохозяйственной областью, они всю свою вражескую работу направляли на развал МТС. Они засоряли поля, вредили в землеустройстве, готовили кадры не из простых адыгейцев, а из князей, дворян, детей эфенди. Являясь ярым националистом, он ставил задачу отделения Адыгеи от России в пользу капиталистических государств, добивался разрешения на въезд в СССР белоэмигрантов, проживающих за границей, препятствовал мероприятиям партии по коллективизации сельского хозяйства, а перед самой коллективизацией добивался того, чтобы в избирательных правах были восстановлены бывшие крупные раскулаченные кулаки. И тысячу раз правы Газов и Шовгенова, когда утверждают, что в Адыгее осталось еще очень много невыкорчеванных врагов…
«Дела-а-а! – удивлялся Осипов. – Видно, и впрямь нет у нас ничего святого, нет ничего такого, что со временем не подвергалось бы переоценке. Что сегодня с утра было со знаком плюс, к обеду уже становится со знаком минус. К чему же мы в итоге придем? Чем возгордимся перед потомками, если все вчерашнее сегодня охаивается и отвергается? Не получится ли так, что следующие поколения, как и мы, все, построенное нами, будут рассматривать как построенное врагами народа. Все отвергнут и разрушат и начнут строить заново… И опять с морями крови? Жутко. Не дай бог пережить нашим внукам то, что пережили мы и наши дети!»
К выборам нового состава пленума крайкома Осипов отнесся равнодушно. Не потому, что ему было безразлично, кто станет у руля краевой парторганизации, под чьим чутким руководством придется строить светлое будущее. Тех, кто будет избран, он знал наперед и не ждал сюрпризов, потому что все идет по сценарию и кому положено войти в состав пленума – тот войдет. Однако он – ошибся. То ли исполнители плохо выучили роли, то ли делегаты проявили строптивость, но первым, чья кандидатура была провалена, оказался тот самый Зеленков, который непочтительно обошелся с Газовым. Все, казалось, шло гладко и Ершов готов уже был поставить вопрос о включении его в списки для тайного голосования на голосование, когда прозвучал вопрос, повергнувший Зеленкова в уныние, и не случайно, потому что оказался для него роковым.
– Скажите, товарищ Зеленков, – спросил у него вкрадчивым голосом не назвавший себя делегат, – по окончании Московской военно-педагогической школы вы приказом Реввоенсовета Республики были направлены для учебы в Толмачевскую академию – ныне академию имени товарища Ленина, так?
– Так, – ответил Зеленков, доброжелательно улыбаясь. – И окончил ее в двадцать седьмом году.
– В период, что вы там находились, была толмачевская оппозиция. Какое отношение вы к ней имели?
– Никакого. В период моей учебы там была троцкистско-зиновьевская оппозиция. И Толмачевская академия стояла тогда в первых рядах борцов за линию партии. Это хорошо знают ленинградские рабочие. У нас тогда была сосредоточена вся литература и мы разносили ее по заводам, потому что были там пропагандистами. Толмачевская оппозиция возникла после нашего выпуска и участие в ней, насколько мне известно, принял преподавательский состав академии и первый и второй курсы. Там в это время были курсы комиссаров и начальников политотделов дивизий.
– А вы не участвовали?
– Нет.
– А в демонстрации седьмого ноября двадцать седьмого вы участвовали?
– А как же! Нам было дано задание во что бы то ни стало оттеснить оппозиционеров, не допустить их к трибуне, что и было сделано: их оттеснили на Халтуринской улице.
– Где и в каком деле отражено ваше участие в толмачевской оппозиции?
– Нигде. Потому что в толмачевской оппозиции я не участвовал.
– Всем известно, что большинство толмачевцев участвовало в оппозиции. Какую вы занимали линию и кто может подтвердить, что вы вели беспощадную борьбу против оппозиции?
– Я еще раз утверждаю, что к толмачевской оппозиции никакого отношения не имею, так как она организовалась после нашего выпуска. Мы – наш курс – вели борьбу с троцкистско-зиновьевской оппозицией. Мне не довелось даже ознакомиться с толмачевской резолюцией. О ее содержании нам рассказал Ворошилов на одном из совещаний Московского военного округа.
Поступило предложение прекратить вопросы.
– И отвести кандидатуру!
– Для отвода нужны мотивы! – вскочил с места секретарь Незамаевского РК. – Предлагаю продолжить обсуждение.
– Резонное замечание, – согласился Ершов. – Согласен, что без мотивов отводить кандидатуру нельзя. Кто еще желает выступить?
Желающих выступить не оказалось. В зале поднялся шум. Попытка Ершова утихомирить делегатов оказалась безрезультатной.
– Хватит толочь воду в ступе, товарищ Ершов, – крикнули из задних рядов. – Проголосовали за прекращение вопросов – так в чем дело? Предлагаю…
– Представьтесь! – крикнул рассерженный Ершов.
– Тарасов моя фамилия. Предлагаю так: помимо того, что ему – Зеленкову – дать отвод, поручить новому составу бюро хорошенько проверить его – Зеленкова – и отозвать с должности. Нельзя оставлять на ответственной работе непроверенного товарища.
– Перед посылкой в Нефтегорскую парторганизацию Зеленков тщательно проверялся.
– Еще раз проверить. Разве не видите, что он запутался: то боролся с оппозицией, то, оказывается, даже резолюцию не успел прочесть.
– Ладно, – сдался Ершов. – Ставлю на голосование. Поступило предложение прекратить вопросы к Зеленкову. Кто за? Единогласно! Далее. Кто за то, чтобы отвести кандидатуру товарища Зеленкова? Так; Против? Воздержавшиеся? Подавляющим большинством голосов кандидатура товарища Зеленкова отводится. Следующая кандидатура…
Следующей жертвой конференции стал Шашкин – помощник Малкина, он же начальник отдела УНКВД. Осипов был наслышан о нем. Те, кто прошел малкинские застенки и, на удивление всем, а себе в радость, сумел выйти оттуда битым, но живым, отзывались о нем как о существе грубом, невежественном, лживом и жестоком. Вероятно, так оно и было и Осипов намеревался сразу после горпартконференции заняться им вплотную, но обстоятельства сложились так, что теперь Шашкин стал для него недосягаем. Пока. Так, по крайней мере, считал Осипов.
Тон задали армавирцы. Они ополчились против Шашкина напористо и Осипов им позавидовал белой завистью: «Нам бы так против Малкина. Эх, сорвалось!». Армавирцы атаковали:
– Коммунист Шашкин! Будучи членом бюро горкома, вы проявляли бешеную инициативу по массовому исключению из партии. Чем это можно объяснить?
– Может, вы назовете фамилии исключенных? – ядовито усмехнулся Шашкин и уточнил: – Чтобы вести предметный разговор.
– Фамилий я называть не буду, их слишком много. Но я имею в виду массовое исключение в период с четырнадцатого по шестнадцатое сентября прошлого года. Вы не можете этого не помнить.
– А я и не говорю, что не помню. Я только хочу знать, кого конкретно вы имеете в виду. Тогда действительно были исключены многие. Часть из них как враги и предатели расстреляны…
– Вы, Шашкин, не ломайте здесь комедию и хаханьки не устраивайте. Тогда по вашей инициативе всего за два дня было исключено тридцать человек, и я в том числе.
– Как ваша фамилия?
– Соловьев!
– Соловьев? Нет, не помню.
– Нас было двенадцать человек с завода. Вы сказали: «Исключить всех!», а когда другие члены бюро возразили по тем мотивам, что за раз это много, вы предложили разделить нас на две группы: шестерых исключить сегодня, шестерых – завтра. Вот и вся ваша арифметика.
– Вы что-то путаете, – уперся Шашкин. – Все, кто исключены из партии по моей инициативе и с моим участием, – арестованы и осуждены. А вы не только на свободе, но и восстановлены в партии и являетесь делегатом конференции. Так, Соловьев, не бывает.
К «допросу» Шашкина подключились другие армавирцы. Сначала они Сбили спесь с него, а затем вынудили изворачиваться, и когда он совсем сник, будучи не в состоянии объяснить свои действия, на выручку пришел Малкин.
– Считаю, что страсти вокруг коммуниста Шашкина нагнетаются умышленно с единственной целью скомпрометировать его как работника НКВД, а вместе с ним – систему госбезопасности в целом. Но с этим мы разберемся после конференции. Что мы имеем в лице коммуниста товарища Шашкина? В лице товарища Шишкина мы имеем выдающегося общественного и партийного деятеля, пламенного борца за дело Ленина-Сталина. На его счету масса успешных операций по изъятию иностранной контрразведки, на его счету множество разоблаченных врагов народа, он – честь и совесть нашего Управления. Я не думаю, товарищи коммунисты, товарищи делегаты, что вы пойдете на поводу у злопыхателей и заявите отвод товарищу Шашкину. Поверьте мне, это достойнейшая из всех кандидатура!
Никто не осмелился открыто возразить Малкину. Шашкина включили в списки для тайного голосования, но в итоге он получил мощный «отлуп» и в состав пленума избран не был.
«Распоясались, понимаешь, – нервничал Малкин, вышагивая по кабинету, после вечернего заседания. – А ты тоже раскудахтался, герой. Опозорил и себя, и все Управление. Сербинов прошел! Сербинов! А ты… тьфу!»
С утра заключительного дня конференции в зале царило радостное возбуждение. Основное сделано: поговорили, поспорили, покритиковали, кого-то осудили, кого-то прокляли. Осталось немногое: принять письмо к товарищу Сталину, в страстном порыве спеть «Интернационал» и разойтись, разъехаться по городам и весям и, вооружившись решениями конференции, с удесятеренной энергией продолжить путь к светлому будущему человечества – коммунизму.
«Дорогой товарищ Сталин! – написали большевики Краснодарского края в своем письме. – Вам, великому организатору и руководителю большевистской партии, гениальному вождю всего трудящегося человечества, мудрому вдохновителю и организатору величайших исторических побед социализма, 1-я Краснодарская краевая партийная конференция шлет пламенный большевистский привет.
Большевики Краснодарского края показали на своей первой краевой партийной конференции непоколебимое единство своих рядов, большевистскую непримиримость в борьбе против всех и всяческих врагов советского народа, беззаветную преданность делу Ленина-Сталина и боевую сплоченность вокруг Ленинско-Сталинского ЦК нашей партии.
Вооруженные историческими решениями февральско-мартовского (1937) и январского (1938) Пленумов ЦК ВКП(б) и Вашими, товарищ Сталин, указаниями о повышении бдительности и овладении большевизмом, Краснодарская партийная организация разоблачила и разгромила основные змеиные гнезда заклятых врагов советского народа – троцкистско-бухаринских, буржуазно-националистических и белогвардейских бандитов – этих наймитов фашизма, террористов, шпионов и провокаторов.
В борьбе с врагами советского народа наша партийная организация укрепила свои ряды, свою связь с массами, с колхозным казачеством советской Кубани, выдвинула тысячи новых талантливых руководителей, до конца преданных делу Ленина-Сталина, и добилась новых значительных успехов в решающих областях социалистического строительства, в подъеме материального и культурного уровня трудящихся нашего края.
Мы, большевики Краснодарского края, выражаем Вам, дорогой Иосиф Виссарионович, от имени всех трудящихся нашего края, от имени всего советского казачества Кубани глубочайшую, искреннюю большевистскую благодарность за счастливую и радостную жизнь, которую мы создали под Вашим руководством.
Каждый из нас, поднимаясь на трибуну партийной конференции, свое первое слово посвящал Вам, товарищ Сталин, нашему великому вождю и учителю.
Мы заверяем Вас, товарищ Сталин, что большевики Краснодарского края будут и впредь повышать и оттачивать свою революционную бдительность, будут и впредь продолжать разоблачать и беспощадно уничтожать подлых врагов советского народа и со всей большевистской страстностью будут продолжать бороться за ликвидацию последствий вредительства, будут еще смелее выдвигать новые кадры и работать над их большевистским воспитанием.
Выборы руководящих партийных органов, прошедшие в Краснодарской краевой партийной организации на основе широкой большевистской критики и самокритики, строгого осуществления внутрипартийной демократии, ярко показали, как вырос идейно-политический уровень партийных масс, как замечательно растут новые партийные кадры, и еще выше подняли политическую бдительность коммунистов, еще теснее сплотили их вокруг Ленинско-Сталинского ЦК, вокруг Вас, товарищ Сталин, дорогого и любимого вождя и учителя.
Мы заверяем Вас, товарищ Сталин, что сделаем все, чтобы выборы в Верховный Совет РСФСР провести еще лучше, чем мы провели выборы в Верховный Совет СССР, и еще сильнее укрепим связь с широчайшими массами трудящихся и сталинский блок коммунистов и беспартийных. Трудящиеся края отдадут все свои голоса за кандидатов блока коммунистов и беспартийных и изберут в Верховный Совет РСФСР лучших сынов нашей Родины, неутомимых борцов за коммунизм.
Наша 1-я краевая партийная конференция собралась накануне важнейшей хозяйственной кампании – уборки урожая первого года третьей пятилетки. Хорошие виды на урожай на полях советской Кубани обещают новую большую победу колхозного строя.
Но победа, как учите Вы, товарищ Сталин, не приходит сама.
Мы обещаем Вам приложить все силы к организации своевременной уборки урожая и энергично бороться против каких бы то ни было потерь колхозного и совхозного хлеба.
Ни на минуту не забывая, что наша Родина находится в капиталистическом окружении, мы обещаем Вам, товарищ Сталин, что каждый большевик нашего края, на каком бы участке он ни работал, своей преданной и честной работой будет неустанно укреплять обороноспособность нашей Родины, повышать нашу мобилизационную готовность и воспитывать трудящихся в духе советского патриотизма, беззаветной преданности и любви к своему социалистическому отечеству.
Мы заверяем Вас, товарищ Сталин, от лица всех большевиков Краснодарского края, что наша партийная организация была, есть и будет несокрушимым оплотом. Ленинско-Сталинского ЦК и готова выполнить любое задание партии и правительства, нашего великого вождя и учителя товарища Сталина.
Да здравствует великая, непобедимая большевистская партия!
Да здравствует Ленинско-Сталинский Центральный Комитет ВКП(б)!
Да здравствует наш вождь и учитель великий Сталин!
66
После завтрака Осипов идет к морю. Ложится у влажной кромки, подставляя ленивой волне натруженные ступни ног, и, разбросав руки, блаженствует. Озорными блестками искрится морская даль. Легкий бриз теребит волосы, ласкает тело. Благодать! Ощутив легкое томление от избытка тепла, идет в воду. Медленно погружается, «закаляя нервы», затем взмахивает руками и плывет, демонстрируя прекрасный брасс. После стремительной горной Кубани в море плыть легко и приятно. Удалившись от берега, он резвится, как малое дитя, разбрасывая вокруг мириады солнц. Насладившись купаньем, возвращается на берег, сушит полотенцем лицо и волосы, прыгает на одной ноге, «выколачивая» из ушей воду, ложится на спину. Изо дня в день почти одно и то же, но это однообразие не надоедает. Наоборот: он отдыхает душой и телом, обретая силу и бодрость духа.
Сегодня, как вчера, последовательно и неизменно.
– Здравствуйте, Сергей Никитич! – слышит он вкрадчивый мужской голос и от неожиданности вздрагивает. Двое дюжих парней заслонили ему солнце. Лица знакомые, улыбаются. Где же он их видел?
– Здравствуйте, – отвечает сдержанно и садится, глядя на пришельцев снизу вверх.
– Мы из охраны, – говорит тот, что постарше.
– Из правительственной, – уточняет второй, помоложе.
– Что-то случилось? – настораживается Осипов.
– Ничего особенного. Приехал майор Малкин, хочет вас видеть.
– А-а! – успокаивается Осипов. – Он где?
– У коменданта.
– Хорошо. Я сейчас. Вот только окунусь. Вы со мной?
– Нет. Мы останемся. Маленько освежимся.
– Дело хозяйское, – говорит Осипов и бросается в воду. Неожиданный визит Малкина его ничуть не обеспокоил. Приехал? Дело хозяйское. Обещал ведь показать Сочи. Вероятно, пригласит на пикник: теперь он из кожи лезет, заглаживая грехи.
Отплыв от берега, Осипов оглянулся. Парни из охраны не торопясь раздевались. Осипов повернул обратно: неудобно, ждет человек. Уходя, добродушно пошутил:
– Будете тонуть – кричите погромче, помогу.
Парни улыбаются, а он идет к коменданту.
Малкина застал сидящим в кресле под развесистым платаном. Разбросав ноги и выпятив живот, он потягивал из запотевшей бутылки «Боржоми». Завидев Осипова, вскочил и устремился навстречу.
– Здравствуй, Сергей Никитич, дорогой! – сказал радушно, пожимая руку. – Как ты тут? По мне еще не соскучился?
– Пока нет…
– Не хотел тебя беспокоить, но служба обязывает. Тут вот ордерочек… – Малкин протягивает Осипову сложенный вчетверо лист бумаги и радостно улыбается.
– Ордерочек на что? – не догадывается Осипов.
– На твой арест, Сергей Никитич, на твой арест. Как полагается, с санкцией прокурора.
– Вот как! – усмехается Осипов, стараясь скрыть нахлынувшую оторопь. – То-то, я смотрю, ты светишься весь. Невтерпеж, значит, стало?
– Время не ждет, Сергей Никитич. Прерывать отдых – оно, конечно, неприлично, Я бы даже сказал, бесчеловечно, но что делать! Служба такая!.
– Что ты заладил: служба, служба! Нормальная служба. А бесчеловечной ее делают те, кто ее правит. Ну что ж… арестовывай!
– Как это? – не понял Малкин.
– Как это… Как водится. Надевай наручники, связывай, что там еще? Воронок уже, наверное, приготовлен…
– А-а! Да нет! Я тебе доверяю. Поедешь с Безруковым в моей машине. Я ненадолго задержусь в Сочи, надо кое в чем разобраться. Встретимся в Краснодаре – поговорим по душам.
Подошел Безруков, хмуро поздоровался. Было видно, что чувствует себя неуютно.
– Ваши вещи уже в машине, – сказал, не глядя на Осипова. – Если вы готовы – можем ехать.
– Я давно готов, – соврал Осипов.
Уселись рядом на заднем сиденье. Все так обыденно, на арест не похоже. Может, шутка?
– Объяснимся? – предложил Осипов, когда машина выехала за город.
– Нет! – наотрез отказался Безруков. – Не время и не место.
Осипов замолчал. Мысли-недоноски засуетились, наслаиваясь, стали давить мозг. Возмущение, отчаяние и безысходность объяли душу. И все-таки в самой ее глубине, у самого донышка теплилась надежда на благополучный исход. «Наше письмо о злоупотреблениях Малкина наверняка уже в ЦК, – думал он. – Нас услышат. Не могут не услышать. Пришлют комиссию, разберутся. Как хорошо, что мы все же отправили это письмо…»
В Краснодар приехали под вечер. Шофер неторопливо подрулил к зданию бывшего Екатеринодарского окружного суда, где теперь размещалась оперативно-следственная часть УНКВД, и, остановив машину, облегченно вздохнул:
– После такой дороги, Николай Корнеевич, как минимум неделю надо отсыпаться.
– Отоспишься на том свете! – грубо оборвал его Безруков. – Завтра с утра поедешь за Малкиным. Открой дверку!
Шофер ловко выскользнул из кабины:
– Пожалуйста, товарищ старший лейтенант!
Безруков вышел, жестом пригласил Осипова, пропустил его вперед и понуро поплелся следом.
– Вещи сдай дежурному и… свободен, – оглянувшись, приказал шоферу.
По гулкому коридору шли молча. У двери с цифрами «40» Безруков сказал «здесь», толкнул дверь плечом и, когда она с противным писком открылась, пригласил:
– Входите.
В кабинете сидели двое. При виде начальства оба вскочили и вытянулись.
– Макеев, Щербаков, – представил их Безруков Осипову. – В числе других будут заниматься вашим делом. Возникнут вопросы – вызывайте меня. Допросите, – повернулся он к Макееву, – и сразу передайте во внутреннюю тюрьму. Здесь не держите. Остальных взяли?
– Не всех, – ответил Макеев. – Пока нет мест. Через недельку, после заседания «тройки», видимо, станет свободно и тогда мы всю компанию соберем под одной крышей.
– Ладно, действуйте. О результатах докладывайте, как договорились.
Безруков ушел, так ни разу и не взглянув на Осипова.
«Стыдится, – подумал Осипов. – Понимает, что к чему, и стыдится. Ну что ж, какой-никакой, а козырь».
– Садись, – кивнул Макеев на стул. – Говорят, в ногах правды нет.
– Говорят, – Осипов присел. – А еще говорят, что здесь, у вас, ею тоже не пахнет.
– Клевета! Вражьи наговоры! Пообщаешься с нами – убедишься, что это вранье. Ладно. Ты ведь устал с дороги? Часов шесть добирались?
– Часов восемь.
– Тем более. Тогда быстренько подпиши вот это и на покой, – Макеев положил перед ним несколько страниц машинописного текста.
– Что это? – насторожился Осипов.
– Протокол допроса.
– Чей?
– Твой, разумеется. Чей же еще?
– Мой?. Но меня никто не допрашивал и я никаких показаний еще не давал.
– Не давал, так дашь. Потом. А пока это необязательно. Допросили свидетелей и на основании их показаний составили твой протокол. Ты ж не будешь отрицать очевидное?
– Что очевидное? Что здесь вообще происходит? Почему кто-то дает за меня показания, кто-то составляет протоколы, а я должен их подписывать?
– Ты не выпендривайся! – прикрикнул молчавший до сих пор Щербаков. – Здесь мы решаем, кто и что подписывает. Пока ты в Сочи нагуливал жир, другие тут пыхтели за тебя.
– Я никого не уполномочивал давать за меня показания. Кто составил протокол? – спросил Осипов у Макеева, который казался ему более сдержанным и порядочным.
– Малкин и Сербинов. С помощью Безрукова и нашей, разумеется.
– Коллективный труд, значит? А как награды будете делить?
– Поровну, – улыбнулся Макеев. – Читай. Потом поговорим.
Осипов повиновался, решил не обострять отношений. Вдумчиво, насколько это было возможно, прочел протокол и, сдерживая возмущение, вернул его Макееву.
– Ты забыл подписать, – Макеев с той же мягкой улыбкой подвинул протокол обратно. – Вот тут, тут, в общем, на каждой странице.
– Не забыл, – Осипов ребром ладони отодвинул протокол от себя. – Я пока еще в здравом уме.
– Подписывай!
– Нет!
– Хорошо! С чем ты не согласен?
– Со всем.
– Конкретно!
– Конкретно – со всем.
– Осипов! Ты забыл, где находишься! – в голосе Макеева зазвучал металл. – Ты забыл, что ты уже не первый секретарь Краснодарского гека векапебе, а я не твой подчиненный. Сейчас ты в моей власти и власть эта над тобой ничем не ограничена. Застрелю – Малкин арестует на десять суток и спасибо скажет. И Ершов тоже. И Сербинов. Так что не вынуждай. Итак, с чем ты конкретно не согласен?
Осипов подвинул к себе протокол допроса, взял первую страницу и повернул ее текстом к Макееву.
– Во-первых, я начисто отвергаю свою принадлежность к троцкистской террористической организации. Я большевик и навсегда им останусь. Во-вторых, в контрреволюционных связях с врагом партии и народа Рыбкиным я никогда не состоял, всегда упорно и последовательно проводил линию партии. На городской партконференции Малкин поднимал этот вопрос и получил от делегатов достаточно вразумительный ответ.
– Да-а? – с издевкой произнес Щербаков. – Что ж это за ответ?
– Читайте резолюцию конференции. Там черным по белому записано: политическую линию гэка считать правильной. Кстати, Малкин с Сербиновым тоже голосовали за эту резолюцию. И потом, посудите сами: если бы я был связан с Рыбкиным – меня бы арестовали еще тогда, в тридцать шестом, и вам в тридцать восьмом не пришлось бы потеть, высасывая компру из пальца. В-третьих, в контрреволюционном заговоре со Жлобой я не состоял и никаких покушений ни на кого не готовил. В-четвертых, ни право-, ни левотроцкистской организации в горкоме партии не было и быть не могло. Поименованные здесь коммунисты Литвинов, Ильин, Галанов, Матюта, Войнова, Гусев и Борисов – честные, принципиальные, преданные делу Ленина-Сталина люди.
– Ну надо же! – с едкой ухмылочкой просипел Щербаков. – Каких людей подозрением осквернили!
Чем же тогда объяснить, что эти честные, принципиальные люди пытались организованно сорвать избрание в городские и краевые руководящие органы партии сотрудников НКВД, тоже, между прочим, ничем не запятнанных?
– Именно тем, что они принципиальные люди. Выступление против кандидатур, которые, с их точки зрения, не достойны быть избранными в руководящие партийные органы – их уставное право, и мне непонятно, почему следственные органы вмешиваются в Сугубо партийную сферу деятельности? По мнению подавляющего большинства, Сербинов и Шашкин, а я понял так, что вы о них печетесь, – чуждые партии люди, неизвестно как получившие из ее рук неограниченную власть.
– Мнение подавляющего большинства делегатов конференции не есть мнение большинства членов партии, – возразил Щербаков.
– Это голословное заявление, – парировал Осипов. – Мнение большинства членов партии не известно даже вам.
– Известно! И если мы дадим тебе дожить до выборов в Верхсовет республики, до их результатов, ты убедишься, что я прав. Впрочем, ты и так это знаешь, потому и решился на их физическое уничтожение!
– Чушь! – голос Осипова взвизгнул от чрезмерного напряжения. – Несусветная чушь!
– Не чушь, – вклинился в перепалку Макеев. – Перед отъездом в Сочи ты успел смотаться в Темрюк к Барсельянцу. С какой целью?
– Если вам известно о поездке, то известна и цель!
– Отвечай по существу вопроса! Коротко и без визга!
– Хорошо. Коротко и без визга. Я отвез Барсельянцу свое личное оружие – девятимиллиметровый браунинг образца тысяча девятьсот третьего года. И сделал это по согласованию с нашей городской комендатурой.
– Мы изъяли этот браунинг образца тысяча девятьсот третьего года потому что, по достоверным данным, Барсельянц – участник возглавляемой тобой троцкистской террористической организации и в твое отсутствие по твоему заданию должен был совершить теракты против Газова, Ершова, Малкина и Сербинова.
– Какая чушь, – уже спокойно произнес Осипов. – Вы сами-то верите в то, что плетете?
– Ты, охальная рожа, выбирай выражения! – крикнул Щербаков, багровея. – Еще слово и я разряжу в тебя пистолет, мразь!
– Дурное дело не хитрое, – усмехнулся Осипов.
– Так ты будешь подписывать? – с угрозой спросил Макеев и многозначительно взглянул на Щербакова.
– Этот протокол – нет.
– Ты что из себя корчишь, сука, – брызнул слюной Щербаков. – Что корчишь? Ты что, не понимаешь, о чем речь? Не понимаешь? Так я тебе сейчас на родном советском языке разъясню! – он выхватил из кобуры пистолет и резким движением руки дослал патрон в патронник. – Не подпишешь – застрелю! Итак…
– Нет!
Сокрушительный удар в челюсть оторвал Осипова от стула. Он отлетел в угол, грохнулся головой о стену и потерял сознание.
– Это ты зря, – недовольно заметил Макеев, безуспешно пытаясь нащупать пульс на безжизненно распластанной руке поверженного. – Следствие только началось, а ты… Моли бога, чтоб выжил.
Около двух часов ночи в кабинет к Безрукову зашел Сербинов.
– Как Осипов?
– Уперся.
– Я говорил Малкину, что эту компанию шапками не забросать. Били?
– Щербаков перестарался. Боюсь не выдюжит.
– Зря. Надо было предупредить, чтобы обходились пока без физмер. Он в одиночке?
– Да. Рядом с «косой». Врач наблюдает.
– Пусть отлежится. Не торопи события. Кого взяли кроме него и Матюты с Фетисенко?
– Литвинова, Ильина и Галанова.
– Пока хватит. Работайте с этими. Раскручивайте. Еще не известно во что нам обойдется эта малкинская затея: они, мерзавцы, успели отправить письмо в ЦК еще до отъезда Осипова в Сочи. Вероятно, даже до конференции, официально, от имени горкома.
– Оно получено?
– Да. Мне сообщили, что Берия вцепился в него руками и ногами.
– Кроме Берия есть Ежов.
– Не будь дураком. Считай, что песенка Ежова уже спета. Таково, по крайней мере, мнение товарищей из аппарата НКВД. Как ведут себя Алексеев и Гужный? От показаний не отказываются?
– Пока нет.
– Завтра же оформи их показания протоколом. Предупреди о возможном приезде комиссии ЦК, отработай с ними линию их поведения. Акцент на местный террор, как договорились. Понял? Пока на местный. Начнут кочевряжиться – выбей подписи, и в расход, через «тройку». Живыми нам такие свидетели не нужны. Та-ак. Хорошенько поработайте с Фетисенко и Матютой, заставьте их пофантазировать. Сообща. Пообещай свободу, она, я думаю, стоит того, чтобы заняться сочинительством. Я с Малкиным в этот процесс вмешиваться не будем. Нам нельзя – поскольку заинтересованы в исходе, как потенциально потерпевшие.
– Брать их надо было всех до горпартконференции. После того, как они там красиво нарисовались, трудно будет убедить партмассы в обоснованности ареста.
– Что ж теперь об этом говорить? Ты знаешь – я настаивал. Малкин не согласился, а теперь, как получится. В общем так: на первом этапе физмеры разрешаю лишь в отношении Фетисенко и Матюты. Не перестарайся как с Осиповым, а то наших живодеров только допусти… Перекроют показания Гужного и Алексеева – возьмем за жабры Осипова, Галанова и Ильина.
– И Литвинова…
– Да. Его особенно. Как главного идеолога. Уж кто-то, а он на Осипова влиял колоссально. А этих… Макеева со Щербаковым… По десять суток ареста. Оформи, но пусть работают.
– Понял… Михаил Григорьевич! – окликнул Безруков Сербинова, когда тот, уходя, взялся уже за ручку двери, – я вот думаю… А не пристегнуть ли к делу Осипова Воронова? Связь просматривается явно: Осипов со своими устраивает обструкцию вам и крайкому на конференции – помните как все навалились на Ершова, а Воронов гнет ту же линию в крайкоме, пытаясь изъять вас из списков кандидатов в депутаты.