Текст книги "Коридоры кончаются стенкой"

Автор книги: Валентин Кухтин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 55 страниц)

81

Конец августа и весь сентябрь Осипов как мог боролся за свою жизнь. Он наотрез отрицал существование в горкоме троцкистской организации. Обвинение в подготовке к террактам против руководителей партии и правительства называл бредом людей с нарушенной психикой. Его жестоко били. В ход шли сучковатые палки, обрубки медного кабеля. Его топтали ногами, душили смесью скипидара и нашатырного спирта, снова били…

Осипов предчувствовал близкий конец и с нетерпением ждал этого момента: что угодно – только бы избавиться от этих вечных нечеловеческих мук. Заснуть бы. Заснуть и не проснуться. И вдруг ему стало страшно. Умереть здесь, в зловонной камере, с клеймом врага партии и народа? Разве для этого жил? Ради этого выдержал столько мук? А что скажут жена, дочь? Проклянут за то, что выставил их на позор и был таков? Мне-то, мертвому, все равно, мертвые сраму не имут, а каково им, оставшимся жить? Он представил себе как один за другим отрекаются от них друзья, как, словно от прокаженных, шарахаются в сторону знакомые – только бы не встретиться лицом к лицу, не заговорить, не навлечь на себя подозрение в связи с членами семьи врага народа… Нет! Ни за что! Надо бороться. Надо менять тактику. Надо выжить. Надо дожить до суда и рассказать людям о застенках НКВД, о нечеловеческих пытках, об издевательствах над людьми, о разгуле беззакония в стенах учреждения, призванного стоять на страже добра и справедливости.

И вот он двадцатый день подряд покорно сидит за столом и дает собственноручные показания Безрукову, разгребая залежи памяти и извлекая оттуда все, что можно, перекрасив, перефразировав, бросить в пасть НКВД: нате, жрите, может, подавитесь! Долго ему напрягаться нельзя – раскалывается голова и он отдыхает, ему разрешено отдыхать как человеку, прекратившему борьбу против следствия. Он не спешит, набирается сил, и никто не спешит – главное лицо в этой трагикомедии сломлено.

Осипов рассказывает, как еще подростком воспылал лютой ненавистью к советской власти и поклялся бороться с нею, сколько хватит сил. Чтобы наносить ей наиболее ощутимые удары, поступил в техническое училище, приобрел профессию токаря по металлу и, устроившись по окончании учебы на Краснодарскую пристань водников, вредил нещадно, вытачивая некачественные детали для речных судов, бороздящих Кубань. Несмотря на поток брака, он сумел-таки стать стахановцем, комсомольцем, а затем секретарем комсомольской организации водников. И здесь он размахнулся во всю свою вражескую мощь. Сомкнувшись с вражеским руководством городской комсомольской организации, он стал активно проводить скрытую подрывную работу против партии и советской власти, противодействовал коммунистическому воспитанию комсомольцев, внесоюзной молодежи и детей, проводил политику отрыва комсомола от партии и внесоюзной молодежи. Для достижения цели использовал особые вражеские методы, которые заключались в политическом и бытовом разложении молодежи, и, в первую очередь, через пьянки и растление комсомолок. Пользуясь влиянием среди комсомольцев, он организовал выпуск брака на производстве, вредил в сельском хозяйстве, а когда крайком прислал на вакантную должность секретаря горкома партии Оскара Рывкина, разоблаченного впоследствии как врага народа, вступил с ним в преступное сообщество. С его помощью пролез в партию и вскоре был избран секретарем Кагановичского РК ВКП(б), а затем секретарем горкома партии. Пользуясь неограниченной властью, оказывал помощь врагу народа Жлобе в организации повстанческих отрядов, ближайшей целью которых являлось свержение советской власти на Кубани.

Безруков тщательно следил за «писаниной» Осипова, требуя усилить отдельные моменты в его показаниях, что-то выбросить, как привнесенное из области фантастики и не соответствующее реалиям жизни, рекомендовал больше ссылаться не на разоблаченных врагов, а на свое ближайшее окружение – единомышленников, с помощью которых реализовывал свои зловещие замыслы.

Конкретные факты приводить не требовалось, от них одна путаница и ничего более, советский суд – лучший в мире суд способен сделать необходимые выводы из общих посылок. Такая постановка вопроса вполне устраивала Осипова и на будущем процессе, как ему казалось, могла сослужить ему хорошую службу. Ах, как ждал он этого процесса! Уж там-то он покажет, кто подлинный враг, а кто жертва беззакония!

Одурманенный ложной идеей, он безбоязненно называл «единомышленников», фамилии которых подсказывал Безруков, многие из которых, по его словам, давно уже «раскололись до самой задницы».

Чем ближе подходил к завершению показаний, тем чаще стали посещать его сомнения: а правильно ли он поступает, не слишком ли увлекся сочинительством? Он гнал их прочь, но они упорно возвращались обратно, и тогда он решил в дальнейшем отвечать только на вопросы, которые, вероятно, будут возникать у Безрукова.

В один из дней в соседнем кабинете поднялся гвалт и среди нескольких голосов Осипов явственно услышал голос Ильина. Шум стих так же неожиданно, как и начался, но вслед за ним послышались глухие выбухи, стон и нецензурная брань. «Бьют, – подумал Осипов. – Тоже бьют. Значит, еще не сломался. Зря…» Так продолжалось ежедневно около недели, а затем все стихло, и Осипов решил, что и этот сник, что перед пытками устоять почти невозможно.

Легче стало писать, когда перешли к последнему периоду вражеской деятельности Осипова. Он рассказал, как с помощью ныне разоблаченных врагов народа Рывкина, Бурова, Березина, Сапова, Кравцова, Шелухина и Марчука сплотил вокруг себя таких матерых врагов, как Литвинов, Ильин, Галанов, Борисов, Гусев, Матюта, Фетисенко и других, и стал целенаправленно внедрять в работу партийной организации троцкистские методы, разваливать городское хозяйство, подвергать яростному преследованию пламенных большевиков.

«Накануне ареста, – писал Осипов, – мне удалось устроить обструкцию руководству УНКВД и секретарю крайкома Ершову, в результате чего на 7-й городской партконференции Ершов был подвергнут делегатами резкой и несправедливой критике, а ответственный работник УНКВД Сербинов не был избран делегатом на краевую партконференцию по подозрению в шпионаже в пользу Польши. Заветной моей целью было организовать террористический акт против Малкина, Ершова, Сербинова и, возможно, Газова, а если удастся – против товарища Сталина и его соратников. Спасибо доблестной советской разведке, которая вовремя схватила меня за руку и не дала совершить непоправимое».

– Николай Корнеевич, – обратился Осипов к Безрукову, закончив писать, – а как ведут себя Литвинов, Ильин, Галанов? Они дают показания? Почему вы не организуете нам встречи, чтобы обсудить отдельные моменты в нашей вражеской работе?

– Они дают показания. Встречи, о которых вы говорите, называются очными ставками. Очные ставки проводятся лишь тогда, когда у арестованных по одному делу обнаруживаются в показаниях противоречия, мешающие установить истину. У вас, или в ваших показаниях, таких противоречий нет, значит, очная ставка нецелесообразна.

– А почему не слышно стало Ильина? С ним так активно работали и вдруг – молчок?

– Вас это очень волнует?

– Николай Корнеич! Мы с вами прекрасно знаем, что все написанное мной в этом протоколе – туфта от начала до конца. Написал потому, что не вижу иного выхода. То же остальные: честнейшие люди. Почему же меня не должна волновать судьба соратника, который попал в эту переделку только из-за моей принципиальной позиции по отношению к Малкину?

– Вас интересует конкретно Ильин?

– Да. Он особенно. Потому что знаю, как он принципиален и горяч.

– Горяч – это вы сказали точно. Буду откровенен, Сергей Никитич: Ильин покончил жизнь самоубийством.

Осипов посмотрел на Безрукова невидящими глазами, несколько раз отрицательно качнул головой, затем шепотом произнес:

– Не может быть, Безруков. Не может быть. У вас покончить с собой невозможно. Я бы давно это сделал.

– Ильин бывший чекист. Ему оказалось по силам.

– Как он это сделал?

– Просто. Шарахнул следователя графином по голове, разоружил его и застрелился.

– Он согласился давать показания?

– Нет. Вернее – да. Первый вариант им подписан.

– Нет… Вернее – да… Врете вы все. Он молчал и за это вы убили его. Врете! Это я раскис, а он до конца остался честным. Застрелился… Я слышал, как его били. А выстрела не было. Не было выстрела!

Осипов помолчал, сжав голову ладонями, и вдруг резко выпрямился, схватил исписанные листы, изорвал их в клочья и швырнул на стол.

– Зря, Сергей Никитич, – сказал Безруков спокойно. – Это не по-мужски. Теперь придется начинать все сначала.

82

– Дурак ты, Безруков, и не лечишься, – заключил Малкин, выслушав доклад о случившемся. – Жаль, что у тебя на столе не оказалось графина.

– При чем здесь графин?

– При том. Пустил бы он тебе дурную кровь по примеру Ильина… – Малкин помолчал, тяжело вздохнул. – Как он себя чувствует?

– Неважно.

– Дай ему успокоиться. Убеди, чтобы восстановился. Разорванный протокол соберите, пусть перепишет… Топчетесь вы на месте. Какого черта? Литвинов с Галановым молчат, Ильин застрелился, Осипов бесится… Я вижу, что тебе морально с ними тяжело. Как только Осипов восстановится – возьми у него показания на Михайлова и передай дело Биросте. Пусть фабрикует центральный террор. Надо их добить и как можно скорее.

– Не доказан местный, а вы уже на центральный.

– Одно другому не мешает. Зацепки есть – мы об этом говорили. А чтобы не бесились, как Осипов, сегодня же дай команду арестовать всех жен.

– А что с детьми? У многих – маленькие.

– Отдай родственникам – выходят. У Осиповой, я знаю, сестра работает в детдоме… Чьих не сможешь пристроить – определи в наш, пересыльный, что на Дмитровской дамбе. Оттуда – в Ставропольский, Малая Джалга, кажется. Вот так. И подтянись! Я вижу, ты расслабился. Дави на Биросту. Чтобы к новому году дело было готово.

83

В конце сентября Малкину позвонил Кабаев.

– Иван Павлович! – крикнул он в трубку взволнованно. – На даче Ворошилова объявился маршал Блюхер!

– Вот те на! – изумился Малкин. – Один?

– С семьей.

– Где разместился?

– В доме для маршалов. На втором этаже.

– Там же ремонт.

– Мелкий. Сейчас навели лоск. Из наркомата на этот счет никаких указаний не поступало?

– Нет. Тебя-то я поставил бы в известность в первую очередь.

– Что будем делать?

– Обеспечивать безопасность. Что ж еще?

– Не понял… Иван Павлович, не понял! – закричал в трубку Кабаев.

– Не суетись и не паникуй. Действуй по имеющемуся плану обеспечения безопасности. А я сейчас переговорю с Дагиным.

– Понял. Теперь понял. Спасибо. У меня все.

– Молодец, что позвонил. Пока.

– До связи. Жду указаний. Вообще обстановка непонятная.

– Разберемся.

«Странные игры, – мелькнула у Малкина крамольная мысль, – раздавили япошек на Хасане – Ворошилов на сессии ходит именинником. О Блюхере в газетах, в кинохронике ни гу-гу. По слухам, его не только не похвалили, а вызвали в Кремль на Военный совет и высекли за большие потери. Вроде попал в опалу и вдруг появляется с семьей на правительственной даче в Бочаровом Ручье. Прощен?»

Он связался по телефону с Дагиным.

– Израиль Яковлевич! Блюхер в Бочаровом Ручье.

– Ну и что?

– Как что? Непонятно!

– Тебе разжевать? Или ты уже понял?

– Спасибо, Израиль Яковлевич. Просветили. Я действительно понял.

– Ну вот и молодец. Жди указаний.

Малкин понял, что маршал Блюхер обречен. Правительственная дача, море – отвлекающий маневр. Что последует за этим? Арест? Длительная опала? Прощение? Прощение – вряд ли. Он из тех, кто не связан со Сталиным узами дружбы. Последняя поездка на ДВК Мехлиса с Фриновским тоже наводит на размышления. Подробности поездки неизвестны, но в чекистских кругах ходят упорные слухи, что совершена она по поручению Сталина и что собранного компрматериала вполне достаточно, чтобы упечь маршала – последнего из легендарных, не лизавшего Сталину задницу – на Лубянку. Если это так, то почему он до сих пор не арестован? Почему объявился здесь, в Сочи, со всей семьей? Стоп! Стоп. Стоп… Словно вспышка молнии озарила мозг, и Малкину стало страшно. Иезуитство! Какое иезуитство! Только людям с иезуитским мышлением могла прийти в голову такая идея! Они хотят убрать его без суда и следствия. Убрать здесь, в Сочи, а списать на нас: не уберегли, мол, не обеспечили безопасность. Вот цена дружбы Дагина и Фриновского! Знали, ведь, знали! И ни гу-гу… Убрали бы потихоньку, в дорожном происшествии, так нет же, потребовался терракт. А кто сказал, что терракт? Малкин заскрипел зубами. Он запаниковал.

– Ваня! Ванюшка! – кричит Малкин в трубку. – Все внимание ему! Понял? Ему! Лучшие силы на охрану! Я подброшу своих. Обеспечь полную, слышишь, полную безопасность. Без меня к нему никого не подпускай, кто бы ни был. Проинструктируй личный состав: бдительность, бдительность и еще раз бдительность. Всех подозрительных задерживай. Сопротивляющихся уничтожай, невзирая на ранги. Ты все понял?

– Кажется, все.

– Проверь обслугу дачи. Ненадежных гони. Кто будет сопротивляться – устрой прогулку… по лунной дорожке. Понял?

– Понял, понял, Иван Павлович!

– Транспортное управление… всех владельцев транспорта – на контроль.

– Я понял. Все понял!

Малкин положил трубку. Стучало в виски. Бухало сердце. Темнело в глазах. «Ну что ж это я закатил истерику, – стал успокаивать себя Малкин. – Есть полная ясность – значит, врасплох не застанут. Кабаев начеку, я тоже. Посмотрим, что предпримет Дагин».

С этого часа Кабаев докладывал обстановку через каждые три-четыре часа. И хоть ничего особенного не наблюдалось, Малкин не выдержал и выехал в Сочи.

– Докладывай, – приказал он Кабаеву, неожиданно появившись в его кабинете.

– Иван Павлович! Вы, ей-богу, доведете меня до инфаркта, – вскочил Кабаев с места. – Не жалеете своих подчиненных.

– Потому и приехал, Ваня, что очень жалею. Как Блюхер?

– Пока нормально. Гришина я освободил от всех дел и он безотлучно находится при маршале. Охрану укрепил ответственными кадрами. Постоянно при нем лейтенант Лемешко, присланный Дагиным в качестве порученца. Повар у Блюхера тоже от Дагина. Специалист что надо, только болтлив и очень любит выпить. Но это даже неплохо: Гришин выуживает из него столько информации, сколько нужно для владения обстановкой. Доктор – Елфимов – с дачи СНК, он обслуживает Михаила Ивановича Калинина. Сестра-хозяйка Рукавцова – новенькая, рекомендована нашими сотрудниками, ее давно и хорошо знают, надежная. Да вы ее, возможно, знаете: до Бочарова Ручья работала в Хосте, в доме отдыха СКВО. Блюхер и семейство в ней души не чают. Через нее заранее узнаем о задуманных Блюхерами поездках. Допуск на территорию только с моего ведома. Контроль достаточно строгий. Я провоцировал несколько «проникновений» – отлавливают в мгновение ока.

– Соловей, да и только, – радостно улыбался Малкин. – Не работаешь, а блаженствуешь. Я там в комок нервов превратился, а у тебя никакого напряжения.

– Это потопу, что на расстоянии. Увидите все своими глазами – комок рассосется.

– Ладно. С Гришиным и остальными все ясно. А вот новенькую… как ее?

– Рукавцова.

– Да. Так вот, ее пригласи, послушаю.

– Приглашу. Только сначала пообедаем.

– Согласен. Кто-нибудь навещал это… святое семейство?

– Приезжала сестра жены Блюхера, а после ее отъезда – брат маршала. Народ неприхотливый, обошлось без курьезов. Но я вам об этом докладывал. Вы забыли?

– Нет, не забыл. Я имел в виду кого-нибудь кроме них.

– Никого не было.

– Странно.

Рукавцова явилась сразу, как только Малкин и Кабаев, плотно пообедав, переступили порог кабинета.

– Вызывали, Иван Леонтьевич?

– Приглашал, Фрося. Проходи, присаживайся. Малкин Иван Павлович, начальник УНКВД края.

– А я знаю, – добродушно ответила Рукавцова, – наш, сочинский.

– Ну, если ваш, – улыбнулся Малкин, – значит, поладим. Присаживайся, Ефросинья… Федоровна. Поговорим?

– Ваша воля, Иван Павлович.

– Значит, поговорим. В должности сестры-хозяйки на даче номер один ты с…

– С тринадцатого июня тридцать восьмого.

– Сама пришла или пригласили? Есть сведения, что ты долго и настойчиво добивалась этой должности…

– Это неправда. Меня пригласил Иван Леонтьевич, вот он не даст соврать. Для меня это было неожиданно.

– И ты с радостью согласилась?

– Нет, я отказалась.

– Однако ж работаешь?

– Работаю. Потому что Иван Леонтьевич обещал устроить меня на курсы медсестер.

– Как ты оказалась в Сочи?

– В Краснодаре закончила курсы диетсестер. Штаб СКВО направил меня в свой санаторий.

– И что?

– Работала там до 13 июня тридцать восьмого.

– Я тебя почему-то не помню.

– В Сочи столько обслуживающего персонала. А я неприметна…

– Не скажи… Замужем?

– Была в незарегистрированном браке с сотрудником санатория Дараевым.

– Фактически была его любовницей?

– Фактически была его женой. Мы собирались зарегистрироваться, но его неожиданно отозвали и больше мы не виделись.

– Кто тебя рекомендовал на дачу номер один?

– Иван Леонтьевич сказал мне, что сотрудник Хостинского РО НКВД Печерица.

– Откуда ты его знаешь?

– Он изучал анкеты сотрудников санатория, узнал, что я заканчивала курсы машинисток-стенографисток, и пригласил работать в отдел. Я отказалась.

– И после этого он порекомендовал тебя Ивану Леонтьевичу?

– Не сразу. Прошло полгода.

– Эти полгода вы с ним не общались?

– Общались. Я часто выполняла его поручения.

– Какого характера?

– Служебного.

– У меня есть сведения, что в санатории ты вела себя легкомысленно. Путалась с отдыхающими…

– Неправда. У меня нередко складывались хорошие отношения с отдыхающими. После отъезда они писали мне, но я не отвечала и связь обрывалась.

– Понятно. Тебе разъяснили, какая ответственность возлагается на персонал дачи в связи с приездом на отдых маршала Блюхера?

– С кем отдыхает маршал?

– Он приехал с женой, сыном, дочерью и племянницей.

– Довольны тобой?

– Да. Мы очень подружились. Позавчера они ездили на озеро Рица. Брали меня с собой.

– Чем вы там занимались?

– Отдыхали. Встретили Чкалова с семьей и самоваром…

– С самоваром?

– Да. Валерий Павлович всюду возит с собой самовар.

– И что?

– Переправились через озеро к домику Сталина. В домик нас не пустили, разрешили попользоваться кухней, расположенной неподалеку. В общем – день прошел великолепно.

– Хорошо. Работай. Проявляй бдительность. Блюхер – легендарный маршал. Таких в стране раз-два и обчелся. Поэтому враги могут попытаться убить его. От твоей бдительности зависит многое. Увидишь или услышишь что-нибудь подозрительное – не стесняйся, немедленно докладывай Ивану Леонтьевичу. Я вижу – ты – в нем души не чаешь?

– Хороший человек, – улыбнулась Рукавцова.

– Если кто из охраны будет вмешиваться в вопросы твоей компетенции… ну, скажем, предлагать свои услуги, связанные с обслуживанием Блюхеров, – не доверяй и немедленно докладывай. Контролируй повара. Скажу прямо: мне он доверия особого не внушает. Договорились? – закончил Малкин беседу традиционным вопросом.

– Договорились.

– Тогда свободна. Можешь идти. Ну что? – спросил он Кабаева, когда за Рукавцовой захлопнулась дверь. – Вроде баба ничего?

– Старается. Семейство Блюхеров очень к ней привязано. Мальчонка – восьмимесячный сын Блюхера – совсем доходил. Выходила. Любит детей, а своих нет. Никак не может создать собственную семью.

– Здесь и не получится. Курорт. Понаедут кобели-красавцы, вскружат голову, наобещают с три короба и поминай, как звали. Ищет не там.

На следующий день Малкин посетил дачу Калинина. Изучил дислокацию постов, встретился с личным составом, с обслугой. На одной из аллей парка встретил Аллилуева – военного комиссара Автоброневого управления Красной Армии, который стоял у аллеи понурый и бледный, наблюдал за спорой работой молодого седовласого садовника. Малкин подошел к нему, поприветствовал, тот оглянулся, узнал, улыбнулся.

– А я думаю, что это главный сочинский страж не появляется? Раньше чаще бывал.

– Изменилась обстановка, товарищ комиссар.

– Стало больше забот?

– Значительно. Теперь на мне краевое управление НКВД.

– Повысили? Поздравляю.

– Спасибо. А вы, я вижу, скучаете?

Аллилуев вздохнул и безнадежно махнул рукой.

– Знаешь, как-то не по себе. Ни море, ни Мацеста не помогают. Тяжко.

– На даче Ворошилова Блюхер с семьей. Навестите, развейтесь.

– А что – это идея. Созвонюсь, договорюсь о встрече.

Расставаясь, Аллилуев тепло пожал руку Малкина:

– Успехов тебе, майор.

Вечером Малкин рассказал Кабаеву о состоявшейся встрече.

– Что-то много у тебя собралось опальных. Блюхер, Аллилуев, Чкалов… с самоваром.

– Чкалов-то, наверное, не из их числа?

– Из их, Ваня, из их. Бегут от него друзья, отворачиваются. А это дурной признак.

– Ну и жизнь, – обреченно вздохнул Кабаев. – Хоть с моста да в воду.

– Не говори глупостей. И займись этим порученцем, как его?

– Лемешко?

– Надо фиксировать каждый его шаг. Установи все его связи и связи связей. То же с поваром. Они, правда, люди не наши, присланы Москвой, но у них тоже головы есть на плечах, и если надумают отравить, или еще что – подставят наших. И садовнику тому, седовласому, найди другую профессию.

– На даче Ворошилова таких нет.

– Я имею в виду дачу Калинина. Видел я, как он резал розы… словно через кустарник пробирался. Аллилуев, тоже понял, стоял наблюдал. Настоящий садовник режет розы с любовью, а этот…

Кабаев рассмеялся:

– Ну, Иван Павлович! Заметили! Я сам «за», только где их наберешь, настоящих садовников? Ваше замечание я учту. Заставлю его днем и ночью по всему Сочи обрезать розы – научится. Он парень надежный, Иван Павлович! Что касается Аллилуева, так он ведь не дурак и понимает, что в обслуге в основном наши люди. В его же интересах.

– Не завидую я им, тем, кто под нашей опекой, – признался Малкин. – Каждый шаг под контролем. Что это за жизнь? На месте Аллилуева затесался бы я куда-нибудь в лес, к реке, да мало ли куда, подальше от таких «своих». Завтра я уезжаю. Скопилась масса дел на «тройку», нужно рассортировать и кое-что отправить в Москву.

– Есть возврат?

– Из Москвы есть. С «тройкой» проще – как говорят: «своя рука владыка».

– Много идет на «вышку»?

– Очень. Расстрельщики не успевают, а содержать негде. Думаю применить московский метод.

– Что-то эффективнее?

– Намного! Жиденыш какой-то придумал: Берг, что ли? Не буду врать – точно не помню. А дело несложное: берешь хлебный фургон, подводишь в кузов выхлопные газы, загружаешь приговоренных. Пока довезешь до «свалки» – заснут, как праведники. Тихо и навеки.

– Не надо, Ваня! Не бери на себя это! – Кабаев с мольбой в глазах посмотрел на Малкина. – Такого нам не простят и через столетия.

– А ты думаешь, иное простят? Мы исполняем чужую волю, а методы исполнения надо совершенствовать. И хватит жалеть людей! Терпеливые заслуживают того, чтобы над ними измывались.